Обнаружение признаков преступления

акон связывает возбуждение уголовного дела и все последующее производство по нему с обнаружением признаков преступления. В общей форме, видимо, точнее было бы говорить об обнаружении признаков возможного преступления, поскольку одни и те же признаки бывают свойственны как преступному, так и непреступному деянию. Это учитывают Г. А. Густов и В. Г. Танасевич, когда определяют признаки пре­ступления как “определенные факты реальной действительности, предста­вляющие собой следы преступления, указывающие на возможность (выделено нами — Р. Б.) совершения конкретного преступления”[727].

Признаки преступления могут относиться к любому элементу состава преступления, но обычно их соотносят со способом совершения и сокрытия преступления. “При изучении методики расследования отдельных видов преступлений, — писал С. П. Митричев, — следует обращать внимание на типичные признаки, имеющие криминалистическое значение, на особенности данного вида преступлений, выражающиеся в способах совершения преступлений, характерных следах, оставляемых на месте преступления, преступных связях, профессиональных и преступных навыках преступника, т.е. на все то, что является типичным, общим и включается в криминалистическую характеристику преступлений”[728].

Между признаками преступления и способом его совершения и сокрытия существует обоюдная связь: по признакам судят о способе, знание способа позволяет максимально полно обнаружить признаки его применения, а через способ и признаки в совокупности — и событие в целом. “Раскрытие тайны многих преступлений, — пишет Н. А. Селиванов, — представляет собой нелегкую задачу, требующую от следователя значительных усилий, сосредоточенности, большого профессионального и житейского опыта. В схематическом виде эта задача сводится к тому, чтобы познать прошедшие события по ограниченному числу признаков, порой весьма малозаметных. По образному выражению известного русского юриста В. Случевского, труд криминалиста подобен труду па­леонтолога, восстанавливающего флору и фауну давно минувших веков по ископаемым остаткам вымерших растений и животных”[729].

Как последствия преступления, его отпечатки в окружающей среде, признаки преступления могут носить как материальный, так и идеальный характер (отображения в сознании человека). Воспользовавшись классификацией признаков хищений, разработанной Г. А. Густовым и В. Г. Танасевичем[730], и дополнив ее, можно предложить следующие классификации признаков преступления.

А. По содержанию: признаки приготовления к преступлению, его сове­ршения, сокрытия и признаки использования результатов преступления.

Б. По месту проявления: проявляющиеся на месте преступления или на месте происшествия (если эти места не совпадают); проявляющиеся на иных местах; проявляющиеся в материалах государственных и общественных организаций; проявляющиеся в быту и личной жизни преступников и их связей; содержащиеся в данных о других преступлениях или происшествиях.

В. По связи с событием преступления: непосредственно указывающие на возможное преступление; признаки инсценировок и иных спо­собов сокрытия преступления.

Г. По связи с предметом доказывания: оцениваемые как прямые доказательства; оцениваемые как косвенные доказательства (к их числу относятся и улики поведения).

Д. По отношению к процессу отражения: необходимые и случайные.

Признаки преступления могут быть обнаружены трояким путем. Во-первых, их обнаруживают путем проведения оперативно-розыскных мероприятий, предшествующих возбуждению уголовного дела. Во-вторых, их могут обнаружить граждане, а также представители различных государственных и общественных организаций при проведении проверочных и контрольных мероприятий и т. п. В-третьих, они обнаруживаются непосредственно следователем, прокурором и судом. В большинстве случаев данные о признаках преступления входят в состав той исходной информации, которой располагает следователь или орган дознания к моменту возбуждения уголовного дела и начала расследования.

Велика роль в обнаружении признаков преступления оперативно-ро­зыскных мероприятий, своевременного получения надежной и полной оперативной информации. В этой связи выглядит целесообразным рассмотреть вопросы использования оперативной информации подробнее.

Получение информации, значимой для пресечения и раскрытия преступной деятельности, представляет собой в конечном счете цель любого оперативно-розыскного мероприятия. Об этом свидетельствует сам перечень оперативно-розыскных мероприятий, содержащийся в ст. 6 За­кона об ОРД в Российской Федерации: все они решают в информационном плане одну и ту же задачу, хотя средства и процедуры решения этой задачи могут быть различными.

Информация, получаемая при производстве оперативно-розыскных мероприятий, носит непроцессуальный характер. Это обусловлено тем, что ее источники и способы получения не относятся к числу процессуальных, допустимых уголовно-процессуальным законом. Перечень последних законом ограничен следственными действиями; процессуальными действиями, допустимыми в стадии возбуждения уголовного дела; представлением доказательств участниками процесса. Любая информация, полученная иным путем, является непроцессуальной, но при этом следует иметь в виду, что не всякая непроцессуальная информация является оперативной, полученной в результате оперативно-розыскной деятельности. Помимо оперативной, к непроцессуальной информации Д. И. Бедняков справедливо относит: “сведения, полученные субъектами доказывания с нарушениями требований закона или с помощью действий, не предусмотренных законом; сведения о преступлении, полученные гражданами, организациями, предприятиями, в том числе с помощью различных технических средств, ловушек и т. п.; информацию, собираемую частными сыскными агентствами, охранными, экспертными и иными юридическими фирмами; данные, полученные правоохранительными и правоприменительными органами в ходе реализации их административных и административно-процессуальных полномочий[731].

Для характеристики непроцессуальной информации Д. И. Бедняков использует и второй критерий — характеристику ее носителя. Он имеет в виду такие носители информации, которые не могут стать источниками доказательств, например, информация, полученная от свидетеля, который не может указать источник своей осведомленности, или от лиц, не способных правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела, и давать о них правильные показания, или из документов, не обладающих требуемыми ст. 88 УПК РФ признаками, и др.[732]

Ми отметили, что не всякая непроцессуальная информация является информацией оперативной. Точно также следует заметить, что не всякая процессуальная информация может быть названа доказательственной, хотя Д. И. Бедняков считает, что между понятиями процессуальной и до­казательственной информации можно поставить знак равенства: “Инфо­рмация о преступлении может быть или процессуальной (доказательст­венной), или непроцессуальной”[733].

