Что такое любительская лингвистика

Владимир Шмелев: Нашей сегодняшней встречей с таким выдающимся учёным, как Андрей Анатольевич, мы развиваем более чем вековые традиции встреч в стенах большой аудитории Политехнического музея, где за прошедший век перебывала, наверное, наиболее яркая часть всей русской культуры и науки. Причём, если про культуру знают больше, про турниры поэтов, которые проходили в этих стенах, про Маяковского, Северянина, Андрея Белого, про поэтов-шестидесятников, то не все знают про те лекции, которые проходили в этих стенах – про Тимирязева, Жуковского, Столетова, Колмогорова и так далее. И сейчас мы развиваем эти традиции, и с февраля этого года в стенах большой аудитории прошло уже несколько встреч с совершенно замечательными российскими учёными – как физики Валерий Рубаков, Игорь Ткачёв, Алексей Хохлов, Константин Анохин и так далее. И также с января 2010 года в малой аудитории каждый четверг в 19:00 проходят лекции наших друзей и партнёров – «Публичные лекции «Полит.ру»» в Политехническом музее.

Я хочу сказать ещё об одной вещи, которая, мне кажется, важна не только для музея, но имеет прямое отношение к той теме сегодняшней лекции Андрея Анатольевича Зализняка. К сожалению, и в эти стены проникает, просачивается и то, что называется "любительской наукой", или "лженаукой", может быть, это было бы точнее. К сожалению, мы столкнулись с тем, что некоторые лекции, которые проходили в Политехническом музее, по всем оценкам учёных, экспертов, людей, которым можно доверять, носят откровенно антинаучный характер. Я хочу сказать, что, конечно, эти лекции не будут проводиться больше в Политехническом музее, и с осени мы планируем ревизию всей лекционной программы Политехнического музея в новом сезоне, так чтобы действительно соответствовать той планке, которую в этих стенах задали наши предшественники. И я очень рассчитываю в этом плане на поддержку каждого из здесь присутствующих, потому что часто аргумент организаторов подобных псевдонаучных мероприятий это то, что на них приходит публика. Когда недавно мы обсуждали с партнёрами проведение одного научно-популярного фестиваля, то речь шла о том, что на лекцию, которую они планировали провести, но мы её проводить не захотели, по парапсихологии, записалось 600 человек, а на вашу лекцию по нанотехнологиям – всего лишь 200. Мне кажется, что мы с вами, наряду с тем, что сами, посещая такие просветительские мероприятия, участвуя в них, получаем представление о тенденциях в современной науке, мы также могли бы нести дальше это просвещение в массы, так чтобы на лекции по нанотехнологиям приходило людей всё-таки больше, чем на лекции по парапсихологии.

Поэтому ещё раз спасибо всем за активное участие, которое, думаю, будет в сегодняшней лекции, с удовольствием передаю слово Андрею Анатольевичу и представляю ведущего нашей сегодняшней лекции. А сегодняшнюю лекцию Политехнический музей проводит совместно с нашими партнёрам из «Полит.ру», и ведущим будет научный редактор «Полит.ру» Борис Долгин. Спасибо.

Борис Долгин. Добрый вечер, коллеги. Регламент будет таков: сначала, собственно, выступление Андрея Анатольевича, после которого можно будет задать вопросы. Будут ходить в проходах наши коллеги с микрофонами, просьба будет их отлавливать, к ним подходить, но подчиняться некоторой разумной дисциплине, не захватывать микрофон надолго.

Разграничение научного и вненаучного достаточно принципиально. Особенно сейчас, когда система просвещения несколько мерцает. Мы очень надеемся, что лекция поможет разобраться с этим и в части лингвистики, и в части других дисциплин, в которые пытаются влезть с помощью спекуляций на как-бы-лингвистике. Пожалуйста, Андрей Анатольевич.

Текст лекции

Спасибо. Мне предстоит рассказать о ныне широко распространившихся любительских измышлениях на тему об истории слов и истории целых языков. Тут сразу возникает возможное возражение: а стоит ли такие измышления критиковать? Разве это имеет какое-нибудь значение для нашей реальной практической жизни. Вот катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС или взрывы на шахтах или выход из строя только что построенного великого волгоградского моста – это настоящие, действительные трагедии. А если кому-то нравится пофантазировать на тему о происхождении слов, пусть даже он при этом выдумывает разного рода небылицы, какой от этих пустяков может быть вред?

Отвечу так. Сейчас в нашей стране люди, которые способны думать не только о текущем моменте, но и о будущем, бьют тревогу по поводу угрозы наступления нового средневековья. Авторитет науки, прежде необычайно высокий, в широких массах неуклонно снижается. Его место захватывают различные формы иррационального: гадание, магия, сглазы, привороты, предсказание судьбы по имени или фамилии человека и вера в разного рода паранормальное и паранаучное. Вот то, что мы только что слышали, – о том, сколько людей записывается на парапсихологию в сравнении с собственно научной лекцией, – увы, чрезвычайно ясно демонстрирует, что это именно так. И одновременно неумолимо снижается уровень школьного образования. Приведу слова Владимира Игоревича Арнольда, сказанные им на рубеже тысячелетий, тем не менее, достаточно недавно: "Учитывая, взрывной характер всевозможных псевдонаук вроде астрологии во многих странах, в грядущем столетии (то есть теперь уже в нынешнем) вполне вероятно наступление новой эры обскурантизма, подобной средневековой. Нынешний расцвет науки может смениться необратимым спадом". Это одна из многих цитат, которые можно привести на эту тему из высказываний деятелей науки и культуры. Наступление на науку, к большому сожалению, по сути дела, поддерживается правящей элитой. Недавний скандал, разразившийся в Российской Академии наук в связи с нападками на комиссию Академии наук по борьбе со лженаукой, исходящими от высоких представителей власти, показывает ярче, чем что бы то ни было, что это именно так. И в средствах массовой информации сплошь и рядом мы видим заявления типа того, что учёные – это, вообще говоря, дармоеды, проедатели народных денег. Телевидение, которое могло бы помогать при своем огромном влиянии на умы и души, в действительности играет очень дурную роль. Поскольку оно, к сожалению, теперь управляется погоней за рейтингом, эта погоня диктует с совершенной необходимостью такую ситуацию, когда они в любом случае предпочтут то, что более броско, более сенсационно, независимо от того, правда ли это, что в конечном счёте означает оглупление аудитории. И они же, увы, вполне охотно предоставляют свой экран для различного рода суеверий, для магии и для всякого рода сенсационных псевдооткрытий. Специалисты самых разный профессий с горечью указывают на острый недостаток квалифицированных кадров в самых разных ветвях народного хозяйства и других местах, где нужна реальная работа, в особенности кадров среднего звена: старшее поколение уходит, жалуются они, а полноценной замены ему в достаточном количестве нет.

И вот всё чаще случаются катастрофы типа той, что произошла на Саяно-Шушенской ГЭС, когда как раз среднее звено работников на смогло исполнить соответствующие случаю инструкции. Подобные вещи свидетельствуют о развивающемся равнодушном и непонимающем отношении к вопросам как науки, там и технической правильности.

