Восточный кризис 1875-1877 гг. и русско-турецкая война 1877-1878 гг.

Подобно кризису 1830-х – 1840-х гг., восточный кризис 1875–1878 гг. возник спонтанно, а не в результате интриг великих держав — просто турецкая империя вступила в новую фазу своего разложения. Великие державы, однако, сыграли решающую роль в ходе этого кризиса, и исход его на многие десятилетия предопределил взаимоотношения между участниками «европейского концерта». Так, «союзу трёх императоров» был нанесен удар, от которого он так и не смог оправиться; в Лондоне же утвердились совершенно фантастические представления о том, будто Великобритания может по своемусоизволению в любой момент оказывать решающее влияние на дела континента, даже не имея мощной сухопутной армии и великой державы-союзницы. В любом случае, ход (и исход) этого кризиса продемонстрировал дальнейшее ослабление позиций России и Франции среди других великих держав, и именно это обстоятельство предопределило их сближениев дальнейшем.

I. Восстание славян и европейская дипломатия

В июле 1875 г. крестьяне Боснии и Герцеговины подняли восстание против турецких поработителей. Как это всегда бывает на Балканах, тут были тесно завязаны в кровавый узел старые исторические обиды, национально-религиозное неравноправие, экономическая эксплуатация.

Несмотря на обещания реформ, которые должны были облегчить положение христиан (ав европейских провинциях Оттоманской Порты они составляли абсолютное большинство), последние оставались угнетенными и бесправными; их права, человеческое достоинствои сама жизнь были совершенно ничем не защищены и не гарантированы от произвола чиновников турецкого правительства. Наконец, помещиками, землевладельцамив европейской части Турецкой империи были преимущественно турки, а крестьянами — преимущественно христиане, и тут в межнациональные и межконфессиональные отношения вмешивался и аграрный вопрос.

Вот что писал об этом, в частности, А. Дебидур: «Неисправимый в своейгордости турок не мог решиться на обращение с гяуром как с равным.Положение христианских подданных Порты (как известно, в Европе они былив три раза многочисленнее мусульман) было столь же ненадежным и столь же плачевным, как и в начале столетия. Им недоставало личной безопасности и имне было обеспечено правосудие. Натуральные повинности, всякого рода насилия слишком часто выпадали на их долю, в то время как лживая риторика турецких министров рисовала их Европе свободными и счастливыми людьми под опекой законов послереформенного режима»
(А. Дебидур. Дипломатическая история Европы 1814–1878. Т. II. — Ростов-на-Дону, 1995. — С. 421).

И дело даже не только в плохом отношении турок к славянам, мусульман к христианам.Империя разваливалась. Государственная казна, несмотря на иностранные кредиты в 200 млн. ф. ст., полученные на ростовщических условиях, была постоянно пуста; жалование чиновникам и военным не выплачивалось по несколько лет. Администрация и суднаходились в состоянии полного хаоса и произвола. В общем, в предшествующие столетия ситуация в Блистательной Порте оставалась такой же; однако народы Балкан, вступившиев капиталистическую стадию развития, более не желали мириться с подобным положением; они нуждались в национальной независимости, которая и могла обеспечить их свободное развитие.

Вслед за Боснией и Герцеговиной поднялась и Болгария (1876 г.). Первоначально действия турецкой армии против повстанцев были не очень успешными, что давало им, казалось, некоторые шансы на победу.

Какова же была реакция европейских кабинетов на новое обострение ситуации на Балканах?

Австро-Венгрия, будучи «лоскутной монархией», продемонстрировала в высшей степени неоднозначное отношение к антитурецкому восстанию. С одной стороны, венгерское дворянство, занимая традиционно крайне антиславянскую позицию, предпочло бы, чтобы восстание было потоплено в крови, а Стамбул восстановил бы статус-кво, ибо успех турецких славян (разумеется) послужил бы сигналом для активизации славян австро-венгерских.В то же время влиятельные круги чешской и (отчасти) немецкой буржуазии, выступавшие за трансформацию двуединой монархии в триединую, считали, что дальнейшее расширение Австрии за счёт турецких владений может расширить сферу влияния Вены на Балканах. Ведь, как известно, многие из завоевавших независимость балканских государств попалив экономическую сферу влияния Вены (например, внешняя торговля Сербии была ориентирована преимущественно на Австрию). В Вене считали, что железнодорожное строительство и торговля с балканскими странам придаст мощный импульс экономическому развитию Австрии и, отчасти, компенсирует внешнеполитические неудачи Империив Германии и Италии. Наконец, Вена (в гораздо большей степени, чем Будапешт) была вынуждена считаться с общественными настроениями в Далмации, граничившей с Босниейи Герцеговиной: местное население, именуемое в настоящее время «хорватами», горело желанием оказать помощь своим братьям по вере.

