Групповая (видовая, родовая) идентификация или установление групповой принадлежности?

ак уже отмечалось, предложенный С. М. Потаповым термин “родовое (видовое) тождество” впоследствии был в значительной степени вытеснен термином “групповая принадлежность”, а термин “родовая (видовая) идентификация” — термином “установление групповой принадлежности”[661].

В настоящее время в теории и практике можно встретить все эти термины, причем их содержание, соотношение друг с другом и с понятием идентификации вообще трактуются по-разному. Предпринимая обзор литературы вопроса, В. А. Снетков и М. В. Кисин в 1965 г. писали: “Ряд криминалистов (А. Р. Шляхов и др.) продолжает придерживаться традиционных взглядов на существо и значение родовой (групповой) идентификации, как на один из важнейших видов и этапов криминалистического отождествления*. Другие ученые, не видя существенной разницы между родовой (групповой) идентификацией и установлением родовой (групповой) принадлежности (Н. А. Селиванов, А. А. Эйсман и др.), используют в своих работах либо и тот и другой термин на равных правах**, либо термин “установление родовой (групповой) принадлежности” в значении “родовая (групповая) идентификация”***.

Многие криминалисты (А. И. Винберг и др.) не признают в криминалистике родовую (групповую) идентификацию, полагая, что предметом криминалистической идентификации должны быть лишь так называемые индивидуально-определенные объекты — конкретное лицо, определенный экземпляр оружия и т. д.**** Значительная группа криминалистов (М. Я. Сегай, В. С. Митричев и др.), как показывает анализ их концепций, включает прежнее содержание понятия родовой (групповой) идентификации в понятие “установление родовой (групповой) принадлежно­сти”***** и пользуется лишь этим последним термином”[662]. По мнению самих В. А. Снеткова и М. В. Кисина, не имеет смысла “внедрение в качестве самостоятельного понятия “установление родовой (групповой) принадлежности” в теорию и практику идентификационных криминалистических экспертиз, поскольку оно по сравнению с понятием “родовая (групповая) идентификация” не несет нового содержания, не представляет существа и целей криминалистических исследований”[663].

Как вытекает из изложенного, на разрешение могут быть поставлены следующие вопросы:

1)Равнозначны ли по своему содержанию понятия групповой (видовой, родовой) идентификации и установления групповой (видовой, родовой) принадлежности в том смысле, в каком они используются в криминалистике?

2)Корректны ли термины “групповая (видовая, родовая) идентификация”, “видовое (родовое) тождество”?

3)Включает ли установление групповой принадлежности (или групповая идентификация) установление так называемого источника происхождения или это разновидность индивидуального отождествления?

Отвечая на первый вопрос, следует заметить, что те авторы, которые употребляют оба термина — “групповая идентификация” и “групповая принадлежность” — не видят различия в их содержании. Однако единодушие в словоупотреблении не означает единодушия взглядов этих ученых-криминалистов на смысловое значение терминов.

А. И. Винберг, А. А. Эйсман, Б. М. Комаринец и некоторые другие авторы употребляют оба эти термина в значении именно установления принадлежности к какой-нибудь группе, то есть в значении классификационного исследования[664]. Другие криминалисты, наоборот, употребляют указанные термины в идентификационном смысле. Так, Н. А. Селиванов считал, что по природе устанавливаемого тождества идентификация делится на индивидуальную и групповую[665], что установление групповой принадлежности есть отождествление, ибо понятие тождества “рас­пространяется на предметы, являения и определенные группы живых существ”[666], что, “не отрицая некоторых различий в характере объектов, отождествляемых при индивидуальной и групповой идентификации, а также в применяемых для этого методиках, следует признать, что как первое, так и второе исследование являются по своей логической природе идентификационными”[667]. Аналогичны в основном взгляды А. Р. Шляхова[668] и Т. А. Седовой[669].

Несколько отличную позицию занимал В. Д. Арсеньев, который попытался объединить взгляды обеих противостоящих сторон. По его мнению, существуют и групповая идентификация, и установление групповой принадлежности как различные понятия. Первая есть процедура отождествления, вторая — процедура естественно-научной классификации. Эта классификация “может составлять либо самостоятельную задачу исследования (отнесение ножа к холодному оружию), либо быть составной частью групповой идентификации (например, установление, что след на месте происшествия оставлен мужским ботинком 40 размера, имеющим с предъявленным на исследование мужским ботинком 40 размера одинаковую изношенность и ряд других сходных признаков)”[670].

Едва ли можно согласиться с такой аргументацией. По В. А. Арсеньеву получается, что различие между установлением групповой принадле­жности и групповой идентификацией чисто количественное: если устано­влен один признак сходства (размер ботинка) — налицо групповая принадлежность; если несколько (размер, одинаковая изношенность и др.) — групповое тождество. Но такое различие, как нам кажется, лишено всякого теоретического обоснования и практического смысла. И в том и в другом случае речь идет об одном и том же — о причислении к группе; объем же устанавливаемой группы, если только это группа, множество, а не единичный объект, с гносеологической точки зрения (отождест­вление или не отождествление) значения не имеет.