Всё это касается не только России. В частности, в высказывании Арнольда упоминается не только Россия, но и другие страны. В действительности интеллектуальное течение, именуемое постмодернизмом, начатое примерно полвека назад работами Юлии Кристевой, Ролана Барта, Жака Деррида, вводит понятие отсутствия истины и существования одних лишь мнений. Эта так называемая "парадигма постмодернизма", изначально охотно воспринимавшаяся как знак новой свободы, в действительности приносит сейчас и много разрушительного. Начавшись как некоторая интеллектуальная мода, эта постмодернистская парадигма распространяется много шире и, в сущности, сейчас захватывает в какой-то степени уже и науку. Это идея, что истина не просто труднодоступна, а её нет, а есть только разные мнения по этому вопросу. И следующий шаг – что все мнения представляют собой просто разные тексты, строго говоря, с этой точки зрения ничем не отличающиеся – один текст говорит одно, другой текст говорит другое. И это всё, что остаётся на месте того, что когда-то было понятием истинного и неистинного, правильного и неправильного. Думаю, что есть связь между этим понятием, казалось бы, высоким, далёким и философским, и реальным поведением в жизни большого количества людей, которые постепенно отучаются от жёсткого противопоставления истинного и неистинного, верного и неверного.

Поэтому я вижу связь между этими разными, казалось бы, обстоятельствами. То, что происходит, безусловно, также и дискредитация таких гуманитарных наук, как лингвистика и история, оказывается частью этого процесса. Отношение к науке, хотя, оно, конечно, неодинаково – если говорить, скажем, об отношении к физике и об отношении к лингвистике – там не менее, всё-таки характеризуется неким единством, и оно состоит в том, что падает уважение в целом. Если вас научат, что учёные-лингвисты не стоят ничего, то вы очень легко распространите это представление на то, что, по-видимому, учёные, Академия наук и прочее, ценились слишком высоко, а следует их поставить на место.

Идея равенства всех возможных мнений, которая чрезвычайно льстит, в частности, многочисленным молодым людям, живущим в Интернете, когда это открывает им непосредственную возможность своё мнение по любому вопросу реализовать и отправить миллионам возможных пользователей, создаёт ситуацию, когда практически высказать противоположное мнение по поводу любой устойчивой идеи и, казалось бы, принятой, становится делом бытовым, естественным и чрезвычайно частым. В Интернете мы встречаем немыслимое множество всезнаек, которые по любому вопросу смело и уверенно высказываются, – как правило, противоположно тому, что говорит традиционная наука по этому поводу.

Такого рода разрушение представлений о верном и неверном, научно проверенном и просто пришедшем в голову несколько минут назад, является, конечно, очень разрушительной идеей. Я не думаю, что идея равенства мнений в том виде, в котором её предлагал Деррида, включала такие крайности, до который сейчас мы доходим. Вряд ли. Я думаю, что Деррида бы отшатнулся, если бы ему сказали, например, что одинаковую ценность имеет идея, что были концлагеря, и был Освенцим, и была Шоа, и идея, что это всё выдумка и этого никогда не было. Тем не менее, с точки зрения строгого постмодернизма, это именно так. Две идеи, два мнения, которые нужно излагать теперь уже параллельно – если вы сказали одно, то обязаны упомянуть, что есть ещё и противоположное мнение. Вот такого рода ситуации заставляют считать, что всё же имеет смысл пытаться защитить традиционные ценности.

В научной среде довольно распространена позиция, состоящая в том, что с выдумками типа любительских сочинений с историй слов или историей языков бороться не следует, потому что это обыкновенная детская болезнь, которая пройдёт сама по себе. Увы, мне не кажется, что эта оптимистичная точка зрения подтверждается практикой. За последние 10-15-20 лет круг этого рода любительских сочинений необычайно расширился, и, что самое огорчительное, круг потребителей этих сочинений, круг поклонников тоже очень велик. Они, конечно, удовлетворяют известную потребность в том, чтобы узнать нечто сенсационное, в особенности нечто, из чего будет вытекать, что предыдущие утверждения, которые считались устойчивыми и незыблемыми, оказываются совершенно ненужными – можно в течение минуты одной–двумя фразами изложить прямо противоположную концепцию и уверовать в неё.

В том, что касается лингвистического сочинительства такого рода, нужно указать ещё одну сторону, весьма существенную с точки зрения общественного влияния. Это то, что лингвисты-любители чрезвычайно редко останавливаются на том, чтобы просто изложить свою идею о том, откуда происходит то или иное русское слово. Почти всегда они идут дальше и из своих первоначальных выкладок делают выводы об истории. Иногда о сравнительно ближней истории – скольких-то столетий, иногда об истории громаднейшей, насчитывающей тысячи и десятки тысяч лет – совершенно фантастические, всегда противоречащие тому, что говорит традиционное знание истории. Более того, почти всегда это не просто новая картина, а новая картина, идеологически направленная. Скажем, если речь идёт о России, то к тому, чтобы изобразить какое-то совершенное безграничное могущество российской нации в безумной древности. Я оговариваюсь, потому что хотя речь идёт о России, но точно такие же вещи наблюдаются у других народов – не буду их называть, чтобы никого не обижать. И пишутся совершенно сходные вещи о безумной древности соответствующего народа; и в отношении данного этноса высказываются идеи типа того, что от него произошли все остальные народы мира. Как вы понимаете, это уже небезразлично с точки зрения влияния на умы широкой публики.

По всем этим причинам считаю всё же необходимым, насколько возможно, давать по этому поводу разъяснения и пытаться обращаться к тем, кто ещё готов здраво оценивать этого рода утверждения.

Любительство в языке распространено шире, чем в ряде других наук, по той причине, что лингвистика почти ни в какой степени не изучается в школе. В школе изучают грамматику родного языка, какие-то основы иностранного языка, но, скажем, понятие о том, что происходит с языком в ходе истории, как язык меняется, каковы связи между разными языками, – этот круг тем в школе совершенно отсутствует, и обычный человек, не имеющий лингвистической подготовки, не знает про это почти ничего. На этом фоне, конечно, безумные выдумки находят гораздо более свободный отклик.

Критикуя этого рода построения, я буду всё же избегать называть имена. По очень простой причине: потому что хорошо известно, что любители такого рода необычайно счастливы, когда их упоминают, хотя бы с самыми страшными ругательствами, потому что видят в этом себе ценнейшую вещь – рекламу. И в этом смысле чрезвычайно дурную услугу оказывает обществу телевидение, которое время от времени устраивает так называемые диспуты между представителями науки и представителями такого рода лженаук, поскольку в них морально выигрывают всегда представители лженаук и паранаук. Даже если они логически полностью разбиты, они достигают великолепной цели – они показались на экране, их имена узнали, и они смогли выглядеть, как достойные спора оппоненты. Поэтому, хотя я буду приводить разного рода примеры из реальных сочинений такого рода, к сожалению, очень многочисленных, я от этого воздержусь.

Сделаю, однако, одно исключение – для одного очень известного имени, упоминание которого не прибавит ему уже никакой рекламы, поскольку этот человек слишком широко известен. Речь идёт об академике-математике Анатолии Тимофеевиче Фоменко – главном, я бы сказал, представителе этого рода «лингвистического движения». Могут сказать: "Как же так? Речь идёт о математике, при чём тут лингвистическое движение?" Это как раз в данном случае очень существенно. Ни малейшим образом не оспаривая заслуг Фоменко в математике – это было бы вообще не моё дело его оценивать – там он уважаемый и заслуженный человек – я не могу не признать, что когда он выходит за пределы математики и вторгается в область лингвистики и истории, он ведёт себя в точности как банальнейший любитель, невежественный и наивный. Бóльшую часть примеров я буду цитировать именно из его работ, поскольку он представляет собой, я бы сказал, наибольшую опасность для умов. Большое количество людей серьёзно относится к тому, что написано им по истории и по истории слов, поскольку у него авторитет академика-математика. Веря в то, что если человек математик и математический академик, то не может же он говорить глупости по каким бы то ни было вопросам. Вот это, к сожалению, не подтверждается. Оказывается, что за пределами своей прямой области человек может говорить Бог знает что.