Можно полагать, что доказательственной является лишь та информация, которая составляет содержание доказательств, служит средством доказывания. Эта информация может быть получена лишь путем произво­дства следственных действий, то есть таких процессуальных действий, целью которых является собирание, исследование, оценка и использование доказательств. Не всякое процессуальное действие может быть названо следственным, а поэтому и не всякая информация, по­лученная в результате проведения процессуального действия, может быть отнесена к числу доказательственной. Помимо доказательственной, к процессуальной относится регистрационная информация, розыскная информация, полученная из процессуальных источников, а также ориентирующая информация, если она также получена из процессуального источника. Примером последней служит вероятное заключение эксперта, не имеющее доказательственного значения, но могущее играть важную ориентирующую роль при выдвижении следственных версий, определении направлений дальнейшего расследования, сужении круга подозреваемых и т. п.

Резюмируя сказанное, можно заключить, что:

а) в сфере доказывания циркулирует информация двух видов: процессуальная и непроцессуальная;

б) в составе процессуальной информации выделяется информация доказательственная, представляющая собой содержание доказательств и служащая целям доказывания; доказывание представляет собой информационный процесс, процесс собирания, исследования, оценки и использования доказательственной информации;

в) в составе непроцессуальной информации выделяется информация оперативная (оперативно-розыскная); применительно к процессу доказывания она играет ориентирующую, то есть вспомогательную роль; для органа расследования это ориентирующая информация.

Задача заключается в том, чтобы показать значение ориентирующей информации для доказывания, пути ее использования и связи ориентирующей и доказательственной информации. Для этого прежде всего следует выяснить, что может составлять содержание ориентирующей информации, полученной оперативным путем.

По мнению А. Р. Ратинова, оперативная информация может охватыв­ать три группы данных. “Первую группу составляют сведения, непосредственно указывающие на фактические данные, которые, будучи закреплены процессуальными средствами, могут служить доказательствами по делу. Эти доказательства существовали объективно вне связи с оперативно-розыскными мероприятиями, которые лишь облегчают их отыскание. Другую группу образуют материалы, которые возникают в результате оперативно-розыскных мероприятий, являются как бы продуктами этой деятельности. Речь идет, например, о выявлении свидетелей... Подобные материалы полезны не столько сами по себе, сколько своими указаниями на объективно существующие доказательства, которые подлежат собиранию процессуальными средствами... Наконец, третью группу образуют сведения, полученные оперативным путем, которые, хотя и не содержат указаний на конкретные доказательства и пути их отыскания, но освещают событие преступления и отдельные обстоятельства, ограничивают круг подозреваемых. Эти данные используются для правильной ориентировки в расследуемом событии, построении версий, определения направления расследования и розыска виновных, для выбора тактических приемов и средств”[734].

Д. И. Бедняков подходит к определению содержания оперативной информации под углом зрения анализа материалов документирования. Он различает: “а) сведения, указывающие на лиц, могущих быть свидетелями по уголовному делу, местонахождение предметов и документов, поведение и взаимоотношения преступников, воздействие преступников на потерпевших, свидетелей и т. п.; б) предметы и документы, могущие быть доказательствами при соответствующих условиях”[735].

Мнения А. Р. Ратинова, Д. И. Беднякова, как и других авторов, касающихся вопроса о содержании оперативной информации[736], в сущности, совпадают. Следует лишь отметить, что и названные, и иные авторы характеризуют оперативную информацию в аспекте целей и задач доказывания, хотя в принципе ее содержание не исчерпывается этим. Достаточно, например, упомянуть информацию о формировании престу­пной группы, еще только замышляющей совершение преступлений, и т. п.

Д. И. Бедняков коснулся попутно еще одного заслуживающего внима­ния вопроса. Речь идет об отмеченном им сходстве доказывания с такой категорией оперативно-розыскной деятельности, как документирование.

Под документированием в теории оперативно-розыскной деятельно­сти обычно понимается совокупность оперативно-розыскных мероприятий, направленных на получение информации об обстоятельствах преступления, лицах, его совершивших, и др. Между тем, по буквальному смыслу, документировать — обосновывать документами, то есть документально выражать ход и результат какого-то процесса. В сущности, термин “документирование” должен обозначать лишь какую-то одну стадию процесса — фиксацию добытой оперативной информации.

Сходство “документирования” и доказывания не только в том, что они используют одинаковые познавательные методы, как считает Д. И. Бедняков, и что единым для них является информационный процесс (соби­рание (обнаружение, фиксация, изъятие), исследование, оценка информации). Это сходство гораздо значимее, оно заключается в общности целей, в соблюдении критерия относимости информации, обеспечении ее достоверности. В сущности, оперативная информация должна удовлетворять, с точки зрения содержания, тем же требованиям, что и информация доказательственная. Различия между ними заключаются в ис­точниках, средствах собирания, отчасти исследования и значимости результатов оценки.

Как и доказательственная, оперативная информация имеет своими источниками людей и вещественные образования — предметы и документы. И те и другие могут быть разделены на две группы: те, которые в перспективе могут стать источниками доказательственной информации при выполнении необходимых для этого процессуальных процедур, и те, которые такими источниками не станут и останутся лишь источниками оперативной информации. Закон РФ “Об ОРД” определяет, что “резуль­таты оперативно-розыскной деятельности могут быть использованы для подготовки и осуществления следственных и судебных действий, проведения оперативно-розыскных мероприятий по выявлению, предупреждению, пресечению и раскрытию преступлений... а также использоваться в доказывании по уголовным делам в соответствии с положениями уголовно-процессуального законодательства Российской Федерации, регламентирующими собирание, проверку и оценку доказательств” (ст. 11). Основываясь на содержании нормы, рассмотрим возможные варианты использования в доказывании оперативной информации, как результата оперативно-розыскной деятельности.

