Психология: кризис в науке

Жан Пиаже, характеризуя развитие психологической науки, отмечал: “Науки более развитые, чем наша, уже давно пришли к пониманию того, что успехи науки в периоды ее кризисов обычно связаны с ретроактивной критикой употребляемых понятий, следовательно, с внутренней (и независимой от философии) эпистемологической критикой” (Пиаже, 1966, с. 189). О том, что кризисы плодотворны, писали и другие известные психологи. По мнению, разделяемому ныне многими, современная отечественная психология пребывает сейчас в состоянии глубокого кризиса. В третьем номере журнала “Вопросы психологии” за 1997 год помещена статья Е.Д. Хомской “О методологических проблемах современной психологии”, в которой констатируется “наличие методологических трудностей в различных областях психологии” (Хомская, 1997, с. 113). В заметке от редакционной коллегии фиксируется “ситуация методологического кризиса, сложившаяся в отечественной психологии за последние годы” (От редколлегии, 1997, с. 125). Н.И. Чуприкова отмечает, что “приходится согласиться не только в целом с диагнозом, поставленным Е.Д. Хомской, но и с квалификацией его как очередного методологического кризиса, возникшего в отечественной психологии в связи с новой социальной и внутрипсихологической ситуацией (в частности, вследствие широкого распространения психоанализа, психотерапевтической практики и идей гуманистической психологии)” (Чуприкова, 1997, с.126). С тем, что в современной психологии существуют “острые теоретические и методологические трудности и противоречия”, был согласен и В.В. Давыдов (Давыдов, 1997, с.127).

О наличии кризиса или серьезных методологических трудностей писали в последние годы В.П. Зинченко, О.К. Тихомиров, А.В. Брушлинский, И.П. Волков и др. Кризис в психологии зафиксирован и зарубежными авторами: Л.Гараи, М.Кечке (1997), М.Коул (1997) и др. Складывается определенное и устойчивое впечатление, что факт кризиса – явно методологического – налицо. Сразу вспоминается знаменитый “открытый кризис” в психологии, описанный и проанализированный К. Бюлером (1927) и Л.С. Выготским (1982), К. Левином (1931) и С.Л. Рубинштейном (1935, 1940). Есть ли связь этого кризиса с современным? Когда впервые возникли кризисные явления в психологии?

Удивительно, но датировка возникновения кризиса совпадает с датой возникновения научной психологии. Вот что писал об этом в книге, изданной в 1914 году знаток психологии и прекрасный методолог Н.Н. Ланге: “Кто знаком с современной психологической литературой, с ее направлениями и тенденциями, особенно в отношении принципиальных вопросов, не может, мы думаем, сомневаться, что наша наука переживает ныне тяжелый, хотя и крайне плодотворный, кризис. Этот кризис, или поворот (начало которого можно отнести еще к 70-м гг. прошлого столетия), характеризуется, вообще говоря, двумя чертами: во-первых, общей неудовлетворенностью той прежней доктриной или системой, которая может быть названа, вообще ассоциационной и сенсуалистической психологией, и, во-вторых, появлением значительного числа новых попыток углубить смысл психологических исследований, причем обнаружилось, однако, огромное расхождение взглядов разных психологических направлений и школ” (Ланге, 1996, с.69). Н.Н. Ланге определил признаки кризиса: реально работал критерий “огромного расхождения” (“отсутствия общепринятой системы в науке”) – если оно существует, то психология не имеет “основы”, “фундамента”, позиции по отношению к которым у большинства психологов должны совпадать.

Видимо, Н.Н. Ланге в датировке кризиса был точен. Франц Брентано в “Психологии с эмпирической точки зрения” (1874) писал: “Не столько в разнообразии и широте мнений, сколько в единстве убеждений испытывает сегодня психология острую нужду. И здесь мы должны стремиться приобрести то же, чего – одни раньше, другие позже – уже достигли математика, физика, химия, физиология; нам нужно ядро признанной всеми истины, которое в процессе взаимодействия многих сил затем быстро обрастет новыми кристаллами. На место психологий мы обязаны поставить психологию” (Брентано, 1996, с.11). Мы думаем, под этими словами в конце второго тысячелетия могли бы подписаться многие современные научные психологи.

Эта работа не ставит задачи специального историко-психологического исследования возникновения и развития методологии психологической науки, поэтому ограничимся прослеживанием лишь отдельных моментов. Методологические вопросы вынуждены были затрагивать очень многие психологи. Традиционное для психологии обилие школ и подходов к изучению той или иной конкретной проблемы стимулировало обращение внимания на собственно методологические вопросы науки. На наш взгляд, особое внимание методологическим вопросам уделялось в России (а затем в СССР). Возможно, это связано с некоторыми особенностями российской ментальности – стремлением непременно “дойти до самой сути”, а не довольствоваться прагматическими следствиями. В силу известных обстоятельств после Октябрьского переворота 1917 года для российской психологии актуальной стала разработка методологии на определенных философских основах. Повышению внимания к методологическим вопросам способствовало обострение кризиса в мировой психологической науке.

Книга Н.Н. Ланге “Психология” (1914), в которой открыто говорилось о кризисе в психологии, послужила своего рода “сигналом”: свои “диагнозы” начали давать многие психологи. Хотя, исторической справедливости ради, следует отметить, что о кризисе в психологии писали и до Ланге: французский последователь В.М. Бехтерева Н. Костылев опубликовал в 1911 году в Париже книгу под названием “Кризис экспериментальной психологии” (Kostyleff, 1911). Еще в конце позапрошлого столетия махист Рудольф Вилли написал книгу о кризисе в психологии (Willy, 1899). В любом случае приоритет в постановке диагноза принадлежит все же Ф. Брентано: он сумел разглядеть симптомы кризиса практически в момент рождения научной психологии. Впрочем, куда важнее другое: с тем, что кризис есть, согласны практически все. Что касается трактовки причин и смысла психологического кризиса, то здесь наблюдается привычное для психологической науки многообразие взглядов и позиций.

Сколь ни интересен анализ кризиса в психологии, данный Н.Н. Ланге, не будем на нем останавливаться. Его работа была очень популярна (во всяком случае, в России) и, в известной степени, стимулировала появление новых “диагнозов”. Действительно, кризис вступил в открытую фазу. Особенно остро он переживался в отечественной психологической науке в двадцатые годы, поскольку на мировой психологический кризис “наложилась” специфика социокультурной ситуации: произошедшие в стране радикальные изменения требовали “революций”, “реформ” и “перестроек” в науке и, в частности, в психологии. А любую перестройку, как известно, куда проще начинать, если известно, чем обусловлен кризис, вызвавший ее к жизни.

В двадцатые годы было принято ставить диагноз кризисному состоянию психологии. Известны “диагнозы” М.Я. Басова (1924, 1928), П.П. Блонского (1925), Л.С. Выготского (1927), В.А. Вагнера (1923), А.Р. Лурии (1932), С.Л. Рубинштейна (1934, 1935), Б.Г. Ананьева (1931) и др. Даже одно перечисление впечатляет, хотя приведенный список заведомо неполон. Каждый из названных авторов имел свой взгляд на причины сложившейся кризисной ситуации, ее динамику и пути выхода из кризиса. Многим авторам принадлежит несколько диагнозов. Например, может быть прослежена эволюция взглядов на причины психологического кризиса и способах его преодоления у Л.С. Выготского (1925, 1927, 1931, 1934), у А.Р. Лурии (1925, 1928, 1930, 1932) и др. Налицо удивительное многообразие методологических поисков и их “разнонаправленность”. В двадцатые годы сложилась ситуация, которая способствовала разработке методологических проблем. Несомненный факт кризисного состояния заставил психологов многократно анализировать его ближайшие причины, его источники и движущие силы, факторы, осложняющие его течение в российских, советских условиях. Все это стимулировало интерес к выявлению оснований психологии. Острое ощущение необходимости построения новой психологии (все авторы, писавшие о кризисе, были удивительно единодушны в одном – они утверждали, что новая психология еще только должна родиться) способствовало формированию представления о том, что могут быть выявлены и описаны закономерности формирования психологической теории.

