Конституция 1936 года и обострение политической борьбы в СССР

Возникновение противоположных, часто взаимоисключающих мнений о советской Конституции 1936 г. вполне объяснимо: противоречивая эпоха объективно порождала противоречивые законы. С одной стороны, Сталинская (как ее часто называют) Конституция по-прежнему несла в себе многие социалистические принципы. С другой стороны, в ней делались существенные уступки принципам либерализма.

Все это превращало ее в своеобразный «конституционный Брест», оставляло сталинскому руководству возможность маневра. В то же время известная половинчатость конституционной реформы могла создать ситуацию неопределенности и обострить политическую борьбу. Именно по такому, негативному варианту, пошло советское общество в 1937—1938 гг. Сердцевиной всех разногласий в этот период становится стремление Сталина углубить демократические преобразования и дополнить только что принятую Конституцию реформой избирательного законодательства, по которому в конце 1937 г. должны были проходить выборы в новые органы власти СССР.

Впервые цель предстоящей реформы избирательной системы была сформулирована Сталиным в начале марта 1936 г. в беседе с председателем американского газетного объединения Р. Говардом. Советский лидер сказал, что видит предстоящие выборы не только всеобщими, равными, прямыми и тайными, но и альтернативными. На недоумение американца, каким образом можно будет обеспечить альтернативность выборов в условиях однопартийной системы, Сталин разъяснил, что на выборах избирательные списки станут выставлять не только партия, но и общественные организации: «а их у нас сотни», – подчеркнул он.

Таким образом, Сталин дал понять, что в избирательные бюллетени будет вноситься несколько альтернативных кандидатов. В дальнейшем, развивая свою мысль о роли общественных организаций в задуманной им избирательной реформе, Сталин указывал, что не партии, а именно им будет предоставлена возможность контролировать прозрачность выборов и честный подсчет голосов. По его убеждению, такие выборы «будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти».^[9] У руководства СССР не было никакого сомнения, что в условиях новой избирательной системы многие прежние региональные лидеры, «вожди второго плана», могут провалиться на выборах и не пройдут в новые органы власти. Это позволит мирно, законно, без применения насилия обновить правящую элиту, очистить ее от скомпрометировавших себя руководителей и заменить их талантливой молодежью.

Работавшие на местах партийные и советские руководители увидели в такой возможности угрозу лично для себя. Они прекрасно понимали, что при тайном и альтернативном голосовании им почти наверняка грозит оказаться забаллотированными, что обернется потерей власти и привилегий. Тем самым эта часть номенклатурных работников объективно превращалась в противников реформ. Не случайно, по мнению ряда современных историков, именно в 1933—1936 гг. часть бывших сторонников Сталина начинает искать пути сближения с прежними деятелями оппозиции. Помимо демократизации советской политической системы их, так же как и троцкистов, не устраивала советская внешняя политика и сближение со странами «буржуазной демократии».

Поскольку оппозиция преследовалась, противники реформ не могли высказывать свою позицию открыто. Так, в январе 1935 г. альтернативную сталинской концепцию конституционной реформы высказал в прошлом близкий друг советского лидера А. Енукидзе, занимавший на тот момент пост секретаря Президиума ЦИК СССР. Он был против отказа от порожденных революцией принципов политического устройства и против перехода к тайным выборам. Вскоре будут преданы гласности факты морального разложения Енукидзе, а он сам перемещен на менее влиятельные посты. В таких условиях перед всеми, кто был недоволен курсом реформ, оставалась лишь одна возможность: использовать тактику саботажа и нелегальных оппозиционных групп. Неминуемость выборов 1937 г. должна была заставить противников альтернативных состязательных выборов предпринимать срочные шаги, которые либо сорвали бы реформу, либо решительно исказили ее суть.

Время подготовки новой Конституции и выборов 1937 г. характеризовалось не только некоторой демократизацией советского общества, но и обострением закулисной борьбы в верхах. Ее проявлением становится вторая волна массовых репрессий, начало которой принято связывать с убийством в Ленинграде 1 декабря 1934 г. ближайшего соратника Сталина Кирова. Троцкий обвинил в убийстве Кирова Сталина. Сталин, наоборот, утверждал, что за убийством Кирова стоят деятели левой оппозиции. Историки до сих пор не пришли к общему мнению, кто же был прав в этом споре: или убийство Кирова вообще было лишено политического мотива? В любом случае Сталин воспользовался создавшейся ситуацией для вполне конкретных целей — разгрома своих оппонентов. В СССР начинается целая череда судебных политических процессов по различным делам бывших большевистских руководителей среднего и самого высшего ранга.