Существенно следующее. Фоменко любит утверждать, что всё, что он предлагает публике, базируется на прочном математическом фундаменте. И те, кто в это верит, естественно, принимают его утверждения за чистую монету, поскольку пока ещё репутация математики в обществе стоит необычайно высоко и гарантия чего-то математического означает, что это должно быть верно. Но существенно следующее. Напомню, что основная идея так называемой "новой хронологии" по Фоменко состоит в том, что всё то, что мы знаем про историю практически всех стран мира, представляет собой грубое заблуждение – что практически ничего из того, что рассказывается про события больше, чем 300-400-летней давности, в действительности не происходило, что история всех стран была совсем не такой, как мы её учили в школе и как её преподают в университетах. Это касается и России, и Западной Европы, и Египта, и Китая, и Индии, и практически всех стран мира – во всех случаях по идее "новой хронологии" реальная история длится гораздо меньше времени, чем мы думаем, никаких событий более древних, чем Х век нашей эры, якобы мы в действительности не знаем. Утверждается, что это доказывается математически, на основе анализа астрономических явлений – более всего именно астрономических явлений – и некоторых других вычислений математического характера, в которые я, разумеется, вникать не буду. Существенно следующее. Даже если допустить, что эта часть утверждений этой системы верна (забегая вперёд, скажу, что я утверждаю, что это не так, – но тем не менее), то максимум, чего мог достичь Фоменко с помощью своих математических методов, это прийти к выводу о том, что традиционный взгляд на историю неверен. Что на самом деле того, что описывается для какого-нибудь I века нашей эры или V до нашей эры, в действительности в те времена не происходило. Если действительно оказалось бы верным, что вся история должна быть сжата до десяти веков, то можно было бы себе представить, что должен быть сделан вывод о том, что привычная история неверна. Но выходит огромное количество книг Фоменко и Носовского, посвящённых вовсе уже не этому, а рассказу о том, какая на самом деле, по их понятиям, была история России, Египта, Англии, Рима и так далее – с массой подробностей, так что тома эти насчитывают сотни страниц, где рассказывается о том, какая страна совершила нападение на какую другую, какие императоры посылали послания в какие части земного шара, как реагировали народы на эти послания… И масса других событий, которые занимают десятки и сотни страниц беллетристического изложения. Откуда это может узнать математик? Каким образом может какая бы то ни было математика или астрономия не только установить, что даты были неверными, но и ответить на вопрос о том, кто правил на самом деле, какие у него были дети, какие у него были подчинённые, в какие страны он направлял свои войска и так далее. Абсолютно очевидно, что это с математикой не имеет уже никакой связи. И более того, если вы раскроете последние книги Фоменко – а они выходят ежегодно – то там даже нет уже и ссылок на математику и астрономию. Он уже откровенно пишет от начала и до конца об истории и этих событиях, разве что говоря иногда, что в некоторых других книгах «мы уже доказали нечто математически».

На чём же на самом деле основаны все эти тома? А основаны они на любительской лингвистике и больше ни на чём. Потому что единственный материал, которым автор обладает, это слова – названия географических пунктов и имена людей, из которых он, применяя методы любительской лингвистики, то есть собственных выдумок о том, что какое слово означает и откуда оно произошло, делает необычайно далеко идущие выводы о том, кто был на самом деле кто, какой человек тождествен другому человеку, и приходит к самым невероятным выводам типа того, что Иван Калита и Батый – это одно и то же лицо, и так далее. Ну и масса других отождествлений, всего не перечислишь.

Мне существенно следующее. Независимо от первой, математической части, про которую я тоже берусь утверждать, что она неверна, но о которой сейчас мне говорить нет необходимости, я настаиваю на том, что вторая часть – а она-то как раз и известна публике неизмеримо больше, чем первая, – есть просто выдумка. Я думаю, что на одного человека, который читал хотя бы одну математическую работу Фоменко, найдётся 200 человек, которые читали его работы совершенно не математические, а о том, какая на самом деле была история Древней Руси, Рима и прочее. Так вот эта вторая часть, представляющая собой чистые упражнения в любительской лингвистике, как раз и относится к тому, что имеет смысл представить достаточно аккуратно и показать, до какой степени наивны, невежественны и противоречат не только всему лингвистическому знанию специалистов, но просто здравому смыслу, утверждения о словах и о языках, которые при этом используются. И поразительно, что самые разные представители того, что я называю любительской лингвистикой, чрезвычайно похожи друг на друга. Они используют практически одни и те же приёмы. И академик Фоменко, и какой-нибудь не окончивший университета студент, который занялся такого рода изобретательством, делают одни и те же грубейшие и наивнейшие ошибки. Это печально, но это так. Поскольку, естественно, максимальное доверие в таких случаях со стороны публики будет к маститому академику, я, повторяю, примеры буду брать в основном из его сочинений, а не из сочинений менее именитых авторов.

Любительская лингвистика на самом деле отвечает некой естественной потребности человека – потребности ответить на какие-то вопросы, которые у него возникают в связи со своим языком. Каждый из нас владеет языком полностью, это не вызывает у нас никаких проблем, но время от времени любой заинтересовывается каким-то вопросом, так сказать, бескорыстно, без какой бы то ни было практической цели, кроме чистого любопытства. Скажем, откуда происходит такое-то слово, откуда происходит моё имя, откуда происходит слово Москва и так далее. Ни на один из этих вопросов школьное обучение не отвечает. Разве что какие-то обрывочные, клочочные сведения, полученные по телевидению или из книг, могут до какой-то степени отвечать на этот вопрос. И многие считают, что, вообще говоря, можно, немного поразмыслив, самому найти ответы на этот вопрос, тем более что полное знание родного языка, русского в данном случае, нам дано. Поэтому кажется, что ничего другого не нужно. Больше того, значительное количество людей просто не знает, что существует наука лингвистика. Такой науки нет в школьном списке, и то, что есть какая-то дисциплина со своими правилами, со своими достижениями – это большое новшество для очень значительной части публики. Это собственно и есть база для любительской лингвистики. Другое дело, что значительное число людей занимается этим как бы несерьёзно, в качестве такой "домашней забавы" и не придавая этому большого значения. Но какое-то число людей доходит до того, что превращается в таких, если можно так выразиться, "профессиональных любителей", которые продвигаются очень далеко в этого рода размышлениях и даже пишут книги.

Сразу замечу, что не следует смешивать этого рода занятие с играми со словами. Игры со словами – занятие замечательное, приятное, милое, которым все мы в какой-то степени готовы заниматься: ребусы, шарады, или такая замечательная игра, которую любят филологи, под названием "Почему не говорят?". Я, пожалуй, даже познакомлю вас с тем, как эта игра строится, настолько она увлекает. Это примерно то же самое, что шарады: слово делится, если это удается, на какие-то значащие части, и для каждой значащей части придумывается или синоним, или антоним, или какое-то слово, с ним связанное, а затем спрашивают: "Почему не говорят что-то?" И ответ будет: "Потому что говорят…" и выдают загаданное слово. Я вам загадаю такой пример: скажем, почему не говорят "красна чья рожа"? Это один из самых удачных, я бы сказал, случаев применения этой игры. А потому что говорят: "ал-кого-лик".