Безусловно, самым глубоким и основательным методологическим сочинением той эпохи была рукопись Л.С. Выготского “Исторический смысл психологического кризиса”, написанная в 1927 году и опубликованная лишь в 1982 году. Поражает многообразие затронутых автором проблем и их аспектов. Бесспорно, Л.С. Выготский – классик отечественной, да, пожалуй, и мировой психологической науки. Но классик “живой”. Если верно определение, по которому “классик – это тот, кого почитают, но не читают”, то с Выготским все обстоит иначе. Нельзя не согласиться с американским психологом Джорджем Верчем, написавшим о неисчерпаемости идей Выготского так: “Я читаю Выготского уже почти четверть века и это более, чем что-либо другое, только подкрепляло мою уверенность, что мне никогда не удастся до конца извлечь все предлагаемое...” (Верч, 1996, с.6). Безусловно, Выготский один из тех интеллектуалов, “чьи работы могут служить системой мышления с нескончаемой продуктивностью”(Верч, 1996, с.6). Сказанное Верчем справедливо для методологического исследования Выготского (“Исторический смысл психологического кризиса”) в абсолютной степени. В этой книге, в частности, представлена “объяснительная схема психологии” – взаимодействие понятия и объяснительного принципа, выделены и описаны этапы эволюции психологической теории в области психологии и многое другое. В “Историческом смысле...” едва ли не впервые в мировой психологической науке выявлено методологическое значение практики для психологии как науки, проанализирована определяющая роль практики в ее развитии. Как это ни печально, и сегодня – в начале XXI века – приходится соглашаться с мнением известного советского методолога науки Э.Г. Юдина, еще в семидесятых годах отмечавшего, что со времени Выготского многие важные вопросы, поставленные им, так и не были исследованы.

Однако вернемся к анализу психологического кризиса. Было бы очень интересно сопоставить сходства и различия в диагнозах ученых, которые впоследствии стали ведущими психологами СССР. К сожалению, здесь нет такой возможности, поэтому ограничимся упоминанием работ Л.С. Выготского и С.Л. Рубинштейна. Принято считать, что методологические позиции Л.С. Выготского наиболее отчетливо сформулированы в книге “Исторический смысл психологического кризиса”. В значительной мере это так. Но правда и то, что Выготский был прежде всего и “до конца последовательным методологом” (если воспользоваться его собственным выражением по другому поводу). Поэтому целесообразно рассмотреть методологические поиски Выготского более широко. Представляется полезным соотнести его методологические рассуждения 1924 г. (Предисловие к книге А.Ф. Лазурского), анализ психологического кризиса в рукописи “Исторический смысл психологического кризиса” (1927) и методологические изыскания 1931 г. (Предисловие к книге А.Н. Леонтьева).

Не имея возможности анализировать творчество Выготского в целом, отметим лишь, что важной представляется точка отсчета. Есть основания полагать, что в своих ранних работах (рукопись о Гамлете) Выготский исходил из мистической концепции души, хотя совсем “не был занят вопросами психологии...” Кратко остановимся на “диагнозах” Выготского. 1) 1924 г.: предисловие к книге Лазурского. Оценивая позитивно естественнонаучный подход Лазурского, Выготский отвергает идею “души”, выбрасывая (как редактор) этот фрагмент из нового издания книги. “С одной стороны, успехи физиологической мысли, проникшей методами точного естествознания в самые сложные и трудные области высшей нервной деятельности, с другой, всевозрастающая оппозиция внутри самой психологической науки по отношению к традиционным системам эмпирической психологии обусловили и определили собой этот кризис” (Выготский, 1982, с. 63). К этому добавляется требование – пока еще в мягкой форме – психология должна стать марксистской. Выход из кризиса Выготский видит в создании научной системы. “Такая система еще не создана. Можно с уверенностью сказать, что она и не возникнет ни на развалинах эмпирической психологии, ни в лабораториях рефлексологов. Она придет как широкий биосоциальный синтез учения о поведении животного и общественного человека. Эта новая психология будет ветвью общей биологии и вместе основой всех социологических наук” (Выготский, 1982, с. 76). Итак, средство – синтез достижений в разных направлениях науки. 2) 1927 г.: “Исторический смысл психологического кризиса”. “Существуют две психологии – естественнонаучная, материалистическая, и спиритуалистическая: этот тезис вернее выражает смысл кризиса...” (Выготский, 1982, с. 381). Выход из кризиса может быть найден путем построения методологии психологии (“диалектики психологии”). Психологии нужен свой “Капитал”. “Кризис поставил на очередь разделение двух психологий через создание методологии”. “...психология не двинется дальше, пока не создаст методологии, что первым шагом вперед будет методология, это несомненно” (Выготский, 1982, с. 422-423). Итак, выход из кризиса Выготский видел в создании методологии, “общей психологии”. В качестве средства предлагался аналитический метод (“Весь “Капитал” написан этим методом...”), предполагающий выделение “клеточки” и исходящий из того, что “развитое тело легче изучить, чем клеточку”(Выготский, 1982, с. 407). 3)1931: предисловие к книге А.Н. Леонтьева. “Свое выражение этот кризис нашел в ложной идее двух психологий: естественнонаучная, каузальная, объяснительная психология и телеологическая, описательная, понимающая психология, как две самостоятельные и совершенно независимые друг от друга дисциплины”(Выготский, 1931, с. 7). “...Психологии предстоит кардинальный поворот на пути ее развития, связанный с коренным отказом от этих двух тенденций...” (Выготский, 1931, с. 7). Поворот состоит в использовании историко-генетического подхода: “Историческое происхождение и развитие высших психологических функций...является...ключом ко всей проблеме психологии человека...” (Выготский, 1931, с. 12).

Попытаемся проанализировать изменение позиций Выготского по вопросу психологического кризиса. Первый “диагноз” несет печать “методологической наивности”. В качестве средства выхода из кризиса Выготский предлагает использовать “синтез”. По тем временам (1925) синтез был “универсальным” методом, позволяющим объединить все, что угодно (субъективную психологию и объективную, марксизм и психоанализ и т.д.). Практически осуществлять эту программу – действовать “a lа Корнилов” или “a lа Челпанов”. Так Выготский просто не мог. Поэтому он предпринимает новый анализ. Здесь уже прослеживается “методологическая зрелость”. Ясно, что “синтез” разнородных подходов невозможен. Л.С. Выготский подробно анализирует такие “методологические достижения” коллег. Разработка методологии психологии – первоочередная задача. Поскольку в готовом виде взять ее неоткуда (“даже у классиков марксизма ее нет”), то создавать ее надо по образцу метода Маркса. Таким образом, используя метод восхождения от абстрактного к конкретному, можно создать новую психологию. Как известно, эта программа Л.С. Выготским также не была осуществлена. На наш взгляд, причина в том, что из исходной “клеточки” под названием “реакция” (“Кто разгадал бы клеточку психологии – механизм одной реакции, нашел бы ключ ко всей психологии” (Выготский, 1982, с. 407) психологию получить не удается. “Развитое тело изучить легче, чем клеточку”, но это оказывается именно “тело”, а не “душа”(т.е. не “вся психология”). Выготского интересует именно психология – сознание. А метод теперь не логический, а исторический (генетический). Но проблема специфики психологического подхода остается. Поэтому давая третий “диагноз”, Л.С. Выготский специально подчеркивает, что история происхождения и развития психологических функций является “ключом ко всей проблеме психологии человека” (Выготский, 1931, с. 12). И далее: “Вместе с этим внесением исторической точки зрения в психологию выдвигается на первый план и специально психологическая трактовка изучаемых явлений...” (Выготский, 1931, с. 12). Использование этого подхода, как известно, принесло Выготскому и его ученикам заслуженную славу и позволило сформулировать знаменитую концепцию. Как теоретик, Выготский, получив результаты, мог быть доволен. Как методолог, он не был удовлетворен...

