Криминалистическая теория причинности

Содержание криминалистической теории причинности

риминалистическая теория причинности относится к числу формирующихся частных криминалистических теорий. Это, разуме­ется, не означает, что причинность, причинно-следственные связи только в последнее время привлекли внимание криминалистов. На протяжении всего существования криминалистической науки проблемы причинности были объектом исследования криминалистов, ибо само представление о процессе раскрытия и расследования преступлений предполагает установление причинно-следственных связей, требует разработки средств и методов их познания, обусловливает внимание к проблемам причинности как в научном, так и в практическом аспектах.

Проблема причинности — одна из важнейших философских проблем правовой науки. В философии причинность определяется как “такая гене­тическая связь явлений, в которой одно явление, называемое причиной, при наличии определенных условий неизбежно производит, порождает, вызывает к жизни другое явление, называемое следствием (или дейст­вием). Под причинностью понимается также и философская категория, обозначающая вышеуказанную форму связи явлений. Таким образом, причинность есть как определенная черта объективной реальности, так и общее понятие, отражающее в нашем мышлении эту черту реальности с той степенью глубины, полноты и конкретности, которая определяется достигнутым уровнем развития науки”[1004]. Причина как порождающее усло­вие обладает определенной степенью вероятности, поскольку порождающих условий для каждого явления существует в принципе бесконечно много. Возникает “проблема выбора причины из порождающих условий. Этот выбор зависит от многих факторов, но более всего — от конкретной деятельностной или теоретической ориентации субъекта. Причина есть практическое понятие и в том смысле, что она выделяется в интенции на деятельность, на возможное практическое действие и она выделяется таким образом, чтобы подчеркнуть возможность некоторого действия. Именно эта практическая ориентация позволяет нам выделить причину из многих логически равноправных условий в той или другой конкретной ситуации”[1005]. С развитием практики и познания выявляются новые виды причинности. Но причинность не следует отождествлять с категорией всеобщей связи явлений.

Против отождествления причинности со всеобщей закономерной связью и взаимозависимостью явлений объективного мира неоднократно выступал В. И. Ленин. Он подчеркивал, что “каузальность, обычно на­ми понимаемая, есть лишь малая частичка всемирной связи, но (матери­алистическое добавление) частичка не субъективной, а объективно реальной связи”[1006], что каузальность лишь односторонне, отрывочно и неполно выражает всесторонность и всеобъемлющий характер мировой связи[1007], а поэтому “причина и следствие, ergo, лишь моменты всемирной взаимозависимости, связи (универсальной), взаимосцепления событий, лишь звенья в цепи развития материи”[1008].

Причинность — одна из форм связи и как таковая она “никогда не ре­ализуется в “чистом” виде, освобожденном от присутствия других форм связи, и только в абстракции может быть отделена от них. Но такая абстракция необычайно плодотворна и эффективна, потому что помогает вскрыть причину как основу, на которой складывается вся система многообразных явлений природы и общества”[1009]. Существует бесчисленное многообразие причинно-следственных зависимостей. Так, по признаку природы отношений причинно-следственные связи подразделяются на материальные и идеальные, информационные и энергетические, физические, химические, биологические, социальные; по характеру связей — на динамические и статические; по числу и связности воздействий — на простые и составные, однофакторные и многофакторные, системные и внесистемные; а также могут подразделяться на внешние и внутренние, объективные и субъективные и др.[1010]

Причинно-следственные связи выявляются путем совокупности методологических и методических подходов к изучению обусловленности одних явлений действительности (следствие) другими (причина). Такая совокупность носит название причинного анализа, цель которого — прогнозировать следствие из причины на основе предварительного эмпирического анализа взаимоотношений между ними[1011].

Философские принципы решения проблемы причинности являются основой рассмотрения категорий причины и следствия и в правовой науке. При этом следует подчеркнуть, что каждая юридическая наука исследует проблему причинности в том аспекте, который диктуется предметом этой науки. Так, например, в уголовно-правовой науке исследование проблемы причинности ведется преимущественно в аспекте решения вопроса о связи между общественно опасным деянием и наступлением преступного результата и относится к характеристике элементов состава преступления. При этом, как подчеркивается в уголовно-правовой литературе, для уголовного права не представляют интереса все звенья причинно-следственного ряда. “Фактически под термином “причинная связь”, — отмечает В. Н. Кудрявцев, — нередко кроется ряд взаимодействующих явлений, которые мы в отдельности не фиксируем, так как нас интересует только начало и конец соответствующей цепи, именуемой нами причиной и следствием”[1012]. Критерий юридической значимости причинной связи определяется по-разному. С точки зрения А. Н. Трайнина, им является “степень причинения”[1013]. По мнению Т. В. Церетели, это “степень способствования наступлению преступного результата”[1014].

При рассмотрении вопросов Особенной части уголовного права в ряде случаев обращается внимание на различие признаков причинной свя­зи в отдельных видах преступлений. Так, М. Д. Шаргородский анализирует особенности причинной связи в таких составах, как халатность, нарушение трудовой дисциплины на транспорте, нарушение правил охраны труда и т. п.; Н. И. Загородников — в составах преступлений против жизни и т. д.[1015] Подобный анализ может относиться к преступлениям, объ­единенным не по составу, а по иным основаниям (преступления несовер­шеннолетних, профессиональная, организованная преступность и т. п.)[1016].

В отличие от уголовно-правового, криминологический аспект проблемы причинности — это в общей форме исследование вопросов о причинах преступности в целом, причинах отдельных категорий преступлений и конкретных преступлений, об обстоятельствах, способствующих срабатыванию этих причин, то есть способствующих совершению преступления. Характеризуя предмет советской криминологии, А. А. Герцензон писал, что изучение и предупреждение преступности “предполагает разработку точных и ясных положений о причинах преступности, об условиях и обстоятельствах, способствующих ей”[1017]. Он указал, что к причинам преступности относятся те явления и процессы, которые порождают намерения совершить преступление, формируют отрицательный нравственный облик правонарушителей, а условиями, способствующими реализации действия причины, являются такие обстоятельства, которые облегчают реализацию преступных намерений и достижение преступных результатов[1018].