Попытаемся теперь ответить на второй поставленный нами вопрос.

Обосновывая свой отказ от термина “групповая идентификация”, Н. В. Терзиев писал: “Между установлением тождества и определением родовой (групповой) принадлежности имеется следующая разница. При идентификации устанавливается, что это тот же самый единичный объект (например, конкретный экземпляр пишущей машины). При определении родовой (групповой) принадлежности констатируется лишь, что исследуемый объект относится к известному классу, является таким же — по своему роду или виду (например, является пишущей машиной определенной марки и модели)”[671]. Понятие криминалистической идентификации складывалось как обозначение процесса отождествления единичного объекта, но не группы (вида, рода) сходных объектов. Именно в этом видят смысл криминалистической идентификации А. И. Винберг[672], М. В. Салтевский[673], В. П. Колмаков[674], В. С. Митричев[675] и многие другие криминалисты.

Аналогичных взглядов придерживаемся и мы, считая как ранее, так и теперь, что независимо от понимания тождества в других науках в теории криминалистической идентификации мы говорим о тождестве как о равенстве самому себе единичного индивидуально-определенного объекта. С этой точки зрения мы полагаем некорректными для криминалистики термины “групповая (видовая, родовая) идентификация”, “груп­повое (видовое, родовое) тождество”. Именно поэтому также мы считаем неверным говорить о различных степенях отождествления объекта, как это делает Р. А. Кентлер[676]. Тождество означает только то, что объект является тем же самым. Всякая вероятность этого — не что иное, как отнесение объекта к более или менее узкой по объему группе подобных: чем ýже группа, тем выше “степень отождествления” объекта, однако в любом случае это еще не тождество, а установление групповой принадлежности. Тождество степеней не имеет, оно либо есть, либо его нет.

С процессами идентификации и установления групповой принадлежности связана проблема установления так называемого источника происхождения исследуюемых объектов. Пионером в этой области научной проблематики был В. С. Митричев, которому принадлежат основные теоретические разработки вопроса, формулировка исходных понятий и принципов.

Виталий Степанович Митричев (1930-1996) вошел в историю науки как пионер в области экспертных исследований материалов и веществ, разработавший концепцию научных основ и общих положений криминалистических идентификационных исследований физическими и химическими методами (1971). Его многочисленные работы в области исследования жидких и сыпучих тел легли в основу разработки многих экспертных методик и получили распространение в экспертной практике.

В. С. Митричев широко известен и как автор ряда оригинальных идей в области общей теории криминалистики и общей теории судебной экспертизы. Обладая значительным авторитетом среди научных работников и практиков, он был одним из признанных лидеров отечественной криминалистики и судебной экспертизы.

В общей форме содержание концепции В. С. Митричева заключается в следующем.

Для осуществления криминалистических идентификационных исследований могут быть использованы физические и химические методы. Объектами таких исследований являются индивидуально-определенные материальные объекты, понимаемые как вещи в широком смысле этого слова. При этом понятием “индивидуальная” определенность характеризуется отдельная от других система качеств, выделенная из окружающей обстановки структура. Подобную систему качеств представляют индивидуально-определенные источники происхождения, которые составляют особую группу объектов идентификации[677].

Под источником происхождения следует понимать:

1) “конкретный целый предмет, части которого обнаружены в связи с определенными обстоятельствами дела и поэтому являются доказательствами”[678];

2) “определенное количество однородных предметов, которое по наличию в них случайных для данных обстоятельств дела признаков отличается от другой массы предметов того же рода, но имеющей иное происхождение”[679];

3) предприятие-изготовитель или место произрастания, или место переработки[680];

4) определенную массу жидкости или сыпучего тела[681].

Источник происхождения может быть как объектом идентификации, так и объектом установления групповой принадлежности[682].

Поскольку источник происхождения может иметь различное значение, не существует универсальной методики его установления. В зависимости от того, чтó имеется в виду под источником происхождения, применяется специализированная методика исследования. “Экспертное идентификационное исследование материалов, веществ и изделий в большинстве случаев является комплексным”[683].

Ряд положений концепции В. С. Митричева не вызывает возражений. К их числу относятся, например, принципиальная возможность идентификации источника происхождения — конкретного целого предмета по его частям или предприятия-изготовителя, — что убедительно подтверждается интересными исследованиями С. Ш. Касимовой[684]. Но есть в его концепции положения, которые представляются по меньшей мере спорными. И это прежде всего вопрос о возможности криминалистической идентификации жидких и сыпучих тел, который возникает независимо от того, назовем ли мы идентифицируемый объект в данном случае индивидуально-определенным телом, источником происхождения или как-либо еще.

Вопрос этот, как известно, не нов и давно является предметом дискуссии.

