НЕСКОЛЬКО СТРАНИЧЕК ПРО ЛЮБОВЬ
Вписывалась в наши девичьи мечты и будущая любовь — «на всю жизнь», и семья — не тихой гаванью с «грошовым уютом», а содружеством в деле. Эти возвышенные романтические мечты уберегали нас от легкомыслия и приземленности в отношениях с мальчишками: «Умри, но не давай поцелуя без любви»— это было сказано про нас.
Сама я была бескомпромиссна во всех этих вопросах и своих надеждах: я ждала любви огромной, а не крошечной — все или ничего! Мое «мальчишеское» детство подарило мне мальчишескую же грубоватость, бесхитростность и мучительную застенчивость в проявлении чувства. Кокетничать я не умела: это казалось мне нечестным, стараться понравиться не хотела: это было для меня унизительным. На школьных вечерах я была либо среди дежурных, либо среди зрителей. И никто, ни один человек в мире, не догадывался, что мне... нравился один мальчишка из нашего класса. Самое большее, на что я осмеливалась,— это украдкой посмотреть ему вслед. А когда он отвечал у доски, я не могла на него взглянуть: боялась, что покраснею.
Святое чувство — дай бог испытать каждому это первое прикосновение к душе другого человека, проникновение в его мир, вчувствование в его чувства через восторг маленьких открытий, свершающихся каждый день: «Как смешно он оттопыривает губы, когда думает...» И я долго пытаюсь повторить губами это движение. «Ой, пуговица на рукаве едва держится...» — и целый урок сладко мучаюсь: «Сказать или не сказать?» Когда нас сталкивают друг с другом какие-нибудь школьные дела, мы оба теряемся до немоты, а потом исподволь ищем возможности как будто невзначай очутиться рядом.
Иногда я замечаю, что со мной ты быть не смеешь,
И глаза твои темнеют, на меня косясь чуть-чуть.
Ты не робкий, я ведь знаю, почему же ты робеешь
Посмотреть в глаза мне просто, руку честно протянуть...
Я бы умерла, наверное, если бы эти мои стихи попались ему на глаза...
Первая любовь моя так и осталась моей тайной. Я даже сейчас не могла бы признаться в ней тому, кто был ее причиной. Но какой же глубокий след оставила она у меня на всю жизнь, какой была великой школой чувств: в этих милых, трогательных пустяках шла громадной важности работа — постижение духовного мира другого человека и... узнавание себя.
Какое отношение имеет все это к моей будущей семье, к моим детям? Самое прямое, иначе моя откровенность была бы просто неуместна. Я решилась на рассказ о своей первой полудетской любви потому, что этот духовный этап в развитии отношений между двумя людьми представляется мне необыкновенно важным. Его нельзя миновать, если хочешь любви глубокой, а семьи — прочной. Это, разумеется, не открытие, поскольку известно людям давно. Время «ухаживания», обряды обручения и помолвки отражают стремление найти пару прежде всего по душе. И высокой поэзией («Душа ждала... кого-нибудь»), и немудреной песенкой («Полюби меня, моряк, душою...») людям молодым как бы внушалось: не торопись, приглядись, прислушайся и к себе, и к другому, прежде чем переступить черту.
А вот для чего это нужно, мне стало ясно сравнительно недавно. Этап духовного сближения, душевного приноравливания молодых людей друг к другу — это и есть главная подготовка их не только к дружной семейной жизни, но и к будущим родительским обязанностям в самой человеческой, самой ответственной их сути. Известно: чтобы дитя родить — «кому ума недоставало». Никакой особой физической и психической совместимости для этого не требуется: природа нас всех в этом отношении унифицировала, как миллиарды миллиардов других живых существ. Ей что! Лишь бы побольше было. А нам — человечеству — этого мало. Нам нужны люди неповторимые, одухотворенные, непохожие друг на друга, прекрасные человеческие личности, счастье которых, к известно, совсем не в хлебе едином... Но они сами по себе не рождаются. И успех в этом великом деле зависит уже не от природы, а от тех, кто ведет каждого нового человека в жизнь, от гармонии их отношений, совместимости многих их сторон — от любви, связывающей их друг с другом. Но любовь бывает, как известно, разная — каждому своя.
Во многом это зависит, по-моему, от разного ожидания любви, как бы предтечи, определяющей не только продолжительность и глубину чувств, но и сам выбор любимого или любимой. Буквально что ждешь, то и получишь - только не ошибись! Диапазон этих ожиданий огромен. У меня своя шкала оценки. На низших ее ступенях стоит примитивная тяга к запретному плоду, возбуждаемая ранней половой и поздней социальной зрелостью. Она часто заводит в тупик бездуховности и отрезает пути к высшим пластам человеческой любви, застревая на уровне так называемой «сексуальной озабоченности. Чтобы ее снять, достаточно партнера, тем же «озабоченного». Дети в эту «любовь» не вписываются никак. Тут они только помеха.