В. Н. Кудрявцев, детально исследуя проблему причинности в криминологии, исходит из того, что причинная зависимость в социальной области обычно многозначна. Эта многозначность проявляется в том, что, во-первых, каждая причина порождает несколько следствий, а каждое следствие есть результат действия нескольких обстоятельств (ряда причин и условий) и, во-вторых, имеется и специфическая вероятностная сторона многозначности причинной связи, заключающаяся в том, что при замене какого-либо условия, даже при одной и той же причине, получается другой результат.

В криминологическом плане проблема причинности, по мнению В. Н. Кудрявцева, включает в себя исследование “причинной цепочки, объясняющей преступное поведение”, основными звеньями которой являются:

¨ а) то, что предшествует преступному деянию — период формирования личности преступника и ее взаимодействие с конкретной жизненной ситуацией. “Здесь преобладают статистические закономерности. Причинные связи развиваются главным образом в области социальных явлений; они носят информационный характер и изучаются социологическими методами”[1019];

¨ б) развитие причинной связи от акта преступного действия (бездей­ствия) до наступления преступного результата. “Волевой акт правонарушителя воплощается в физическом или информационном воздействии на внешнюю среду. Эти внешние причинные связи, имеющие более узкий характер динамического взаимодействия, в общем, довольно подробно изучены юридическими науками”[1020];

¨ в) личность правонарушителя с его сознанием и волей как центральное звено “цепочки”, которое связывает причину и следствие. “Слож­ный механизм причинной связи в криминологии складывается в результате взаимодействия причин и условий, причин главных и второстепенных, событий закономерных и случайных”[1021].

Изучение причинных связей в криминологии, подчеркнул В. Н. Кудря­вцев, не является самоцелью, а предпринимается для того, чтобы уяс­нить механизм как индивидуального преступного поведения, так и массовых социальных процессов; знание объективных связей и отношений в этой области создает научную основу для борьбы с преступностью[1022].

Важность проблемы причинных связей, их установления и содержания, обусловила то место, которое ей отводится в криминологической науке: “...составная часть науки криминологии — причины преступности и условия, ей сопутствующие. Проблема причинности — одна из ключевых и трудных проблем в общественных науках и, конечно, в криминологии... проблема причинности — не только теоретическая, но и практическая, ибо без изучения причин такого явления, как преступность, и условий, ему способствующих, нельзя на научной основе, со знанием дела вести борьбу с преступностью”[1023].

Наконец, уголовно-процессуальный аспект проблемы причинности заключается в исследовании связей между доказательствами и предметом доказывания, то есть в конечном счете в исследовании связей между фактами вообще и в доказательственных рядах в частности. Следует отметить, что ранее большинство процессуалистов рассматривали связь между доказательствами только как связь причинную, нередко ставя ме­жду ними знак равенства. Именно на причинный характер связи доказательств с обстоятельствами, входящими в предмет доказывания, указывали в своих работах М. М. Гродзинский[1024], М. С. Строгович[1025] и другие авторы. С начала 60-х годов это положение подверглось пересмотру.

Констатируя, что “в процессуальной и криминалистической литературе связи между фактами обычно рассматриваются суммарно, не расчленяются на отдельные типы либо сводятся к одному типу — причинной связи”[1026], А. А. Эйсман предложил выделить следующие пять форм связи, имеющих доказательственное значение:

¨ а) генетическая связь, то есть связь между причиной и следствием, между условием и обусловленным;

¨ б) функциональная связь как связь между взаимозависимыми процессами — производная от причинной и являющаяся ее количест­венной характеристикой;

¨ в) объемная связь, существующая между предметами, составляющими группу, род, вид и т. п., вплоть до связи состояний одного единичного предмета;

¨ г) субстанциональная связь, то есть связь между свойствами вещи и самой вещью как целым;

¨ д) связь преобразования, то есть связь между не поддающимися непосредственному восприятию явлениями, свойствами и их воспринимаемыми копиями, полученными в результате исследования[1027].

Однако, несмотря на изменившиеся представления о характере существенных для доказывания связей между доказательствами, в процессуальном аспекте по-прежнему исследуется преимущественно генетическая связь. Остальные виды связи стали предметом рассмотрения в криминалистической литературе.

Отсутствие в законе указания на признаки причинной связи побудило процессуалистов и криминалистов к конструированию перечней таких признаков. С одним из наиболее полных перечней мы встречаемся в работах З. М. Соколовского. Рассматривая юридические признаки причинной связи лишь под углом зрения их пригодности для доказывания, З. М. Соколовский относил к их числу данные о том:

¨ а) было ли деяние обвиняемого необходимым условием наступления опасных последствий;

¨ б) было ли наступившее последствие необходимым или случайным результатом деяния обвиняемого;

¨ в) было ли последствие неизбежным, мог ли обвиняемый своими действиями предотвратить его;

¨ г) осознавал и мог ли осознавать обвиняемый развитие событий, образовавших причинную цепь;

¨ д) была ли причинная связь непосредственной;

¨ е) была ли причинная связь прямой;

¨ ж) было ли поведение обвиняемого не только необходимым, но и достаточным условием наступления последствий;

¨ з) однородны ли последствия по своему характеру той опасности, которая создана деянием обвиняемого;

¨ и) какую роль сыграло деяние обвиняемого в наступлении имевших место последствий[1028].

Исследование проблемы причинности в уголовно-процессуальном аспекте создает необходимые предпосылки для криминалистического изучения проявлений категорий причины и следствия в уголовном судопроизводстве. Если в уголовно-процессуальной науке акцент делается на определение подлежащих доказыванию юридически значимых признаков причинной связи, то криминалистика ставит своей целью исследование ситуационных признаков явлений, позволяющих сделать вывод о наличии или отсутствии причинной связи, раскрыть процесс отражения, позволяющего проследить причинную обусловленность и зависимость результата отражения — “отпечатка” исследуемого явления от отражаемого объекта — преступления, со всеми его внутренними и внешними связями, имеющими значение для процесса доказывания.

Мы полагаем, что достигнутый уровень криминалистических научных исследований проблемы причинности позволяет уже сейчас говорить о криминалистической теории причинности как о формирующейся частной криминалистической теории. Консолидация существующих отдельных теоретических построений в рамках такой самостоятельной теории, как нам представляется, позволит полнее реализовать основные методологические функции принципа причинности — объяснительную и прогно­стическую — как в криминалистической науке, так и применительно к ее “продукту” — средствам и методам работы с доказательствами.