(Смех, аплодисменты)

Понятно, что очень приятная, забавная игра. Изобретательность некоторых наших коллег доходит до больших высот в этой игре. Разница только состоит в том, что лингвист с большим удовольствием поиграет в эту игру, а лингвист-любитель с чрезвычайно большим вероятием скажет: "А! Я разгадал происхождения слова "алкоголик"! Вот как, оказывается оно: алкоголик – это "ал кого лик". Замечательно! Всё сходится!"

(Смех, аплодисменты)

Это будет типичнейший ход любительской лингвистики, и дальше это будет написано с большой серьёзностью. Ну, конкретно этого я не встречал, но очень похожие вещи в большом количестве имеются. Это был бы, я бы сказал, еще очень остроумный ход. Чаще бывают гораздо менее убедительные и более тупые ходы. Поэтому когда люди занимаются на досуге словесными играми, никакой любительской лингвистики в этом решительно нет. Это замечательная игра, остроумие и веселье.

Любительская лингвистика – это совсем другое, когда человек считает сам и убеждает других, что он открыл действительное происхождение слова. Вот если бы он, например, сказал: «А! Я знаю теперь, откуда произошло слово "алкоголик"».

Самое типичное действие лингвиста-любителя – это увидеть два слова, похожие друг на друга по звучанию или даже совпадающие, и сказать: "А! Значит, одно произошло из другого". Эти два слова могут быть из того же самого языка, но может быть, скажем, одно слово русское, а другое китайское, одно, скажем, английское, а другое папуасское. Это не играет роли. Если они похожи, то в сознании лингвиста-любителя возникает идея, что не может быть, чтобы здесь не было какой-то связи. И он эту связь додумывает.

Приведу какой-нибудь искусственный пример, но таких сколько угодно. Скажем, какое-нибудь английское net ну так похоже на русское нет, правда же? Но значит немножко другое, действительно. Вроде бы значение «сеть» и значение слова нет даже близко не лежали друг с другом, никак их сцепить невозможно. Но это как раз – замечательное свойство любительской лингвистики: нет таких двух понятий, которые он не смог бы связать. Здесь, например, попробуйте связать значение «сеть» и значение слова нет. Например, так: "сеть – это то, где для рыбы выхода нет".

(Смех.)

Это очень будет похоже на обычное любительское объяснение. А дальнейший ход уже будет серьёзный: «А! значит, англичане взяли это слово у нас. Это очевидно!». Можно было бы, конечно, сказать: "Почему не наоборот?" Но это у любителей не принято.

(Смех.)

То, что все слова взяты из русского, это вы найдёте во всех подобных сочинениях, вот примерно с таким ходом объяснения.

Что по этому поводу сказать? Как бы смешно и очевидно. Но тут, к сожалению, сказывается то, о чём меня предупреждали неоднократно: «Что ты проповедуешь людям, которые здраво смотрят на вещи? Ты говоришь банальности, потому что это совершенно очевидная чушь». Но для тех, кто, наоборот, уже в этом находится внутри, это совершенно всё по-другому, их очень трудно сдвинуть. «Есть связь – говорят они, – пожалуйста, слова же одинаковы, это не может же быть случайно».

Ну на вполне уже серьёзном уровне. Фонем в языке немного, несколько десятков от силы.

Борис Долгин. Может быть, стоит ввести понятие фонемы? Потому что оно-то как раз в школьной лингвистике, по-моему, не даётся.

Андрей Зализняк. Хорошо, спасибо за это уточнение. Я пока что ограничусь, правда, тем, что скажу, что фонема есть некоторое лингвистическое уточнение понятия "звук языка". Для простоты можно считать, что нам здесь этого достаточно. Я мог бы просто говорить о звуке, но немножко это для лингвиста было бы неестественно, поэтому "фонема" говорить проще. Но будем считать, что для нашего рассказа это синонимы. Значит, три звука здесь – соответственно три фонемы в каждом случае.

Так вот, разных фонем, повторяю, не так много – в каких-то языках порядка 20, в каких-то порядка 40, иногда, в некоторых исключительных языках, типа кавказских – больше, но всё равно не слишком сильно больше. Это значит, что количество возможных комбинаций совсем не бесконечно, особенно если вы берёте короткие слова, вроде трёхфонемных, как здесь. Фонемы разных языков неполностью совпадают в произношении, но, тем не менее, сходства очень велики, так что отождествление происходит очень легко. Если бы было не так, то мы вообще не могли бы записать в русской транскрипции произношение разных других языков. Вы раскрываете газету и читаете о событиях, происходящих где-нибудь в Африке, в какой-нибудь африканской деревушке – деревушка будет названа и записана русскими буквами, верно? Следовательно, всё будет транспонировано в русские фонемы. Может быть, с некоторой неточностью – всё-таки африканцы могут произносить звуки, несколько отличные от русских, но достаточно похожие для того, чтобы в транскрипции вы пользовались теми же 33 буквами русского алфавита, что и для русских. То есть практически для нас, а уж для любителя-лингвиста тем более, любое слово любого языка – это некоторая комбинация из русских букв. А если так, то, следовательно, мы практически имеем дело с арсеналом возможных комбинаций из этих 33 букв.

Если учесть, что в мире сейчас около 6000 языков, в каждом языке – ну, в одних немного больше лексикон, в других меньше – во всяком случае, это десятки тысяч слов, иногда сотни тысяч слов, которые надо передать комбинациями из всё тех же самых 33 русских букв. Не буду апеллировать так уж сильно к математической интуиции, но совершенно ясно, что огромное количество совпадений обеспечено. Практически какое-нибудь звучание, допустим, типа [мен] вы найдёте если не в 100% языков, то близко к этому. То есть совпадения чисто звуковые, по крайней мере, при той приблизительности, которая неизбежна в русской транскрипции, совершенно гарантированы.

Тем самым, оттого что у вас net и нет похожи, вы нисколько не продвигаетесь к тому, чтобы установить между ними какую бы то ни было реальную историческую связь. Ну, просто возьмите английский словарь, немножко полистайте его и послушайте как бы русским ухом. И увидите, что там есть такие слова, как, например, beach – чем не русское слово? Какое-нибудь boy, какое-нибудь bread. Ну немножко не так звучит – русское бред не совсем так же звучит, как английское bread, но, конечно, вы легко это сопоставите. Какое-нибудь cry, какое-нибудь ryе и так далее. Для десятков, сотен слов у вас окажется, что в русской транскрипции английское слово совпадёт с каким-то русским, и, следовательно, будет возможна такая задача: придумать, каким способом это английское слово было заимствовано из русского, — задача, которую очень успешно решают любители в таком огромном количестве случаев, что это иногда просто подавляет.

В действительности, на вполне уже серьёзном уровне, следует констатировать наличие трёх разных типов соотношений между некоторыми двумя созвучными словами, скажем, из двух разных языков. Если это родственные языки – для примера, такие два родственные языка (не слишком близко родственные, скорее дальнеродственные), как русский и английский – пары всех трех типов найдутся.

Первая пара – что-нибудь типа английского goose и русского гусь. И значение совпадает, и звучание почти совпадает, и это случай, когда это совпадение является наследием древнего единства двух языков. Оба этих слова представляют собой прямых наследников соответственно в русском и английском некоторого праиндоевропейского слова. Праиндоевропейский язык – общий предок почти всех европейских языков, в том числе русского и английского. В праиндоевропейском сходятся истоки русского и английского, и какое-то количество слов находится в такой парности, что также и значение сохранилось (таких слов не слишком много, но их тоже можно найти) – какое-нибудь goose и гусь или английское three и русское три и т.п.. Это случай сходства или совпадения в силу исторического родства. При дальних связях, как между русским и английским, таких слов будет немного, а когда связи эти ближние, как, скажем, между русским и украинским, таких слов будут сотни и тысячи.