Поскольку здесь нет возможности анализировать эволюцию взглядов “моцарта психологии”, отметим лишь то, что во всех приведенных диагнозах на первый план выходит методология. Существенно, что в этих трех текстах Л.С. Выготского методология понималась по-разному. Напомним также и то, что обещание перейти к позитивному изложению “общей психологии” (“Исторический смысл психологического кризиса”) осталось невыполненным. Вероятно, это одна из причин неопубликования рукописи – она, фактически, осталась неоконченной. Другую можно обнаружить в том обстоятельстве, что, само отношение к методологии как к тому, что должно быть построено, разработано исходя из специфики психологии все более приходило в противоречие с учением, претендовавшим и на “всесилие” и на “верность”. В-третьих, требовались все большие переделки текста: цитаты (скрытые) из Л.Д. Троцкого уже были невозможны. Да, мы думаем, и самому Льву Семеновичу от идей о “переплавке человека” и “искусственном создании нового биологического типа” (Выготский, 1982, с.436) становилось слегка не по себе. Пророчество Л.С. Выготского с последней страницы рукописи – “Новое общество создаст нового человека” (Выготский, 1982, с.436) – сбывалось “на глазах”. Но главное, конечно, в другом. Менялись представления Л.С. Выготского о методологии. Потому и не оставил он развернутого изложения “общей психологии” (методологии), что взгляды на нее постоянно менялись. Л.С. Выготский писал в 1927 году, что к разработке методологии психологию толкают, с одной стороны, философия, с другой стороны, практика. Через десять лет ситуация радикально изменилась: место философии прочно занял “диалектический и исторический материализм”, принципиально решивший все философские вопросы, начиная с основного; в 1936 году стало ясно, что психологии нужно держаться подальше от практики социалистического строительства – судьба педологии и психотехники этот тезис убедительно доказала...

Кризис в психологии был предметом раздумий выдающегося отечественного психолога и философа С.Л. Рубинштейна (1934, 1940). В своей знаменитой статье “Проблемы психологии в трудах Карла Маркса” (Рубинштейн, 1934) С.Л. Рубинштейн пишет о кризисе зарубежной психологии: “Современная зарубежная психология, как известно, переживает кризис (...). В психологии этот кризис привел к тому, что психология распалась на психологии, а психологи разбились на школы друг с другом враждующие. Кризис в психологии принял, таким образом, настолько острую и открытую форму, что он не мог не быть осознан крупнейшими представителями психологической науки” (Рубинштейн, 1934, с.19-20). С.Л. Рубинштейн подвергает критике анализ К. Бюлера, который заключался в попытке “синтеза” различных психологий как “друг друга дополняющих аспектов”. “Бюлер попытался объединить подход к предмету психологии интроспективной, психологии бихевиоризма и психологии духа, рассматривая их как три аспекта единого предмета психологии. Этот путь заранее был обречен на неудачу. Он приводит лишь к объединению субъективной идеалистической концепции сознания с механистической концепцией человеческой деятельности” (Рубинштейн, 1934, с.23). К анализу кризиса в психологии С.Л. Рубинштейн возвращается в работе “Философские корни экспериментальной психологии”, опубликованной в 1940 году. Характерно, что в этой работе С.Л. Рубинштейн ведет отсчет кризиса с вундтовской психологии: “Однако у Вундта вместе с тем уже определенно намечаются все основные элементы, которые раскрылись затем в кризисе психологии. Само сведение экспериментальной психологии к психологии физиологической и противопоставление ей исторической психологии (психологии народов), отнесение к первой элементарных психофизических функций, а высших духовных проявлений ко второй, уже заключают в себе в зародыше то разложение психологии на ряд “психологий”, которое получило особенно заостренное выражение у Шпрангера, противопоставившего “психологию духа” как подлинную психологию, физиологической психологии, как собственно физиологической дисциплине. Этот распад единой психологии на ряд психологий, особенно показательный для кризиса, начинается уже у Вундта” (Рубинштейн, 1940, с.77). С.Л. Рубинштейн подчеркивает, что решающим для понимания кризиса является то, что и поведенческая психология и интроспективная исходят из одного понимания психики, сознания. Таким образом, кризис психологии это кризис декартовско-локковской концепции сознания. Выход из кризиса С.Л. Рубинштейн видит в разработке принципа единства сознания и деятельности – “проблемы сознания в его отношении к деятельности” (Рубинштейн, 1940, с. с.45).

Сформулированные С.Л. Рубинштейном и другими психологами положения составили методологическую программу советской психологии. В советской психологии были реализованы исследовательские программы, принесшие достижения и результаты, которыми по праву гордится отечественная психологическая наука. Объективную историю советской психологии еще предстоит написать: в ней переплелось многое – наверное, можно говорить о “триумфе и трагедии” советской психологии. Ясно, что в “самосознании” отечественной психологии никакого кризиса не было и быть не могло. В течение многих лет можно было говорить лишь о кризисе зарубежной – “буржуазной” – психологии. В советской все было замечательно: у советской психологии были достижения, все методологические вопросы “в принципе” были решены, оставались лишь чисто рабочие моменты, связанные с расширением сферы исследований, обобщением результатов. Кризисы происходили лишь в буржуазной психологии.

К сожалению, активные методологические изыскания двадцатых годов в советской психологии к существенным прорывам в методологии не привели. А уже с конца двадцатых путь формирования методологии психологии в СССР был предопределен союзом с марксизмом-ленинизмом. (Хотим заметить в скобках, что полностью за пределами данной работы остался потрясающе интересный вопрос о сравнительной оценке влияния на психологию марксистских положений (“Капитал” и “Тезисы о Фейербахе” влияли в разных направлениях!), ленинские, плехановские, сталинские, бухаринские и, конечно же, троцкистские. Публикация работ Энгельса, других архивных материалов во второй половине двадцатых существенно повлияла на направление поисков). Почему же исследования середины двадцатых годов (пока идеологическое давление было еще выносимым) не дали развернутой содержательной психологической методологии?