Последовательная разработка криминалистического аспекта принципа причинности не только количественно, но и качественно обогатит общую теорию криминалистики, ибо, как справедливо указал И. З. Налетов, “принцип причинности не только служит основой количественного роста научного знания, но и влияет на качественную сторону его развития, обеспечивает понимание существа природных и общественных явлений”[1029]. Развивая это положение, он отмечает, что научная теория, опираясь на принцип причинности, предсказывает следствия (если известна причина и сформулированы допущения для данной области исследования), события, относящиеся к условиям возникновения следст­вия (если известны причина и возможное в будущем следствие, но тре­буется сформулировать допущения, при которых данная причинная за­висимость может быть реализована), объясняет причины, если известно следствие и сформулированы новые явления, когда известно событие, подлежащее объяснению, однако неизвестны условия (не сформулиро­ваны или неверно определены допущения), необходимые для того, чтобы получить объяснение данного события”[1030].

Ведя речь о криминалистической теории причинности, необходимо сделать одну оговорку. В философском аспекте криминалистическая те­ория причинности не есть нечто отличное от философской теории причинности в ее диалектико-материалистическом понимании, а представляет собой реализацию последней в частной предметной области. Специфика криминалистической теории причинности, позволяющая усма­тривать ее отличие от концепций причинности в уголовном праве, криминологии и других науках — при единстве философской базы, то есть едином понимании принципа причинности, — в специфике ее объекта.

Объектом криминалистической теории причинности является механ­изм преступления и содержательная сторона процесса его установления.

Выяснение в процессе доказывания характера и содержания механизма события по его следам основывается, во-первых, на том, что цепи причинения обладают пространственной или временной непрерывнос­тью. “Это значит, что ни в каком месте любой цепи причинения нет разрывов, то есть не существует таких явлений, которые, будучи причиной и следствием, оказались бы разделенными конечным пространственным промежутком, не заполненным некоторыми другими явлениями, охватывающими все точки этого промежутка без каких-либо пропусков... Это значит, что, когда имеется причинная, генетическая, связь двух каких-либо явлений, находящихся в одной и той же области пространства, но разделенных конечным промежутком времени, тогда между этими явлениями существует множество других причинно-связанных событий, которые смежны во времени и в своей совокупности образуют непрерывный временной процесс, соединяющий указанные два события в органически слитное единство”[1031].

Основанием для установления механизма события по следам-отра­жениям, во-вторых, служит такая черта динамики причинно-следствен­ных связей, как “перенос структуры от причины к следствию, то есть воспроизведение в ходе причинения структуры причины в структуре следствия, “отображение” первой во второй[1032].

Наконец, в-третьих, таким основанием является необратимость причинно-следственной связи во времени, из чего следует, что и результат отражения, как конечная фаза этого процесса, является односторонне направленным во времени. При этом мы как бы вырываем причинную связь из всеобщей универсальной связи, имея в виду, что “причина и следствие суть представления, которые имеют значение, как таковые, только в применении к данному отдельному случаю; но как только мы бу­дем рассматривать этот отдельный случай в его общей связи со всем мировым целым, эти представления сходятся и переплетаются в представлении универсального взаимодействия, в котором причины и следствия постоянно меняются местами: то, что здесь или теперь является причиной, становится там или тогда следствием, и наоборот”[1033].

Необходимым условием использования принципа причинности для познания механизма события является правильное понимание значения причинно-следственных связей лишь как частицы универсальной связи. Причинность не охватывает собой всего многообразия объективных связей действительности; причина и следствие, как парные категории диалектики, не поглощают других парных категорий и не заменяют их. Между тем подобную ошибку, как нам кажется, допустил И. М. Лузгин, когда отнес к числу разновидностей причинно-следственных связей связь не­обходимого и случайного и связь общего и единичного[1034]. Связи между конкретными проявлениями этих категорий могут быть, а могут и не быть причинно-следственными. Уже поэтому их нельзя рассматривать в качестве разновидностей генетической связи.

Более правильно, на наш взгляд, решала вопрос Н. А. Якубович, относя к генетическому типу связей причинно-следственные отношения и связь условия с обусловленным[1035]. Сами же причинно-следственные свя­зи целесообразно разделять на непосредственные (прямые) и опосредствованные (косвенные), имея при этом в виду, что, по сути, всякая опосредствованная связь состоит из некоей суммы, “цепочки” непосредст­венных связей: “Опосредствованные связи требуют промежуточных звеньев, каждое из которых будет иметь свою непосредственную связь”[1036].

Среди ученых-криминалистов, изучающих проблему причинности и иных философских категорий применительно к предмету и содержанию криминалистической науки выдающую роль играл И. М. Лузгин, посвятивший этой проблематике ряд незаурядных работ.

Игорь Михайлович Лузгин (1919-1993), выдающийся ученый-кримина­лист и одаренный педагог, в 1956 г. после службы в армии и оперативной работы в органах внутренних дел, окончив ВЮЗИ, переходит на преподавательскую работу в Высшую школу МВД, где с первых же шагов на научном поприще проявил себя как серьезный исследователь с широким научным кругозором. Его работы по проблематике следственных версий, закономерностей формирования и использования научных методов в теории и практике борьбы с преступностью, сущности и содержания познавательной деятельности в процессе расследования преступлений привлекли внимание ученых-криминалистов и процессуалистов.

Профессионально владея философской теорией познания, И. М. Лузгин продуктивно использовал ее положения в применении к анализу процесса расследования как процесса познания, в исследовании широкого круга методологических проблем криминалистической науки. Его книги “Расследование как процесс познания” (М., 1969) и “Методологические проблемы расследования” (М., 1973) положили начало целому направлению научных исследований в криминалистике и уголовном процессе. Он был пионером в области применения метода моделирования в теории и практике расследования и оперативно-розыскной деятельности (“Моделирование при расследовании преступлений”, М., 1981), инициатором фор­мирования междисциплинарной научной дисциплины “Логика доказывания”, подготовив по ней учебное пособие “Логика следствия” (М., 1976). Уже сами названия его книг свидетельствуют о широте научных интересов ученого, память о котором хранят его коллеги и многочисленные ученики.