1. Оперативная информация, ориентирующая следователя о действиях и поведении лиц, причастных к расследуемому событию:

¨ сведения о преступной деятельности подозреваемых и обвиняемых;

¨ сведения о действиях различных лиц по сокрытию совершенных преступлений;

¨ сведения о действиях или намерениях совершить действия, противодействующие расследованию;

¨ сведения о лицах — носителях указанных сведений — и вещественных образованиях, могущих стать источником этих сведений. Использование этой информации в доказывании возможно двояким путем: непосредственно и опосредованно, путем преобразования источника оперативной информации в источник доказательства.

Непосредственное использование следователем оперативной (ори­ентирующей) информации заключается:

¨ а) в ее учете при определении направлений расследования и конструировании версий о личности вероятного преступника;

¨ б) в определении на ее основе очередности и характера следственных действий;

¨ в) в обосновании ею решения о проведении конкретных следственных действий — задержания с поличным, обыска и др.;

¨ г) в ее использовании для достижения превосходства над противостоящим лицом в ранге рефлексии; оперативная информация при этом выполняет функции “обратной связи”, позволяя следователю свои действия оценить “глазами партнера” по его высказываниям третьим лицам[737];

¨ д) в ее учете следователем как компонента следственной ситуации при оценке последней и принятии тактического решения[738].

Опосредованное использование оперативной информации заключается, прежде всего, в поиске и определении путей придания ее источникам процессуального статуса, а затем извлечении из этих источников той же информации, но уже выступающей в качестве доказательственной.

2. Оперативная информация, ориентирующая следователя о ме­стонахождении объектов, имеющих значение для дела. Эта информация используется:

¨ при принятии решения об обыске, выемке, наложении ареста на имущество, аресте корреспонденции и т. п. Едва ли можно согласиться с авторами, считающими, что наличие только оперативной ин­формации недостаточно для производства, например, обыска[739], то есть она не составляет содержания понятия “достаточных оснований” для его производства;

¨ для производства иных действий, целью которых служит вовлечение указанных объектов в сферу судопроизводства для придания им процессуального статуса: следственного осмотра, выхода на место, освидетельствования и т. п.

3. Оперативная информация, содержащаяся в материальных образованиях и полученная либо непосредственно оперативным работником либо с помощью специалиста.

Согласно Закону об ОРД, непосредственно оперативным работником информация может быть получена путем опроса граждан, наведения справок, исследования предметов и документов, наблюдения, обследования помещений, зданий, сооружений, участков местности и транспортных средств, прослушивания телефонных переговоров, снятия информации с технических каналов и др. (ст. 7).

Проблема использования этой оперативной информации сводится к проблеме придания процессуального статуса источникам информации. Чаще всего это документы, отражающие результаты оперативно-розыс­кного мероприятия, которые, по нашему мнению, могут быть приобщены к делу в порядке ст. 88 УПК РФ. Если речь идет о таких носителях оперативной информации, как вещественные образования, то их введение в уголовный процесс может быть осуществлено путем производства оперативно-тактической операции. Она планируется и осуществляется при тесном взаимодействии следователя с оперативным работником. Д. И. Бедняков совершенно прав, когда замечает: “Там, где оперативный работник и следователь работают в атмосфере взаимного доверия, товарищеского сотрудничества, согласованности действий, строгого соблюдения требований закона и нормативных актов, не возникает недораз­умений, быстро и удачно реализуются оперативные материалы, успешно используются процессуальные и непроцессуальные методы при сборе ориентирующей информации и доказательств[740].

Более сложным представляется решение вопроса об использовании в доказывании результатов так называемых предварительных исследований материальных объектов, впоследствии, как правило, фигурирующих в качестве вещественных доказательств. Проблема обусловлена тем, что по действующему законодательству до возбуждения уголовного дела не допускается исследований материальных объектов с помощью специальных познаний, результаты которых приобретали бы доказательственное значение. Иными словами, не допускается производство судебных экспертиз. Между тем, обоснование решения о возбуждении уголовного дела или об отказе в возбуждении уголовного дела нередко требует использования специальных познаний именно для выявления признаков преступления. Именно этими обстоятельствами объясняется получившая широкое распространение в оперативно-розыскной деяте­льности и при производстве доследственных проверок практика проведения так называемых предварительных (непроцессуальных) исследова­ний[741]. Это, как правило, специальные криминалистические, химические, биологические и некоторые иные исследования таких объектов, как документы, денежные знаки и ценные бумаги, вещества неизвестной природы, пищевые продукты и др. Чаще всего такие исследования проводя­тся сотрудниками экспертно-криминалистической службы органов внутренних дел. Нередко по своему содержанию и примененным методам исследования они отличаются от соответствующих экспертиз лишь статусом лица, производившего исследование, и формой итогового документа, в котором излагаются результаты исследования и который источником доказательств не является и доказательственной силы не имеет.

Стремясь легализовать использование результатов предварительных исследований в уголовном процессе, некоторые авторы полагают, что вывод об их допустимости при доказывании можно сделать на основании отсутствия соответствующих запретов в законе и постановлениях руководящих судебных инстанций[742]. Но в УПК вообще нет никакого упоминания о подобных исследованиях, как нет упоминания и о других конкретных оперативно-розыскных мероприятиях. Не упоминаются они и среди мер, осуществляемых в стадии возбуждения уголовного дела.

Проведение предварительных исследований — вынужденная мера, необходимость в которой исчезнет с разрешением производства экспертиз в стадии возбуждения дела. Дело усугубляется еще и тем, что предварительные исследования в большинстве случаев не могут заменить экспертизу, даже если и придать их результатам доказательственное значение. Это связано с необходимостью сохранения объекта исследования в неизмененном виде с тем, чтобы впоследствии он мог быть подвергнут экспертному исследованию. Это обусловлено и тем, что при производстве предварительного исследования решаются, как правило, лишь типичные вопросы, тогда как в ходе расследования могут возникнуть и иные вопросы, которые будут поставлены перед экспертом. Все это чаще всего приводит к тому, что после возбуждения уголовного дела назначается соответствующая экспертиза, дублирующая предварительное исследование, причем документ о производстве последнего к делу не приобщается и вообще в нем не фигурирует.