Где-то ближе к середине моей воображаемой шкалы стоит ожидание «Законного» семейного счастья: с шумной свадьбой, уютной квартирой, материальной обеспеченностью, по возможности терпимыми отношениями и — что поделаешь? — с детьми!.. Нет, лучше с одним ребенком. В этом варианте возможна женитьба сразу с перспективой на развод («Поживем — увидим»), который сейчас все чаще обходится без трагедий и даже без слез. Ребенок? А что ребенок, при чем здесь ребенок? А если разлюбил (а)? И вообще: «Любовь свободна! Век кочуя, законов всех она сильней». Кочуя — понятно? Кармен можно, а мне нельзя? Отчего же — можно. Только вот дети... Ну, мы их в «теплые ладони страны» — выживут, не пропадут. А папы и мамы получают свои любовь, как и заслужили, мелкой разменной монетой и всю жизнь пребываю в уверенности, что любовь бывает только «в книгах» и «в кино».
Ну а что на вершине? Любовь Ромео и Джульетты? Божественное соединение двух жизней в одну судьбу и немыслимость существования одной без другой? Наверно, да. Ожидание такой любви прекрасно — недаром человечество благодарно хранит память о ней и создает о ней легенды. И все же, все же... не боги мы, а люди. Что богу даром дается, человеку трудом достается. Тем-то они прекраснее всех богов и божьих избранников. Стою на том, что самая великая любовь — та, что создана, выстрадана, выпестована, пронесена и сохранена не запятнанной через все испытания жизни, та, что прошла по всем трудным дорогам рядом с тобой: и целовала морщины на твоем лице, и ласкала мозоли не твоих руках, и лечила раны твои, и воевала с тобой и с собой ради тебя, и прощала и защищала тебя, и даже без тебя продолжала дело твое, чтобы остался ты жить в памяти людей.
Есть в русском языке удивительное слово — целомудрие. Под этим словом понимают буквально девственность, непорочность, невинность. Иногда его считают почти синонимом неведению, неопытности, наивности. Однако словарь В. Даля дает определение, поразившее меня неожиданным глубоким смыслом: целомудрие есть здравомыслие, т. е. здоровый, не испорченный разными изъянами душевный настрой, разум, не умеющий изворачиваться, ловчить, интриговать, поступать против чести и совести. Это неподкупность и непродажность. Целомудрие в любви имеет, по-моему, тот же великий нравственный смысл. Помните пушкинскую Татьяну? «Судьбу мою отныне я тебе вручаю...» Значит, доверяю тебе всю свою жизнь, и даже ее продолжение — в детях. Надеяться на такую любовь, искать ее, готовить себя к ней, не обмануться и не обмануть — вот в чем, по-моему, суть человеческого — целомудренного — ожидания любви.
В такой любви как без детей? И как без нее детям? Но это понимаешь позже, гораздо позже. А в начале, когда ее только ждешь...
Да что общие рассуждения. Коли уж начала, продолжу рассказ о себе.
Итак, я тоже ждала большой любви. Но вот дети... Как-то не вписывались они в мои представления о будущей жизни. Запомнились мне лишь два эпизода, связанные с этой неинтересной для меня темой.
В восьмом классе (мне — шестнадцать) мы одолеваем «Путешествие из Петербурга в Москву». Глава «Едрово» вызывает у меня недоумение: почему это Радищев так восторгается Анютой? Подумаешь — о ребенке она мечтает, геройство какое! И зачем было целую главу в такой книге ей посвящать? Тридцать лет спустя, когда мне пришлось перечитать полузабытые удивительные эти страницы, я восхитилась не только большой человечностью и добротой их автора, но и глубоким проникновением в суть социальных процессов, только зарождающихся на его глазах, но грозящих в будущем большими утратами для человечества. Но ведь это тридцать лет спустя! А тогда... Да что тогда, даже в институте в этом отношении я так и «не проснулась». Студенческая жизнь захватила меня. Была в ней и дружба, и молодая романтическая любовь, а у друзей— и веселые свадьбы вскладчину, и... дети. Помню, меня ошеломило: «Как, у Розы ребенок?» — но больше ни любопытства, ни радости от этой новости. Скорее удивление: и охота ей? Суета эта с пеленками, кормлениями... Жизнь идет мимо, столько интересного в ней: научные кружки, самодеятельность, стенгазеты, первые «пробы пера» — все это, разумеется, я суетой не считала...
А потом наступил 1954 — целинный! — год. Я на Алтае, учительница в средней школе. Мне 25, я среди детей самых разных возрастов, но о своих не думается, не до того, спать приходится по три-четыре часа в сутки: тетради, подготовка к урокам, школьные дела — важнее этого для меня тогда ничего не было в жизни.