Исследуя особенности проявления диалектических категорий причины и следствия при познании механизма преступления, криминалистическая теория причинности способствует разработке системы практичес­ких рекомендаций установления механизма события в процессе судебного исследования. Эти рекомендации опираются на определенные познавательные операции, к числу которых И. Д. Кучеров и А. П. Шулус правильно, по нашему мнению, относили:

1) операцию вычленения (дифференциации) из всеобщей взаимосвязи системы, компоненты которой связаны между собой отношениями активного взаимодействия;

2) операцию структурно-функционального анализа выделенной системы в целях выявления активно действующих компонентов внутри сис­темы, которые могут соотноситься между собой, как причина, следствие и условия действия причины;

3) формально-логические операции установления причинной связи;

4) определение корреляционного воздействия компонентов системы на реализацию причины;

5) отождествление информативного содержания следствия с информативным содержанием причины с целью признания за последней ее качества[1037].

В подтверждение последнего положения авторы ссылаются на слова И. В. Кузнецова: “Остается справедливым, что структура следствия пол­ностью или очень близко, или вообще в какой-то мере воспроизводит, повторяет структуру причины”[1038].

Все эти операции, поскольку речь идет о процессе доказывания, направлены на исследование единичных причинных связей. Практика таких исследований служит основой для обобщений разного уровня и формулирования основных положений рассматриваемой криминалистической теории, относящихся уже к общим причинам и к общим следствиям. Однако зависимость между этими общими причинами и общими следствиями уже носит не абсолютный, безусловно достоверный, а вероятный характер. По существу, мы здесь имеем дело со статистической закономерностью. “Статистическая закономерность выражает такую форму причинной связи, при которой каждое начальное состояние системы определяет все ее последующие состояния не однозначно, а лишь с некоторой вероятностью, представляющей объективную меру возможности осуществления данного состояния”[1039]. Знание общих причин и общих следствий служит исходным пунктом при установлении еди­ничной причинной связи в конкретном акте судебного исследования при ее выявлении как следователем и судом, так и экспертом. Об устано­влении такого единичного через общее применительно к механизму преступления пишет С. Н. Чурилов: определение механизма преступления как системы устойчивых связей объекта выражает устойчивые и упорядоченные отношения между элементами системы, рассматриваемой на уровне массового, но не единичного явления. Эти отношения “есть не что иное, как закономерные причинно-следственные связи. В переводе на криминалистический язык это означает, что структура преступления выражает причинно-следственные отношения между эмпирическими данными, полученными в результате изучения и обобщения сходных прес­туплений, то есть общие причины и общие следствия. Последние играют познавательную роль при установлении единичных причинно-следствен­ных связей, характеризующих конкретное расследуемое преступление”[1040].

10.2. Проблемные вопросы установления
механизма события с помощью следственных (судебных) действий

еобходимость составить представление о механизме события возникает у следователя на начальном этапе расследования, а в тех случаях, когда осмотр места происшествия предшествует возбуждению уголовного дела, — фактически до начала расследования. Это представление, выступая как мысленная модель события, формируется прежде всего на базе восприятия и анализа следователем материально-фиксированных “отпечатков” события, с которыми он сталкивается на месте происшествия.

Преступление как отражаемый объект может вызвать изменения среды двух видов — качественные и количественные. И те и другие могут касаться как обстановки места происшествия, так и отдельных объек­тов, определяющих ее содержание и характеристику. Под обстановкой места происшествия понимается проявление качества и пространственных связей объектов, составляющих в своем комплексе место происшествия. Таким образом, обстановка места происшествия характеризует условия, в которых было совершено преступление, а эти условия с одной стороны, играют в известной степени детерминирующую роль по отношению к механизму события, являясь причиной отдельных его элементов (например, причиной выбора данного способа совершения преступления), а с другой — следствием события преступления, повлекшего изменение среды.

Наличие причинно-следственных связей между механизмом события и обстановкой места происшествия не дает никаких оснований полагать, что они связаны между собой по типу отношений между формой и соде­ржанием. Между тем именно с таким сопоставлением можно встретиться в литературе. “Обстановка места происшествия, — пишет Ю. И. Ильченко, — является внешним проявлением внутреннего содержания события преступления, своеобразной формой его существования (разрядка наша — Р. Б.). Как и всякое явление или событие объективного мира, она представляет собой оформленное материальное явление, выступа­ющее как совокупность взаимосвязанных частей и элементов. Эта совокупность имеет определенное строение — структуру, — которую можно рассматривать и как результат, и как процесс — последовательное и закономерное изменение состояний данной совокупности элементов”[1041].

Ошибочность приведенного положения состоит, как представляется, в следующем. Если считать обстановку места происшествия формой существования преступления, то, во-первых, можно сделать вывод, что преступление еще существует в момент осмотра, а не является к этому времени событием прошлого.

Во-вторых, поскольку по классической формуле “форма существен­на”, можно считать, что сама обстановка места преступления носит преступный характер, между тем совершенно очевидно, что не всякие изменения в обстановке можно охарактеризовать по их существу как криминальные (не по причине их происхождения, а именно по их содержанию).

В-третьих, объявление обстановки места происшествия формой существования преступления, имея в виду единство формы и содержания, означает объединение отражаемого объекта и отражения как результата преступного деяния в одно целое, что противоречит представлению о процессе отражения и одному из его принципов: отражение зависит от отражаемого, тогда как отражаемое от отражения не зависит.

Наконец, если обстановка места происшествия есть форма существования преступления, то как объяснить, что одни и те же изменения в обстановке могут быть следствием разных по своей юридической квалификации событий, тогда как известно, что форма всегда выражает содержание, является отражением его структуры, то есть сущности. Все сказанное диктует необходимость говорить о связи, взаимодействии, взаимообусловленности события преступления и обстановки места происшествия, но не об объединении их в одно целое.

Ошибочность исходного положения повлекла за собой и ошибочность выводов, которые делает Ю. И. Ильченко. Он считает обстановку места происшествия конечным результатом преступления, забывая, что результатом преступления является наступление общественно опа­сных последствий преступного деяния (или возможность их наступления), что может вовсе не отразиться в обстановке места происшествия. Обстановка места преступления отражает не результат преступления, а действия преступника, направленные на достижение преступного резу­льтата, и через действия — некоторые признаки преступника как действующего или бездействующего человека.