Иногда в практике складывается такая ситуация, когда возникает воп­рос об изыскании путей непосредственного использования в доказывании результатов предварительных исследований. Это связано с утратой объекта исследования или его существенным повреждением, делающими невозможным требуемое экспертное исследование этого объекта. В подобных случаях документ, содержащий описание хода и результатов предварительного исследования (справка или заключение спе­циалиста и т. п.), должен быть представлен следователю при рапорте оперативного работника.

Поскольку речь зашла об оперативно-розыскной деятельности, остановимся на некоторых проблемах ее теории и использования оперативно-розыскных мероприятий в процессе доказывания.

В криминалистике и следственной практике типовая информационная модель преступлений определенного вида, рода, как известно, носит название криминалистической характеристики. Стремление создать нечто похожее на криминалистическую характеристику преступления в аспекте оперативно-розыскной деятельности побудило некоторых авторов (Б. П. Смагоринский, 1990 и др.) выдвинуть идею формирования специфической оперативно-розыскной характеристики преступления — тоже обобщенной информационной модели преступного события, но уже имеющей специальную оперативно-розыскную направленность.

Анализ предложенной конструкции оперативно-розыскной характеристики преступления свидетельствует о несостоятельности самой идеи ее формирования.

Б. П. Смагоринский предложил включать в подобную характеристику обобщенные данные о социально-экономических факторах в сфере охраны тех или иных прав, переменные данные о состоянии, динамике, структуре и уровне преступных посягательств, данные статистики об эффективности мер по борьбе с данным видом преступлений. Но все эти данные не являются имманентно присущими данному виду преступлений и не могут входить в характеристику конкретного вида преступлений, как типовую его модель, отражающую комплекс характерных для данного вида преступлений признаков, причем признаков устойчивых, относительно неизменяемых. В противном случае характеристика преступления теряет свое значение некоей матрицы, наложение которой на конкретный случай может ориентировать оперативного работника или следователя в выборе направлений его действий, служить основой для выдвижения оперативно-розыскной и следственной версии. Но после исключения из конструкции Б. П. Смагоринского указанных данных в ней остаются лишь сведения о способах совершения и сокрытия преступлений данного вида и о структуре преступных групп и личности преступника. Эти данные обычно содержатся в криминалистической характеристике преступления, включающей, кроме них, и другую важную информацию о преступлении.

Оперативно-розыскная деятельность имеет своей целью при выявлении и раскрытии преступления, в сущности, установление тех же данных, что и расследование, то есть фактически состава преступления во всех его элементах. Думается, что из этого можно сделать вывод, что в процессе оперативно-розыскной деятельности можно с успехом использовать криминалистическую характеристику преступления, содержащую все необходимые ориентиры для осуществления ОРД по выявлению и раскрытию конкретного преступления. Заимствование теорией ОРД одной из научных категорий криминалистики следует рассматривать как проявление естественных связей между этими отраслями научного знания. При этом криминалистическую характеристику следует пополнить данными, которые позволят более эффективно использовать ее в оперативно-розыскной деятельности. Так например, при характеристике типичных способов совершения и сокрытия преступлений следует специально выделить типичные действия подготовительного характера, знание которых необходимо оперативному работнику для успешного пресечения и предупреждения преступлений. При характеристике личности типичного преступника следует привести данные о его типичных связях, о типичных приемах противодействия правоохранительным органам, типичных приемах уклонения от следствия и суда и т. п. Иными словами, криминалистическая характеристика детализируется за счет обобщенных данных, имеющих значение преимущественно для оперативного работника. Естественно, такая уточненная и детализированная криминалистическая характеристика преступления только тогда будет с успехом использоваться на практике, когда все ее элементы окажутся связанными друг с другом определенными корреляционными зависимостями. В этом случае она послужит эффективной базой для формирования оперативно-розыскных версий.

Использование теоретических концепций оперативно-розыскной деятельности в криминалистике нередко сопровождается их критическим анализом, стремлением в какой-то мере сблизить их с соответствующи­ми криминалистическими или процессуальными категориями или понятиями. Примерами подобного отношения служат высказываемые в криминалистической теории взгляды на содержание таких понятий, как оперативно-розыскная ситуация, документирование, оперативно-розыскные правоотношения и некоторые другие.

Оперативно-розыскная ситуация определяется как реально существующие в данный момент обстоятельства криминального события (В. А. Нетреба, 1992). По мнению криминалистов, такая трактовка этого понятия не дает достаточно полного представления о его содержании. В определении смешиваются два понятия: оперативно-розыскная и криминальная ситуация. Между тем, первая включает в себя элементы второй, но ее содержание этим не ограничивается.

Оперативно-розыскная ситуация — это комплекс условий, в которых в данный момент осуществляются оперативно-розыскные меры. Составляющими этого комплекса служат элементы преступной деятельности, образующие докриминальную, криминальную или посткриминальную ситуации, то есть ситуации, возникающие при замышлении, под­готовке, совершении и сокрытии преступления. Выявление признаков этих ситуаций составляет цель оперативно-розыскной деятельности и определяет остальные слагаемые оперативно-розыскной ситуации: наличие у оперативного работника информации о криминальном событии и его участниках, их замыслах, принимаемых ими мерах противодействия раскрытию преступления, наличие еще неиспользованных источников оперативной информации, степень осведомленности участников криминального события о принятых и планируемых оперативно-розыскных мерах и др. На содержание оперативно-розыскной ситуации влияют различные объективные и субъективные факторы. Можно полагать, что более полному раскрытию понятия оперативно-розыскной ситуации способствовало бы обращение к существующим трактовкам следственной ситуации, как к сходному и близкому по смыслу понятию.

Серьезные сомнения вызывает утверждение некоторых ученых — специалистов в области теории оперативно-розыскной деятельности — о существовании неких специфических оперативно-розыскных правоотношений (например, В. П. Кувалдин, 1993; А. Г. Маркушин, 1994 и др.). Они полагают, что такие правоотношения переплетаются с правоотношениями других видов, но не могут быть сведены ни к одному из них.

