Что такое логотерапия?

Прежде, чем мы подойдём к тому, чтобы определить, что же такое, в сущности, логотерапия, нужно указать, чем она никак не является. Логотерапия ни в коем случае не является панацеей! Выбор психотерапевтического метода сводится к уравнению с двумя неизвестными:

F = x + y

где х обозначает неповторимость и уникальность личности пациента, а у - не меньшую неповторимость и такую же уникальность личности терапевта. Другими словами, нельзя думать, что один и тот же метод будет одинаково действенным во всех случаях, как и нельзя полагать, что каждый терапевт одинаково успешно может пользоваться всеми методами. И то, что верно для психотерапии в целом, особенно верно в отношении логотерапии. Короче говоря, наше уравнение желательно дополнить, и тогда мы сможем написать:

F = x + y = z

Однако Джонсон (P. Johnson) однажды рискнул сказать: «Лого-терапия как метод психотерапии не противопоставляет себя другим методам и не соперничает с ними, но заставляет их поставить под сомнение их собственный плюс-фактор». Что же такое представляет из себя этот плюс-фактор пояснил нам Петрилович (N. Petrilowitsch), показав, что логотерапия не противопоставлена другим психотерапевтическим методам в лечении неврозов, а возвышается над ними и проникает вглубь специфически человеческих феноменов. Например, психоанализ видит в неврозе результат психодинамического процесса [Сравните следующие строки из письма Шнитцлера психоаналитику Рейку (Т. Reik) от 31 декабря 1931: «Во тьму души ведут многие дороги, я всё сильнее это чувствую, поскольку психоаналитики позволяют себе видеть сны (и заниматься их толкованием). Но часто тропа ведёт через освещённый внутренний мир, а они и Вы слишком рано начинаете думать, что уже свернули в царство теней».] и на основании этого пытается лечить невроз так, чтобы запустить новый психодинамический процесс, скажем, перенос. Использующая теорию научения поведенческая терапия видит в неврозе результат процесса научения, или обусловливания (формирования условных рефлексов) и в соответствии с этим старается повлиять на неврозы за счёт переучивания, то есть процессов переобусловливания. В отличие от этого логотерапия опирается на специфически человеческие феномены, включая их в свой инструментарий. Речь при этом идёт о двух фундаментально-антропологических характеристиках человеческого существования: о его способности к "самотрансцеденции" [В. Франкл в «Handbuch der Neurosenlehre und Psychotherapie», 1959.]во-первых, и, во-вторых, о не менее выдающейся и характерной для человеческого бытия как такового, о сугубо человеческой способности к «самодистанцированию». [В. Франкл «Безусловный человек», 1949.]

Самотрансцеденция отмечает тот фундаментальный антропологический факт, что человеческое бытие всегда обращено на что-то, чем оно само не является - на что-то или на кого-то: либо на некий смысл, который необходимо осуществить, либо на бытие близкого человека, с которым оно соотносится. Действительно, человек всецело становится человеком и находит самого себя тогда и только тогда, когда он преданно и самоотверженно служит какому-то делу, с головой уходит в решение какой-то задачи или посвящает себя любви к другому человеку, переставая думать о себе, буквально забывая самого себя. Это схоже с глазом, функция которого, состоящая в том, чтобы видеть мир, может в полной мере проявиться лишь тогда, когда он не видит сам себя. Когда же глаз видит какую-то свою часть? Только тогда, когда он болен: если у меня на глазу бельмо и я вижу «облако», или если у меня глаукома и я вижу радугу вокруг источника света - мой глаз видит нечто своё собственное, ибо так он воспринимает свою болезнь. И это в равной мере означает утрату мной способности нормально видеть.

Не вписав самотрансцеденцию в картину, которую мы пишем с человека, мы оказываемся неспособными понять массовые неврозы, с которыми нам приходится сталкиваться сегодня. Сегодня человек оказывается фрустрирован не в сексуальном, а в экзистенциальном смысле. Сегодня он меньше страдает от чувства неполноценности, чем от ощущения бессмысленности. Причём это ощущение бессмысленности обычно идёт рука об руку с чувством пустоты, «экзистенциального вакуума». [В. Франкл «Патология духа времени», 1955.]Можно даже доказать, что это чувство, ощущение того, что в жизни нет больше никакого смысла, распространяется всё шире. Хабингер (A. Habinger), основываясь на самоотчетах более пятиста учеников, показал, что ощущение бессмысленности за несколько лет стало в два раза более распространённым. Кратохвил (Kratochvil), Выметал (Vymetal) и Колер (Kohler) указывают на то, что ощущение бессмысленности охватывает не только капиталистические страны, оно наблюдается и в коммунистических государствах, пользуясь правом «безвизового въезда». Мы обязаны Клицке (L. Klitzke) и Филбрику (J. Philbrick) свидетельствами того, что ощущение бессмысленности можно наблюдать и у жителей развивающихся стран.

Если мы спросим себя, что является причиной экзистенциального вакуума, отчего он возникает, то сразу возникает следующее объяснение: человеку, в отличие от животного, инстинкты и побуждения не диктуют, что ему нужно делать. И в отличие от древних времен, сегодня традиция уже больше не говорит ему, что он делать обязан. Не зная, что ему нужно, и не зная, что он должен, он по-настоящему не знает и того, чего же он, собственно говоря, хочет. Что из этого следует? Либо он хочет только того, что делают другие, и это конформизм. Либо наоборот: он делает только то, чего хотят другие - хотят именно от него. И тогда мы имеем тоталитаризм. Из этого вытекает ещё одно следствие экзистенциального вакуума, и это специфичная невротизация, а именно - «ноогенный невроз» [В. Франкл «О психотерапии», Wiener Zeitschrift fur Nervenheilkunde 3, 461, 1951.],который этиологически восходит к ощущению бессмысленности, к сомнениям об осмысленности жизни, или к неверию в то, что этот смысл вообще существует. [Существует немало научных работ, которые единодушно свидетельствуют о том, что можно насчитать примерно 20 процентов ноогенных неврозов.]

При этом нельзя сказать, чтобы отчаяние само по себе патологично. Задаваться вопросом о смысле бытия, ставить под вопрос существование этого смысла, - это скорее человеческая страсть, чем невротическое отклонение. В этом проявляется духовная зрелость: смысл больше не принимается безо всякой критики, без вопросов и раздумий, из уст традиции так, как она его предлагает, а открывается и обретается независимо и самостоятельно. И здесь к экзистенциальной фрустрации не применима медицинская модель. Если это, вообще, невроз, то экзистенциальная фрустрация является социогенным неврозом. Именно социологический факт утраты традиции повергает человека наших дней в экзистенциальную неуверенность.

Существуют также замаскированные формы экзистенциальной фрустрации. Я назову только всё более частые случаи самоубийства [Самоубийства среди студентов американских колледжей представляют собой вторую по частоте причину смерти среди молодых людей. Для остальных людей аналогичного возраста самоубийство занимает пятое место среди причин смерти. При этом попытки самоубийства далеко не все регистрируются и поддаются учёту. К счастью. Ибо мы, врачи, должны мыслить не только терапевтически, но и профилактически, а в плане предотвращения самоубийств широкое освещение этой статистики отнюдь не полезно. Есть данные об эксперименте, проведенном в Швейцарии. В одном кантоне средства массовой информации договорились в течение года ничего не сообщать о самоубийствах, -в итоге количество самоубийств в этом кантоне сократилось на десять процентов.] среди учащейся молодёжи, наркоманию, ставший небывало распространённым алкоголизм и растущую юношескую преступность. Сегодня нетрудно показать, в какой степени всё это связано с экзистенциальной фрустрацией. Благодаря разработанному Крамбо (J. Crumbaugh) PIL-тесту, мы получили в руки инструмент, при помощи которого можно количественно измерить степень экзистенциальной фрустрации, а недавно Лукас (Е. Lucas) своим лого-тестом внесла дополнительный вклад в точные эмпирические логотерапевтические исследования. [В настоящее время существует десять логотерапевтических тестов, а именно PIL-тест [Purpose in life (англ.) - цель в жизни.] Джеймса Крамбо и Леонарда Махолика SONG-тест [Seeking of noetic goals (англ.) - поиск ноэтических целей.] и MILE-тест [The meaning in life evaluation scale (англ.) - шкала оценки смысла жизни.] Джеймса Крамбо, Тест-шкала ценностей личности Бернарда Дансарта, Тестовый опросник «Цель жизни» Хутцелла (R. Hutzell) и Рут Аблас (R. Hablas), Лого-тест Элизабет Лукас, тест SEE (уровень ожиданий и обретение смысла) Вальтера Бёкмана (Bockmann) и три теста, которые пока находятся в стадии разработки, авторами этих тестов являются Джеральд Кова-цик (Венский университет), Бруно Джорджи (Giorgi) (Дублинский университет) и Патриция Штарк (P. Starck) (Университет штата Алабама).]