Ю. И. Ильченко правильно расценивает обстановку места происшест­вия как структуру и справедливо отмечает, что перед следователем сто­ит задача в ходе осмотра места происшествия установить начальное со­стояние этой структуры, чтобы определить, какие изменения в обстановке произведены преступлением. “Мысленное проникновение в механизм преступления по материальной обстановке, на наш взгляд, имеет некоторую специфику. Она заключается в том, что изучение минимум двух различных состояний структуры почти всегда затруднено рядом объективных причин. Во-первых, происхождение некоторых следов не всегда удается установить в начале изучения материальной обстановки, что не позволяет четко разграничить исходное состояние структуры и его коне­чный результат. Во-вторых, информация об этих двух состояниях, получаемая из нескольких источников (имеются в виду, кроме изучения обстановки, объяснения свидетелей, потерпевших и т. д.), в силу объекти­вных причин, могущих быть связанными с особенностями восприятия со­бытия или условиями, в которых оно протекало, бывает противоречивой. Эти затруднения, однако, могут компенсироваться внимательным и целеустремленным изучением установленных обстоятельств события”[1042]. Справедливость приведенного положения очевидна, однако оно не вытекает из предшествующих рассуждений о том, что сущность механизма преступления заключается в связи и взамозависимости начального и конечного состояния этой структуры — обстановки места происшествия.

Изменения обстановки места происшествия не отражают всего механизма события. Круг отражающих объектов не исчерпывается такой обстановкой, он значительно шире, поэтому считать изменение обстановки полным отражением механизма события нельзя. Кроме того, сведéние сущности механизма события к изменению обстановки на месте происшествия наталкивает на мысль, что преступление совершается лишь пу­тем такого изменения, тогда как сами по себе изменения обстановки в ря­де случаев могут и не иметь криминального характера. Однако каковы бы ни были по своей “окраске” изменения обстановки места происшествия, они, несомненно, играют существенную роль в познании механизма прес­тупления, по отношению к которому они находятся в генетической связи.

В этом аспекте представляет интерес проблема так называемых негативных обстоятельств, под которыми обычно понимают обстоятельства, противоречащие обычному представлению о ходе вещей в данном случае. В сущности, представление о том или ином обстоятельстве, выявляемом чаще всего в результате анализа обстановки места происшествия, как о негативном, основывается на установлении отсутствия причинной связи этого обстоятельства с событием преступления, точнее с его механизмом. По мысли В. К. Лисиченко и А. С. Зеленковского, негативные обстоятельства — результат сопутствующего механизму преступления отражательного процесса, следствие развития иной причинно-следственной связи. “Возможности выявления и особенности исполь­зования негативных обстоятельств в расследовании конкретных престу­плений всегда зависят от их вида и источника, а также от характера связи этого источника с механизмом преступления и сопутствующим отражательным процессом, в результате которого они возникли... По своей природе негативные обстоятельства являются прямыми источниками до­казательств лишь имевшего место определенного ситуационного сопутствующего совершению преступления процесса, вызванного отдельными актами поведения его участников при подготовке к преступлению, в ходе его совершения, а также после него, например в результате инсценировки”[1043]. Распознавание негативных обстоятельств сводится, таким образом, к установлению отсутствия причинно-следственной связи их с механизмом преступления и выявлению иного причинно-следственного каузального ряда.

Исследуя возможности применения принципов системного подхода к анализу материальной обстановки места происшествия, В. А. Жбанков считал целесообразным использование при осмотре типологии связей, предложенной В. Н. Садовским[1044]. Полемизируя с Ю. И. Ильченко, полагавшим, что познание механизма происшествия по материальной обста­новке осуществляется изучением последовательно отдельных следов и их связей, затем группы однородных следов и т. д., то есть “по принципу: от следа к факту, от совокупности группы следов к отдельным обстоя­тельствам и далее к механизму, существу события”[1045], В. А. Жбанков утверждал, “что изучение материальной обстановки начинают с выявления элементов и связей, несущих бóльшую информацию”. “Несомненно, — писал он, — что прямые связи более информативны по сравнению с косвенными. К тому же прямые связи позволяют выдвинуть различные предположения на уровне элементов. Поэтому при осмотре места происшествия выявляют в первую очередь прямые связи между элементами системы, а затем косвенные”[1046].

Нам кажется, что в рассуждениях В. А. Жбанкова есть внутреннее про­тиворечие. Выявление элементов и связей, несущих бóльшую информацию, возможно лишь в результате осмотра, а не до него. Лишь после того, как будут выявлены и оценены все элементы обстановки места происше­ствия и связи между ними, можно судить о степени их информативности.

Суждение о механизме преступления по материально-фиксиро­ванным отражениям на месте происшествия предполагает вслед за изучением этих следов их гипотетическое объяснение. Такое объяснение причин возникновения следов и есть версия о механизме преступления.

Для установления механизма преступления предположения о причинах, вызвавших изменения в обстановке места события, о структуре и содержании связи между отражаемым объектом и результатом отражения, то есть в общем виде — о причине и следствии, должны стать достоверным знанием. Это значит, что правильность представления о механизме преступления должна быть доказана.

Сложность доказывания причинно-следственной связи обусловлена тем, что эта связь для следователя всегда носит умозрительный характер, в материализованном виде выступают лишь отдельные ее проявления. Такой “лоскутный” характер информации о причинно-следственной связи объясняется множественностью возможных вариантов этой связи, а вовсе не уничтожением или изменением во времени каузального ряда, как это полагает В. М. Шванков[1047].

Причинно-следственную связь, уже сработавшую при совершении пре­ступления, впоследствии ни уничтожить, ни изменить невозможно именно в силу того, что она как материальный объект не существует, а лишь проявляется в материальных объектах, состоящих в такой связи; уничтожить или изменить можно только материальные проявления генетической связи, которая сама по себе уже осуществилась.

Здесь мы коснулись весьма важного вопроса о наблюдаемости причинно-следственных связей.

Наблюдаемость причинности состоит в наблюдаемости действия причины и наблюдаемости процесса воздействия причины и его результата — следствия. Естественно, что чем сложнее причинно-следствен­ная связь, чем больше посредствующих между причиной и следствием звеньев, тем более осложняется наблюдаемость такой связи. “Наблюда­емость такой причинной связи может считаться полной, — пишет И. З. Налетов, — если с помощью органов чувств могут быть восприняты все моменты причинной связи: причина, следствие и процесс (средство) передачи материального воздействия”[1048]. Объектом непосредственного наблюдения следователя или суда могут быть только материализованные следствия как конечное звено этой связи и в некоторых случаях, ко­гда это явление носит длящийся характер, материализованные проявле­ния процесса воздействия причины. Полная наблюдаемость причинно­сти может быть достигнута при производстве тех или иных экспериментальных действий, но это наблюдаемость аналога, а не оригинала. Ясно, что в процессе криминалистического научного исследования складыва­ется иное положение: здесь может быть достигнута полная наблюдаемость и сложных причинно-следственных связей, ибо отсутствуют временной и процессуальный барьеры наблюдения исследуемого события.