Спор о природе правоотношений, возникающих в процессе оперативно-розыскной деятельности, имеет уже свою историю. Тезис о самостоятельном существовании оперативно-розыскных правоотношений не поддерживается никем из ученых-правоведов, не разделяется он и криминалистами. Противники этого тезиса считают, что специфических оперативно-розыскных правоотношений не существует, что речь должна идти о группе административно-правовых отношений, а в определенных ситуациях вообще не может быть речи о правоотношениях, субъекты которых — по определению — должны не только обладать взаимными правами и обязанностями, но, главное, должны знать о возникновении этих прав и обязанностей. Но о чем может знать, например, субъект, в отношении которого сугубо конспиративно (а это принцип ОРД) проводятся оперативно-розыскные меры? Да еще в том случае, когда преступление еще только замышляется? Едва ли в этом и подобных случаях можно считать, что вообще возникли какие-то правоотношения. Отно­шения же между оперативным аппаратом и негласными сотрудниками полностью укладываются в рамки административно-правовых отношений, а между оперативным работником и следователем — в содержание уголовно-процессуальных отношений.

Стремясь усилить аргументацию, подтверждающую существование оперативно-розыскных правоотношений, некоторые авторы идут еще дальше, объявляя о существовании “оперативно-розыскного права” (А. Г. Маркушин, 1994). Основанием для такой декларации послужило принятие закона об оперативно-розыскной деятельности в РФ.

Думается, что для подобных утверждений нет никаких оснований. Нет никакого “оперативно-розыскного права”, а есть нормы, которые относятся к непроцессуальной деятельности органов дознания, их оперативных аппаратов, которые можно характеризовать, как нормы административно-правовые, и есть нормы, регулирующие ОРД в процессе расследования, относящиеся к числу уголовно-процессуальных норм. Признание теории оперативно-розыскной деятельности специальной юридической наукой вовсе не означает наличия неких оперативно-розыскных правовых норм, подобно тому, как нет “криминологических” норм права, и т. п. Предметом теории ОРД не являются нормы права, а объектами ее могут быть любые правовые нормы, которые для этого незачем именовать оперативно-розыскными.

Если в области криминалистической техники связи с теорией оперативно-розыскной деятельности носят, в основном, чисто практический характер и преимущественно одностороннюю направленность, заключа­ющуюся в прямом использовании криминалистической техники в оперативно-розыскной деятельности, то в области криминалистической тактики и методики эти связи обоюдны, а процесс использования их содержания взаимен. Наибольший интерес и практическую значимость для криминалистической тактики и методики представляют те разделы теории оперативно-розыскной деятельности, которые в специальной литературе объединяются термином “оперативно-розыскная тактика”. Правда, единого понимания содержания этого понятия не наблюдается, ему даются различные трактовки. Некоторые авторы полагают, что оперативно-розыскная тактика включает в себя и такие категории теории, как оперативная проверка (разработка), оперативная комбинация и др. Некоторые же считают, что оперативно-розыскная тактика — это система рекомендаций по раскрытию отдельных видов преступлений. А. Г. Маркушин (1994) предлагает различать теорию общих положений оперативно-розыскной тактики и частную тактику (частные теории тактики). К первой он относит учения о закономерностях организации и осуществления оперативно-розыскных мероприятий и т. п., ко второй — научно-прак­тические рекомендации по предупреждению отдельных видов преступлений, розыску отдельных категорий преступников и др. По аналогии с криминалистикой частная тактика напоминает частные криминалистические методики.

Несмотря на то, что существование самостоятельной области знаний — теории ОРД — сейчас практически не оспаривается, отдельные ее разделы иногда по-прежнему включаются в содержание криминалистики. Так, например, И. М. Лузгин методы проведения оперативно-розыс­кных мероприятий причислял к числу криминалистических методов[743]. Г. Г. Зуйков, М. П. Шаламов, В. Е. Коновалова и др. утверждали, что криминалистическая тактика включает учение о способах и приемах осуществления не только следственных действий, но и оперативно-ро­зыскных мероприятий[744]. А. А. Эксархопуло полагает, что тактическое решение следователя может заключаться в выборе “тех или иных приемов и средств при производстве следственных действий или оперативно-розыскных мероприятий... в выборе из нескольких возможных такого следственного действия или оперативно-розыскного мероприятия, проведение которого на данный момент расследования признается оптимальным для достижения конкретной цели”[745]. По этому поводу Н. А. Якубович справедливо замечает: “Следователь, производящий расследование, не может применять оперативно-розыскных мер... Тем более он не вправе давать указание о порядке проведения оперативно-розыс­кных действий”[746].

Некоторые авторы считают тактико-криминалистическим приемом взаимосвязь, взаимодействие следственных действий и оперативно-розыскных мероприятий, косвенно включая таким образом последние в сферу криминалистической тактики[747]. Возражая против такого толкования тактического приема, Н. А. Якубович пишет: “Нельзя, по нашему мнению, рассматривать оперативно-розыскные действия в расследовании как своеобразные тактические приемы. Тактический характер приобретает использование не самих оперативно-розыскных мер (это не входит в его компетенцию), а лишь данных, полученных таким путем, если орган дознания применил специальные средства при выполнении по заданию следователя розыскных действий. В силу этого предметом изучения криминалистической тактики является не сама оперативно-розыскная деятельность, являющаяся предметом исследования специальной дисциплины, а рациональное и эффективное сочетание оперативно-розыскных и следственных действий, то есть организация взаимодействия следователя и работников милиции при расследовании и предупреждении преступлений”[748].

Полагаем, что вопрос об отнесении приемов и средств проведения оперативно-розыскных мероприятий к оперативно-розыскной, а не к криминалистической тактике следует считать решенным. Поэтому речь должна идти либо об использовании этих приемов и средств в криминалистике и доказывании, либо о том, как на их основе разрабатываются уже чисто криминалистические приемы и рекомендации.