В России, как известно, были очень сильны панславистские настроения; желание помочь «братушкам-славянам» были распространены в разных кругах общества — от высшего петербургского света и двора и до трудового люда. Вот почему в панславизме можно было проследить как буржуазно-националистические и даже революционно-демократические тенденции, так и тенденции реакционные и охранительные. К середине 1870-х гг. Российская Империя находилась на распутье: Великие Реформы 1860-х гг. явственно проявили свою половинчатость, и прежде всего Крестьянская реформа. Нужно было что-то делать: либо двигать реформы дальше, рискуя навлечь на себя недовольство очень влиятельных реакционных крепостнических кругов — либо проводить политику контрреформ (что впоследствии и сделал Александр III). Правительство же его отца, Александра II, таки не смогло избрать определенный курс во внутренней политике — и поэтому (как это нередко бывало в русской истории) видело выход в «маленькой победоносной войне», которая разрядила бы общественное недовольство и сплотило бы общество вокруг престола.С другой стороны, панславистское безумие и патриотическая горячка охватила далеконе всех в России. Князь Горчаков, граф Шувалов, наконец, сам Александр II прекрасно отдавали себе отчет в том, насколько опасно для России повторение ситуации двадцатилетней давности, когда страна в ходе Крымской войны оказалась один на одинчуть ли не со всей Европой. Эти настроения разделяли умеренно-либеральные буржуазные круги, петербургские банки и биржа, тесно связанные с Европой.

Франция в тот период настойчиво искала выход из внешнеполитической изоляции,в которой Париж оказался после поражения в войне с Пруссией (1870–1871). В то же время как раз в 1875 г. резко обострились франко-британские отношения, после того как 26 ноябрястало известно, что Лондон за 100 млн. франков приобрел 177 тыс. акций Суэцкого канала, находившихся ранее в собственности египетского хедива (вице-короля), после чего Англия стала практически единоличным собственником канала (правда, у Парижа оставалась часть акций канала, но с правами миноритарных акционеров никто особенно не считался ни тогда,ни теперь). Эта сделка, осуществленная в строжайшей тайне, не могла не задеть Францию.В этих условиях Париж был склонен поддержать в начавшемся очередном восточном кризисе, скорее, не Лондон, а Санкт-Петербург.

В Великобритании у власти находилось тогда правительство Бенджамена Дизраэли, лорда Биконсфильда. У этого человека была репутация туркофила и русофоба, однако на самом деле он был ярым британским шовинистом, сторонником расширения британской колониальной империи. И ради этой цели все протурецкие симпатии Дизраэли отходили на задний план. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что развал Оттоманской Порты неизбежен, Дизраэли в своем письме к лорду Дерби (от 4 сентября 1876 г.) указывал, что «балканскую добычу» должны разделить Австрия и Россия «при дружеских услугах Англии». Какова жеплата за эти «дружеские услуги (=нейтралитет Англии?). «Константинопольс соответствующим районом должен быть нейтрализован и превращен в свободный порт под защитой и опекой Англии по примеру Ионических островов». Вот так. Как видно, любовь Дизраэли к Турции кончалась там, где начинались британские интересы (как он их понимал).

Наконец, Германия не имела в то время непосредственных интересов на Балканахв частности и на Ближнем Востоке вообще. Однако в начавшемся конфликте роль Берлина была огромной. Этот кризис открывал перед германской дипломатией большие возможности;в то же время он таил и немалые опасности. Бисмарк видел свою задачу в том, чтобы: 1) максимально рассорить Россию и Англию; 2) предотвратить сближение России и Франции;3) избежать конфликта между Австрией и Россией. Вот почему в ходе восточного кризиса 1875–1877 гг. он, с одной стороны, всячески подзуживал Петербург к войне против Турции, а с другой — решительно предупредил царское правительство о том, что Берлин не допуститразгрома Австрии.

Такова была позиция великих держав в ходе восточного кризиса; как же она сказалась на их дипломатических действиях?

II. Великие державы и восточный кризис 1875–1877 гг.

Как видим, среди великих держав у Оттоманской Порты не нашлось в то время искренних друзей и союзников; практически всеобщим было мнение о том, что «европейский больной» зажился на белом свете — пора и честь знать. Поэтому европейским кабинетам без особых проблем удалось сформулировать свои требования к Стамбулу, сводившиеся к тому, что Порта должна:

установить полную религиозную свободу и равноправие вероисповеданий;

упразднить откуп налогов;

направить прямые налоги, собираемые в Боснии и Герцеговине, на нужды самих этих провинций под контролем местных органов самоуправления;

учредить местные органы самоуправления в Боснии и Герцеговине;

провести там аграрную реформу.