Вопрос о методах доказывания механизма преступления является в рассматриваемом аспекте частным случаем проблемы доказывания причинной связи вообще и не получил однозначного разрешения в литературе. Так, по мнению З. М. Соколовского, для установления причинной связи в доказывании используются такие логические методы, как метод единственного сходства, метод единственного различия, соединенный метод сходства и различия, метод сопутствующих изменений, метод остатков[1049]. Данные методы, считает З. М. Соколовский, “фактически ис­пользуются следователями при решении вопросов, относящихся к причинности. Этому в принципе не препятствует ни “множественность причин”, ни “смешение следствий”, с которыми часто сталкиваются лица, ведущие расследование, и суд”[1050].

М. С. Строгович, А. А. Старченко и другие авторы высказывались менее категорично, акцентируя внимание читателя на трудности применения в судебном исследовании указанных логических приемов познания причинной связи[1051].

Прежде чем проанализировать позицию З. М. Соколовского, напомним вкратце суть этих логических приемов установления причинной связи.

По Н. И. Кондакову, метод сходства означает, что если два или более случаев исследуемого явления имеют общим только одно обстоятельство, то в этом обстоятельстве и заключена причина (или следствие) данного явления природы.

Метод различия заключается в следующем. Если случай, в котором известное явление наступает, и случай, в котором оно не наступает, имеют общими все обстоятельства, за исключением лишь одного, и это одно обстоятельство, встречается только в первом случае, то обстоятельство, в котором оба случая разнятся между собой, есть причина или необходимая часть причины изучаемого явления.

Метод остатков выглядит так: если вычесть из данного явления ту часть его, о которой известно, что она является следствием определенных предшествующих обстоятельств, тогда остающаяся часть (остаток) явления будет следствием остальных предшествующих обстоятельств.

Наконец, метод сопутствующих изменений: всякое явление, которое каким-либо образом видоизменяется всякий раз, когда видоизменяется другое явление, составляет причину или следствие этого явления или связано с ним какой-либо общей причиной[1052].

Из содержания логических приемов установления причинной связи следует, что для их применения необходимым условием является наличие двух и более сравниваемых явлений. Но следователь, суд всегда имеют дело с явлением, единственным в своем роде, — с конкретным преступлением. Все подобные явления заведомо отличаются от данного, это другие преступления, совершенные при иных обстоятельствах, никогда не совпадающие во всем с расследуемым. Их сопоставление с расследуемым в целях применения логических приемов установления причиной связи всегда даст вывод только по аналогии, то есть вероятный, а не достоверный и, следовательно, не имеющий доказательственного значения.

Выход из складывающейся ситуации, на первый взгляд, очень прост: экспериментирование, воспроизведение интересующих нас явлений в таком количестве и в таких условиях, чтобы можно было применить рассматриваемые логические приемы. Именно к такому выводу и пришел З. М. Соколовский. Он писал: “Основным средством процессуального до­казывания причинной связи, если для этого нет необходимости в специальных познаниях, является следственный эксперимент. Производство названного следственного действия в таких случаях имеет специфические черты. В соответствии с требованиями логического метода единственного различия или метода сопутствующих изменений эксперимент должен обязательно состоять из двух групп опытов, в одной из которых явление, проверяемое в качестве причины, воспроизводится, а в другой исключается или изменяется. На основании сравнения двух групп опытов и формулируется вывод: если исключение или изменение проверяемой причины не оказывает влияния на результат, может быть сделан вывод об отсутствии причинной связи, а если оказывает — о ее наличии. При проведении эксперимента нужно обеспечить неизменяемость всех остальных явлений, кроме проверяемого, в обеих группах опытов”[1053].

Рассуждение З. М. Соколовского было бы безупречным, если бы:
а) экспериментальному повторению поддавались все обстоятельства по делу, в отношении которых приходится решать вопрос о причинной связи; б) всегда можно было бы обеспечить необходимую степень сходства между условиями и содержанием экспериментального и подлинного событий; в) возможности следственного эксперимента (процессуальные, тактические, технические, организационные) всегда позволяли исключать или изменять предполагаемую причину и т. д.

Однако, как известно, возможности следственного эксперимента как средства исследования весьма ограничены и поэтому, если его объявить основным средством процессуального доказывания причинной связи, надо будет признать, что наши возможности в ее установлении по делу более чем скромны. Тезис же о повсеместном применении логических приемов установления причинной связи при доказывании основан на признании универсальных возможностей следственного эксперимента, и хотя бы поэтому не может быть признан обоснованным.

Нам представляется, что целям установления причинной связи по делу может служить любой логический прием мышления, любое процессуальное действие, а не какая-то особая группа приемов или действий[1054]. Сказанное, конечно, не означает отрицания вообще всякой роли логических приемов установления причинности. Мы хотели лишь подчеркнуть, что в практическом познании они не носят абсолютного характе­ра и не должны применяться без учета конкретных обстоятельств дела.

Наконец, следует иметь в виду еще одно обстоятельство.

В процессе доказывания по уголовным делам имеет место случай обязательного установления причинно-следственной связи, независимо от рода и характера преступления. Речь идет о предписанной законом обязанности следователя устанавливать по делу причины и условия, способствовавшие совершению преступления.

Причины конкретного расследуемого преступления следователю, да и суду, как уже отмечалось, установить удается редко, устанавливаются обычно способствующие совершению преступления обстоятельства. Эти обстоятельства не всегда играют роль необходимого условия, они могут и не входить в причинно-следственный ряд. Но если при их отсутствии преступление вообще не могло быть совершено, то они играют роль необходимых для “срабатывания” всего причинно-следственного ряда.

Проблемные вопросы экспертного установления причинно-следственных связей

оложение о том, что причинно-следственные связи могут быть установлены путем экспертного исследования, ныне является общепризнанным. Однако пределы компетенции эксперта в решении вопроса о причинности и доказательственное значение такого решения определяются в литературе различно.