Во-первых, методологические изыскания двадцатых годов, по-видимому, и не могли дать верной теоретической картины развития психологии как науки. Дело в том, что в предшествующие годы научная психология находилась под сильным влиянием позитивизма. Наиболее распространенным было представление о непосредственности психологического знания. Считалось, что самонаблюдение (интроспекция) или объективное наблюдение непосредственно дают материал, который наука интерпретирует. Таким образом, психология не была еще теоретической дисциплиной в полном смысле слова. Конечно, в исследованиях психологов разных направлений (в первую очередь, в работах психоаналитиков – З. Фрейда и К. Юнга, а также вюрцбуржцев, изучавших процесс мышления) постепенно формируется представление о том, что метод психологии не имеет непосредственного характера, и, следовательно, готовятся предпосылки для того, чтобы психология стала действительно теоретической наукой. Но пока это всего лишь предпосылки. Работа по превращению психологии в теоретическую дисциплину происходила в основных психологических школах: гештальтпсихологии, психоанализе, бихевиоризме (особенно преуспела в этом гештальтпсихология). В отечественной науке превращению психологии в полноценную теоретическую дисциплину способствовал культурно-исторический подход Л.С. Выготского, психологический анализ поведения М.Я. Басова, принцип единства сознания и деятельности С.Л. Рубинштейна. В начале двадцатых годов, когда интенсифицировались методологические поиски, ситуация была существенно иной. Взгляды на психологию как “непосредственную” науку справедливо критиковались Л.С. Выготским и С.Л. Рубинштейном. Последний, в частности, обосновав принцип единства сознания и деятельности, по сути, доказал, что методы психологии имеют опосредствованный характер. Опосредованные методы только начинают возникать в советской психологии в двадцатые годы. В отечественной психологии в разработке таких методов велика заслуга Л.С. Выготского и его учеников. Без опосредствованных методов не может возникнуть психологическая теория в полном смысле слова. И она возникает, эта современная по типу теория. В силу особенностей социокультурного и идеологического плана она оформляется как деятельностная теория. В течение многих лет в советской психологии методология и деятельностный подход оказались связанными чрезвычайно тесно.

Во-вторых, постоянно увеличивающееся идеологическое давление. Современному читателю уже трудно представить себе ту степень идеологического контроля, которая существовала в нашей стране. Впрочем, об этом говорить здесь не будем... Энтузиазм обновления первых послереволюционных лет, когда психологи мечтали создать новую науку (см. воспоминания А.Р. Лурии (Лурия, 1982, с. 130-131), проходит. Глубоких и искренних попыток использовать марксистские положения для решения психологических вопросов уже недостаточно. Для примера можно привести эпизод из научной биографии того же А.Р. Лурии.

Как известно, в 1929 году А.Р. Лурия участвовал в работе IX Международного конгресса психологов в США. По материалам этого конгресса А.Р. Лурия пишет статью “Пути современной психологии”. Содержательная работа А.Р. Лурии с интересом читается через шестьдесят пять лет со времени написания, содержит интересные выводы и оценки, справедливость которых подтверждена временем. Статья опубликована в журнале “Естествознание и марксизм” № 2-3 за 1930 год. Публикация предваряется сообщением “От редакции”, в котором отмечается, что “статья дает совершенно извращенное, немарксистское толкование и методологическую оценку отдельных направлений в науке о поведении “ (От редакции, 1930, с. 62-63). Редакция отмечает “антимарксистское, по существу” объяснение автором корней современного американского прагматизма. Цитирование этого характерного документа эпохи полезно потому, что дает исчерпывающее представление о “методологических” взглядах редакционной коллегии. Редколлегия дает “открытый урок”, наглядно демонстрируя, какая нужна “методология”: “Вместо того, чтобы показать сущность капиталистической рационализации и системы организации труда, направленных к усиленной эксплуатации рабочего класса, превращения его в автомат или придаток к машине, вместо того, чтобы раскрыть, каким образом вся эта практика современного американского капитализма находит свое отражение в психоневрологии, автор ограничивается политически “болотными” рассуждениями...” (От редакции, 1930, с. 62-63). В любом журнале той эпохи можно найти аналогичные пассажи. Роль методологии сводится к идеологическому и политическому. Кстати, редакционная статья, открывающая этот номер, имеет символическое название: “За партийность в философии и естествознании”. Изменения происходили настолько стремительно, что даже “технические обстоятельства” становились значимыми (“Редакция журнала оговаривает, что настоящий номер, подготовленный и отредактированный редакцией старого состава... задержался в выходе по техническим обстоятельствам и в своем содержании не отражает того поворота, о котором говорит передовая статья” (За партийность…, 1930, с. VIII). Но продолжим цитирование заметки: “Редакция считает необходимым в одном из ближайших номеров дать развернутую критику псевдомарксистских взглядов А.Р. Лурия и других психоневрологов, капитулирующих перед достижениями современной буржуазной психоневрологии, некритически усваивающих их и пропагандирующих их у нас под флагом марксизма” (От редакции, 1930, с. 62-63). И последний штрих:”...необходимо перед партийной и научной общественностью со всей серьезностью поставить вопрос о более тщательном подборе людей, отправляемых за границу. От них наша страна должна получать не поверхностную обывательскую информацию, а серьезную и политически верную ориентировку в вопросах современной буржуазной науки” (От редакции, 1930, с. 62-63). Краткая редакционная заметка очень точно характеризует смысл наступившей эпохи. Наступила эпоха идеологизации. Вместо глубины анализа теперь требуется верный классовый подход. Теперь методологическое пространство сужено чрезвычайно. Любой выход за пределы дозволенного требует не только мужества, но и изобретательности в подборе цитат из классиков, могущих “защитить” “крамольный” ход мысли. В условиях тотальной идеологизации дискуссии утратили свое позитивное, стимулирующее развитие науки значение.

В-третьих, сама идея развития применительно к психологии как науке стала излишней. Это звучит парадоксально, но в то время, когда идея развития становится ведущей в психологии, она “уходит” из методологии. Уйти совсем, однако, она не может – это было бы совершенным анахронизмом, поэтому она “подменяется”. Идея развития применительно к психологии как науке была подменена ожесточенной критикой различных концепций зарубежной психологии. Пролетарская наука – верная, передовая. Буржуазная же может в лучшем случае иметь только отдельные положительные тенденции, имеющие ограниченное значение. Короче говоря, советская психология должна быть “вершиной” развития психологии. В этом смысле вся советская психология была “вершинной”. Диалектика, берущаяся на вооружение, неизбежно требует “остановить мгновение”. Как прусское государство у Гегеля должно было символизировать высший “синтез”, так и наука нового общества просто обязана была быть более передовой. Не то, чтобы развитие науки отрицалось. Совсем нет. Советская психология каждое десятилетие отмечала очередные достижения: проблемы разрабатывались, вопросы изучались, концепции формулировались, в зависимости от постановлений того или иного съезда партии решались особенно актуальные задачи, поставленные последней перед советскими психологами. При этом предполагалось (хотя и не формулировалось), что главные вопросы решены окончательно. Если позволительно в данном случае воспользоваться известным термином Томаса Куна, то психологии в СССР представляла собой вполне парадигмальную науку. Оставалось решать задачи-головоломки и выполнять все предусмотренные виды работ в пределах парадигмы.

Наконец, в-четвертых, к этому времени не сложилась еще психологическая практика, на ее методологическое значение указывал Л.С. Выготский (см. об этом подробнее в статье Ф.Е. Василюка (1996). На этом моменте здесь мы останавливаться не будем.

Важно отметить, что в течение долгих лет (тридцатые – пятидесятые годы двадцатого столетия) в отечественной психологии теория развития психологии практически не разрабатывалась. Пробуждение интереса к данной проблематике было связано с историко-психологическими исследованиями. В работах М.Г. Ярошевского, А.В. Петровского и др. были сформулированы задачи осуществления теоретического подхода к истории психологии. Вновь стала актуальной задача, провозглашавшаяся еще Л.С. Выготским и С.Л. Рубинштейном о необходимости разработки методологии на исторической основе. В последующие годы Б.Г. Ананьевым, А.Н. Леонтьевым, А.В. Петровским, А.А. Смирновым, Л.И. Анцыферовой, К.А. Абульхановой, П.И. Зинченко, А.В. Брушлинским, П.Я. Гальпериным, В.В. Давыдовым, Б.Ф. Ломовым, Е.В. Шороховой, К.К. Платоновым и др. были разработаны основы методологии советской психологии. Особенно важными для возрождения интереса к этим вопросам были многочисленные исследования М.Г. Ярошевского, в которых была сформулирована концепция детерминации развития психологической науки, сделан вывод о необходимости концептуального анализа в историко-психологических исследованиях. Мысль о том, что развитие психологии может быть рассмотрено как развитие понятий, составляющих каркас науки, явилась основой для проведения фундаментальных историко-психологических исследований.