Министр иностранных дел Австрии граф Андраши вручил эту ноту дивану 30 января 1876 г. от имени 6 держав (т.е. Великобритании, Франции, Австро-Венгрии, России, Германиии Италии). 11 февраля Стамбул согласился с этой нотой. Казалось, восстание славян при дипломатической поддержке Европы должно вот-вот принести успех, тем более что Сербияи Черногория выступили в июне против Турции.

Однако не тут-то было: «европейский больной» внезапно проявил признаки выздоровления. Сначала (в мае 1876 г.) был отправлен в отставку великий визирь Недим-паша, проводник русского влияния в Стамбуле. Через несколько дней, 30 мая, был свергнут, а затем убит Абдул-Азис, слабый правитель, находившийся в финансовой зависимости от европейских стран. Его преемник, Мурад V, впрочем, процарствовал недолго: он был объявлен сумасшедшим и посажен под домашний арест. 31 августа султаном стал брат Мурада, Абдул-Гамид, решительный противник каких бы то ни было уступок неверным.

Эти перемены в Стамбуле имели самое непосредственное влияние на положение на театре военных действий. Турецкая армия перешла в решительное контрнаступление; сербови черногорцев не спасло присутствие большого числа русских добровольцев (4 тыс.) во главес генералом Черняевым, которого сербский князь Милан назначил верховным главнокомандующим сербской армией, а также поступавшая из России большая денежная помощь. Сербы не только были отброшены на свою территорию, но и потерпели сильное поражение при Заечаре и были осаждены превосходящими силами врага в крепостиАлексинац, которая прикрывала сербские границы с юга. К концу октября Алексинац пал,и дорога на Белград была открыта. Фактически туркам оставался до Белграда один день пути. Казалось, повторяется XIV в., когда Сербия была подвергнута страшному турецкому опустошению. Причина всех этих успехов турецкой армии — не только в смене настроенийв Стамбуле, в появлении более энергичного национального лидера. Вся Турция была охвачена общенациональным патриотическим подъемом, хотя проявления этого подъема получили в тогдашней Европе вполне справедливое обозначение «турецких зверств». Особенно отличились тут дунайские черкесы и башибузуки; в одной лишь Болгарии были зверски убиты 30 тыс. чел., в т.ч. женщины, старики и дети.

Для России победа турок была чревата полной утратой влияния на Балканах. В этих условиях российский посол в Константинополе Игнатьев предъявил дивану ультиматум (30 октября):в течение 48 часов заключить перемирие с сербами и черногорцами. 2 ноября Стамбул дал согласие на перемирие; однако ситуация оставалась совершенно неясной. Лондони Петербург обменивались воинственными заявлениями; британский флот встал на якорную стоянку в Безикской бухте; русские вели активные приготовления в Бессарабии. 20 дивизийрусской армии были приведены в состояние повышенной боеготовности.

Все это, однако, не имело особого значения, ибо в тот момент у Британии не оказалось союзника на континенте. Дело в том, что в ходе свидания Александра II и Горчаковас Францем-Иосифом I и Андраши в Рейхштадтском замке в Чехии (8 июля 1876 г.) российская сторона дала согласие на оккупацию Австрией части Боснии и Герцеговины —в обмен на принципиальное согласие Вены на автономизацию (или независимость) Болгариии Румелии, а также на возвращение России юго-западной Бессарабии. Что касается Франции, то о её борьбе против России на Балканах не могло в тех условиях быть и речи.

В этих условиях у правительства Дизраэли не осталось иного выхода, как согласиться на конференцию великих держав, в ходе которой предполагалось найти выход из восточного кризиса.

Константинопольская конференция началась 23 декабря 1876 г. с артиллерийскогосалюта, который возвестил о том, что отныне Оттоманская Порта становится конституционной монархией с двухпалатным парламентом — поэтому-де никаких международных гарантий христианским подданным султана отныне не требуется — все это гарантировано в новоиспеченной турецкой конституции.

«Парламентаризм в Турции! Все кабинеты сочли, что шутка заходит слишком далеко. Даже Биконсфилд с трудом сохранял серьезный вид»
(А. Дебидур. Дипломатическая история Европы 1814–1878. Т. II. — Ростов-на-Дону, 1995. — С. 435).

Короче, державы не были удовлетворены сим внезапным превращением азиатской деспотиив передовую европейскую демократию; они начали настаивать на своих требованиях,и 15 января 1877 г. дивану была вручена коллективная нота, в которой «европейский концерт» требовал автономии для Боснии, Герцеговины и Северной Болгарии, и учреждениятам местной милиции.