По мнению А. Я. Палиашвили, отличия в решении вопросов причинности следователем (судом) и экспертом состоят, “во-первых, в том, что при решении вопросов причинной связи эксперты и следственные (су­дебные) органы ставят перед собой разные задачи. Эксперт изучает, анализирует и устанавливает отдельные звенья причинно-следственных связей. Следственные (судебные) органы же, используя установленные экспертом отдельные факты причинно-следственных связей, решают уже все вопросы причинной связи в полном объеме. Во-вторых, исследуя отдельные вопросы причинно-следственных связей, эксперт ограничен теми материалами, которые представлены ему следствием и судом, тогда как следственные (судебные) органы при решении этих вопросов опираются и исследуют весь материал уголовного дела в своей совокупности. Следовательно, различен также объем исследования материалов дела. В-третьих, эксперты и следственные (судебные) органы вопросы причинно-следственной связи решают на основе данных разных наук. Эксперты опираются лишь на данные своей науки, представителями которой они являются. Следственные (судебные) органы при решении вопросов причинно-следственной связи основываются лишь на данных правовой науки. В-четвертых, установление фактов причинно-следственных связей в заключении эксперта по уголовному делу носит предварительный характер, тогда как следственные (судебные) органы решают их окончательно. Они могут (в результате критической оценки) согласиться или не согласиться с заключением эксперта по поводу установления или отсутствия отдельных фактов причинно-следственной связи. В-пятых, решение вопросов причинно-следственных связей в заключении эксперта часто является базой для правильной квалификации преступления, даваемой следственными органами и судом”[1055].

Мы рискнули столь подробно процитировать взгляды А. Я. Палиашвили потому, что они выражают ряд получивших известное распрост­ранение, на наш взгляд, ошибочных положений в вопросе о разграничении компетенции следователя (суда) и эксперта при установлении причинно-следственных связей.

Исследование вопросов причинности следователем и судом включает в себя как установление причинно-следственной связи, так и ее правовую оценку в аспекте квалификации деяния и состава преступления. Но не следует смешивать установление причинно-следственной связи и ее правовую оценку. Первая — это область чисто познавательных процедур, вторая — область процедуры оценочно-правовой, при которой как раз и решаются правовые вопросы.

Установление причинно-следственной связи может не требовать спе­циальных познаний, и тогда оно осуществляется непосредственно следователем или судом. Если же специальные познания необходимы, для установления причинности назначается экспертиза. Принципиального значения не имеет, используются ли специальные познания для установления причинно-следственной связи в полном объеме или отдельных ее звеньев: и то и другое допустимо, ибо речь идет только об установлении связи, а не о ее правовой оценке.

Эксперт вправе давать заключение о наличии или отсутствии причин­ной связи, о причине или следствии в тех случаях, когда закономерности развития явлений, образующих проверяемую причинную цепь, полностью охватываются его специальными познаниями. В отдельных случаях этими познаниями охватывается вся причинная цепь, начиная от деяния обвиняемого и кончая наступившими последствиями. Тогда пределы ре­шения вопроса следователем и судом, с одной стороны, и экспертом, с другой, могут совпадать. Однако эксперт, разумеется, не касается юридических вопросов причинной связи и рассматривает ее только в том аспекте, который соответствует характеру его специальных познаний.

Нельзя усматривать различия в компетенции следователя (суда) и эксперта по решению вопроса о причинности в разном объеме исследования материалов дела. Во-первых, если к предмету экспертизы относятся все материалы дела, то тогда различие в объеме исследуемых материалов вообще исчезнет. Во-вторых, и это главное, дело не в объеме, а в достаточности исследуемого материала. Здесь опять смешивается установление причинности, для чего достаточным может оказаться изучение лишь части материалов дела, и ее правовая оценка требующая оценки всех материалов, всех доказательств в совокупности, что является бесспорной прерогативой следователя и суда.

Неточным по меньшей мере является и утверждение, что эксперты и следственные (судебные) органы вопросы причинности решают на основе данных разных наук, что следователь и суд при этом основываются лишь на данных правовой науки. Следователь устанавливает причинно-следственную связь в ходе расследования, используя для этой цели, помимо прочего, данные криминалистики. На основе положений этой же науки решает задачу установления причинности и эксперт-криминалист. Правда, оба они используют, как правило, разные положения криминалистики, но именно криминалистики, а не разных наук. Говорить же, что при установлении причинности следователь и суд основываются лишь на данных правовой науки, — это значит отрицать вообще возможность участия в решении вопроса эксперта с его неправовыми познаниями. Таким образом, и здесь можно констатировать смешение установления причинности с ее правовой оценкой.

Можно ли считать, что установление причинно-следственных отношений экспертом носит предварительный характер? Нам кажется, что такое мнение несостоятельно. И дело здесь не в том, что, как писал Г. М. Надгорный, “предварительность” заключения эксперта, т.е. то, что оно может быть положено в основу принимаемых по делу решений лишь при согласии с ним следователя (суда), характеризует “правовой статус” любого заключения эксперта и отнюдь не специфично для вопроса о причинной связи”[1056]. Дело не в специфичности заключения. Нет и не может быть “предварительных” и “окончательных” доказательств или источников доказательств: предварительной или окончательной может быть лишь их оценка. Причинность либо установлена, либо не установ­лена экспертом — такой вывод сделают следователь или суд, оценивая его заключение. Но здесь нет никакого предварительного “установле­ния”, ибо если по мнению следователя или суда причинность установлена, то она с самого начала была установлена “окончательно”.

З. М. Соколовский, детально исследовавший проблему экспертного установления причинности, полагал, что существует два участка причин­ной цепи: “а) между психическим состоянием человека и произведенным им телодвижением (воздержанием от него) и б) между телодвижением и наступившими последствиями. Причинную связь в пределах первого зве­на устанавливают, как правило, следователь и суд, а второго — эксперты соответствующих специальностей”[1057]. Впоследствии он уточнил, что круг явлений, применительно к которым допустимы экспертные выводы о причинности, не включает в себя обстоятельств, касающихся волевой стороны деяния и общественной опасности наступивших последствий[1058].