Другой случай – это случай заимствования. Скажем, английское слово goal и русское слово гол неслучайно связаны друг с другом. Почему? Потому что русское слово гол заимствовано из английского goal – 'цель', 'ворота' в футболе, ну и 'гол'. Это пример, когда из английского в русский, а есть какое-то количество противоположных: скажем, английское слово tsar заимствовано из русского слова царь. Созвучие неполное, но, тем не менее, это тоже пара того же рода. Это второй случай.

И, наконец, третий случай представлен на доске – какое-нибудь net и нет: звучание почти одинаково, но никакой связи между ними нет, это случайное совпадение. Как я уже сказал, в силу ограниченности фонемного состава всех языков мира, таких совпадений всегда будет немалое количество.

Пока что я приводил примеры целых словоформ (то есть слов, взятых в какой-то форме), для простоты – целых слов. В действительности для лингвистики более существенно совпадение корней слов, оно более показательно, поскольку разница в окончаниях или в суффиксах – это вещь уже второстепенная, которой в какой-то степени можно пренебречь. А сходство или несходство корней является действительным указанием на близость или неблизость, родственность или неродственность соответствующих слов. Так вот корни как раз обычно короткие, большинство корней в языках мира – это от трёх до пяти фонем. И более короткие корни, и более длинные корни весьма редки, так что это сравнительно небольшие отрезки.

В силу этого корни практически одного и того же вида встречаются в любом языке. Вот я взял и посмотрел корень [мен] в русской транскрипции. Я не мог найти языка, где этого корня не нашлось бы. Во всяком случае, в большом фонде разных словарей поискав, я везде что-нибудь находил – начиная от европейских языков и кончая африканскими, поскольку это простое и естественное сочетание фонем будет везде. Вы представляете, какое огромное поле действия для любителей. Поскольку в русском языке тоже есть этот корень, скажем, в менять, мена, то, по мнению любителей, соответственно, 50, 100, 200 языков заимствовали из русского это слово и каждый раз изменили значение: по-английски это стал 'человек', по-французски это стало 'ведёт' и т.д. Каждый раз применяется такая же схема вывода смысла, как та, что я показывал на примере net 'сеть' и нет. И это заполняет, повторяю, десятки и сотни страниц любительских сочинений.

Поскольку случайных созвучий чрезвычайно много, то в какой-то части случайных созвучий столь же случайно совпадёт и значение. Особенно если не слишком придираться к точности совпадения, а считать, что некоторые близкие значения тоже удовлетворяют нашим условиям. Этих случаев, конечно, будет гораздо меньше, потому что помимо того, что у вас внешне совпало, например, net и нет, здесь должно совпасть еще и значение. Тем не менее, лингвисты знают порядочно таких примеров. Скажем, по-итальянски странный будет strano, и просто очень трудно устоять и не поверить, что, как минимум, русский взял слово из итальянского; ну, а для любителя, конечно, итальянский взял из русского. И то, и другое неверно. Это чисто случайное совпадение одновременно и по значению, и по форме. Такое бывает. Скажем, как будет по-персидски "плохой"? "Плохой" по-персидски будет bäd, в точном соответствии по звучанию и значению с английским bad. Но без малейшей связи с английским. Слово это имелось в персидском языке за много веков до первых контактов с англичанами. Чешское слово vůle 'воля' (это то же, что русское воля, естественно) почти совпадает с новогреческим vuli 'воля'. Но ничего общего по происхождению. Сергей Анатольевич Старостин любил приводить пример древнеяпонского слова womina, что значит "женщина". Так что такие вещи в небольшом количестве, но есть. Против них уже, конечно, лингвист-любитель не может устоять никаким образом, их он, сами понимаете, выставляет на знамени.

Таковы серьёзные основания для того, чтобы утверждать, что если вы только то и знаете, что два слова, которые вы сопоставили, внешне совпадают, это ещё не даёт вам ровно ничего в отношении того, родственны они или нет, связаны реальной исторической связью – будь то родство или заимствование – или нет. Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно мобилизовать гораздо более глубокий и широкий фонд специальных лингвистических знаний, касающийся истории и предыстории каждого из этих языков. После этого легко может оказаться, что то, что вас пленяло как полное совпадение, нисколько не является совпадением, если вы копнёте чуть-чуть вглубь. Например, чешское vůle, если вы отодвинетесь вглубь на n-ное число веков, даст форму типа *volja, очень похожую на воля – действительно, тут не очень большое изменение. А новогреческое vuli 'воля' даст вам сперва древнегреческое βουλή, уже далекое от vuli, а сравнительный анализ покажет, что это βουλή происходит из формы βολσα, где совсем ничего общего с vuli. И так почти всегда в случаях, когда имеет место случайное совпадение.

Вот, собственно говоря, лингвистический ответ о том, откуда берётся база для бесконечных любительских экзерсисов с совпадениями слов, которые якобы означают, что предки англичан заимствовали что-то у предков русских или что-нибудь подобное.

Как я уже сказал, сочинения лингвистов-любителей чрезвычайно однообразны. Несмотря на разную степень образования, разную степень изобретательности, практически они попадают в одни и те же ловушки. Собственно, некоторые из них я перечислил. Тут можно указать некоторые общие характеристики.

Первая и главная характеристика – это полная бездоказательность. Всякое заключение лингвиста-любителя замыкается на его формулировке, обоснований практически никаких не предлагается, просто человек сам должен понять, как вот в случае net и нет понять, что английское слово net заимствовано из русского. Любителю не кажется, что нужны какие-то дополнительные аргументы. Если он старается быть более аккуратным, то он скажет "моя гипотеза", другой скажет "моё мнение". В век, когда так ценится мнение после Деррида, я думаю, вы понимаете, что это выглядит очень солидно. "Моё мнение – скажет он, – что английское net происходит из русского нет". И так далее. Любителя нисколько не смущает то, что его способ действия может дать, кроме того результата, который ему нужен, ещё 25 результатов, которые ему не нужны. Но если его спросить, почему он выбрал именно этот из 25 возможных, он пожмёт плечами и скажет: "Ну я угадал". Вот, собственно, техника, которая по природе своей противоположна тому, как действует научный исследователь. К большому сожалению, как я это уже упоминал вначале, это в духе времени. Таков дух времени, который поддерживает идею, что если вы высказали своё мнение, то оно, тем самым, автоматически вписывается в ценнейший фонд того, что по этому поводу человечество высказало, наравне со всеми другими заявлениями, которые были сделаны до этого, сколько бы за противоположным заявлением ни стояло чужого труда и чужих умов.