Но вернемся в тридцатые годы. Наступила эпоха, когда методология психологии стала “дочерью марксизма-ленинизма”. На многие годы закрепилось клише – “марксистско-ленинская философия – методологическая основа советской психологии”. Кстати, это вовсе не означает, что методология психологии совсем исчезла. В значительной степени она продолжала разрабатываться, маскируясь цитатами “классиков”. Во-первых, марксизм (не вульгаризированный, не сведенный к набору штампов) не самая беспомощная философия. Многое туда удалось “вписать”: теория отражения и деятельностный подход могут служить хорошими примерами. Во-вторых, существовали свободно мыслящие люди, которые в сложных условиях идеологического (и не только!) давления пытались выражать свои идеи, виртуозно используя в качестве “прикрытия” цитаты... К счастью, у марксизма, как известно, были “источники”, поэтому под марксизмом иногда обнаруживалось нечто иное... В советской психологии успешно “работали” схемы И. Канта и Г.В.Ф. Гегеля, Б. Спинозы и... Впрочем, это отдельная тема.

Нам кажется, Выготский был прав, утверждая первоочередность методологических вопросов. Действительно, “возможность психологии как науки есть методологическая проблема прежде всего” (Выготский, 1982, с. 417) и “...психология не двинется дальше, пока не создаст методологии, что первым шагом вперед будет методология, это несомненно” (Выготский, 1982, с. 423). Ситуация в психологической науке в очередной раз “воспроизводится”: спустя много лет и философия, и практика вновь настоятельно требуют от психологии в первую очередь разработки ее методологии...

В семидесятые годы в книге “Деятельность. Сознание. Личность” (1975) А.Н. Леонтьев писал о кризисе мировой психологической науки: “Вот уже почти столетие, как мировая психология развивается в условиях кризиса ее методологии. Расколовшись в свое время на гуманитарную и естественнонаучную, описательную и объяснительную, система психологических знаний дает все новые и новые трещины, в которых кажется исчезающим сам предмет психологии” (Леонтьев, 1975, с.3). Понятно, что речь идет о мировой психологии – отечественная имеет свою судьбу: “По совершенно другому пути шло развитие советской психологической науки. Методологическому плюрализму советские психологи противопоставили единую марксистско-ленинскую методологию, позволяющую проникнуть в действительную природу психики, сознания человека” (Леонтьев, 1975, с.4). Как писал А.Н. Леонтьев, “мы все понимали, что марксистская психология – это не отдельное направление, не школа, а новый исторический этап, олицетворяющий собой начало подлинно научной, последовательно материалистической психологии. Мы понимали и другое, а именно, что в современном мире психология выполняет идеологическую функцию, служит классовым интересам и что с этим невозможно не считаться” (Леонтьев, 1975, с.5). Прошло десять лет, началась “перестройка”, ситуация стала стремительно меняться. В первое время казалось, что только падут “оковы тяжкие” и все нормализуется. Если в начале “перестройки” основные причины кризиса психологи видели в идеологических деформациях, которым подвергалась наука, в “застойных” явлениях в обществе в целом и в управлении наукой, в частности, то сейчас большинство авторов склонны связывать кризис с неудачами естественнонаучного подхода, доминировавшего в отечественной психологической науке.

В.Н. Дружинин еще в 1989 году отмечал, что “отечественная психология оказалась в ряду наук, наиболее отставших от мирового уровня и требований практики” (Дружинин, 1989, с. 3). “Особенность нынешнего состояния психологической науки обусловлена следующими важными обстоятельствами:

– Пренебрежение человеком, характерное для периода бюрократического извращения социализма, привело к пренебрежительному отношению к наукам, исследующим проблемы человека, и в первую очередь психологии. Психология влачила существование на “голодном пайке”.

– Бюрократическая система управления наукой зачислила психологию в разряд общественных наук, которые в наибольшей степени поразил догматизм и застой; велось систематическое истребление творческой мысли (общественные науки отчасти превратились в служанку идеологии, обосновывающей благотворность бюрократического извращения социализма для общества). Но психология – экспериментальная наука, и это ее отличие от большинства общественных наук породило отношение к ней как к “золушке”, которую нельзя допускать ко двору” (Дружинин, 1989, с. 3-4).

Еще одно обстоятельство отставания психологии, по мнению этого автора, – “психологическая неграмотность общества” (Дружинин, 1989, с. 4).

Проходит немного времени и акценты существенно меняются. Приведем выдержки из выступлений участников “круглого стола” “Психология и новые идеалы научности”.

А.П. Огурцов: “Во-первых, мне кажется явным кризис или неблагополучие советской психологии. Это выражается в том, что отсутствуют широкие теории в рамках психологии. Кроме того, отсутствуют научные школы в психологии, подобные тем, которые существовали в 30-е годы. Может быть, это объясняется тем, что психология вступила в период “нормальной науки”, если употребить термин Т. Куна.

Но, увы, нет теоретической парадигмы в психологии. Во-вторых, в психологии уже давно существует естественнонаучная парадигма. Складывается или нет в психологии альтернативная естественнонаучной гуманитарная парадигма? В социологии существует явное противоборство двух методологических ориентаций – естественнонаучной и гуманитарной. Гуманитарная парадигма связана прежде всего с методами понимания, с интерпретацией смысла человеческих действий и т.п. “(Психология…, 1993, с. 3-4).

В.П. Зинченко: “Сегодня ситуация в нашей отечественной психологии нуждается в более сильных определениях, чем кризис. Дело в том, что в советский период она развивалась не по нормальной логике кризисов, а по безумной логике катастроф, происходивших с наукой не реже, чем раз в 10-15 лет. И сейчас на состоянии психологии сказывается их суммарное действие” (Психология…, 1993, с. 4).

В.М. Розин: “Кризис психологии, идущий перманентно (еще в 20-х годах Л.С. Выготский писал о кризисе в психологии, о том же в 70-х говорил А.Н. Леонтьев), сегодня может быть уверенно квалифицирован как кризис построения психологии по образцу (или идеалу) естественной науки.” (Психология…, 1993, с. 12).

Итак, кризисная ситуация налицо. Подчеркну, что наличествующий кризис носит преимущественно методологический характер. Действительно отечественная психологическая наука переживает сейчас трудный этап, связанный с радикальным пересмотром методологических посылок. Нельзя не согласиться с мнением О.К. Тихомирова, отмечающего, что “методологический плюрализм не должен рассматриваться как негативное явление” (Тихомиров, 1992), в то же время методологический плюрализм не должен переходить в методологическую растерянность, в действия по принципу “все наоборот”. А.В. Брушлинский характеризует такие действия следующим образом: “то, что раньше отвергалось, теперь лишь поэтому превозносится, а то, что считалось хорошим, ныне просто отбрасывается с порога” (Брушлинский, 1994, с. 14-15).

Важно отметить, что кризис, по-видимому, интернационален. Поль Фресс, президент ХХI Международного конгресса, в 1976 году открыл заседание знаменательной фразой: “Психология находится в состоянии кризиса!” (International…, 1978, p.49). Просто в России он переживается острее в силу целого ряда обстоятельств.