Первоначально, в 1935—1936 гг. репрессии имели относительно ограниченные масштабы и нацеливались преимущественно против представителей прежних оппозиционных блоков. Но после назначения 26 сентября 1936 г. на пост Наркома внутренних дел Н.И. Ежова, удары стали наносить преимущественно по действующим политическим фигурам: членам ЦК, руководителям отдельных ведомств и регионов, военачальникам. Имя наркома превратилось в нарицательное — «ежовщиной» стали называть весь период массовых репрессий 1937—1938 гг.

Тон политике репрессий задавался при помощи открытых судебных процессов, широко освещавшихся в советской печати. За несколько лет с момента убийства Кирова до начала Второй мировой войны состоялось несколько подобных судебных процессов, среди них процессы по делу «Московской контрреволюционной организации», «Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы», «Московского центра», «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра», «Параллельного антисоветского троцкистского центра», «Антисоветского правотроцкистского блока», «Антисоветской троцкистской организации в Красной Армии». В числе подсудимых оказались такие видные деятели советской истории, как Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, Х.Г. Раковский, Я.Э. Рудзутак, М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич, И.Э. Якир и многие другие.

Общественным обвинителем выступал Генеральный прокурор СССР А.Я. Вышинский. Так, на процессе по делу Г.Я. Сокольникова, Ю.Л. Пятакова и К.Б. Радека в 1937 г. он завершил обвинительную речь словами: «Я обвиняю не один! Я обвиняю со всем нашим народом, обвиняю тягчайших паразитов, достойных одной только меры наказания — расстрела»^[10]. А в 1938 г. на процессе по делу Бухарина и Рыкова он призывал: «Требует наш народ одного — раздавите проклятую гадину!».

Публичные политические процессы 1930-х гг. ударили по судьбам множества людей. Но репрессии далеко не ограничивались перечисленными громкими процессами. После XX съезда КПСС и в годы «горбачевской перестройки» авторы попытались оценить масштабы репрессий. Были озвучены самые разные цифры. Так, сам Н.С. Хрущев привел цифру в 10 млн. человек. Старая большевичка, в свое время сама отсидевшая за троцкистскую контрреволюционную деятельность, О. Шатуновская настаивала на цифре 19 млн. 840 тыс. репрессированных.

Историк-диссидент Р. Медведев увеличил это число вдвое и заявлял о 40 млн. жертв сталинского произвола. Позже А. Антонов-Овсеенко, сын известного троцкиста В. Антонова-Овсеенко, писал уже о 80 млн. человек, уничтоженных в годы террора. Наконец, в работах таких писателей, как И. Бунич и А. Солженицын говорится о 100—110 млн. человек, потерянных нашей страной в годы социализма.

Высокие цифры людских потерь называли и многие авторы на Западе. Так, по подсчетам Р. Конквеста, общий итог смертности в результате политических репрессий оценивался в 20 млн. человек. Схожие цифры называли другие авторы, такие как Р. Такер, М. Малия. Как подчеркивает современная исследовательница Венди Голдман, все эти данные оказались «сильно завышенными». Даже Р. Конквест, который, собственно, и является автором понятия «большой террор», отказался от своих прежних подсчетов. В свою очередь некоторые отечественные авторы, в частности И. Пыхалов, Д. Лысков и др. прямо заявляют о серьезных фальсификациях данного вопроса в прошлые годы у нас и за рубежом.

Сегодня общее количество репрессированных может быть названо достаточно точно. В 1934 г. в СССР было осуждено 78 999 человек, в 1935г. — 267 076 человек, в 1936 г. — 274 670 человек, в 1937 г. — 790 258 человек. Всего за годы репрессий пострадало около полутора – двух с половиной млн. человек. Из них около 700 тыс. человек были приговорены к высшей мере наказания.При этом, как свидетельствуют данные современных историков, из числа обитателей тюрем и лагерей число осужденных «за контрреволюционную деятельность», т.е. политических заключенных было около трети, остальные сидели за уголовные преступления разной степени тяжести.