Главная же особенность, которая лишает любительское занятие научной ценности, состоит в том, что любители катастрофически не знают того фундаментального обстоятельства, что язык изменяется во времени. Они владеют современным, скажем, русским языком, и, такое ощущение, что им даже не приходит в голову, что когда-нибудь русские слова звучали немножко иначе или когда-нибудь английские слова звучали немножко иначе. Мир ограничивается у них тем знанием строго современного состояния, которое им дано само по себе. Между тем самое простое, самое первоначальное наблюдение показывает, что никак не может быть так. Скажем, если вы берёте почитать в подлиннике что-нибудь старинное, даже не очень далёкое по лингвистическим меркам, например, сочинения Ивана Грозного, вам всё-таки трудно понимать некоторые места. В общем вы более или менее понимаете, но какие-то слова непонятны, какие-то конструкции озадачивают. А уж если вы берёте сочинение ещё более древнее, настоящее древнерусское – летопись, скажем, "Повесть временных лет", то совершенно очевидно, что неподготовленный человек спотыкается на каждом шагу. Он видит, что это всё-таки русский язык, но такой далёкий от его понимания: масса непонятного, какие-то формы глаголов, которых он никогда не видал и не слышал. То есть сама идея, что язык других времён отличался от нынешнего, лежит на поверхности для каждого человека, кто хоть чуть-чуть соприкоснулся с этим, чуть-чуть вышел за пределы своего ежедневного употребления нынешнего живого языка. Англичанин с некоторым трудом читает Шекспира и уж никак не может без специальной лингвистической подготовки читать хронику Х века – древнеанглийский язык для него просто иностранный. То же самое – французский язык Х века для француза, без подготовки он его не понимает. Так что изменчивость языка на этих примерах видна настолько ясно, что достаточно немножко над этим задуматься, чуть-чуть соприкоснуться, чтобы тут не было никакой проблемы.

Но замечательно, что лингвисты любители, которые пишут целые книги на тему о происхождении слов, либо не знают этого, либо сознательно игнорируют. Почему я это утверждаю? Да потому что лингвист-любитель может вам с полной уверенностью заявить, что он прочёл этрусскую надпись по-русски, и приводит перевод, который представляет собой даже не просто современный русский текст, а русский текст, например, со словами, которые заимствованы из английского 20 лет назад. Или с каким-нибудь словом типа экстракт и т.п. Ни малейшим образом не подозревая, что этрусский текст, который он читает, V века до нашей эры, 25 веков назад, всё-таки, даже если и написан по-русски – допустим такую бредовую вещь – никаким образом не может совпадать с современным. Вы не можете себе представить, какое существует количество такого рода переводов этрусских и критских надписей, которые якобы читаются прекрасно по-русски. Текст «перевода» получается чудовищный, но тем не менее, он состоит из русских слов, каким-то образом даже соединённых – это всё наш любитель прочёл. Объявляя, что он это прочёл, тем самым он полностью расписывается в том, что не знает простейшего фундаментального принципа того, как живет язык.

Ещё раз сформулирую: это первый, главный фундаментальный закон, достигнутый лингвистикой как наукой, – то, что всякий язык изменяется. Не изменяются только мёртвые языки. Как и почему – мы об этом говорить не будем, это очень интересная проблема, мы просто констатируем только то, что это верно решительно для всех языков мира. Изменяются все уровни языка: произношение, морфология, синтаксис, значения слов – одни быстрее, другие медленнее. Одни языки быстро переходят к каким-то новым состояниям, другие медленно, но изменяются все. Это первое.

Изменение это вполне может приводить к тому, что наследник слова совершенно не похож на своего предка, может не иметь ни одной общей с ним фонемы. Например, латинское factum 'сделанное', 'совершившееся' через не слишком большое время, порядка 15 веков – для лингвистики это небольшое время – даёт то, что по-французски будет [fe], что, скажем, по-испански будет [eo], и так далее. (Я пишу в транскрипции, чтобы не путаться ещё и с орфографией.) Как видите, чрезвычайно далеко от factum. Например, [ečo] не содержит ни одной общей фонемы со своим предком. Таких примеров сколько угодно. Какой-нибудь древнеанглийский глагол sсēawian. Не думаю, что незнакомые с лингвистикой могут определить, что это значит, исходя из своего знания современного английского языка. Это по прошествии тоже не слишком большого времени, это всего лишь примерно Х век. Так что всего лишь за 10 веков это даёт то, что мы запишем сейчас так: to show [šou] – это глагол 'показывать'. Как видите, тоже, строго говоря, ни одной общей фонемы. Ну и так далее. Какая-нибудь санскритская форма bhavati – 'он есть' даёт в современном хинди форму hai. Я беру такие броские примеры, но можно привести бесчисленное количество примеров, когда на протяжении не слишком даже большого времени – потому что, повторяю, для истории языка это небольшой срок, тут всё меряется крупными интервалами времени – могут быть такие радикальные изменения. Из чего ясно, что если любитель будет какие бы то ни было выводы делать вот из этого нынешнего произношения слова, у него нуль шансов что-нибудь реальное, правильное установить про происхождение слова, тогда как в действительности реальное решение лежит в том, чтобы знать приведенную выше форму. Ну и так далее. И можно ли вообще, имея французское двуфонемное [fe], каким бы то ни было образом его непосредственно сопоставлять с другими словами? – всё, что вы найдёте, будет похоже на [fe], но совершенно не на factum. И так далее.

Тем самым, совершенно ясно, что современная лингвистика предполагает очевидное требование – настолько очевидное, что оно даже не формулируется в явной форме, – что если вы изучаете происхождение слова, то вы должны взять самую древнюю из известных форм этого слова – если есть какая-то письменная традиция, из которой вы можете это увидеть. Если вы хотите узнать происхождение слова 'показывать' в английском языке, не берите современное show, а идите вглубь времён, до самой ранней засвидетельствованной формы. Тогда это sсēawian, и пытайтесь уже в нём найти ответ на свою проблему. И то же самое, естественно, про все остальные проблемы такого рода.

Вот пример того, насколько тем самым оказывается с самого начала обреченным на ноль шансов угадать истину наивное решение, полученное так, что человек берёт форму в её современном виде и пытается что-то про неё говорить. Форму, о которой известно её прежнее состояние – только не любителю, а настоящему лингвисту. Вот французское название хорошо известного города Lyon, которое совершенно похоже на прекрасно известное французское же слово lion ‘лев’. И конечно, всякому лингвисту-любителю очевидно, что это город что-то типа Львов – тут говорить нечего, тут совпадение полное, с точностью до орфографической разницы в одну букву. Но что будет, если мы посмотрим вглубь времён? Ведь Лион известен давно, и даже хорошо известен год, когда он основан, – 43 год до нашей эры. И его древнее название – Lugdunum. Можете себе представить, какое он имеет отношение к этому льву – lion? Никакого. А это название, в свою очередь, уже вполне разлагается, это вполне понятное кельтское слово, что-то типа 'Светлоград'.

Или вот пример для любителей найти русское объяснение для названий иностранных городов, рек, гор и так далее (которых среди моих «клиентов», если можно так сказать, большое количество). Есть такая река Сена. Ну, кажется совершенно естественным, что, наверно, она названа так потому, что по берегам стояли стога сена и как же её было тогда иначе назвать, кроме как Сена? Всё было бы хорошо, если бы не то, что для неё хорошо известно древнее название, и это древнее название – Sequana.

Вот такого рода примеры. Но это примеры выдуманные. А теперь я приведу реальный пример из сочинений Фоменко, касающийся реки Роны. "Рона, – говорит Фоменко, – это, конечно же, русское слово от глагола ронять. Почему? Потому что роняет капли". Это самое характерное свойство реки, конечно, – ронять капли. Однако же это написано, издано большим тиражом и, увы, имеет большое количество читателей и сторонников. И боюсь, что 600 человек, которые записываются на парапсихологию, легко пересекаются с любителями такого рода объяснений. Опять-таки, если чуть-чуть больше знать, на один шаг, то Рона была великолепно известна уже римлянам, известно её латинское название, оно вот какое: Rhodanus. Чуть-чуть отличается от глагола ронять. Ну и так далее. Это примеры того, что реально необходимо знать для того, чтобы действительно иметь в какой-то степени достоверные сведения о происхождении слов, а не просто гадания, когда человек посмотрел и быстро угадал, с каким русским словом это больше всего сходно. Это о первом законе, управляющем историей языков.