Есть основания считать, что кризис, первые симптомы которого можно увидеть в работах Ф. Брентано, существует уже в течение века. Преодолен он не был, признаки, названные еще Н.Н. Ланге, по прежнему налицо. Существуют некоторые флуктуации, связанные с тем, что появляются надежды на единство, которые в очередной раз не оправдываются, что ведет к обострению кризиса. Рассмотрим в качестве примера Международные психологические конгрессы. XVIII Международный психологический конгресс в Москве в 1966 году. По свидетельству Л. Гараи и М. Кечке, XVIII Международный явился триумфом естественнонаучного подхода: “Можно с уверенностью утверждать, что большинство участников Международного конгресса по психологии уехало из Москвы в настроении подлинной эйфории, вызванной уверенностью в том, что психология на правильном пути, которым раньше стали двигаться физика, химия, биология и другие естественные науки, от которых психология отличалась (если отличалась вообще) только большей степенью сложности объекта своего исследования. Эту же эйфорию выразили заключительные слова Прибрама: “Это был поистине исторический конгресс. Я уверен, что будущие поколения, обращаясь к этому событию, будут отдавать себе отчет в том, что здесь в Москве мы были свидетелями того, что психология оформилась как целиком экспериментальная наука” (Гараи, Кечке, 1997, с.87). Здесь важно обратить внимание на такой факт: торжество естественнонаучного подхода связывалось с тем, что в очередной раз создалась иллюзия – чисто “социальные” феномены поддаются “естественным” методам. Л. Гараи и М. Кечке в статье с символическим названием “Еще один кризис в психологии!” вспоминают, с каким восторгом встретили участники московского конгресса доклад Х. Дельгадо, где описывалось изменение “социального” поведения обезьян под влиянием стимуляции мозга с помощью вживленных электродов. То есть в очередной раз показалось, что сбудется мечта Энгельса (“Мы сведем когда – нибудь...”). “Поскольку изменение поведения меняет статус в группе, социальная структура этой последней может целиком оказаться в зависимости от такой технической манипуляции. Более чем вероятно, что вся аудитория согласилась с выводом этого доклада о возможности изменения таким способом социального порядка целых сообществ и необязательно только у животных” (Гараи, Кечке, 1997, с.87).

“На этом фоне было настоящим сюрпризом, что десять лет спустя другой международный конгресс, 21-й в Париже, был открыт Полем Фрессом президентским обращением, первой фразой которого было: “Психология находится в состоянии кризиса!” Президент утверждал: “Кризис глубок, ибо это кризис теории. Мы ступили на путь научной революции в поисках новой парадигмы в смысле, который Кун дал этому слову”. Фресс утверждал, что поиск новой парадигмы идет в направлении, где поведение будет не больше, чем сырой материал исследования, реальным объектом исследования которого станет человек. А ведь сомнения в том, является ли позитивистский метод естественных наук подходящим для всестороннего изучения человека, не новы. Известны соображения, которые побудили Дильтея противопоставить гуманитарную (geisteswissenschaftliche) психологию естественнонаучной (naturwissenschaftliche). Ключевым является, например, соображение, которое Дильтей сформулировал следующим образом: “Первое решающее условие для того, чтобы гуманитарная наука была возможной, заключается в том, что и я сам являюсь историческим существом, что тот, кто исследует историю, идентичен тому, кто ее творит” (Гараи, Кечке, 1997, с.87).

Итак, XXI Международный конгресс устами П. Фресса констатировал наличие кризиса, причем глубокого. Но очень характерно, что уже на следующем – XXII Международном конгрессе тот же Поль Фресс утверждал, что кризис в значительной степени преодолен. Анализируя продолжающееся со времен В. Вундта разделение психологии на естественнонаучноориентированную и культурноориентированную, французский ученый выдвигает оптимистический тезис: “Но мне кажется, что мы преодолели двусмысленность в вопросе единства психологии и цельности человека, сковывавшую психологию в первые десятилетия ее существования” (Фресс, 1981, с. 51). Он поясняет, почему является сторонником “единства психологии”: “потому что ее объект – человек обладает своей спецификой, и нельзя игнорировать того, что малейшее из наших действий зависит от нашей природы и культуры. Но это не должно быть причиной разделения психологов на тех, кто изучает только мозг, и тех, кто занимается поведением” (Фресс, 1981, с. 53). “Человек ли, как Фресс того требовал, является объектом психологии или поведение, как по сей день считают многие из цеха психологов-исследователей, но пока психологическое исследование будет претендовать на роль естественнонаучного, оно то и дело будет натыкаться на несуразности. Однако из этого не следует, что психологию невозможно построить как научную. Возможно, она научна, но по нормам других, нежели естественных, наук. Вот почему нужно рассматривать как несчастье для этой науки, что ее служители получают свои дипломы (по крайней мере в венгерских университетах, но думается нам, что не только) без малейшего представления о той, отличной от естественнонаучной, логике, которой пользуются науки исторические, лингвистические, литературные, юридические, моральные и которая так же многообещающим образом может быть применена к решению определенных проблем психологии, как и логика естественных наук. Мы считаем этот пробел несчастьем для психологии потому, что с ним связан ее распад на две полунауки и затяжные попытки воссоздать единство способом навязывания естественнонаучной логики рассуждениям в области другой полупсихологии (Гараи, Кечке, 1997, с. 90-91). “Не подает больше надежды также и обратный прием, когда общим знаменателем двух полупсихологий объявляется не позитивистская логика естественных наук, а, согласно новой моде, герменевтическая логика исторических наук. На язык этой последней ничего невозможно перевести из всего богатства открытий, сделанных за долгую историю естественнонаучной психологии, особенно касающихся связи психологических феноменов, с одной стороны, и стратегии живого организма, направленной на его выживание, с другой” (Гараи, Кечке, 1997, с.90-91).

Как ни удивительно, до сих пор многие исследователи выражают надежду, что проблема разрешится просто: где-то будет найден ответ, причем в готовом виде. Венгерские психологи Л. Гараи и М. Кечке, яркая статья которых уже неоднократно цитировалась, связывают надежды с творческим наследием Л.С. Выготского: “В последнее время возникли некоторые признаки того, что психология найдет излечение от своей шизофрении не ценой логического империализма той или другой из двух полунаук. Самым ярким из этих признаков является то особое внимание, с которым за десять последних лет западная научная общественность обращается к теории Выготского” (Гараи, Кечке, 1997, с. 91). Крупный американский исследователь М. Коул усматривает возможное разрешение кризиса в психологии в развитии идей, содержащихся в работах А.Р. Лурии (Cole, 1997). Такого рода экспектации воспринимаются с известным пессимизмом. Условия для преодоления раскола в психологии должны быть не внешними, а должны быть заложены в фундамент психологии. Должна быть выполнена содержательная методологическая работа.

Итак, в психологии по-прежнему раскол. О той же болезни говорит и Ф.Е. Василюк (Василюк, 1996). В своей статье он говорит о симптомах “схизиса” – расщепления психологии на научную и практическую. Схизис, расщепление психологии трактуется Ф.Е. Василюком как характеристика современного ее состояния в нашей стране (подробнее об этом см. в главе 6 настоящей книги). В качестве выхода из кризиса (преодоления схизиса) предлагается реализация психотехнического подхода как средства выработки общепсихологической методологии. При всей заманчивости психотехнического подхода (во избежание недоразумений еще раз повторим: мы не против подхода, но против абсолютизации его методологического значения для общей психологии), видимо, не следует надеяться, что он явится панацеей.