В отношении самоубийств были чрезвычайно скрупулезно обследованы 60 студентов университета штата Айдахо, пытавшиеся покончить с жизнью, и 85 процентов из них ответили, что жизнь для них не имела никакого смысла. Установлено, что из этих студентов, испытавших чувство бессмысленности, у 93 процентов состояние здоровья было отличным, они активно участвовали в общественной жизни, прекрасно справлялись с учёбой и жили в добром согласии со своими семьями.

Что касается наркотической зависимости, то, как утверждают сотрудники реабилитационных центров, более 60 процентов наших пациентов жалуются, что в их жизни мало смысла. На основании тестирования 416 студентов было статистически доказано, что «образ слабого отца», который, по мнению психоаналитиков, лежит в основе наркотической зависимости, к этому не имеет никакого отношения, скорее, можно сделать вывод, что с индексом наркотической зависимости значимо коррелирует степень экзистенциальной фрустрации: этот индекс, в среднем, в случаях, где экзистенциальная фрустрация отсутствует, составляет 4,25 условных единиц, тогда как при наличии экзистенциальной фрустрации его среднее значение достигает 8,90 условных единиц, то есть он возрастает более, чем в два раза.

Само собой разумеется, обширная реабилитация, которая рассматривает экзистенциальную фрустрацию в качестве этиологического фактора и использует логотерапевтическое вмешательство, обещает успех. Проблема заключается в том, что, согласно проведенным исследованиям, из 36 наркоманов, которые состояли на учёте в нервной клинике Венского университета, после лечения продолжительностью 18 месяцев только двое стойко воздерживались от приёма наркотиков, а это составляет всего лишь 5,5 процентов, кроме того, среди всех молодых людей, страдающих наркотической зависимостью и проходивших наркологическое лечение в медицинских учреждениях Германии, можно считать вылечившимися не более 10 процентов. В США число вылечившихся, в среднем, составляет 11 процентов. Фрезер (Е. Fraiser) применяет логотерапию в руководимом им калифорнийском Центре реабилитации наркоманов и может гордиться результатом - 40 процентов победивших зависимость.

С алкоголизмом ситуация складывается аналогично. В тяжёлых случаях хронического алкоголизма можно констатировать, что 90 процентов страдают глубочайшим ощущением бессмысленности. Неудивительно, что Крамбо, сравнив результаты групповой логотерапии алкоголизма, объективированные при помощи тестов, с результатами применения других методов лечения, показал, что только логотерапия дала статистически значимое улучшение состояния пациентов.

Если говорить о преступности, то Блэк (W. Black) и Грегсон (P. Gregson), работающие в одном из университетов Новой Зеландии, выяснили, что преступность и смысл жизни находятся в обратно пропорциональной зависимости друг от друга. Данные, полученные по тесту Крамбо «Смысл жизни» при обследовании заключённых, помещённых в тюрьму, отличаются от средних показателей по популяции в отношении 86 единиц к 115.

Как смогли показать исследователи, принадлежащие к школе Конрада Лоренца и занимающиеся изучением поведения, агрессивность, которая (хотя бы и на экране телевизора) направляется на безобидные объекты и на них срывается, в действительности всегда бывает сначала спровоцирована и, являясь рефлексом, таким образом ещё больше возбуждается. Ещё более общий вывод делает социолог Шериф (К. Sherif) из университета штата Пенсильвания: «Существует немало экспериментальных доказательств того, что успешное завершение агрессивного акта вовсе не снижает последующую агрессивность, а является лучшим способом увеличить частоту агрессивных реакций. Такие исследования проводились в отношении поведения как животных, так и людей».

Впоследствии в сообщении профессора Шериф было показано, что широко распространенное представление о спортивных состязаниях как о некоей бескровной эрзац-войне является ложным: в трёх группах молодёжи в закрытом лагере агрессия, направленная друг на друга, при проведении спортивных соревнований вместо того, чтобы снижаться, только возрастала. Самое интересное, что однажды среди обитателей лагеря взаимная агрессивность как будто бы исчезла вовсе, и это был тот случай, когда молодые люди должны были мобилизоваться, чтобы вытащить застрявшие в глинистой почве автомашины, которые везли в лагерь продукты. Можно сказать, что здесь включилась требующая напряжения всех сил, но исполненная смысла преданность делу. [Сказанное можно обратить и на человечество в целом: для него тоже в самом конце остаётся надежда сплотиться в общем стремлении к общему смыслу только в том случае, если оно сможет прийти к общему делу, объединяющей всех и вся задаче. В этом я вижу более плодотворные основания для исследования мировых проблем, чем в бесконечном муссировании некой неисчерпаемой агрессивности, при помощи чего вынуждают человека поверить в то, что ему на роду написаны войны и борьба за власть.]

И вот мы стоим перед возможностью логотерапевтического вмешательства, которое, как таковое, как логотерапевтическое, направлено на преодоление ощущения бессмысленности за счёт запуска процессов обретения смысла. Барбер (L. Barber) смог в руководимом им Центре реабилитации уголовных преступников в течение шести месяцев повысить рассчитываемый на основании тестов уровень переживаемого исполнения смысла с 86 до 103 единиц, при этом он преобразовал свой реабилитационный центр в «логотерапевтическую вселенную». И если в США среднее количество повторных преступлений составляет 40 процентов, то Барбер может гордиться своими 17 процентами. [Один заключённый из Штейна, Отто Б., подтверждает такую возможность, он пишет мне, что «человек сам может сделать самую худшую ситуацию осмысленной, если только захочет»! Бывший заключённый Франк В., который организовал логотерапевтическую группу уже «в тюрьме с самыми жёсткими во всей Флориде мерами предосторожности, в паре сотне метров от электрического стула», пишет: «Все 12 членов первой группы поддерживали связь друг с другом, только один вернулся, и он теперь на свободе».]

После обсуждения многообразия и многогранности форм экзистенциальной фрустрации нам следовало бы задаться вопросом, какими же свойствами должно обладать человеческое бытие (или что является онтологической предпосылкой), если, как мы сказали, 60 обследованных студентов университета штата Айдахо без каких-либо явных психологических или экономических оснований могли совершить попытку самоубийства. Одним словом, как должно быть организовано человеческое бытие, если такая вещь, как экзистенциальная фрустрация, становится возможной вообще. Другими словами, словами Канта, мы зададим вопрос об «условиях возможности» экзистенциальной фрустрации, и мы не ошибёмся, если примем: человек структурирован таким образом, его состояние таково, что без смысла он просто не может выжить. Таким образом, фрустрацию, испытываемую человеком, можно понять только в том случае, если нам удастся понять его мотивацию. И повсеместное наличие ощущения бессмысленности может для нас служить показателем того, где искать первичную мотивацию, то есть то, чего же человек, в конце концов, хочет.