Сторонники возможности криминалистической идентификации жидких и сыпучих тел исходят в своих рассуждениях из разных посылок, но приходят к одинаковым выводам. Как уже указывалось, А. Р. Шляхов рассматривал установление групповой принадлежности как разновидность идентификации, делая из этого вывод о возможности криминалистической идентификации жидких и сыпучих тел. В 1962 г. об индивидуальной идентификации этих объектов он писал в плане перспективы[685]; в 1969-74 гг. перспектива, с его точки зрения, стала реальностью[686].

В отличие от А. Р. Шляхова, В. С. Митричев как идентификацию рассматривал только установление тождества индивидуально-определенно­го объекта. Возможность криминалистической идентификации жидких и сыпучих тел он обосновывал, как это также уже отмечалось, тем, что лю­бое тело можно рассматривать как “единое целое” и идентифицировать его при наличии достаточной совокупности индивидуальных признаков.

Большинство криминалистов придерживаются диаметрально противоположных взглядов. “Объектами криминалистической идентификации не могут являться различные вещества, жидкие и сыпучие тела, как не имеющие определенной и стабильной формы”, — писал еще в 1961 г. А. И. Винберг[687], оставшийся верен этой позиции и в последующих работах.

“Совершенно очевидно, что термин “индивидуальный” неприложим к веществу вообще, — писал Н. А. Селиванов. — Можно ставить вопрос об индивидуальном отождествлении каких-то ограниченных масс или иных веществ, заключенных чаще в определенные емкости... Но даже и при такой постановке вопроса остаются сомнения относительно практической разрешимости данной проблемы”[688]. В информационном аспекте это же утверждает М. В. Салтевский: “Сыпучим, жидким и газообразным телам... характерна информация, заключенная во внутренней организации объекта и позволяющая устанавливать только групповую принадле­жность”[689]. Резко возражал против утверждений А. Р. Шляхова о возможности идентификации жидких и сыпучих тел также и А. Н. Васильев[690].

Как нам представляется, рассматриваемая проблема может быть решена следующим образом.

Н. А. Селиванов совершенно прав, когда пишет, что если вопрос о возможности индивидуальной идентификации путем исследования признаков внутреннего строения твердых, жидких, сыпучих и газообразных тел “ставится в самом общем виде, следует согласиться с тем, что в отдельных благоприятных случаях индивидуальная идентификация по внутренним признакам возможна”[691]. Можно также согласиться с мнением А. А. Эйсмана, что “некоторая масса вещества, имеющая определенную “биографию”, например, искусственно составленный из нескольких компонентов раствор или определенный объем жидкости, подвергавшийся различным естественным воздействиям, объективно столь же индивидуальна, как и любой “предмет”, если мы можем определенно указать границы этого объема или массы”[692]. Таким образом, идентификацию жидких, сыпучих и газообразных тел можно считать принципиально возможной.

Может ли быть осуществлена такая идентификация практически — это вопрос конкретного факта и современного состояния и возможностей методов исследования. Со своей стороны, мы не видим оснований не доверять ученым, которые утверждают, что существующие уже теперь химические, физические, биологические и некоторые иные естественно-научные методы позволяют успешно решать эту задачу в ряде случаев.

Однако — и это мы утверждаем — такая идентификация, если она и осуществляется, не является идентификацией криминалистической, так как не обладает приведенной нами ранее совокупностью признаков, характеризующих последнюю.

Помимо этого решающего принципиального отличия, следует еще иметь в виду то, что идентификация жидких, сыпучих и газообразных тел осуществляется, даже по мнению ее сторонников, исключительно химическими, физическими и иными естественнонаучными, но не криминалистическими методами и преимущественно химиками, физиками, биологами и иными специалистами, но не криминалистами. Эта естественно-научная природа подобных исследований не меняется, сколь бы решительно и категорично ни называли их “криминалистическими”. Неслучайно В. С. Митричев[693] в своих работах делает упор на применение совокупности именно физических и химических методов анализа. Л. М. Мороз совершенно прав, когда критикует М. Я. Сегая за то, что тот считает подобные методы “специально разработанными криминалистикой”[694]. Криминалистика как наука, разумеется, никаких физических или химических методов не разрабатывает.

Чтобы наглядно показать, что идентификация материалов и веществ не имеет ничего общего с криминалистической идентификацией, достаточно, как нам кажется, привести следующее описание схемы подобного исследования: “Родовая принадлежность, источник происхождения и индивидуальное тождество конкретного объекта, имеющего сложный химический (здесь и далее разрядка наша — Р. Б.) состав, устанавливаются выделением (в явном или неявном виде) индивидуальных химических соединений и их химической идентификацией. Поэтому каждому этапу идентификационного исследования определенного рода объектов должно соответствовать столько технологических схем, сколько необходимо для обеспечения полноты исследования и однозначного решения идентификационной задачи”[695]. Едва ли даже самый заинтересованный читатель сможет указать на что-либо “криминалис­тическое” в этом описании.