Таким образом, 1937 г. стал годом самых масштабных репрессий. По мнению историков М. Юнге и Р. Биннера, по настоящему «большим», террор становится после принятия 30 июля 1937 г. оперативного приказа Народного комиссара внутренних дел Н. Ежова за номером 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов»^[11]. По одному этому приказу репрессиям подверглось более половины осужденных в рассматриваемое время. Чуть позже началось преследование «контрреволюционных национальных контингентов». В частности, 11 августа 1937 г. принимается приказ НКВД № 00485 «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР»^[12]. По мнению историков, этот приказ стал своего рода «модельным» для всех остальных национальных операций НКВД — латышской, немецкой, финской и др.

В чем же заключались причины такого резкого увеличения масштабов репрессий именно в 1937 г.? По справедливому замечанию историка Л. Наумова, надо понимать, что приказ № 00447 означал радикальный поворот во всей системе взаимоотношений между властью и обществом? Если прежде власть проводила последовательную политику расширения демократических прав и свобод, то теперь она заговорила с обществом языком террора. Причем преследованию подверглись как раз те слои населения, которые были частично реабилитированы в 1933—1936 гг. и получили равные со всеми права по новой советской Конституции. «Зачем возвращать гражданские права и разрешать покидать ссылку тем, кого ты собираешься уничтожить?» – задает вопрос Наумов^[13].

Существует несколько объяснений данного феномена. В прошлом такие авторы, как Р. Таккер, А. Антонов-Овсеенко и другие видели чуть ли не единственную причину в жестокости и подозрительности Сталина, везде искавшего врагов. В новейшей исторической литературе существуют другие ответы на этот вопрос. Так, названные выше М. Юнге и Р. Биннер, шведский специалист по истории советского Военно-промышленного комплекса Л. Самуэльсон, а также некоторые российские авторы, видят в «кулацкой операции» попытку окончательно «зачистить» советское общество от «врагов рабочего класса», называя эту политику своего рода «социальной инженерией», целью которой являлась большая социальная однородность населения СССР.

Ещё одна версия принадлежит О. Хлевнюку и некоторым другим авторам, которые видят в политике репрессий действия по подготовке к войне. Это означает, что террор был нацелен на уничтожение «пятой колонны», тех групп населения, которые в случае нападения на СССР потенциально могли перекинуться на сторону врага.

Наконец, весьма интересна и перспективна с научной точки зрения трактовка причин репрессий 1937 г., которую сформулировал известный западный исследователь Дж. Гетти, а в нашей стране — крупнейший отечественный специалист по политической истории сталинской эпохи Ю. Жуков. Историки полагают, что местные партийные руководители не просто боялись всеобщих, равных, прямых, тайных, да еще альтернативных и состязательных выборов, которые планировал провести Сталин, но и хотели запугать народ репрессиями.

Как доказывают приводимые ими факты, именно деятели этого звена партийного руководства требовали от сталинской группы санкционировать начало массовых кампаний. По справедливому замечанию многих историков, в частности В. Курицына, в период наивысшего всплеска репрессий важным элементом избирательной кампании становится страх. Хотя переоценивать его масштабы и степень воздействия не следует, но в обстановке массовых репрессий о реальной возможности проведения альтернативных выборов говорить уже не приходилось. В таком виде советская избирательная система сохранилась вплоть до второй половины 1980-х гг.

Одной из ключевых фигур коалиции местных вождей — сторонников террора, выступил старый революционер, руководитель Западно-Сибирского крайкома ВКП (б) Эйхе. 29 июня 1937 г. он добился от Политбюро права создать у себя в крае чрезвычайную тройку, по образцу периода коллективизации, для внесудебных расправ с «контрреволюционными элементами» среди крестьян. 1—2 июля 1937 г. в кабинете Сталина побывало еще несколько региональных лидеров, которые, как полагают некоторые авторы, поставили перед руководством страны вопрос о наделении их такими же чрезвычайными полномочиями, как и Эйхе. Результатом состоявшихся переговоров становится решение Политбюро от 2 июля 1937 г., послужившее причиной появления приказа Ежова № 00447. Тем самым не Сталин, а местные руководители, которые боялись в ходе выборов потерять власть, стали инициаторами «большого террора».