Логотерапия учит, что человек до самого своего основания пронизан «волей к смыслу». [В. Франкл «Безусловный человек», 1949.] Наша теория мотивации может быть определена операционально ещё до того, как будет эмпирически верифицирована и валидизирована, при этом мы придерживаемся следующего утверждения: волей к смыслу мы называем то, что подвергается в человеке фрустрации, когда он испытывает ощущение бессмысленности и пустоты.

Крамбо и Махолик (L. Maholick), а также Элизабет Лукас позаботились об эмпирическом обосновании учения о воле к смыслу, обследовав тысячи людей. Тем временем появляется всё больше статистических доказательств легитимности нашей теории мотивации. Из всего изобилия появившихся в последнее время материалов, я выбрал только результаты одного исследования, предпринятого Американским Советом по образованию совместно с Калифорнийским университетом. Из 189 733 студентов 360 университетов 73,7 процентов (высочайший процент!) больше всего мечтают о том, чтобы - «выработать осмысленную философию жизни», то есть прийти к мировоззрению, которое сделает жизнь осмысленной. Такова их главная и единственная цель.

Можно также указать на результаты двухлетнего статистического исследования, опубликованные высшей инстанцией США в области психиатрических исследований, а именно Национальным институтом психического здоровья. Из этой публикации явствует, что из 7948 студентов, опрошенных в 48 американских высших учебных заведениях, примерно 16 процентов видят свою цель в том, чтобы заработать как можно больше денег; в то же время основная группа (речь идёт о 78 процентах) хочет только одного - найти в своей жизни смысл.

Если теперь мы вернёмся к вопросу о том, что мы можем предпринять в отношении экзистенциальной фрустрации, то есть в отношении фрустрации воли к смыслу, и в отношении ноогенного невроза, то это значит, что речь пойдёт о придании жизни смысла. Однако смысл, собственно говоря, нельзя передать или сообщить, и меньше всего это может сделать терапевт, то есть меньше всего терапевт может придать смысл жизни пациента или проложить пациенту дорогу к этому смыслу. Но смысл можно найти. Правда, осуществить это предприятие удаётся только при помощи собственной совести. В этом ракурсе мы называем совесть «органом смысла». [В. Франкл «Логотерапия и религия» в кн. «Психотерапия и религиозный опыт», 1965.] Смысл нельзя прописать, как прописывают лекарства, и нельзя передать во владение, как наследство; но что мы всё-таки могли бы сделать, так это описать происходящее там, внутри человека, когда он отправляется на поиски смысла. Оказывается, поиски смысла сводятся к восприятию гештальта как раз в том смысле, как его понимают Макс Вертгеймер (М. Wertheimer) и Курт Левин, которые говорят о «требовательном характере», присущем определённым ситуациям. Однако если речь идёт о смысловом гештальте, то это отнюдь не «фигура», которая бросается нам в глаза на некотором «фоне»: при поисках смысла на фоне действительности воспринимается возможность - возможность изменить действительность в ту или другую сторону.

Можно думать, что обычный простой человек (но не тот, кто в течение многих лет испытывает на себе груз различных учений, будь то студент на академической скамье или пациент на аналитической кушетке), так вот, можно думать, что скромный обычный человек всегда заранее знает, на какой из дорог находится то, что позволит ему наполнить свою жизнь смыслом. Прежде всего найти смысл возможно, если заняться каким-нибудь делом или создать произведение, вложив в него свой творческий жар. И даже через переживание, за счёт того, что мы что-то переживаем (что-то или за кого-то), ибо переживать за кого-то во всей его неповторимости и единственности называется любить его. Но жизнь оказывается безусловно наполненной смыслом и остаётся полной смысла (в ней есть смысл, она его в себе содержит) при любых условиях и обстоятельствах. Поэтому в силу дорефлексивного онтологического самосознания, из которого можно дистиллировать всю аксиологию, человек с улицы знает прежде всего о том, что каждая отдельная ситуация представляет собой вопрос, на который он должен ответить, потому он, собственно, и не может спрашивать о смысле своего бытия, ибо «сама жизнь и есть то, что ставит перед человеком вопросы: он не должен спрашивать, он, скорее, является спрашиваемым, он сам должен отвечать жизни и отвечать за жизнь. Человек знает также и о том, что только там, именно там, где он сталкивается с не поддающимся изменению фактом, через преодоление подобной ситуации доказывает он свою человеческую суть, наглядно демонстрируя, на что человек способен. Значение имеют позиция и установка, с которыми человек встречает неизбежные удары судьбы. Человеку позволено и суждено до самого последнего вздоха выигрывать и отвоевывать смысл у этой жизни.

Логотеория, первоначально интуитивно разработанная в рамках логотерапии, как учение об изначальных ценностях, названных «созидательной, эмоциональной и установочной» [В. Франкл «К духовной проблематике в психотерапии» Zentralblatt fur Psychtherapie 10, 33, 1938).] была между тем эмпирически верифицирована и валидизирована. Браун (Brown), Качиани (Casciani), Крамбо, Дансарт (Dansart), Дурлак (Durlak), Кратохвил, Лукас, Лансфорд (Lunceford), Мейсон (Mason), Майер (Meier), Мёрфи (Murphy), Планова (Planova), Попельски (Popielski), Ричмонд (Richmond), Роберте (Roberts), Pyx (Ruch), Салле (Sallee), Смит, Ярнелл (Yamell) и Янг (Young) смогли доказать, что обретение и осуществление смысла не зависят от возраста и уровня образования, а также от принадлежности к мужскому или женскому полу, от того, религиозен человек или нет, и, если он исповедует какую-либо религию, то не и от того, к какой конфессии принадлежит. Не зависит это и от уровня его интеллекта. В конце концов Бернард Дансарт с помощью разработанного им теста эмпирически узаконил ввод такого понятия как «ценность установки», или «установочная ценность».

Какую пользу может дать логотеория для психотерапевтической практики? В связи с этим мне хотелось бы рассказать случай с одной медицинской сестрой, которую мне представили на семинаре, проходившем под моим руководством в отделении психиатрии университета в Стэнфорде. Речь идёт о пациентке, страдавшей неоперабельной формой рака и знавшей об этом. Плача вошла она в комнату, где собрались стэнфордские психиатры, и голосом, прерываемым рыданиями, рассказала о своей жизни, о своих одарённых и преуспевающих детях и о том, как тяжело ей теперь со всем этим прощаться. До этого момента я, откровенно говоря, не мог уловить ни одной зацепки, чтобы начать дискуссию о богатстве логотерапевтических идей. Теперь можно было самое негативное, с её точки зрения, а именно необходимость оставить всё, что было для неё ценнейшим в мире, преобразовать в нечто позитивное, понять и объяснить как нечто, исполненное смысла. Достаточно было спросить у неё, что сказала бы на ее месте женщина, у которой нет детей. Правда, я убеждён, что жизнь женщины, оставшейся бездетной, тоже ни в коем случаем не может считаться бессмысленной. Но я очень хорошо могу себе представить, что такая женщина, скорее впадёт в отчаяние, если ей придётся прощаться с этим миром, потому что нет ничего и никого, что она «должна оставить в мире». В мгновение ока черты лица пациентки просветлели. Она вдруг осознала, что дело вовсе не в том, что мы прощаемся с миром, поскольку раньше или позже это приходится делать каждому из нас. Дело, главным образом, в том, что вообще существует нечто, с чем приходится расставаться. Нечто, что мы можем оставить в мире, посредством чего мы осуществили смысл и самих себя к тому дню, когда пришёл наш час. Едва ли можно описать, какое облегчение ощутила пациентка после того, как сократовский диалог между нами сменился беседой в духе Коперника.