Важной проблемой, непосредственно связанной с соотношением криминалистики и теории оперативно-розыскных действий, является разработка рекомендаций по связям и соотношениям следственных действий и оперативно-розыскных мероприятий в рамках конкретных частных криминалистических методик расследования отдельных видов преступлений. О значении такого сочетания следственных действий и оперативно-розыскных мер свидетельствует, например, то, что некоторые авторы включают указание на него в само определение криминалистической методики. Так, например, Н. Л. Гранат считает, что “под методикой расследования преступлений можно понимать наиболее целе­сообразно организованную систему тактических, технических, оперативно-розыскных и организационных приемов и средств, рекомендуемых криминалистикой для раскрытия, расследования и предупреждения преступлений”[749]. И. Ф. Пантелеев пишет, что “сочетание следственных действий с оперативно-розыскными мероприятиями является одним из важных условий повышения качества расследования преступлений”[750]. Определение такого сочетания называют даже компонентом тактического решения[751].

К сожалению, следует констатировать, что разработка форм и путей сочетания следственных действий и оперативно-розыскных мер и в криминалистической тактике, и в криминалистической методике оставляет желать лучшего. В тактике это преимущественно краткое указание на сопутствующие следственному действию оперативные меры гласного характера: опрос очевидцев преступления, поквартирный обход с целью выявления свидетелей, прочесывание местности, облава, засада, изучение места предстоящего обыска и т. п. Особенности и тактика этих мер не описываются. Иногда можно встретить упоминание об оперативно-розыскных мерах, проведение которых способствует применению того или иного тактического приема. Так например, говорится, что такой тактический прием, как использование фактора внезапности, обеспечивается значительно эффективнее, когда дело возбуждается по оперативным материалам, поскольку для противодействующих лиц действия следователя в большей степени вероятности окажутся неожиданными[752]. В то же время при исследовании вопроса о тактическом потенциале, то есть прогностических возможностях следственного действия, роль оперативно-розыскных мер в повышении такого потенциала просто упускается из виду[753].

Для того чтобы правильно решать задачи сочетания следственных действий и оперативно-розыскных мероприятий, следует четко представлять функции оперативно-розыскных мер в системе действий по делу. Эти функции заключаются в следующем.

¨ При возбуждении дела по оперативным данным содержание и результаты проведенных оперативных мер определяют характер и тактику первоначальных следственных действий, с помощью которых осуществляется реализация оперативных данных.

¨ Оперативно-розыскные меры служат средством создания условий для проведения конкретных следственных действий. Эта форма сочетания может носить и обратный характер, когда следственное действие проводится с целью создания оптимальных условий для принятия тех или иных оперативно-розыскных мер.

¨ Оперативно-розыскные меры проводятся в целях снижения тактического риска при проведении следственных действий.

¨ Оперативно-розыскные меры служат целям отвлечения внимания от следственных действий, конспирирования их результатов.

¨ Оперативно-розыскные меры выполняют функцию компонента тактической (сложной) комбинации.

Вернемся к вопросу о признаках преступления.

Поскольку криминалистическому учению о признаках посвящена специальная глава второго тома Курса, здесь целесообразно рассмотреть лишь такие вопросы, как возможность установления способа совершения преступления по его признакам, распознавание признаков инсценировок и значение улик поведения как признаков преступления.

Утверждение возможности установления по признакам преступления способа его совершения и наоборот стало обиходным и в следственной практике, и в криминалистической литературе. Так, об “опознании” способа следователем по признакам преступления пишет Э. Д. Куранова[754]. У Я. М. Козицина мы читаем: “Назвать признаки хищений, дающие основание к возбуждению уголовного дела, можно, исходя из знания тех или иных способов, применяемых расхитителями”[755]. Подобные суждения типичны для работ по криминалистической методике.

Но что значит установить по признакам преступления способ его совершения? Идет ли речь в этом случае о родовом или видовом понятии способа или об установлении индивидуально определенного способа, применение которого свойственно конкретному субъекту?

Прежде всего, отметим, что характеризовать способ совершения преступления может только комплекс определенных устойчивых признаков его применения. Следует согласиться с С. С. Куклянскисом, который отмечает, что “одни и те же признаки до выявления их комплекса могут указывать на совершение преступления различными способами”[756]. Однако даже наличие комплекса признаков не дает основания для категорического суждения об индивидуальной определенности использованного способа совершения преступления. Г. Г. Зуйков совершенно прав, утверждая, что “повторяемость способов совершения преступлений, об­условленная изменяющимся составом детерминирующих факторов, не может быть абсолютной и неизменной, а приобретает ту или иную полноту совпадающих признаков в зависимости от ситуационно определяющейся совокупности детерминирующих факторов” и что “признание аналогичности повторяющихся способов совершения преступлений на основе совпадения некоторого количества их признаков в двух и более преступлениях может иметь условный характер”[757].

Мы полагаем, что в аспекте криминалистической методики можно говорить об установлении по признакам преступления лишь родовой или видовой принадлежности способа его совершения. Уже в этом можно обнаружить черты определенной типизации и признаков, и устанавливаемых по ним способов, характерной и требуемой именно для криминалистической методики.

Когда мы говорим об индивидуально определенном способе, то имеем в виду, что несколько преступлений совершено таким способом, признаки которого позволяют утверждать, что субъектом этих преступлений является одно и то же лицо, то есть фактически ведем речь об идентификации преступника по способу совершения или сокрытия преступления. Нам представляются убедительными доводы Г. Г. Зуйкова, считающего, что это возможно “только в довольно редких случаях: а) при наличии в способе действий совокупности видовых признаков, образующих сочетание, повторение которого в действиях других лиц маловероят­но, и б) при наличии признаков, индивидуализирующих преступников”[758]. Однако вызывают сомнения его представления о процессе идентификации самого способа совершения преступления, являющейся основанием для вменения виновному всех преступлений, совершенных одним и тем же способом, отразившим индивидуальные признаки этого субъекта. Эти представления заключаются в следующем.