Второй принцип исторической лингвистики – более специальный и совершенно фундаментальный – состоит в том, что внешняя форма слов в ходе истории изменяется не индивидуальным образом для каждого отдельного слова, а в силу процессов – так называемых фонетических изменений или фонетических переходов, – охватывающих в данном языке в данную эпоху все без исключения слова, где имеются определённые фонемы или определённые сочетания фонем. Вот эта всеобщность каждого перехода, который совершился, есть великое открытие XIX века, главное открытие исторической лингвистики, имеющее для всех дальнейших исследований в области истории языков такое же фундаментальное значение, как, например, закон всемирного тяготения для физики. Человек, который рассуждает о языке, не зная этого закона, совершенно подобен тому, кто пытается что-то физическое утверждать, не зная закона всемирного тяготения. Поэтому вот эта цепь между factum в латыни и каким-нибудь [fe] во французском представляет собой последовательность переходов, каждый из которых совершился не просто в слове factum, а во всех решительно словах, обладавшими соответствующими фонемами.

Вот я выпишу весь ряд: каким образом с течением времени (которое на схеме пусть у меня течёт сверху вниз), это factum превращается во французское [fe]. Первый этап – это потеря конечного m: factu. Опять-таки, кардинально важно, что это произошло не со словом factum – это произошло с десятками тысяч слов, кончающимися на m. Конечное m было потеряно во ВСЕХ этих словах. Это, повторяю, неизмеримо важнее, чем то, что происходит с отдельным словом, потому что это событие, происходящее с языком в целом. (Простите: неясно, как читается здесь буква с, поэтому давайте я ее транскрипционно запишу через k, чтобы было понятно, что это звук [k]; считайте, что это транскрипция: faktum – faktu.) Так вот это k уже в будущей французской части территории латыни в данном случае смягчается. Опять-таки, это происходит во всех сочетаниях kt, которые встречаются в языке, а вовсе не только в этом слове. Но это я не буду повторять уже каждый раз – это самое главное, что все переходы, которые я показываю, не являются индивидуальными, они все прослеживаются по полному массиву слов, где имеется данное сочетание. Следующий шаг – это k' упрощается до j: fajtu. Следующий шаг – это j вместе с предыдущим а даёт дифтонг ai: faitu. Следующий шаг даёт падение конечного u: fait. Следующий шаг – ai изменяется в простое е: fet. И последний шаг – теряется конечная гласная – получается fe. Вот цепь переходов, которая соединяет латинское factum с французским fait [fe]. Каждый шаг представляет собой событие, прослеживаемое лингвистами на всём массиве слов, обладающих этим свойством. Первое – весь массив слов с конечным m, затем весь массив слов с сочетанием kt и так далее. Ну, вы примерно представляете себе, каков масштаб информации, содержащейся здесь, и каков в том, как любитель сравнивает слова в их нынешнем виде, и говорит: «вот одно похоже на другое» и больше ничего. Самое главное здесь в том, что любитель сравнивает одно слово и другое слово. У него только два слова в этот момент находятся в поле зрения. У лингвиста здесь на каждом шагу в поле зрения находятся сотни слов, и, если их показания не сходятся, тогда задача не решена, тогда надо продолжать исследование каким-то другим образом. Вот важнейший момент, отличающий серьёзную лингвистику от того верхоглядского любительского подхода, который я вам демонстрировал.

В силу того, что цепочка фонетических переходов в каждом языке своя, языки различны даже в том случае, если они восходят к одному и тому же предку, – собственно, этим и объясняется, что имеется родословное древо языков. Один язык со временем превращается в два, три, n-ное число языков-наследников, поскольку в каждом из этих языков эта цепочка своя. Соответственно, слова, которые происходят из одного и того же древнего слова, выглядят по-разному, поскольку они прошли разную историю изменений. Испанское [ečo] совсем не похоже на французское [fe], там нет почти ничего общего, поскольку испанская цепь переходов (не буду её выписывать, у нас нет времени для этого) была другая, чем во французском. Разница цепей переходов может приводить к тому, что два слова, восходящие к одному предку, совершенно не похожи между собой в разных языках. Счастливый случай, что английское goose похоже на русское гусь – это, вообще говоря, редкость – здесь случайно цепи переходов оказались таковы, что почти одинаковый результат получился через большое число веков. В громадном большинстве случаев результат должен получиться разный. Разница эта может быть совершенно разительная.

Несколько примеров я вам приведу. Скажем, русское волк является точнейшим соответствием, пофонемным, безупречным, для таджикского gurg. Тоже ни одной фонемы не совпадает, хотя даже более или менее можно понять, что чему соответствует. А вот из таких примеров, которые очень любят в курсах сравнительно-исторического языкознания: чему соответствует русское два в армянском. Кажется, что эти два слова – русское два и армянское erku – абсолютно ничего общего между собой не имеют, однако же это идеальное фонетическое соответствие. Это замечательный пример Антуана Мейе, который он любил демонстрировать как раз для убеждения своих слушателей в том, что историческая лингвистика – вещь не пустая и обладающая некоторым знанием. Ну, или более понятный пример: скажем, греческое [deka] (я запишу его не греческими буквами, а в транскрипции) – это точное, пофонемное соответствие английского ten. Разве что е совпадает, ничто другое не совпадает. Ну, и нечто совсем удивительное. Французское que (союз), то есть то, что читается как [kə], является точным пофонемным соответствием немецкого was. Если я приведу вам всю цепь переходов, выписывая их в обратном порядке, – от que до праиндоевропейского и от was до праиндоевропейского, то получится ровно одна и та же праиндоевропейская форма. И даже, пожалуй, будет изысканно её здесь вам показать. (Под звёздочкой пишутся формы, которые не засвидетельствованы, а восстановлены.) В том, и в другом случае мы придем к праиндоевропейскому *kwod, которое совершенно правильным образом во французском превратится в que, а в немецком превратится в was. Каждый переход, опять-таки, полностью документирован соответствующим корпусом слов. Ну вот was в особенности восхищает, в котором только w, пожалуй, наследует праиндоевропейское w прямо.

Таковы примеры, показывающие разницу между серьёзным и несерьёзным подходом к истории реальных слов.

Продолжим. Но я, действительно, уже сильно вышел за рамки времени. Остальное, пожалуй, должен буду говорить более сжато.

Из других особенностей, которые мы постоянно видим в любительских сочинениях, бросается в глаза принципиальная нестрогость всего, что предлагается. Как вы уже видели, совершенно ясно, что настоящий лингвист каждой фонеме придаёт полное значение. Ни в каком случае невозможно, чтобы вдруг случайно у вас, допустим, вместо ф появилось в или б. Это абсолютно исключено, такое может быть только в случае некоторого общего перехода, касающегося данной точки системы. Не то у любителей. Любителям совершенно всё равно, скажем, п или б, с или з, т или с. А уж про гласные и говорить нечего. Поэтому любителю ничего не стоит сказать, что сатир и задира – это явно одно слово. Это реальный пример. Ну, подумаешь там, с – з, т – д, видно же, что одно и то же. Вот такого рода примеров сколько угодно, и это совершенный быт такого рода сочинений.