Я хотел бы теперь сопоставить стиль логотерапевтического вмешательства со стилем психоаналитического, как это представлено в работе Эдит Вайскопф-Джельсон (Е. Weibkopf-Joelson), американской сторонницы психоанализа, которая сегодня исповедует логотерапию: «Деморализующее действие, какое оказывает отрицание смысла жизни, прежде всего глубинного смысла, потенциально присущего болезни, можно проиллюстрировать на примере психотерапии, которую один фрейдист предложил женщине, страдавшей неизлечимой формой рака». И Вайскопф-Джельсон предоставляет слово Эйслеру (К. Eissler): «Она сравнивала осмысленность своей прежней жизни с бессмысленностью нынешней, и даже тогда, когда она больше не могла работать по своей специальности и долгими часами вынуждена была лежать, её жизнь всё же, как ей казалось, была наполнена смыслом, правда, до тех пор, пока её существование было важным для её детей, и она сама, таким образом, должна была выполнять свою задачу. Когда же её привезли в больницу безо всякой надежды вернуться назад домой, и она уже не могла даже встать с постели, превратившись в остатки бесполезной, гниющей плоти, её жизнь утратила всякий смысл. Она была готова выносить любые боли, лишь бы это было хоть в какой-то степени осмысленно, но зачем её приговорили терпеть ужасные мучения, когда жизнь уже не имела никакого смысла? На это я ответил, что она, на мой взгляд, совершает одну грубую ошибку, ибо вся её жизнь была бессмысленной, и стала бессмысленной ещё задолго до того, как она заболела. Найти смысл жизни, сказал я, давно и тщетно пытаются философы, и, таким образом, разница между её прежней и нынешней жизнью заключается единственно только в том, что в прежние времена она ещё могла верить в смысл жизни, а в нынешнем своём положении уже была не в состоянии этого делать. В действительности, я ей внушил, что оба этапа её жизни были полностью и абсолютно бессмысленны. На это открытие пациентка реагировала, притворившись, что не может меня понять, и разразилась слезами». [К. Эйслер «Психиатр у постели умирающего пациента», 1955.]

Эйслер не дал пациентке не только веры в то, что страдание может иметь смысл, но отнял у неё веру и в то, что вся жизнь может иметь хоть малейший смысл. Спросим себя о том, как не только психоаналитик, но и бихевиорист подходит к преодолению трагизма ситуации, когда человек оказывается лицом к лицу с предстоящей смертью, своей собственной или кого-то из близких. Один из наиболее представительных сторонников теории модификации поведения на основе научения полагает, что в таких случаях пациент должен позвонить кому-нибудь по телефону, покосить траву на лугу или помыть посуду, и терапевт его похвалит за эти занятия, или он будет вознаграждён каким-либо иным способом».

Как может психотерапия, которая своё понимание человека строит на экспериментах с крысами, объяснить основополагающий антропологический факт, что человек, с одной стороны, совершает самоубийство, живя в обществе изобилия, а с другой стороны, - готов страдать при условии, если его страдания имеют смысл? Передо мной лежит письмо молодого психолога, который очень живо описывает, как он пытался приободрить свою умирающую мать. «Мне было очень горько сознавать, - пишет он, - что я не могу применить ничего из того, чему меня учили семь долгих лет и как-то облегчить матери тяжесть и бесповоротность этих последних дней жизни». Ничего кроме того, что он узнал во время последних занятий по логотерапии «о смысле страдания и о богатстве плодов, сохраняющихся благодаря невозвратимости прошлого». И перед лицом этого он должен был себе признаться, что «почти ненаучные, но мудрые аргументы обретают небывалый вес на последней дистанции жизненного пути человека».

Теперь, наверное, понятно, что только та психотерапия, которая отваживается выйти за пределы психодинамики и исследований поведения и войти в измерение специфически человеческих феноменов, одним словом, только регуманизированная психотерапия, будет в состоянии понять приметы времени и откликнуться на его потребности. Другими словами, становится ясно, что мы, диагностируя экзистенциальную фрустрацию или даже ноогенный невроз, должны видеть в человеке существо, которое - в силу своей самотрансцедентности -постоянно находится в поисках смысла. Что же касается не диагноза, а самой терапии, причём терапии не ноогенного, а терапии психогенного невроза, то мы должны исчерпать все возможности использования не менее свойственной человеку способности к самодистанцированию, которая зачастую (и не в последнюю очередь) проявляется в виде чувства юмора. Человечная, гуманизированная, регуманизированная психотерапия, таким образом, предполагает, что мы приобретаем опыт самотрансцеденции и навык самодистанцирования. И то и другое невозможно, если мы видим в человеке животное. Ни одно животное не интересуется смыслом жизни, и ни одно животное не умеет смеяться. Под этим вовсе не подразумевается, что человек - это только человек и что в нём нет ничего от животного. Но человеческое измерение по отношению к измерению животного является высшим, и это значит, что оно включает в себя все низшие измерения. Выявление специфически человеческих феноменов в человеке и одновременное признание в нём субчеловеческих проявлений отнюдь не противоречат друг другу, потому что между человеческим и субчеловеческим существуют отношения, если так можно сказать, включённости одного в другое.

Задача логотерапевтической техники парадоксальной интенции как раз в том и состоит, чтобы мобилизовать способность к самодистанцированию в рамках лечения психогенного невроза, тогда как другая логотерапевтическая техника - дерефлексия - основана на фундаментально-антропологическом факте - на способности к самотрансцеденции. Понять оба этих терапевтических метода можно, только если исходить из логотерапевтической теории неврозов.

В ней мы различаем три вида патогенных реакций. Первый можно описать следующим образом: пациент реагирует на конкретный симптом (рис. 1) опасением, что симптом может появиться снова, то есть страхом ожидания, и этот страх ожидания приводит к тому, что данный симптом, действительно, появляется снова, — событие, которое укрепляет пациента в его ожиданиях.

(Надписи - сверху-вниз, слева-направо (здесь и далее): вызывает, подкрепляет, симптом, фобия, усиливает)

Рис. 1

Теперь получается: пациент так боится повторения симптома, что у него, при известных условиях, появляется страх перед своими опасениями. Наши пациенты говорят о «страхе перед страхом», причём совершенно спонтанном. И как они объясняют этот страх? Большей частью они боятся потери сознания, инфаркта или инсульта. Как же они реагируют на свой страх перед страхом? Бегством. Например, они избегают необходимости выходить из дому. Действительно, агарофобия представляет собой парадигму этой первой невротической реакции страха.

Почему же эта реакция может быть «патогенной»? В одном докладе, сделанном по приглашению Американской ассоциации новых методов в психотерапии мы сформулировали ответ следующим образом: «Фобии и обсессивно-компульсивные неврозы частично обусловлены попыткой избежать ситуации, в которой возникает тревога». [В. Франкл «Парадоксальная интенция как логотерапевтическая техника», American Journal of Psychotherapy 14, 520, 1960.] Однако наше представление о том, что бегство от страха методом избегания ситуации, вызывающей страх, играет решающую роль в бесконечном самовоспроизведении невротической реакции страха, - эта наша точка зрения теперь уже неоднократно подтверждена бихевиористами. Так, Маркс (I. Marks) говорит, что фобия подкрепляется механизмом избегания, уменьшающим тревогу. Как тогда можно не признать, что логотерапия предвосхитила многое из того, что позже было установлено поведенческой терапией на основании солидного экспериментального материала. Разве мы не высказали ещё в 1947 году следующую точку зрения: «Как известно, неврозы можно, в некотором известном смысле и с некоторым известным правом, трактовать как механизм, обусловленный рефлексами. Во всех, главным образом, ориентированных на психоанализ психиатрических методах лечения речь идёт преимущественно о том, чтобы пролить свет сознания на первопричины условного рефлекса, а именно на внешнюю и внутреннюю ситуацию первого появления невротического симптома. Мы же придерживаемся мнения, что подлинный невроз, уже проявившийся и зафиксированный, обусловлен не только своей первопричиной, но и своим (вторичным) проявлением. Условный рефлекс, как мы и понимаем невротический симптом, формируется вследствие образования circulus vitiosus [Circulus vitiosus (лат.) - порочный круг.] страха ожидания! Если мы хотим впоследствии разрушить уже, так сказать, сформировавшийся рефлекс, то мы всякий раз должны устранять этот страх ожидания как раз тем методом, принцип которого был заложен нами в парадоксальную интенцию». [В. Франкл «Психотерапия на практике», 1947.]