Способ совершения преступления может быть отождествлен по совпадению совокупности признаков, отраженных в учетно-регистрацион­ных материалах. Само же отождествление может быть осуществлено только следователем на основе совокупности доказательств, имеющихся в деле, в том числе и заключений экспертов, производивших исследования отдельных объектов, относящихся к способу совершения преступления[759].

Возникает вопрос: в какой процессуальной форме осуществляется и отражается отождествление способа совершения преступления следователем? Ответа на этот вопрос Г. Г. Зуйков не дает.

Если отождествление производится на основании учетно-регистраци­онных данных, то неясно, почему вывод о тождестве делает не сотрудник регистрационного аппарата, как это имеет место при идентификации по дактилоскопическим картам, а следователь. Мы полагаем, что здесь Г. Г. Зуйков допустил противоречие, оставленное им неразрешенным.

В данном случае следователь производит не отождествление способа, что можно отнести к компетенции регистрационно-учетного аппарата, а оценку его вывода о тождестве в совокупности с другими доказате­льствами по делу, относящимися к этому обстоятельству. Результаты такой оценки в конечном счете излагаются им в обвинительном заключении. Другое дело, если бы Г. Г. Зуйков утверждал, что только учетных данных недостаточно для идентификации способа. В этом случае еще мо­жно было бы говорить о его следственной идентификации, однако при из­бранных им посылках такое решение, по нашему мнению, исключается.

Обратимся к рассмотрению второго из поставленных нами вопросов — распознаванию признаков инсценировок преступления и выяснению в этом аспекте значения улик поведения.

Мы уже отмечали, что инсценировка преступления является отражением мнимого события и по отношению к событию, скрываемому инсценировкой, носит характер ложного отражения. Признаки инсценировки связаны с событием преступления опосредствованно — через способ сокрытия преступления, который в них проявляется.

Обычно признаки инсценировки именуют негативными обстоятельст­вами, имея в виду их несоответствие подлинному отражению преступления. Так, В. А. Овечкин по этому поводу замечает: “...в инсценированной преступником обстановке места определенного события остаются обстоятельства, противоречащие предположению следователя о ходе события — негативные обстоятельства, обнаружение которых может свидетельствовать о наличии инсценировки”[760]. Но все ли признаки инсце­ни­ровки являются негативными обстоятельствами и всегда ли негативные обстоятельства свидетельствуют об инсценировке события?

При фальсификации материальных следов мнимого события преступник может изменить положение вещей на месте преступления, унести оттуда или принести туда те или иные предметы и т. п. Однако, являясь признаком инсценировки, все эти изменения могут не быть расценены следователем как негативные обстоятельства по отношению к подлинному событию, если они не противоречат его представлению об обычном механизме этого события.

Дело в том, что событие может протекать по-разному, и в то же время каждый раз — обычным, то есть заурядным, встречающимся в жизни путем. Следователь не всегда однозначно представляет себе течение события (отсюда и множественность версий на начальном этапе расследования, то есть тогда, когда обычно обнаруживаются инсценировки) и его последствия. Одно и то же с уголовно-правовой точки зрения событие может протекать по-разному и оставить разные следы, причем эти следы также могут расцениваться и как следы преступления, и как изменения обстановки, не связанные с ним. Поясним сказанное примером.

Совершено убийство. Потерпевший оказывал сопротивление, в ходе которого были повреждены некоторые предметы обстановки. Эти повреждения позволяют сделать вывод о механизме преступления. Но убийство могло быть совершено тем же способом и также с преодолением сопротивления потерпевшего, однако предметы обстановки при этом могли остаться неповрежденными. И третий вариант: потерпевший непосредственно перед посягательством на него случайно уронил цветочные горшки с подоконника, и они разбились. Это обстоятельство никак не было связано с последующим событием преступления, но его последствия вполне могут быть расценены и как признаки борьбы, и как изменения обстановки, не связанные с убийством.

Аналогичная ситуация возможна и при инсценировке преступления. Инсценированный признак вполне может соответствовать представлению следователя о ходе подлинного, скрываемого инсценировкой, события и не расцениваться им как негативное обстоятельство, хотя фактически он будет признаком не действительного события, а инсценировки. Точно так же не все обстоятельства, расцененные как негативные и действительно противоречащие представлению следователя об обычном ходе вещей в данной ситуации, на самом деле являются признаками инсценировки.

Инсценируется кража из помещения первого этажа, имеющего неоткрывающиеся окна и дверь с врезным замком. Исполнитель инсценировки разбивает оконное стекло, имитируя тем самым проникновение в помещение через окно, и оставляет прикрытой, но не запертой входную дверь (“преступник ушел через дверь”). При осмотре обнаруживается, что взлом окна произведен изнутри помещения. Может ли этот факт расцениваться как негативное обстоятельство, указывающее на инсценировку? Да, может. Но теперь представим себе иную картину события.

Кража действительно совершена. Преступник проник в помещение через дверь, скажем, воспользовавшись выкраденными ключами, которые он впоследствии вернет на место. Дверь за собой он прикрыл, но не запер. По каким-то причинам он не смог покинуть помещение, уйдя через дверь, и вынужден был поэтому выдавить изнутри стекло и вылезти через окно. Обстоятельство, расцененное как негативное, теперь таковым не является.

Более того, обстоятельство действительно может быть негативным по отношению к картине подлинного события и в то же время не быть признаком инсценировки. На это правильно указывает С. И. Медведев, который перечисляет случаи, когда возможны подобные неверные оценки обстоятельств события.

“Нельзя, однако, считать, — пишет С. И. Медведев, — что негативные обстоятельства, выявленные в процессе расследования (а чаще уже при осмотре места происшествия), говорят только об инсценировке. Это мнение может создаться в случаях, если: 1. Неправильно объяснены их существенные связи с событием преступления. Негативные обстоятельства могут появиться в деле в результате случайных причин, не связанных с преступлением, или внесены впоследствии лицами, не имеющими отношения к этому происшествию... 2. Позитивное обстоятельство хотя причинно связано с событием преступления, но под воздействием других причин, как имеющих, так и не имеющих связи с событием, трансформируется в негативное... 3. При совершении совокупно­сти преступлений признаки и обстоятельства одного из них могут переплетаться, смешиваться с признаками другого преступления и будут ему противоречить. Разграничив же преступления, можно дифференцировать и обстоятельства”[761].