Все-таки трудно не обратить внимания на удивительное сходство между кризисом в психологии, разыгравшимся в первой трети нашего века, с кризисом нынешним. Возникает впечатление, что кризис начавшийся, по уверению Н.Н. Ланге, в семидесятые годы прошлого столетия, остался непреодоленным. Прав был и А.Н. Леонтьев, утверждавший, что мировая психология в течение столетия развивается в условиях кризиса. Российская психология “вернулась” в мировую психологию, кризисные явления, как и следовало ожидать, не исчезли. Вместе с тем трудно оспорить наблюдение, согласно которому периодически происходят “обострения” этого кризиса. И с таким очередным обострением мы имеем дело сейчас. По-видимому, существует общий глобальный кризис научной психологии, начавшийся в семидесятые годы прошлого столетия. Он не преодолен, с ним психология вступает в третье тысячелетие. Кроме этого общего существуют более локальные кризисы развития, являющиеся естественной фазой нормального процесса развития. Их “наложение” воспринимается как “обострение” или как возникновение “нового” кризиса (это зависит от установки воспринимающего).

Но если глобальный кризис один и тот же, в чем он состоит? Уже приводилось достаточное количество мнений на этот счет. Причем их число легко умножить. К примеру, К. Левин полагал, что трудности, которые испытывает психология, в том, что она еще не освободилась от аристотелевского типа мышления и лишь переходит к галилеевскому (Lewin, 1931). П.Я. Гальперин, известный советский психолог, видел истоки кризиса в том, что психология не смогла преодолеть дуализм: “Подлинным источником “открытого кризиса психологии” был и остается онтологический дуализм – признание материи и психики двумя мирами, абсолютно отличными друг от от друга. Характерно, что ни одно из воинствующих направлений периода кризиса не подвергало сомнению этот дуализм. Для этих направлений материальный процесс и ощущение, материальное тело и субъект оставались абсолютно – toto genere – разными, несовместимыми, и никакая эволюция не может объяснить переход от одного к другому, хотя и демонстрирует его как факт. И в самом деле, если мыслить их как абсолютно противоположные виды бытия, то этот переход действительно понять нельзя” (История…, 1992, с.3).

П.Я. Гальперин полагал, что “с точки зрения диалектического материализма все обстоит иначе” (История…, 1992, с.3). К сожалению, диалектическому материализму тоже не удалось решить главные методологические вопросы психологии. Надежда оказалась иллюзорной.

Современные американские авторы вполне обоснованно утверждают, что «сегодня психология еще более неоднородна, чем сто лет назад, и кажется, мы как никогда далеки от того, что хоть как-нибудь напоминало бы согласие относительно характера психологии» (Шульц, Шульц, 1998, с. 33). «В конце [XX] столетия нет никакой единой системы, никаких единых принципов для определения психологической дисциплины и ведения исследований» (Шульц, Шульц, 1998, с. 33). «Психология… представляет собой не единую дисциплину, но собрание нескольких различных ветвей» (Шульц, Шульц, 1998, с. 33). «Американская психология разделена на враждующие фракции» (Шульц, Шульц, 1998, с. 33) .

Таким образом, нынешний кризис в психологии это кризис мировой психологической науки. В России он переживается острее в силу особенностей нашей социокультурной ситуации. Кризис психологии в конце второго тысячелетия глобален, объемен, интернационален и многопланов. Его проявления можно усмотреть в самых разных плоскостях. Каковы же основные, наиболее существенные проявления кризиса на пороге XXI века? В чем его причины на современном этапе развития психологии?

Глубокий и интересный анализ кризисного состояния психологии предпринял А.В.Юревич, статья которого называется «Системный кризис психологии» (Юревич, 1999) и посвящена обоснованию положения о том, что кризис в современной психологии носит системный характер и определяется несколькими ключевыми факторами. Остановимся на этой работе более подробно, т.к. это одно из немногих специальных исследований по данной проблеме в современной науке.

А.В.Юревич четко определяет симптомы кризиса: 1) отсутствие единой науки, дефицит устойчивого знания, обилие альтернативных моделей понимания и изучения психического; 2) углубляющийся раскол между исследовательской и практической психологией; 3) конкуренция со стороны паранауки, возникновение пограничных между наукой и не-наукой систем знания. Анализируя современное состояние психологической науки, А.В.Юревич отмечает, что «в этой дисциплине отсутствуют общие правила построения и верификации знания; различные психологические школы или, как их называл А.Маслоу, «силы» представляют собой «государства в государстве», которые не имеют ничего общего, кроме границ; психологические теории даже не конфликтуют, а, как и парадигмы Т.Куна, несоизмеримы друг с другом; то, что считается фактами в рамках одних концепций, не признается другими; отсутствует сколь либо осязаемый прогресс в развитии психологической науки, ибо обрастание психологических категорий взаимно противоречивыми представлениями трудно считать прогрессом, и т.д.» (Юревич, 1999, с.4).

А.В.Юревич справедливо указывает, что в 70-е годы XX века возлагались большие надежды на появление единой и универсальной психологической теории, которая будет принята всеми психологами и объединит психологическую науку, но им не суждено было оправдаться: психология сегодня еще более мозаична и непохожа на естественные науки, чем раньше.

Автор цитируемой работы несомненно прав, когда утверждает, что неудачные попытки походить на естественные науки вызвали стремление обосновать исключительное положение психологии. Самоопределение психологии чаще всего осуществляется при помощи куновского понятия «парадигма». А.В.Юревич анализирует различные позиции относительно методологического статуса психологии и приходит к выводу о том, что их можно представить следующим образом: 1) психология представляет собой допарадигмальную область знания; 2) психология является мультипарадигмальной наукой; 3) психология – внепарадигмальная область знания.

А.В.Юревич справедливо указывает, что преобладающее сейчас определение методологического статуса психологии на основе третьей позиции позволяет психологии преодолеть комплекс непохожести на на точные науки.

Главную причину кризиса психологии автор видит в общем кризисе рационализма, охватившем всю западную цивилизацию. «В условиях общего кризиса рационализма границы между научной психологией и системами знания (или заблуждений), которые еще недавно считались несовместимыми с наукой, уже не являются непроницаемыми» (Юревич, 1999, с.9).

Автор использует важные понятия «социодигмы» и «метадигмы» (см. Таблицу 1 «Общие типы когнитивных систем»). «Исследовательская же и практическая психология, обладая всеми различиями, характерными для разных парадигм, развиваются к тому же различными сообществами, и поэтому их следовало бы обозначить не как конкурирующие парадигмы, а как различные социодигмы» (Юревич, 1999, с.7). Метадигмы связаны с выделением таких систем отношения к миру как западная наука, традиционная восточная наука, религия и т.д. «Эти системы носят более общий характер, чем парадигмы и даже социодигмы, и, развивая данную терминологию, их можно назвать метадигмами, отведя им соответствующее место в иерархии когнитивных систем» (Юревич, 1999, с.9). Водораздел между различными метадигмами состоит в том, что они опираются на различные типы рациональности

Таблица 1. Общие типы когнитивных систем (А.В.Юревич, 1999)

Наука, согласно А.В.Юревичу, зависима от общества не только социально, но и когнитивно, впитывая и включая в состав научного знания порожденные другими метадигмами и распространенные в обществе представления.