Второй тип патогенной реакции можно наблюдать не в случае невроза страха, а в случае невроза навязчивых состояний. Пациент оказывается под давлением (рис. 2) накинувшихся на него навязчивых идей и реагирует на них, стараясь их подавить или заглушить. Он пытается таким образом оказать им противодействие. Но это противодействие только усиливает первоначальное давление. Круг замыкается и пациент снова попадает внутрь этого заколдованного круга. Однако для невроза навязчивых состояний, в отличие от невроза страха, характерно совсем не бегство, а борьба, борьба против навязчивых идей. И мы опять должны задаться вопросом, что пациента к этому побуждает и что им движет. Итак, пациент либо боится, что навязчивые идеи могут представлять собой нечто большее, чем невроз, что они являются признаком психоза, либо он опасается, что сможет воплотить в дело криминальное содержание своих навязчивых идей, что он сделает что-то кому-то - кому-то или себе самому. Либо одно либо другое: пациент, страдающий неврозом навязчивых состояний, не испытывает страха перед самим страхом, он испытывает страх перед самим собой.

(порождает, давление, противодействие, повышает)

Рис. 2

Задача парадоксальной интенции состоит в том, чтобы разорвать оба порочных круга, взломать их, вытолкнуть из колеи. И если это удастся, опасениям пациента придёт конец, ибо, как выразился один несчастный, «тогда-то уж он возьмёт быка за рога». При этом нужно учитывать, что страдающий неврозом страха боится чего-то, что может произойти с ним, тогда как страдающий неврозом навязчивых состояний боится чего-то, что может натворить он сам. И то и другое будет охвачено, если мы определим парадоксальную интенцию следующим образом: теперь пациент должен хотеть именно того (невроз страха), или совершить именно то (невроз навязчивых состояний), чего он всегда так сильно боялся.

Как мы видим, при парадоксальной интенции речь идёт об инверсии того намерения, которое характеризует оба вида патогенной реакции, а именно избегания страха и принуждения через бегство перед первым или борьбу против последнего. Именно это бихевиористы сегодня считают решающим. Так, Маркс в заключение гипотезы о том, что фобия поддерживает себя через механизмы избегания, уменьшающие страх, даёт рекомендацию: «Фобию можно преодолеть только тогда, когда пациент снова столкнётся лицом к лицу с фобической ситуацией». Как раз это и предлагает парадоксальная интенция. В одной совместной работе с Рахманом (S. Rachman) и Ходжсоном (R. Hodgson) Маркс говорит также о том, что терапевт должен убедить пациента пойти прямо на то, что его больше всего пугает, и поддержать его в этом. И в совместной работе с Ватсоном (D. Watson) и Гайндом (R. Gaind) он высказывает мнение, что в терапевтических целях пациент должен быстро, как только может, подойти поближе к предмету своих опасений и уже больше никогда не избегать подобных предметов.

Сегодня всеми ведущими специалистами в области поведенческой терапии признаётся то, что уже в 1939 году в форме описанной парадоксальной интенции логотерапия на деле использовала эти терапевтические рекомендации. «Парадоксальная интенция, однако, исходит совсем из другой научно-теоретической предпосылки, - пишут Диллинг (Н. Dilling), Розефельдт (Н. Rosefeldt), Кокотт (G. Kockott) и Хайзе (Н. Heyse) из психиатрического института им. Макса Планка, -её действие, вероятно, могло бы быть объяснено простыми принципами психологии научения». После того, как авторы признают, что при помощи парадоксальной интенции «можно добиться хороших результатов и порой довольно быстро», они интерпретируют успех, достигаемый таким образом, с точки зрения психологии научения, «предполагая разрыв условной связи между пусковым стимулом и страхом. Чтобы затем сформировался новый, адаптированный, тип реакции на определённые ситуации, нужно добиться отказа от избегающего поведения с его постоянным подкрепляющим эффектом, и тогда вышеупомянутый человек сможет приобрести новый опыт реагирования на стимулы, провоцирующие возникновение страха». Именно это и позволяет осуществить парадоксальная интенция. Арнольд Лазарус (A. Lazarus) подтверждает её эффективность и объясняет достигнутый успех с точки зрения поведенческой терапии следующим образом: «Если люди позволяют ожидаемой тревоге проявиться, то почти всегда они сталкиваются с тем, что на первый план выступает противоположная реакция: худшие их страхи постепенно ослабевают, а при неоднократном применении метода, в конце концов, полностью исчезают».

Парадоксальная интенция использовалась мною на практике уже в 1929 году, но только в 1939 была описана [В. Франкл «О медикаментозной поддержке психотерапии при неврозах», Schweizer Archiv fur Neurologie und Psychiatrie 43, 26,1939).] и только в 1947 названа своим именем в публикациях. [В. Франкл, «Психотерапия на практике», 1947.] Сходство с появившимися гораздо позже методами, применяемыми в рамках поведенческой терапии, а именно: провокация тревоги, погружение, имплозивная терапия, индуцированная тревога, моделирование, модификация ожиданий, отрицательный опыт, метод насыщения и пролонгированная экспозиция - сходство с этими методами абсолютно очевидно и не остаётся незамеченным некоторыми терапевтами, работающими в рамках поведенческой терапии. По мнению Диллинга, Розефельдта, Кокотта и Хайзе, «возможно, в основе метода парадоксальной интенции, разработанного В. Франклом, лежит механизм действия, подобный тому, на котором основаны такие способы лечения, как метод погружения или имплозивной терапии, хотя первоначально метод Франкла и не задумывался как метод психологии научения». Что же касается названных способов лечения, то Маркс тоже указывает на «определённое сходство с методом парадоксальной интенции», а также на тот факт, что наш метод «близко напоминает то, что теперь называют моделированием». [Профессор Майкл Ашер, ассистент Вольпе в Университетской клинике поведенческой терапии в Филадельфии, считает нужным заметить, что большинство психотерапевтических систем разрабатывали свои методики, никогда не используемые представителями других систем. Логотерапевтический метод парадоксальной интенции является исключением из этого правила, поскольку очень многие психотерапевты самых различных школ встраивают этот метод в свою собственную систему. За последние два десятилетия парадоксальная интенция завоевала популярность у множества психотерапевтов, на которых произвела неизгладимое впечатление эффективность зтого метода. Ашер даже полагает, что методы поведенческой терапии были разработаны как простой перевод парадоксальной интенции на язык теории научения, что особенно верно в отношении методов, названных «имплозией». Профессор Ирвин Ялом из Стэнфордского университета считает, что Логотерапевтический метод парадоксальной интенции предвосхитил метод под названием «symptom prescription», [Symptom prescription (англ.) -предписание симптома.] внедрённный Милтоном Эриксоном, Джеем Хейли, Доном Джексоном и Полом Вацлавиком.

Что касается терапевтической «эффективности» парадоксальной интенции, о которой Ашер говорит, что она сделала данный метод особо «популярным», то приведём лишь один пример, связанный с «инвалидизирующей эритрофобией», которую Ламонтань (I. Lamontagne) вылечил за четыре сеанса, несмотря на двенадцатилетнюю продолжительность заболевания.]

Если кто-то и может претендовать на приоритет в отношении метода парадоксальной интенции, то это, на мой взгляд, следующие авторы, которым я выражаю свою признательность: Рудольфу Дрейкурсу (Dreikurs) за указание на аналогичный «трюк», описанный им уже в 1932 году, и Эрвину Вексбергу (Wexberg), который занимался этим ещё раньше и первым использовал термин «антиссуггестия». В 1956 году я узнал, что фон Хаттинберг (Н. v. Hattinberg) тоже описывает подобный опыт: «Кому, например, удастся осознанно возжелать проявления невротического симптома, от которого он до сих пор защищался, тот сможет, благодаря своему волевому усилию избавиться от страха и, в конце концов, от самого симптома. Таким образом, возможно вышибить клин клином. Этот опыт, разумеется, только иногда удаётся на практике. Однако едва ли есть опыт, который был бы более поучителен для человека с психологическими проблемами».