А ведь ждал меня в Москве человек; за письмами его я с замиранием сердца каждый день заходила на почту, и, когда наконец получала толстый пакет, не вскрывала его до дома, и первый раз читать листочки, исписанные знакомым нескладным почерком, могла лишь тогда, когда в комнате никого не было. Нет, я не была ни каменной, ни деревянной — живой.
Когда я вернулась в Москву, тихой семейной пристанью должно было окончиться мое бурное и долгое плавание по волнам непонятной и чем-то настораживающей меня любви. Ну что такое: без него не нахожу себе места, а с ним скованна, неловка, сама не своя. Без его писем тоскую, но каждое письмо, ожидаемое с таким трепетом, чем-то разочаровывает, раздражает. Мне казалось, что с любимым, близким, своим человеком я должна, наоборот, становиться больше сама собой, но собой — лучшей. Не получалось и не получилось: этот барьер душевной отчужденности я преодолеть не смогла. Наревелась, но не сдалась. Сначала было тяжело, потом поняла: все правильно — лучше «не сойтись характерами» ДО, чем ПОСЛЕ.
Я только в 28 дождалась своего единственного, которому поверила сразу и навсегда: таких чистых глаз, сквозь которые «душа видна до донышка», и такого сердца, открытого людям и всему хорошему в них, я еще не встречал И... решено: судьбу свою я смогла вручить только ему. Но когда мы начинал свою общую жизнь, мы не знали, разумеется, чем для нас станут дети, како счастье растить их нам предстоит испытать и как трудно будет это счастье строить.
Теперь самое время подвести некоторые итоги. С чем же я пришла к порогу своей будущей семейной жизни? Как я была подготовлена ко всем своим женским жизненным ролям? В кратком виде мои представления о них сводились к следующему:
главное — работа, остальное подчинено ей;
отношение к любви и браку возвышенное, требовательное и наивное одновременно (подчиняться мужу? Ни за что!);
хозяйство — к сожалению, без него не обойдешься, а хорошо бы времен на него не тратить;
дети? Как бы они не помешали более важному. К счастью, есть выход - ясли, детский сад...
Если бы я оценивала свою подготовку к семейной жизни по пятибалльно системе, то лет пятнадцать назад, я, наверное, поставила бы себе не выше тройки, а теперь за то же самое поставлю, пожалуй, четверку с плюсом. Спрашивается: почему?
Почему я со временем произвела такую существенную переоценку своей «досемейного багажа»? Дальше я расскажу подробнее о тех изменениях, которые произвело во мне материнство, ставшее настоящим «пробным камнем для всех моих достоинств и недостатков.
А сейчас скажу коротко. Мое стремление быть независимой научило меня ответственности, а без нее мать не мать. Мое отношение к труду определило мою готовность браться за любую работу и доводить ее до конца, а без работоспособности и терпения матери обойтись никак нельзя, в том числе и в домашнем хозяйстве.
И именно мое убеждение, что семья нерасторжима, а любовь непреходяще послужило стимулом моего великого старания находить выходы из семейных конфликтов без жалоб на разные обстоятельства и без расчета на чью бы то ни было помощь. А дети... Что ж, я действительно не знала, что такое мой ребенок. Зато, когда он родился, ничто не встало между нами — ни знания, ни предрассудки. Мы научились понимать друг друга без посредников—с этого и началась моя материнская школа. Лишь теперь я могу оценить вполне: это было хорошее начало. И спасибо тем, кто дал мне к началу семейной жизни такое приданое. Все остальное мы наживали и преодолевали вместе всей семьей.
А преодолевать пришлось многое. Наша семейная жизнь, кроме обычных неумений, нехваток и неустройств, довольно скоро осложнилась еще и «не традиционным методом воспитания», который привлек в наш дом разных людей и вызвал много недоумения и даже возмущения:
— Зачем босиком по снегу?
— Буквы в два года?
— Вы разрешаете играть с огнем?
— Новорожденный — стоит? Висит? Ходит?
— Спортивные снаряды в комнате — не опасно? И т. д. и т. п.
И хотя все семеро детей уже выросли, пятеро обзавелись своими семьями и опыт, описанный в наших книгах, помогает другим, споры вокруг нашей семьи да и между нами все еще идут, а «аквариумное» существование продолжает испытывать на прочность наш Дом до сих пор.
Сначала меня очень расстраивало то, что споры «со всем белым светом» не позволяют мне с легким сердцем свалить какую-то свою беду на природу, родню, улицу, школу,— за все мы были в ответе, потому что во многом не подчинялись общепринятому. Только годы спустя я поняла, что эта обостренная ответственность для моего материнского становления была благом: она заставляла жить своим умом, набираться своего опыта, который помогал мне усваивать опыт других не слепо, а осмысленно, без подчинения авторитетам. Это и позволило идти непроторенным путем и прийти к удивительным открытиям в воспитании не только своих детей
Дата добавления: 2014-12-05; просмотров: 1180;