Следующая примерно такая же особенность – это то, что любительские сочинения находятся на уровне ниже школьного, состоящего в том, что в школе учат делить слово на части – на корень, приставку, суффикс и окончание. Любитель это, как правило, не то, чтобы не умеет, но презирает. В результате получаются некие замечательные любительские объяснения, некоторые из них присутствующим почти наверняка известны, потому что они уже просто прожгли экран телевидения, настолько часто они внушаются нашей публике. Скажем, предположение о том, откуда происходит слово спина. Интересно же, правда, почему так называется: спина? Оказывается, любитель прекрасно знает ответ. Спина – это очень просто, это спи на.

(Смех.)

Такой небольшой совет, как надо спать здоровому человеку. То, что спина имеет корень и окончание – ну какая разница! И то, что никакого на не будет, если вы немножко посклоняете, – будет спина, спины, спиной и так далее. Но это совершенно не касается любителя. Он видит спина и даёт вам "спи на". Ну и в бесконечном количестве – тут, я думаю, многие узнают это – совершенно замечательное слово ра, которое, оказывается, представлено в десятках и сотнях русских слов, и каждый раз неслыханно уместно там присутствует, потому что это название великого бога солнца Ра. Поэтому, скажем, радость – это "достать Ра", а хандра – это наоборот, "хана Ра".

(Смех, аплодисменты.)

Ну я надеюсь, что это аплодисменты всё-таки не тому, кто так хорошо справился со словом хандра. Тут, кстати, сказывается ещё и такое постоянное свойство этого любительства – дикое, предельное невежество. Скажем, если ты берёшь имя египетского бога, ну, по крайней мере посмотри в книжку и убедись, что он назывался не Ра, что Ра – это условная европейская передача того, что мы не умеем передать. Что на самом деле это египетское сочетание из фонемы [r] и особой фонемы [‘], между которыми была какая-то гласная, скажем, [ru‘] или [ri‘] – какая именно, к сожалению, неизвестно. А Ра – это совершенно условное чтение. Но, разумеется, у любителя во всех русских словах оно великолепным образом отразилось как надо.

Приведу ещё пример, связанный с тем, как членится слово. Вот вполне известное слово – украина. Я написал с маленькой буквы неслучайно, потому что ещё у Даля оно пишется с маленькой буквы. Сейчас вы его знаете как имя собственное, как название страны, но первоначально это было имя нарицательное, и оно, конечно, было полным аналогом слова окраина. И, конечно, ударение было совершенно одинаковое, старое ударение было укрáина. Украúна – это ударение, взятое уже из украинского языка, а русское ударение было укрáина. И даже была некоторая разница между укрáиной и окрáиной. Укрáина – была область, находящаяся у некоторого края государства, а окрáина была территория вокруг краёв. Но потом эта разница стёрлась, сейчас окрáина может означать и то, и другое, а слово укрáина просто ушло. Но укрáина ещё прекрасно свидетельствуется, скажем, у поэтов XIX века. То есть структура этого слова с точки зрения деления на приставку, корень, суффикс и окончание стопроцентно прозрачна для школьников – но не для теоретиков любительской лингвистики. Правда, надо сказать, что в данном случае речь идёт об украинских любителях, и это, конечно, не случайно. И в силу принципа, который я описываю, разница между разными значащими частями слова, естественно, им неизвестна, или во всяком случае они не желают её знать. И они видят в слове украина вот такой элемент: укр. И этот элемент вам не шутка. Он, конечно, представляет собой имя древнего племени, а именно, племени по имени укры.

(Смех.)

Эти укры не просто так там существовали, а, оказывается, они великолепно засвидетельствованы в древнейших документах древнего Средиземноморья. А именно, троянцы у Гомера называются так (я напишу в транскрипции): teukroi. Соответственно, по-латыни – teuсri. По-русски, правда, обычно это транскрибируется как тевкры, но тут любители всё-таки сочли, что лучше транскрибировать это как теукры. А тогда уже совершенно ясно, кто это: это просто те укры, а не какие-нибудь другие!

(Смех, аплодисменты.)

Вот вы, понимаете, аплодируете, это значит, что вам смешно. Но какое же смешно, когда циркулирует немыслимое количество историй на эту тему, когда сказано тем самым, что население этой страны – это прямые потомки троянцев и жителей Крита. Но это только скромные из любителей делают, потому что настоящие любители возводят этот народ на 200 тысяч лет до нашей эры. Ничего не поделаешь, когда фантазия разыгрывается, почему бы не дать 200 тысяч. Другое дело, что 200 тысяч лет назад по всем антропологическим данным современного человека ещё не было. Но укры уже были.

Поскольку я уже перетратил время, не буду продолжать эти пункты, а только их назову. Могу апеллировать к тому, что я уже об этом писал, и можно прочесть это.

Постоянен и встречается у всех любителей миф, что гласные можно не принимать во внимание. И тогда, скажем, слова мир, мор, мера, мэр, умора, амур – это всё одно и то же слово – просто маленькие вариации одного и того же.

Другой такой же миф, столь же въедливый и устойчивый – это так называемое "обратное прочтение". Можно слово прочесть наоборот – прочесть так слово мир, получится Рим. И восточные народы, они якобы так и делают.

Закончу тем, что разберу ровно один пример, взятый из того же Фоменко, который покажет сразу весь букет того, как действует любительская лингвистика. Это происхождение слова Темза. Как видите, названия рек и т.п. очень привлекают любителей. А очень понятно, почему. Потому что из этого можно делать далеко идущие выводы о том, что там с какими народами происходило.

Итак, слово Темза. Для слова Темза последовательность действий любителя была такая. В английском языке есть слово sound. Не путать со словом 'звук', это его омоним. Sound, конечно, значит и 'звук' тоже, но имеет ещё и значение, которое не все знают, – значение 'пролив'. Есть, действительно, такое слово.

Следующий шаг состоит в том, что, по концепции Фоменко, которая совершенно одинакова у него со всеми остальными любителями, не надо гласные вообще принимать во внимание, надо брать только «костяк согласных». Тогда берётся костяк согласных s-n-d, верно? Чисто.

Дальше дело в следующем. Как мы потом увидим, речь идёт о проливе не каком-нибудь, а если уж пролив, то какой? Сами понимаете, Босфор. Это не надо выяснять – раз пролив, то Босфор. Но дело это «происходит на Востоке», как говорит автор. А на Востоке слова читают справа налево. Поэтому не надо читать s-n-d, а надо читать d-n-s. Как это делается – это любительская тайна, но это постоянная тайна, то есть нужно перевернуть слово и прочесть наоборот – особенно в данном случае, когда дело происходит на Востоке. Правда, иногда и на Западе происходит то же самое, но уж по крайней мере на Востоке именно так. Итак, получается d-n-s. Ну, а дальше вы знаете, что d и t – это совершенно одно и то же, n и m – это одно и то же, плюс s: t-m-s. Вы узнаёте? А гласные не играют никакой роли. Темза готова.

(Смех, аплодисменты.)

Темза готова, но это только лингвистическая артиллерийская подготовка. Потому что сама эта лингвистика, сколько бы она ни была интересна, не даёт настоящего удовлетворения. Она нужна для того, чтобы понять, как было дело. Значит, если Темза – это на самом деле название Босфора – ну ведь это правда так, вы ведь все видели, логическая последовательность была неумолимая – то тогда, следовательно, Лондон стоял на Босфоре. А вот это уже серьёзная вещь – то, что Лондон стоял сперва на Босфоре. Это и есть главный вывод. А потом его название перенесли на какой-то дальний и никому не нужный британский город. Вот это фоменковская теория того, какова предыстория Лондона. Вот таким образом она изложена.

Не буду всего остального приводи