ДЕВОЧКИ ПРЕДВОЕННОЙ ПОРЫ

Я всматриваюсь, вдумываюсь в ту себя, далекую, и удивляюсь: многие мои материнские беды и победы зарождались именно там, в начале моей жизни.

Тогда я, разумеется, попросту и не думала о будущих детях. Правда, было один раз: в пику взрослым, утверждавшим, что много детей — обуза, я, еще девчонка совсем, похвасталась: «А у меня будет пятеро!» В ответ — громкий смех: «Ты одного сначала попробуй!» Обидно было до слез. Детская эта обида не забывалась долго. Я растравляла себя такими, например, горестными мыс­лями: «Ну что хорошего: один брат, да и то старший, поиграть не с кем. Вот была бы у меня сестренка...» Или: «Ленка — в магазин, Ленка — за картошкой, Ленка — за водой, все я да я. А вот было бы нас трое или четверо...»

В общем я подходила тогда к вопросу о многодетности с позиции собствен­ной выгоды: побольше поиграть, поменьше поработать. Рассматривать эту проблему с точки зрения усталой, работающей в две смены мамы мне и в го­лову как-то не приходило.

Как и многие мои сверстницы, девочки предвоенной поры, я мало чем от­личалась от мальчишек и повадками, и мечтами. И хоть слыла основательной плаксой — ревела из-за пустяковых обид,— синяки и царапины у меня слез не вышибали и своим голоногим приятелям я старалась не уступать ни в чем. Ни в дочки-матери, ни в куклы играть не любила, да и не было у меня кукол, кроме одной, кем-то подаренной и тут же заброшенной. Училась я охотно и легко, и тут ежесекундно утверждая свое равноправие с мальчишками и втайне завидуя им: мне не хотелось быть слабым полом, приспособленным лишь к домашнему хозяйству. Да по правде говоря, меня к нему не очень-то и при­охочивали, а сама я, разумеется, находила куда более интересные занятия: в доме было много книг, конструкторы, мозаика, игрушки, во дворе всегда шумно от ребячьих игр, а мне всего-то навсего десять лет,

— Ну и какая же здесь заявка на будущее? — спросите вы.— Что в этой полудевчонке-полумальчишке от будущей многодетной матери?

— О, в ней моя суть, да-да, никак не меньше! В это трудно поверить, но это так.

Именно тогда в дружбе-соперничестве с мальчишками я приобрела стой­кий— на всю жизнь — иммунитет против многих женских недостатков: жеман­ства, завистливости, пристрастия к вещам, тряпкам, внешней косметике, искусственности вообще. Искренность в отношениях, открытость и незлопамятность— этому я научилась у мальчишек. Как мне потом пригодилось все это в общении с детьми!

Однако и многих подлинно женских достоинств я сильно недополучила: мягкости, ласковости, податливости и доброты мне явно не хватало. Как трудно было приобретать все это позже, буквально вынашивать под сердцем вместе с собственными детьми. Живи я без детей — не прибавилось бы всего этого во мне, а наверняка еще и поубавилось бы.

Так в нас, девочках, подобных мне, уже тогда зрела будущая «мужествен­ная женственность», которая, осуществляя свое равноправие и не желая быть слабой, ломала самое себя, училась брать на себя все тяготы жизни и не просить помощи, быть независимой, гордой, самостоятельной, надеяться только на свои, силы и ни в чем мужчинам не уступать. Разве мы могли тогда догадываться о том, что, расставаясь со своей слабостью, мы теряли свою силу? И разве могли мы представить, сколько еще из-за этого предстоит потерять и нам, и детям?

Впрочем, о детях как-то и не думалось. Мы вступали в юность с мечтой: «Пускай прославятся среди героев наши имена...». Главным для многих из нас было дело, которому мы готовились отдать все свои молодые силы.

Теперь много страшной правды узнали мы о тех годах. Камнем легло это на душу — ужасом бессмысленных жертв, горечью растоптанного доверия, стыдом за свое благополучное «святое» неведение и позором пусть косвенного, но участия в том, что делалось у нас в стране. Как снять этот камень с без вины виноватых? Не знаю. Но то, о чем пишу, тоже правда: многие и многие люди, не ведая, что творится за их спинами, жили тогда трудной и честной жизнью.

Я пишу о таких.