«Психология, таким образом, оказавшись в наиболее «горячей точке» взаимодействия различных метадигм, испытывает на себе их противоречивое влияние, которое отображается в ее внутренних противоречиях, воспринимаемых как кризис психологического знания и традиционных способов его получения. Ее кризис носит системный характер, имея в своей основе три ключевых фактора: 1) общий кризис рационализма, 2) функциональный кризис науки, 3) кризис естественнонаучности и традиционной – позитивистской – модели получения знания. Все три составляющие этого кризиса имеют социальные корни, и поэтому кризис психологии, проявляющийся в основном в когнитивной плоскости – как кризис психологического знания и способов его получения, обусловлен преимущественно социальными причинами, являясь кризисом не столько самой психологической науки, сколько системы ее взаимоотношений с обществом, и поэтому может разрешиться только социальным путем. Наивно полагать, что изобретение новых систем психологического знания, развитие уже существующих или отработка новых способов аргументации помогут рационалистической метадигме одолеть ее конкурентов» (Юревич, 1999, с.10).

Не вдаваясь в обсуждение этой оригинальной работы, отметим только, что не со всеми положениями, высказанными автором, можно согласиться.

Несомненно, что кризис может быть разрешен только социальным путем. Кризис психологии может быть преодолен только целенаправленной совместной работой психологического сообщества, т.е. социальным путем. Но первопричина кризиса лежит, по нашему мнению, именно в когнитивной плоскости и заключается в неадекватном понимании психологической наукой своего предмета.

Положение психологии на пороге третьего тысячелетия, как мы видели, никак нельзя признать благополучным. Ее современное состояние можно определить как глубокую диссоциацию (букв.: «разъединение», «разделение»). Этот термин (широко использующийся ныне в разных школах психиатрии и психотерапии) точнее всего, как представляется, описывает происходящее в этой области человеческого знания. В чем проявляется эта диссоциация в современной психологии (и в мировой, и в российской)?

Во-первых, в традиционной для психологии кризисной симптоматике, когда отсутствует единый подход: нет основы, объединяющего начала. «Психологий много, нет психологии». Впервые о кризисе начали говорить в семидесятые годы XIX столетия. В первой трети XX века кризис вступил в открытую фазу, выдающиеся психологи посвятили его анализу свои труды (Л.С. Выготский, К. Бюлер, С.Л. Рубинштейн, К. Левин и др.). Кризис в истории психологии имел много «ликов»: борьба между объективной и субъективной психологией, между объяснительной и понимающей, между психологией материалистической и спиритуалистической, между поведенческой и психологией сознания и т.д. В настоящий момент кризис выражается наиболее ярко в противостоянии естественнонаучного и герменевтического (гуманистического) подходов (см. подробнее Гараи, Кечке, 1997).

Во-вторых, в противопоставлении научной (академической) психологии и психотехник (практической психологии) (см. подробнее Василюк, 1996). Психологическая практика, как это ни печально, чаще всего исходит из каких угодно теорий, но только не из концепций научной психологии. Разрыв между теорией и практикой в психологии, существовавший в двадцатые годы (о нем писал Л.С. Выготский в 1927 году), ныне углубился, превратился в глубокую пропасть — в первую очередь, по причине многократного увеличения масштабов психологической практики.

В-третьих, в разрыве между научной психологией и концепциями и техниками, ориентированными на углубленное самопознание (от мистики и эзотерических учений до современной трансперсональной психологии и т.п.). Действительно, человеку, интересующемуся познанием «Я», ищущему свой духовный путь лучше обращаться не к научной психологической литературе. Эта «ниша» прочно оккупирована специалистами, далекими от научной психологии. В крайнем случае, литература, поэзия и философия дадут в этом отношении существенно больше, чем научные психологические труды. Критика В. Дильтеем (1894) научной психологии («в Лире, Гамлете и Макбете скрыто больше психологии, чем во всех учебниках психологии, вместе взятых»), увы, по-прежнему актуальна.

В-четвертых, в разрыве между психологией западной и восточной. Верно, что восточные учения в ХХ столетии стали постоянной составляющей интеллектуальной жизни цивилизации. Но на научную, академическую психологию они, практически, влияния не оказали. В значительной степени ассимилировавшая опыт восточной психологической мысли трансперсональная психология сама до сих пор остается фактически непризнанной официальной наукой.

В результате этих диссоциаций (перечень можно продолжить, существуют и другие диссоциации) «пострадавшей» стороной оказывается именно научная психология, т.к. происходит постепенное сужение пространства науки: проблемные поля «уступаются» разного рода «практическим психологам», среди которых немало откровенных шарлатанов. Таким образом, научная психология идет по пути обратному, указанному некогда создателем гуманистической психологии А. Маслоу, который предлагал психологической науке осваивать предметные области, традиционно относящиеся к сфере искусства и религии. Не вызывает энтузиазма предложение превратить психологию в психотехнику, перейти от «исследования психики» к «работе с психикой»: это превращение просто лишит психологию возможности стать в будущем фундаментальной наукой, основой наук о человеческой психике. Если воспользоваться терминологией К.Д. Ушинского, то в этом случае психология вообще перестанет быть наукой и превратится в искусство. Все же психология, каково бы ни было ее настоящее, вне сомнения, является наукой.

В конце XX столетия стало совершенно ясно, что ни одна из диссоциаций не может быть разрешена «силовым» путем, посредством «логического империализма» одной из «полупсихологий», представляющих «полюса» в той или иной диссоциации. Как отмечают Л. Гараи и М. Кечке, экспансия естественнонаучной логики приводит к тому, что исследование все чаще «будет натыкаться на несуразности» (Гараи, Кечке, 1997, с. 90). «Не подает больше надежды также и обратный прием, когда общим знаменателем двух полупсихологий объявляется не позитивистская логика естественных наук, а, согласно новой моде, герменевтическая логика исторических наук. На язык этой последней ничего невозможно перевести из всего богатства открытий, сделанных за долгую историю естественнонаучной психологии, особенно касающихся связи психологических феноменов, с одной стороны, и стратегии живого организма, направленной на его выживание, с другой» (Гараи, Кечке, 1997, с. 91).

Другой возможный ход, который представляется естественным в сложившейся ситуации, также не внушает оптимизма: если существуют диссоциации, должен быть «запущен» механизм интеграции. Но, как это убедительно показали еще Л.С. Выготский и С.Л. Рубинштейн, «синтез» разнородного путем механического «сложения» обычно не осуществляется: для этого необходимы особые условия. К таким условиям, на наш взгляд, в первую очередь необходимо отнести пересмотр понимания предмета психологической науки. Все отмеченные выше диссоциации имеют одну причину — слишком узкое, ограниченное понимание предмета психологии.

По нашему мнению, глубинный кризис научной психологии существует с момента ее возникновения, он не преодолен до сих пор, хотя может проявляться на разных уровнях. По меньшей мере, их три.

Первый - относительно неглубокий. Этот уровень отражает закономерности любого развития, включающего в себя, как хорошо известно, и литические и критические этапы. Кризис на этом уровне - нормальный, естественный этап в развитии любого подхода, нап­равления, «локальный» кризис, который и возникает, и преодоле­вается относительно легко.

Второй уровень - уровень «основных парадигм». Еще Вундт - создатель научной психологии - заметил в «Основах физиологической психологии», что психология «занимает среднее место между естественными и гуманитарными науками». Ис­тория психологии в XX столетии может быть уподоблена движению «маятника»: периодические обострения кризиса - не что иное, как разочарование в возможностях свести всю психологию к ее «половине» (естественнонаучной или герменевтической). Иными словами, когда части на­учного сообщества становится очевидной несостоятельность оче­редной попытки решить вопрос о целостности психологии ценой «логического империализма» той или другой из двух полунаук (по изящному выражению Л.Гараи и М.Кечке), возникает впечатление, что психология вновь в кризисе.

И, наконец, третий, самый глубокий уровень, связан с ограниченным пониманием самого предмета психологии. На этом уровне к