ВОПРОС О СУДЬБЕ И ЛИЧНОСТИ У ЭСХИЛА. ТРАГИЧЕСКАЯ ИРОНИЯ

С вопросами религии и нравственности тесным образом соприкасаются взгляды на судьбу и назначение человека. Выше (гл. VIII) мы уже говорили, какое значение имел этот вопрос в греческой трагедии. Теперь рассмотрим, как относился к нему Эсхил. Ему, конечно, приходилось считаться с распространенным мнением и пользоваться мифологическими сюжетами традиционного содержания, но замечательно то, что он, изображая титанические личности, сосредоточивает внимание на их самостоятельных решениях, и, таким образом, подчеркивает значение их свободной воли. Яснее всего это показано в образах Этеокла, Клитемнестры, а также Ксеркса.

Независимо от рока, тяготеющего над всем родом Лаия, и даже независимо от отцовского проклятия, Этеокл избирает то решение, которое ему кажется наиболее подходящим: хор указывает, что нашлись бы и другие люди, которых можно было бы послать против Полиника («Семеро против Фив», 679). Но Этеокл отклоняет эту мысль и, твердый в своей решимости, идет на смерть. Смерть, говорит он, не позорна (683 — 685). Всю ответственность он берет на себя (5 — 9); он знает свою судьбу (653 — 655; 709 — 711) и действует вполне сознательно. Таким образом, рок и свободная воля действуют одновременно, но независимо друг от друга. Точно так же и Ксеркс как будто введен в заблуждение высшей силой; но поэт показывает, что не злой демон и не зависть богов приводят Ксеркса к катастрофе, а его собственные качества — неразумие и надменность: «молод и мыслит по-молодому» («Персы», 782, ср. 744). Но еще хуже кощунственное поведение его войска. Тень Дария так говорит об этом (809 — 814):

Бесстыдно грабили богов кумиры

И предавали храмы их огню;

Разбиты алтари, и в беспорядке

Низвергнуты кумиры с оснований.

Зло совершив, и терпят зло они,

И потерпеть еще им суждено.

(Перевод В. Г. Аппельрота)

В этом же оказываются повинными и греки при взятии Трои, за это терпит наказание Агамемнон (см. ниже):

В уста Клитемнестры Эсхил вложил рассуждение о том, что, убивая мужа, она действовала как орудие демона, который направлял все дела в доме Агамемнона («Агамемнон», 1500—1504). Такое воззрение, как видно, было распространенным в некоторых кругах греческого общества. Однако хор решительно разоблачает ее объяснение: «Кто же возьмет на себя свидетельство, что твоей вины нет в этом убийстве?» (1505). Эсхил, таким образом, освободился от убеждения в связанности воли человека.

В арсенале поэтических средств, которыми пользуется Эсхил, такая точка зрения поэта играет любопытную роль. На ней строится так называемая «трагическая ирония»: действующее лицо, стремясь к своей цели, на самом деле приходит как раз к обратному, так как скрытая сила ведет его к гибели.

Особенно много таких черт в «Агамемноне». Агамемнон знает, что, если он ступит на пурпуровый ковер, то возбудит этим зависть богов; но, по настоянию Клитемнестры, все-таки идет по нему и только думает оградить себя тем, что снимает с ног сандалии (916 — 949). Глашатай, прибыв ко дворцу с радостной вестью о взятии Трои, не хочет омрачать радость рассказом о перенесенных бедствиях, так как этим, как ему кажется, можно накликать несчастье, и все-таки не удерживается — рассказывает, и этим как будто приближает роковую развязку (636 — 680).

Такая противоречивость положения действующих лиц приводит к двойственной точке зрения: действующее лицо имеет в виду одно, а зритель понимает это по-другому. Клитемнестра обращается к Зевсу с мольбой об исполнении ее желания (973 сл.). Присутствующие видят в этом заботу о благополучии Агамемнона, но она имеет в виду удачное совершение убийства. Такое же значение имеют видения и предвещания Кассандры. Обращаясь к статуе Аполлона, она спрашивает: «Куда ты привел меня?». Хор отвечает: «К дворцу Атридов» (1085 — 1089). Она же хочет сказать, что приведена к дому Аида, т. е. к смерти. Она чувствует от дворца запах могилы, а хор наивно объясняет, что это запах от закланного жертвенного животного (1307—1312) и т. д. Клитемнестра, стараясь нарисовать картину взятия Трои, высказывает опасение, как бы победители в своем торжестве не допустили крайности, которые могут пагубно отразиться на их судьбе во время предстоящего им обратного пути (341 — 347). И это действительно так и случилось, как потом выясняется из слов Глашатая (525 — 528 ср. 620. и 636 — 680). Но вместе с тем взгляд, высказываемый здесь, является осуждением последующих действий Клитемнестры и оправданием того наказания, которое ее постигнет за ее преступление. И далее в «Хоэфорах», слыша сообщение о мнимой смерти Ореста, Клитемнестра высказывает притворное сожаление, говоря что теряет в нем друга (695 сл.). А для зрителя это звучит как горькая ирония.

Такие сочетания создают в трагедиях особое настроение, которое подготовляет зрителя к страшной развязке всего действия. Это создает и тот пафос трагедии, в которой Эсхил показал себя замечательным мастером.