Высказанные Дж. Гетти, Ю. Жуковым и другими авторами соображения позволили современной историографии прийти к еще более неожиданным выводам. Так, по мнению Л. Наумова, нам следует четко разграничить два совершенно разных явления,которые условно можно обозначить как «большой террор» и «большая чистка».Историк показывает, что если за «большой чисткой» контроль со стороны Политбюро осуществлялся реально, то за «большим террором» контроль был сугубо формальным, реального контроля не существовало. Тем самым, можно предположить, что «большая чистка» являлась орудием внутрипартийной борьбы, тогда как «большой террор» проводился «вождями второго плана» у себя на местах с целью давления на все общество — только так они могли выхолостить курс реформ советской политической системы и попытаться удержаться у власти.

Но проводимая Сталиным «большая чистка» на практике, часто не оставляла им шансов сохранить не только свое былое могущество, но и саму жизнь. Под ударом репрессий пали почти все большевики-радикалы, которые в период коллективизации и летом 1937 г. подталкивали Сталина к ужесточению внутриполитического курса и к отказу от изменений избирательного законодательства в направлении альтернативных состязательных выборов. Исключение составили лишь те из них, кто, подобно Хрущеву, вовремя поменял лагерь и примкнул к сталинской группе.

Почему историки в наши дни не могут прийти к общему мнению о том, кто же стал инициатором перехода от широких, но все же ограниченных репрессий к проведению массовых операций? Был ли это сам «вождь всех времен и народов» или он выступал против такого поворота, а к практике «большого террора» страну подталкивали вожди рангом пониже? На первый взгляд, кажется, что причина разногласий исключительно в противоположных идеологических симпатиях, которых придерживаются представители разных исторических течений.

Однако почву для дискуссий создает также сам механизм «большого террора», который современные исследователи уже могут реконструировать по множеству архивных документов. Поскольку в его осуществлении было задействовано сразу несколько сторон, то у историков оставалось некоторое пространство для разных интерпретаций их поступков, степени вовлеченности и самостоятельности.

Постановление Политбюро 2 июля 1937 г., которое последовало за двухдневными консультациями Сталина с региональными руководителями, предписывало местным органам власти представить в ЦК составы троек и свои соображения по количеству лиц, подлежавших преследованиям. Так же, как и в период коллективизации, их предполагалось разделять на категории по степени жесткости применяемых к ним мер. В 1930 г. таких категорий было три, теперь — две. Проходившие по первой категории подлежали расстрелу, по второй — высылке.

Поступившие с мест предложения и легли в основу лимитов на репрессии, установленных приказом № 00447. В некоторых случаях Центр пошел на серьезное снижение лимитов. Так, в приказе 00447 почти на 20% были уменьшены плановые цифры, которые для Московской области предлагал Хрущев. То же было сделано в отношении Белоруссии, Узбекистана, Мордовской АССР, Западно-Сибирского края, Дальневосточного края, Горьковской, Саратовской, Свердловской, Челябинской областей и других регионов. Всего предусматривалось репрессировать 268 950 человек: 75 950 — по 1-й и 193 000 — по второй категории. По приказу 00447 кампанию репрессий требовалось завершить в декабре 1937 г., т.е. фактически вскоре после выборов в Верховный Совет. Однако этого не произошло. Регионы требовали увеличения для них лимитов на репрессии и продления сроков массовых операций. В результате политика «большого террора» продлевалась дважды и завершилась только в конце 1938 г., а число пострадавших увеличилось до 767 397 человек (по 1-й категории — 386 798; по 2-й категории — 380 599 человек).

Важным направлением изучения политического развития СССР в 1930-е гг. является деятельность НКВД и существовавших в нем противоборствовавших кланов. Часть авторов проводит мысль, что органы государственной безопасности являлись лишь пассивными участниками политики репрессий и ограничивались исключительно исполнением партийных директив. Другие исследователи, наоборот, доказывают значительную самостоятельную роль НКВД и его лидеров в политической борьбе того времени. В авторитарном государстве такая позиция руководства НКВД не могла восприниматься партийной верхушкой иначе, как заговор. В партийном руководстве никто не мог чувствовать себя спокойно, даже сам Сталин: когда был арестован Нарком внутренних дел Ежов, у него оказалось обнаружено подробное досье на главу партии. Для чего Ежов собирал компрометирующие сведения на Сталина, в целях личного продвижения по службе или у него были более серьезные политические мотивы, так и не выяснено до сих пор.