Нельзя также предположить, чтобы парадоксальная интенция, если она, действительно, столь эффективна, не имела своих предшественников. Логотерапии можно поставить в заслугу лишь то, что она претворила принцип в метод и встроила его в систему.

Достойно упоминания и то, что первая попытка экспериментально доказать эффективность парадоксальной интенции была предпринята именно терапевтами, работающими в рамках поведенческой терапии. Профессора Сольом (L. Solyom), Гарса-Перес (G. Garza-Perez), Ледвидж (В. Ledwidge) из психиатрической клиники университета Мак-Джилл выбрали из всех случаев невроза навязчивых состояний два одинаково интенсивно выраженных симптома, а потом один из них, симптом цели, лечили методом парадоксальной интенции, а другой, симптом «контроля» оставили без лечения. На самом деле, оказалось, что исчезают исключительно те симптомы, которые подвергаются воздействию, причём исчезают они довольно быстро, в течение нескольких недель. И нет никакой речи об эрзац-симптомах! [Ашер позаботился и об экспериментальных доказательствах терапевтической значимости и действенности метода парадоксальной интенции. В общем, получается, что логотерапевтический метод равноценен различным «интервенциям», применяемым в поведенческой терапии. В случаях нарушения сна, а также в случаях невротических расстройств мочеиспускания логотерапевтический метод даже превзошёл их. Что касается случаев нарушения засыпания, то пациентам Ашера первоначально нужно было в среднем 48,6 минут, чтобы погрузиться в сон. После десяти недель лечения методами поведенческой терапии им стало хватать 39,36 минут. Однако после двухнедельного использования метода парадоксальной интенции это время сократилось до 10,2 минуты. Парадоксальная интенция существенно уменьшила количество жалоб по сравнению с контрольными группами плацебо и ожидающих лечения.]

Среди терапевтов, работающих в рамках поведенческой терапии, только Лазарус заметил, что «неотъемлемой частью процедуры применения парадоксальной интенции Франкла» является «умышленное пробуждение чувства юмора. Пациенту, который боится, что он может вспотеть, рекомендуют показать публике, что значит вспотеть на самом деле, истечь потоками пота, когда всё вокруг на расстоянии вытянутой руки становится влажным». Действительно, юмор, при помощи которого пациент должен сформулировать парадоксальную интенцию, принадлежит к тем средствам метода, которые выгодно отличают его от методов поведенческой терапии, перечисленных нами выше.

С полным основанием мы снова и снова говорим о значении юмора для успешного применения парадоксальной интенции, на что указывают специалисты, работающие в рамках поведенческой терапии, например, Айвер Хэнд (A. Hand) из Лондонской больницы Модели, который имел возможность наблюдать, как пациенты, страдающие боязнью открытых пространств, объединённые в одну группу с теми, кого они прежде избегали, потому что ситуации, вызывавшие страх у тех и других были прямо противоположными, совершенно спонтанно побуждали друг друга к преувеличению своих страхов с изумительным чувством юмора. Они использовали своё чувство юмора совершенно спонтанно, как один из главных механизмов преодоления страха. Короче говоря, пациенты сами «изобрели» парадоксальную интенцию - таким образом был истолкован «механизм» их реакции группой лондонских исследователей!

Теперь давайте обратимся к парадоксальной интенции, как она lege artis [Lege artis (лат.) - мастерски.] проводится по правилам логотерапии, и разъяснять это лучше всего на материале конкретных случаев из практики. В этой связи прежде всего надо указать на примеры, описанные в моих книгах «Теория и терапия неврозов», «Психотерапия на практике», «Воля к смыслу» и «Врачевание души». Далее мы сосредоточим основное внимание на неопубликованном материале.

Адольф Спенсер из Калифорнии пишет мне: «Спустя два дня после того, как я прочёл Вашу книгу "Человек в поисках смысла", я оказался в ситуации, которая позволила мне опробовать логотерапию на деле. В университете я посещаю семинар под руководством Мартина Бубера. Во время первого занятия я сделал откровенное заявление, сильно противоречащее тому, что говорили другие, И тут я сразу же начал усиленно потеть. Едва я заметил это, как меня охватил страх, что и другие тоже могут это заметить, от чего я только сильнее потел. Вдруг мне вспомнился случай с одним врачом, которого Вы консультировали по поводу страха перед потоотделением, и я подумал, что моя ситуация очень похожа на описанную Вами. Но я мало знаю о психотерапии вообще и ещё менее о логотерапии в частности. Тем более сложившаяся ситуация казалась мне исключительно удобным случаем, чтобы опробовать метод парадоксальной интенции. И что же Вы тогда посоветовали своему коллеге? Чтобы он ради разнообразия захотел показать людям, как здорово он умеет потеть. "До сих пор из меня выделился всего 1 литр пота, но теперь я хочу, чтобы их было 10", - написано в Вашей книге. Продолжая выступление на семинаре, я сказал себе: "Покажи же, Спенсер, своим коллегам, как надо потеть! Давай же, это ещё не всё, на что ты способен, ты должен вспотеть ещё сильнее!" Не прошло и нескольких секунда, как я увидел, что кожа моя высохла. Я не мог внутренне не рассмеяться. Всё же я не был готов к тому, что парадоксальная интенция подействует, да ещё так быстро. "Вот так чёрт! - подумал я про себя. — Должно быть, что-то есть в этой парадоксальной интенции, что так действует, зря я относился к логотерапии скептически"».

Из сообщения Садика (М. Sadiq) взят следующий случай: «Пациентка 48 лет, госпожа N., страдала тремором в такой степени, что была не в состоянии держать чашку с кофе или стакан с водой, не расплескав их. Она с трудом могла писать или удерживать книгу при чтении. Однажды утром случилось так, что мы сели с нею друг напротив друга, и она опять начала трястись. Тогда я решил испробовать парадоксальную интенцию, причём обязательно с юмором. И я начал: "Что было бы, госпожа N, если бы мы однажды устроили соревнование по дрожанию?" Она удивилась: "Что Вы имеете в виду?" Я продолжил: "Ну, мы посмотрели бы, кто может дрожать быстрее всех и кто дольше". Она: "Я не знала, что Вы тоже страдаете тремором". Я: "Нет, нет, ни в коем случае, но если мне захочется, я могут и подрожать". (И я начал трястись, да ещё как!) Она: "О, у вас получается даже быстрее, чем у меня". (Иона, улыбаясь начала ускорять темп своей дрожи.) Я: "Быстрее, ну! Сударыня, Вы способны дрожать намного быстрее". Она: "Нет же, не могу! Послушайте я уже больше не могу вообще!" Она, действительно, очень устала. Она встала, пошла на кухню и вернулась... с чашкой кофе! Она выпила кофе, не расплескав ни единой капли. Теперь, когда я вижу её дрожащей, мне достаточно сказать: "Ну что, сударыня, может, посоревнуемся?" На что она обычно отвечает: "Всё в порядке, всё в порядке". И пока это каждый раз помогает».

Георг Пинуммотил (G. Pynummootil) пишет: «Один молодой человек пришёл ко мне на приём по поводу мигания и тиков, которые появлялись каждый раз, когда ему приходилось с кем-нибудь разговаривать. Поскольку люди имели обыкновение спрашивать его, что случилось, он становился всё более нервным. Я направил молодого человека к психоаналитику. Но после ряда сеансов он снова пришёл ко мне и сообщил, что психоаналитик не нашёл причины тиков, не говоря уж о том, чтобы помочь бедняге. Тогда я посоветовал юноше в следующий раз, когда он будет с кем-нибудь разговаривать, моргать глазами как можно чаще, чтобы показать своему собеседнику, как это замечательно у него получается. Однако молодой человек решил, что я сам ненормальный, если даю подобные советы, и что от этого его состояние может только ухудшиться. Он ушёл. Несколько недель он не появлялся и не давал о себе знать. И вот однажды пришёл снова и с восторгом рассказал мне, что за это время произошло. Поскольку он был весьма невысокого мнения омоем предложении, то и не думал о том, чтобы воспользоваться им на деле. Но мигание усиливалось, и как-то ночью, неожиданно вспомнив о моих словах, он сказал себе: "Я испробовал всё, что было можно, и ничего не помогло. Что от этого может произойти? Попробуй сделать так, как тебе советовали." Когда на следующий день он заговорил с первым встречным, то постарался моргать глазами как можно сильнее. Но, к большому удивлению, оказался просто не в состоянии делать это сколько-нибудь долго. С тех пор мигательные тики больше у него не появлялись».