25 января это требование держав было отвергнуто, а 15 февраля Мидхат-паша,«отец-основатель» турецкой конституции, был отправлен в ссылку. Столь вызывающее игнорирование воли великих держав означало для Стамбула фактическую дипломатическую изоляцию в надвигающейся войне с Россией. Франция, как уже было сказано, была менее чем когда бы то ни было расположена противодействовать русским планам. Австрия (при посредничестве Бисмарка) заключила 15 января 1877 г. в Будапеште совершенно секретную русско-австрийскую конвенцию, согласно которой: 1) ни одно из правительств не будетдомогаться исключительного протектората над христианскими народностями Турецкой империи; 2) результаты будущей войны должны быть утверждены державами, принимавшими участие в Парижском и Лондонском трактатах; 3) Россия будет уважать территориальную целостность Румынии и не тронет Константинополя; 4) Болгария, Албанияи Румелия получают независимость; 5) Россия не будет вводить войска в Сербию; 6) Австрия получает Боснию и Герцеговину. В обмен на все эти уступки Вена соглашалась на нейтралитет в предстоящей войне. Наконец, Петербург мог рассчитывать на благожелательный нейтралитет Берлина; собственно, Бисмарк и подталкивал Россию к этойвойне.

III. Война

После того, как Порта отвергла протокол великих держав от 31 марта, в котором онив последний раз требовали от султана подчиниться воле Европы, война стала неизбежной. Только Лондон протестовал против объявления войны Турции Россией (24 апреля), настаивая, что подобными действиями Россия-де поставила себя вне «европейского концерта». Но что могла сделать Британия без европейских союзников? Англичане были вынуждены вскоре сбавить тон, настаивая лишь, чтобы русские не посягали на британские интересы в Турции (Египет, Суэцкий канал, Стамбул и проливы). Петербургский кабинет дал на сей счёт удовлетворительные разъяснения (8 июня), и с той поры более не существовалоникаких дипломатических препятствий для успехов русского оружия.

Увы, успехи-то оказались весьма сомнительными. Ход и исход войны слишком хорошо известны, чтобы на них долго останавливаться. Важно одно: несмотря на одержаннуюк январю 1878 г. общую победу как на Балканах, так и на Кавказе, русская армия проявила себя в ходе войны отнюдь не блестяще, чтобы реабилитироваться за крымский разгром. Слишком долго продолжалась осада Плевны, слишком явственно выявила война слабости командования, организации, снабжения, подготовки ТВД, вооружения, словом, всех тех компонентов военной мощи, которые получили столь блестящее и полное развитиев Германии. Все познается в сравнении, и многомесячная осада Плевны резко контрастировала со стремительными действиями пруссаков, которые в считанные днии недели громили первоклассные европейские армии. Все эти слабости русской армии (порождаемые, в свою очередь, слабостью России) не могли быть компенсированы (как и вовремя Крымской войны) ни доблестью русского солдата, ни талантами русских военачальников (Скобелева, Гурко, Тотлебена).

IV. Мир

Отсюда — весьма неблагоприятные для России политико-дипломатические последствия войны 1877–1878 гг. Адрианопольское соглашение (30 января 1878 г.) и Сан-Стефанский мир (3 марта 1878 г.) были отвергнуты державами; условия же Берлинского трактата (июнь 1878 г.) были совсем не такими, как рассчитывали в Петербурге. Правда, Россия получила новые территории (наряду с Южной Бессарабией также Батум, Карс и Ардаган), была признана независимость Сербии, Черногории и Румынии. Болгария была расчленена: власть Турецкой империи сохранялась к югу от Балканского хребта. Босния и Герцеговина были оккупированы Австрией; Кипр перешел к Англии.

Эта бескровная победа имела самые далеко идущие последствия для внешней политики Британии: в Лондоне, как уже было сказано, решили, что европейское равновесие установится в любой момент по желанию британского кабинета. В действительностирезультаты Берлинского конгресса не давали никаких оснований для таких выводов.На самом деле конгресс продемонстрировал относительное и абсолютное снижение роли континентальных держав визави Германии. Если к Парижскому конгрессу 1856 г. Пруссиюи близко не подпустили, то теперь Германия получила возможность вершить судьбы Европы и, во всяком случае, определять исход восточного кризиса (как известно, председательствовал на конгрессе Отто фон Бисмарк). На европейском континенте, таким образом, появился новый гегемон, и России, Австрии и Франции вскоре пришлось решать непростую дилемму: стать ли младшими партнерами — или же непримиримыми противниками германского колосса?