В эту концепцию позже были внесены некоторые коррективы. Развитие судебно-психиатрической и судебно-психологической экспертиз поставило на повестку дня вопрос о возможности экспертного установления причинности в пределах первого из названных З. М. Соколовским звеньев. Г. М. Надгорный ответил на этот вопрос положительно[1059], Н. Б. Лягушин — с оговорками: “Все, что относится к области исследования процессов, происходящих в голове человека, в его психической, интеллектуальной сфере по поводу совершенного им юридически значимого действия, относится к исключительной компетенции следователя и суда, в необходимых случаях могущих опираться на психологическую и психиатрическую экспертизы”[1060].

Мы полагаем, что и здесь вопрос решается просто, если различать установление причинности и ее правовую оценку. Само установление причинно-следственной связи на любой ее стадии не требует оперирования правовыми категориями. Совершено прав Н. Б. Лягушин, когда замечает: “Причинную связь можно установить при исследовании любых явлений в природе обществе, а виновную — только при исследовании правовых явлений, причинную связь может установить любое компетентное лицо, а виновную — только органы следствия и правосудия. Причинная связь, причинность — категория диалектическая, а виновная связь, виновность — понятие правовое, юридическое”[1061].

Причинная связь выступает как виновная в результате ее правовой оценки, но до этого она должна быть установлена, и в этом на всех этапах может принимать участие эксперт соответствующего профиля. И для обоснования этого в основе нет необходимости, как мы видим, постоянно оговариваться, что эксперт исследует лишь “технические” причины события, страхуясь от обвинения в нарушении пределов дозволенного и вторжении в область права, как это делают некоторые авторы[1062]. Достаточно признания того, что эксперт квалифицирует причины не в правовом, а в специальном аспекте на основе своих специальных познаний.

Методика экспертного исследования причинной связи в значительной степени определяется характером задания, поставленного перед экспертом. Все вопросы, которые приходится в этом плане разрешать эксперту, можно подразделить на семь групп.

Первая группа может быть выражена формулой: “Имеется ли причинная связь между А и Б?” Эта группа характерна тем, что в самом воп­росе обозначены явления, причинная связь которых подлежит проверке.

Вторая группа: “Какова причина наступления явления Б?” Здесь эксперту сообщают только об одном явлении, признанном результатом. На основании признаков этого явления и специальных сведений о закономерностях причинной связи эксперт должен установить то интересующее следователя и суд явление, которое было необходимым условием наступления результата.

Третья группа: “Каковы последствия явления А?” Эта группа воп­росов аналогична второй, с той лишь разницей, что эксперт должен установить не причину, а возможные в будущем либо уже наступившие, но еще не известные последствия.

Четвертая группа: “Обладает ли причина (А) или следствие (Б), или причинная связь между явлениями А и Б определенными названными свойствами (признаками)?” Сюда относятся вопросы о том, была ли причинная связь случайной, было ли необходимое условие достаточным для наступления результата, было ли последствие неизбежным, была ли причина прямой, непосредственной и др.

Пятая группа: “Какое из явлений — А или Б — произошло раньше?” Временнóе соотношение явлений интересует следователя и суд в большинстве случаев потому, что эти данные можно использовать для решения вопроса о причинной связи.

Шестая группа: “Имелась ли возможность предотвратить последст­вия?” Ответ на этот вопрос позволяет установить причинную связь между бездействием или несвоевременным действием обвиняемого и наступившими последствиями.

Седьмая группа: “Была ли у обвиняемого возможность предвидеть данные последствия?” Предвидение последствий означает, по существу, осознание причинной связи, и, если оно было специальным предвидением, возможность его устанавливается с помощью эксперта[1063].

В практике могут встретиться случаи, когда эксперту приходится устанавливать не реально существовавшую или существующую причинность, а, так сказать, гипотетическую причинно-следственную связь. “Нет сомнения, — писала Т. В. Церетели, — что в отдельных случаях установление того, что было бы, если бы действие человека не имело места, может представлять известные трудности. В этих случаях судье придется обратиться к помощи экспертов...”[1064]. Здесь возможны два варианта. Если действие, о котором идет речь, послужило причинной последующих действий и явлений, то при гипотетическом “снятии” этого действия “снимается” и весь причинно-следственный ряд. Если же искомое действие не является причиной или его роль в причинно-следственном отношении не установлена, то заключение эксперта будет носить прогностический характер и не приобретет доказательственного значения.

Разработка методик экспертного установления причинно-следствен­ных связей в криминалистике ведется в двух планах: абстрактно-логиче­ском и предметном.

Логические правила установления причинности содержат, помимо упоминавшихся формально-логических приемов, изложение и требований диалектической логики[1065]. Иногда эти правила излагаются с позиции теории криминалистической идентификации[1066].

Предметная разработка методик экспертного установления причинности ведется по видам экспертиз. В силу особого значения и распрост­раненности задачи установления причинности эти исследования особен­но интенсивно ведутся в области методики автотехнической экспертизы[1067], хотя здесь имеются и дискуссионные вопросы. Так, если установ­ление причинной связи между неисправностью транспортного средства и фактом столкновения, опрокидывания, наезда в процессе движения прямо относится к компетенции судебно-автотехнической экспертизы, то возможность экспертного установления причинной связи между дейст­виями водителя и событием дорожно-транспортного происшествия у не­которых специалистов вызывает сомнения. Сторонники возможности ре­шения экспертом этой задачи считают, что “для вывода о наличии причинной связи требуется прежде всего установление факта: действия во­дителя были необходимым условием наступления упомянутых последст­вий, без которого при данных фактических обстоятельствах исследуемое событие не наступило бы. Вопрос о том, является ли определенное действие (бездействие) необходимым условием ДТП, решается методом мысленного исключения, представляющего собой разновидность мысленного моделирования... Если эксперт-автотехник установит, что дейст­вия водителя являются необходимым условием ДТП, исследование сле­дует продолжить с тем, чтобы определить характер связи между дейст­вием и последствием. Установление факта, что эта связь является закономерной, необходимой, равнозначна признанию за упомянутыми дейст­виями роли причины (одной из причин) ДТП. Если же связь будет при­знана случайной, упомянутые действия нельзя будет признать причиной ДТП”[1068]. Справедливость этих рассуждений представляется очевидной.

Общая схема методики экспертного установления причинности[1069] принципиально не отличается от общей схемы экспертного исследования вообще и от схемы судебного исследования в целом: изучение и анализ исходной информации — построение версий — выведение следствий из версий — установление наличия или отсутствия следствий — оценка результатов исследования, формулирование выводов.