Один университетский ассистент нам написал: «Я должен был кое-где представиться, после того, как подал заявление о поступлении на должность, которая меня очень интересовала, поскольку это позволило бы мне привезти жену и детей в Калифорнию. Я очень нервничал и был колоссально озабочен тем, чтобы произвести хорошее впечатление. Однако, если я нервничаю, ноги у меня начинают подёргиваться, причём до такой степени, что окружающие могут это заметить. Подобное случилось и на этот раз. И тогда я сказал себе: "Сейчас я заставлю эти свинские мускулы так дёргаться, что не смогу больше сидеть, а подпрыгну и пойду плясать по комнате, пока люди не подумают, что я совсем спятил. Эти свинские мускулы будут сегодня дрожать, как никогда - сегодня я поставлю рекорд". И вот в продолжение всей беседы ни один мускул даже не дрогнул, я получил должность, и скоро семья приедет ко мне в Калифорнию».

Мой коллега, Артур Йорес приводит следующие примеры. К нему на прием пришла работница отдела социального попечения одной из больниц, «она жаловалась на то, что краснеет всякий раз, когда ей приходится войти в кабинет врача, чтобы что-то с ним обсудить. Мы применили парадоксальную интенцию, и через несколько дней я получил счастливое письмо о том, как замечательно сработал этот метод». В другой раз к Йоресу обратился студент-медик, «для которого было очень важно хорошо сдать экзамен, чтобы не остаться без стипендии. Он жаловался на страх перед экзаменом. С ним мы тоже воспользовались методом парадоксальной интенции, и, знаете, он был во время экзамена совершенно спокоен, благодаря чему получил хорошую оценку».

Ларри Рамиресу (L. Ramirez) мы обязаны описанием следующего интересного случая: «Метод, который помогал мне наиболее часто и лучше всего срабатывал во время моих консультаций, - это метод парадоксальной интенции. Один такой пример я приведу ниже. Линда Т., привлекательная девятнадцатилетняя студентка колледжа, указала в своей карточке, что у неё дома нелады с родителями. Когда мы сели с нею рядом, для меня стало очевидным, что девушка держится очень напряжённо. Она заикалась. Моей естественной реакцией было сказать: "Расслабьтесь, всё хорошо", - или: "Не волнуйтесь". Но по своему прошлому опыту я уже знал, что просьба расслабиться только усиливает напряжение. Вместо этого я сделал прямо противоположное, сказав: "Линда, я хочу, чтобы вы напряглись как можно сильнее. Нервничайте, как только умеете". - "Хорошо, - ответила она, - мне нетрудно нервничать". И она начала с того, что сжала кулаки и потрясла руками, как будто у неё был тремор. "Вот-вот, именно так, - сказал я, - но постарайтесь разнервничаться посильнее". Комичность ситуации стопа для неё очевидной и она произнесла: "Я, действительно, очень нервничала, но сейчас всё прошло. Странно, но чем сильнее я старалась напрячься, тем меньше мне это удавалось". Вспоминая этот случай, я понимаю, что именно юмор, свойственный парадоксальной интенции, помог Линде осознать, что она, в первую очередь, была человеком, а клиентом — только во вторую, и что я тоже был для неё прежде всего человеком и только потом — консультантом. Юмор ярче всего демонстрирует нашу человечность».

Бриггс (J. Briggs) выступил перед Королевским медицинским обществом с докладом, из которого мы взяли следующее: «Меня попросили посмотреть одного молодого человека из Ливерпуля, юноша был заикой. Он мечтал стать учителем, но заикание и преподавательская деятельность плохо сочетаются друг с другом. Самый большой страх и беспокойство ему причиняло то, что он очень сильно стеснялся своего заикания и каждый раз, когда нужно было что-нибудь сказать, испытывал душевные муки. Я вспомнил, что незадолго до этого читал статью Виктора Франкла, который писал об эффективности парадокса. И я предложил: "В эти выходные вы куда-нибудь отправьтесь и покажите людям, какой вы забавный заика". На следующей неделе молодой человек пришёл ко мне явно в приподнятом настроении: его речь стала намного более гладкой. Он сказал: "Вы представляете, что произошло! Мы с друзьями пошли в паб, и один из них сказал мне, что всегда считал меня заикой, а я ответил, что я и был им, до сих пор. Я взял быка за рога, и у меня всё получилось"».

Другой случай с заиканием касается одного студента, который пишет мне: «В течение 17 лет я был тяжёлым заикой. Бывали времена, когда я вообще был не в состоянии говорить. Меня много раз лечили, но без какого бы то ни было успеха. Однажды один профессор поручил мне в рамках нашего семинара провести обсуждение Вашей книги "Человек в поисках смысла". Я читал книгу и натолкнулся там на Ваш метод парадоксальной интенции. Тогда я решил попробовать её в своём собственном случае, и знаете, она подействовала с первого раза просто сказочно. От заикания не осталось и следа. Тогда я поверил в неё и старался попадать в такие ситуации, в которых всегда заикался, но заикание исчезало, стоило мне применить метод парадоксальной интенции. Несколько раз я решался не прибегать к этому методу, и тогда заикание появлялось снова. Я вижу в этом доказательство того, что именно парадоксальная интенция помогала мне избавиться от заикания».

Не лишено пикантности сообщение, которым я обязан Мешуламу (U. Meshoulam), логотерапевту из Гарвардского университета. Одному его пациенту предстоял призыв в австралийскую армию, но он был убеждён, что его не призовут из-за тяжёлого заикания. Однако во время освидетельствования, трижды попытавшись продемонстрировать врачу, насколько сильно он заикается, молодой человек с удивлением почувствовал, что, вообще, не может заикнуться, просто не способен сделать это. Наконец, ему удалось получить освобождение от военной службы, но не по поводу заикания, а по поводу высокого кровяного давления. «Австралийская армия, скорее всего, не верит до сих пор, - сказано в конце сообщения, - в то, что юноша заикается».

Использование парадоксальной интенции в случаях заикания широко обсуждается в литературе. Эйземан (М. Eisemann) посвятил этому вопросу свою диссертацию, защищённую в университете Фрейбурга в Брейзгау. Леамбре (J. Lehembre) опубликовал результаты своей работы с детьми и подчёркивает, что только в одном случае был получен эрзац-симптом, что согласуется также с наблюдениями Л. Сольома, Гарса-Переса, Ледвиджа и К. Сольома, которые после применения парадоксальной интенции не установили ни одного случая появления заместительного симптома. [Ашер не наблюдал появления замещающих симптомов при использовании метода парадоксальной интенции. Он также возражает против возможности свести парадоксальную интенцию просто к суггестии: «Парадоксальная интенция оказывалась эффективной и тогда, когда ожидания клиентов были направлены против действия метода».]

Йорес «однажды лечил пациентку, которая жила в твёрдом убеждении, что она всегда должна спать достаточное количество времени. Она была замужем за человеком, у которого было много общественных обязанностей, поэтому нередко ей приходилось ложиться в постель довольно поздно. Женщина жаловалась на то, как она плохо это переносит. Порой уже ночью, где-то около часу, у неё начинался приступ мигрени, иногда это происходило позже, на следующее утро. Устранить приступы, связанные с длительным бодрствованием, оказалось возможно при помощи парадоксальной интенции. Пациентке посоветовали сказать себе: "Итак, сегодня ты хочешь пережить ещё раз настоящий приступ великолепной мигрени"». После этого, как пишет Йорес, приступы мигрени прекратились.