Из сказанного следует вывод: негативные обстоятельства не исчерпывают собой всего круга признаков инсценировки, поэтому ее разоблачение требует не простого сопоставления инсценированной обстановки места с представлением о том, как это место должно было бы выглядеть, если бы здесь действительно произошло инсценированное событие. Необходим детальный анализ самой инсценированной обстановки, выяснение и проверка всех связей между ее элементами, обнаружение признаков искусственности этих связей и т. п., то есть операции по разоблачению инсценировки “изнутри”, исходя из дефектов и просчетов, допущенных исполнителем инсценировки при реализации своих замыслов[762]. Это особенно важно при разоблачении инсценированных инсценировок преступления.

Инсценирование инсценировки заключается в том, что преступник, совершив преступление, затем создает обстановку, наводящую на мысль, что преступления совершено не было, а оно инсценировано. Действия преступника при этом выражаются в нарочитом преувеличении следов подлинного события, добавлении к ним инсценированных следов, создании типичных признаков инсценировки. Так, совершив действительно кражу, преступник затем инсценирует все атрибуты “грубой работы” вора, нетипичные для действительной кражи: наносит явно не вызывающиеся необходимостью повреждения предметам обстановки, учиняет демонстративный беспорядок и т. п.

С. И. Медведев неправильно раскрывает смысл инсценирования инсценировки, иллюстрируя его таким примером: “Совершив кражу из магазина, преступник создает признаки, по которым было бы видно, что произошла не кража, а хищение ценностей материально-ответственным лицом, инсценировавшим кражу”[763]. Но здесь нет инсценирования инсценировки, это обычная инсценировка другого преступления с целью скрыть преступление, имевшее место в действительности.

От ложных инсценировок следует отличать ошибочное представление о наличии инсценировки, якобы скрывающей иное преступление. Последнее бывает тогда, когда обстановка места происшествия ошибочно расценивается как инсценированная и выдвигается версия о совершении преступления, которого в действительности не было и которое якобы скрывается этой мнимой инсценировкой. Известен случай, когда на месте происшествия в магазине следователь обнаружил взломанный дверной замок и лужу водки на полу торгового зала. В магазине была обнаружена недостача водки. Обстановка была расценена как инсценированная с целью создания видимости кражи для покрытия предполагаемого хищения. В действительности оказалось, что водку украли подростки, содержимое бутылок частично вылили в торговом зале магазина, а частично на улице, посуду сдали, а на вырученные деньги приобрели радиодетали.

Е. В. Баранов удачно связывает возникновение признаков инсценировки преступления со стадиями процесса инсценирования — созданием мысленной модели инсценировки в сознании правонарушителя, реализацией замысла и подготовкой аргументации на случай разоблачения инсценировки. Соответственно возникновение признаков инсценировки на первой стадии связано с неправильным представлением о характере инсценируемого события, с незнанием закономерностей следообразования, на второй стадии — с неточностями при реализации замысла, на третьей стадии — с ошибками, характерными для первых двух стадий, и несоответствием объяснений инсценировки[764].

Не представляется возможным привести исчерпывающий перечень признаков инсценировки. Пожалуй, можно лишь сказать, что признаки инсценировки в целом характеризуются своей демонстративностью, избыточностью или явной недостаточностью, разнородностью, то есть принадлежностью к разным системам признаков различных видов преступлений.

Признаки инсценировки могут являться и признаками скрываемого преступления, поскольку свидетельствуют о способе его сокрытия. Такую же двойную роль могут играть и так называемые улики поведения.

Под уликами поведения в теории уголовного процесса понимают либо “действия обвиняемого, направленные на сокрытие истины... с целью избежать ответственности за совершенное им преступление”[765], либо “поведение обвиняемого после совершения преступления, обусловленное фактом совершения им преступления”[766], либо “действие или бездействие обвиняемого (подозреваемого), которое, не входя в состав преступления, может оказаться причинно связанным с его совершением, а потому указывает на возможную причастность к нему обвиняемого”[767].

К уликам поведения обвиняемого, по мнению А. И. Винберга, Г. М. Ми­ньковского и Р. Д. Рахунова, относится заведомая ложность показаний, фальсификация доказательств; данные, свидетельствующие о знании им определенных обстоятельств расследуемого события; данные о том, что обвиняемый при обыске отказался добровольно выдать отыскиваемую вещь, заявив заведомо ложно, что ее у него нет; данные о том, что обви­няемый преднамеренно уклоняется от явки к следователю или в суд[768].

Дополняя и детализируя этот перечень, Г. Н. Мудьюгин называет следующие доказательства поведения: ложь (как в процессе расследования, так и вне его рамок); умолчание о невыгодном факте; заведомо ложное неопознание; инсценировки как комплекс искусственно созданных доказательств, уничтожение или сокрытие вещественных доказательств, документов, одежды и вещей потерпевшего; меры, принимаемые для непосредственного уклонения от уголовной ответствен­ности (тайный отъезд, изменение фамилии и пр.); поступки и высказывания, в которых проявляется осведомленность о событии, характере и обстоятельствах преступления и которые могли быть известны лишь лицам, виновным в его совершении[769]. Некоторые виды улик поведения называют М. С. Строгович, Б. Н. Коврижных, С. И. Медведев, А. И. Ковалев и другие авторы[770].

Улики поведения играют роль признаков инсценировки, когда связаны с материальными следами инсценировки единым замыслом, либо служат средством разоблачения инсценировки. В иных случаях их можно оценить как непосредственные признаки преступления. В таком, например, качестве выступают такие действия при расследовании краж, как приобретение ценных вещей, создание крупных вкладов в сберкассах и банках, изменение образа жизни и т. п.[771]