Этот случай подводит нас к вопросу применения парадоксальной интенции при нарушениях сна. Садик, которого мы уже цитировали, однажды лечил 54-летнюю пациентку, страдавшую зависимостью от снотворных препаратов и попавшую в больницу. «Около 10 часов вечера она вышла из своей палаты и попросила какое-нибудь снотворное. Она: "Могу ли я попросить таблетки?" Я: "Очень сожалею, но сегодня уже все таблетки кончились, а сестра забыла своевременно заказать новые". Она: "А как же я буду спать?" Я: "Сегодня Вам придётся обойтись без таблеток ". Спустя два часа она появляется снова. Она: "Ничего не получается ". Я: "А что будет, если Вы ляжете в постель и ради разнообразия будете стараться не спать, то есть, наоборот, бодрствовать всю ночь?" Она: "Я всегда считала себя сумасшедшей, но оказывается и вы тоже такой". Я: "Знаете ли, иногда мне доставляет удовольствие немного побыть сумасшедшим. Вам это не понятно?" Она: "Вы серьёзно?" Я: "Что именно?" Она: "Что я должна постараться не спать". Я: "Конечно, абсолютно серьёзно. Попробуйте! И мы посмотрим, сможете ли Вы бодрствовать всю ночь. Ну как?" Она: "Ладно". Когда сестра утром вошла в палату с завтраком, пациентка ещё спала».

Впрочем, есть анекдот, и он стоит того, чтобы его здесь процитировать; к тому же он взят из известной книги Джея Хейли (Haley) «Стратегическая психотерапия». Во время доклада, который делал знаменитый гипнотерапевт Милтон Эриксон (М. Erikson), встал один молодой человек и сказал докладчику: «Возможно, других людей Вы и сможете загипнотизировать, но меня - ни за что». Тогда Эриксон пригласил юношу подняться на сцену и сесть, а затем сказал ему: «Вы абсолютно бодры, вы продолжаете бодрствовать, вы чувствуете себя всё бодрее, бодрее, бодрее... » И тут испытуемый вдруг впал в глубокий транс.

Медикотту (R. Medicott), психиатру из университета Новой Зеландии принадлежит приоритет в использовании парадоксальной интенции не только в отношении процесса сна, но и в отношении сновидений.

Он добился очень хороших результатов, причём, как он подчёркивает, даже в случае с пациентом, который по профессии был психоаналитиком. У него была пациентка, страдавшая от регулярных ночных кошмаров: ей часто снилось, что её преследуют и, наконец, закалывают. При этом она кричала так, что муж просыпался тоже. Медикотт порекомендовал женщине приложить все силы к тому, чтобы досмотреть этот ужасный сон до конца, и узнать, чем кончится вся эта поножовщина. И что же произошло? Кошмары больше не повторялись, но сон мужа по-прежнему не был спокоен: пациентка больше не кричала во время сна, зато она смеялась так громко, что муж поневоле просыпался.

Нечто подобное сообщает нам одна читательница из США. «В четверг утром я проснулась в подавленном состоянии и подумала, что уже никогда больше не буду здоровой. Всё утро у меня глаза были на мокром месте, отчаяние переполняло душу. Потом мне вдруг вспомнилось, что я читала про парадоксальную интенцию, и я сказала себе: "Посмотрим-ка, насколько глубокой может быть моя подавленность. Нужно так плакать, чтобы вся квартира оказалась залитой слезами". И я представила себе, как придёт сестра и воскликнет: "Чёрт возьми, неужели такие потоки слез на самом деле возможны?" И тут я начала так смеяться, что мне стало страшно. И тогда не оставалось ничего другого, как сказать себе: "Смех станет таким громким, что соседи сбегутся посмотреть, кто же так хохочет". В этот момент я почувствовала, что подавленность исчезла, и пригласила сестру погулять. Как вы помните, это было в четверг, а сегодня уже суббота, и я чувствую себя, как и прежде, просто великолепно. Я думаю, однако, парадоксальная интенция подействовала два дня назад, подобно тому, как действует взгляд на свое отражение в зеркале, когда плачешь; Бог знает почему, но продолжать плакать тогда просто невозможно». И она не так уж неправа. Не является ли и то и другое, то есть парадоксальная интенция и отражение в зеркале, проявлением человеческой способности к самодистанцированию?

Всё чаще можно наблюдать, как метод парадоксальной интенции используется в трудных хронических и затяжных случаях, причём он действует даже тогда, когда лечение продолжается недолго. Так описан случай невроза навязчивых состояний, длившегося 60 лет, и только благодаря парадоксальной интенции удалось добиться существенного улучшения.

Терапевтические результаты, которых можно добиться при помощи этого метода, по меньшей мере, удивительны и замечательны, если мы сопоставим их с тем всеохватывающим пессимизмом, с каким современный психиатр подходит к вопросу о лечении затяжного и хронического невроза навязчивых состояний. Так Л. Сольом, Гарса-Перес и Ледвидж отсылают нас к результатам 12 проведённых друг за другом исследований в 7 различных странах, причём согласно этим результатам невроз навязчивых состояний в 50 процентах случаев не поддавался терапевтическому воздействию. Авторы полагают, что в отношении невроза навязчивых состояний прогноз гораздо хуже, чем в отношении других форм невроза, а поведенческая терапия, по их мнению, не приводит ни к каким изменениям, и поэтому только в 46 процентах от всех случаев, опубликованных терапевтами этого направления, наблюдалось некоторое улучшение. Но Хенкель (D. Henkel), Шмок (К. Schmook) и Бастин (R. Bastine) указывают, ссылаясь на опытных психоаналитиков, «что особенно тяжёлые неврозы навязчивых состояний, несмотря на интенсивные психотерапевтические усилия, остаются неизлечимыми», тогда как парадоксальная интенция, которая противостоит психоанализу, «заставляет признать очевидную возможность довольно быстро устранять нарушения, обусловленные неврозом навязчивых состояний».

Фридрих Бенедикт (F. Benedikt) в своей диссертации «О терапии симптомов невроза страха и невроза навязчивых состояний при помощи методов парадоксальной интенции и дерефлексии, разработанных В. Франклом» показал, что при применении парадоксальной интенции в трудных и хронических случаях требуется небывалое личное участие терапевта. В этой связи мы хотели бы ещё раз повторить, что «терапевтический эффект парадоксальной интенции целиком зависит от того, имеет ли врач мужество предоставить пациенту возможность ею воспользоваться», [В. Франкл «Психотерапия на практике», 1961.] и это можно продемонстрировать на материале конкретных примеров. Поведенческая терапия также признаёт значение такого образа действий, раз уже она для этого даже изобрела собственное выражение и говорит о моделировании.

Парадоксальная интенция помогает и в затяжных случаях, причём излечение при этом может произойти очень быстро, доказательством чему служат приводимые ниже примеры. Виктор (R. Victor) и Круг (К. Krug) с факультета психиатрии Вашингтонского университета использовали этот метод при лечении человека, который с четырнадцатилетнего возраста был крайне азартным игроком. Этому человеку было рекомендовано играть каждый день в течение 3 часов, правда при этом он проиграл столько, что через три недели у него не осталось ни цента. И что же сделали терапевты? Они хладнокровно посоветовали пациенту продать часы. И именно тогда, в первый раз после более, чем 20 лет игры и лечения у пяти психиатров, пациент смог освободиться от своей страсти к игре.

Макс Джекобс (Jacobs) описывает следующий случай: миссис К. страдала не менее пятнадцати лет тяжёлой клаустрофобией, которую приобрела в Южной Африке буквально за неделю до того, как ей предстояло улететь в Англию, к себе на родину. Она - оперная певица, и ей приход