Помимо исполнения своих прямых функций охраны общественного порядка, органы НКВД постепенно обрастают мощной хозяйственной империей. Ещё в годы первой пятилетки, столкнувшись с экономическими трудностями, советское руководство попыталось найти выход за счет применения принудительного труда заключенных. 7 апреля 1930 г. принимается указ о расширении трудовых лагерей: сосредоточенные до 1928 г. в основном вокруг побережья Белого моря, они переходят теперь в ведение Главного управления лагерей (ГУЛАГа), находящегося в прямом подчинении ОГПУ. Когда в результате реорганизации, предпринятой Г. Ягодой, 10 июля 1934 г. функции ОГПУ переходят к Народному комиссариату внутренних дел, система лагерей также переподчиняется этому ведомству. Всего на 1 марта 1940 г. ГУЛАГ состоял из 53 лагерей, 425 исправительно-трудовых колоний (ИТК), 50 колоний несовершеннолетних.

Формируется упоминаемая в публицистике «индустрия страха», ставшая одной из черт той противоречивой эпохи. Труд заключенных применялся в строительстве, на лесозаготовках, частично в промышленности и т.д. Силами узников были возведены Беломорско-Балтийский канал, канал Москва-Волга, другие стратегические объекты. Всего к концу форсированной индустриализации в местах лишения свободы содержалось 1 668 200 заключенных. Кроме того, в сельском хозяйстве, на осушении болот, в сельскохозяйственных артелях работало около миллиона спецпереселенцев.

Последствия репрессий не могут быть оценены только количественными показателями. Как справедливо заметил В. Голдман, являясь следствием острой политической борьбы, они серьезно сказывались на всех сторонах жизни общества. Неслучайно поэтому в период острой военной угрозы в 1938—1939 гг. государство делает очередной разворот и берет курс на ликвидацию последствий «большого террора». Аресты и применение «мер физического воздействия» к «подозреваемым» продолжались, но все явственней становится проявление иной тенденции.

17 ноября 1938 г. было принято постановление Совета народных комиссаров СССР и ЦК ВКП (б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», подписанное Сталиным и Молотовым. В нем подчеркивалось, что «массовые операции по разгрому и выкорчевыванию враждебных элементов, проведенные органами НКВД в 1937—1938 гг. при упрощенном ведении следствия и суда, не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений». В постановлении так же отмечалось, что ситуацией неразберихи и бесконтрольности пользовались не только нечистые на руку карьеристы, но и «враги народа», которые продолжали «вести свою подрывную работу, старались всячески запутать следственные и агентурные дела, сознательно извращали советские законы, производили массовые и необоснованные аресты».^[14]

После смены руководства правоохранительных органов и назначения на должность наркома внутренних дел Л.П. Берии (перед этим занимавшего пост руководителя партийной организации Грузии) осуществлялось смягчение внутренней политики. Перестали практиковаться открытые политические судебные процессы. Резко снижается количество осужденных, в 1939 г. их было 63 889 человек против 554 258 человек в 1938 г. Более того, начинается процесс частичной реабилитации. Так, из мест заключения освобождались многие офицеры, пострадавшие в годы «ежовщины».

Перед войной в армию было возвращено из числа «несправедливо уволенных» 12 461 человек. В целом в этот период из лагерей на свободу вышло 223,6 тыс. человек невинно осужденных и еще 103,8 тыс. человек — из колоний. С процессом реабилитации связана деятельность И.Т. Голякова, ставшего в августе 1938 г., председателем Верховного суда СССР, а также руководителя советской прокуратуры Вышинского, добивавшегося в этот период возвращения прокурорским работникам самостоятельности от НКВД и местных партийных органов.

6.3.5 Положение общественных организаций

Серьёзные изменения происходили в 1930-е гг. также в природе общественных организаций, которые окончательно подпадают под опеку власти. Само существование общественных организаций теперь зависело от воли чиновников. Так, 23 апреля 1932 г. одним указом были распущены все ранее существовавшие творческие организации. На их месте создавались новые, призванные обслуживать идеологические потребности режима. Большой общественный резонанс имело закрытие 25 мая 1935 г. Общества старых большевиков и последовавший за этим ровно через месяц, 25 июня 1935 г., запрет на деятельность Общества политссыльных и политкаторжан. Первому ставилась в вину поддержка оппозиционеров, а второму — публиковавшиеся в его журнале “Каторга и ссылка” благожелательные статьи о П.Л. Лаврове, П.Н. Ткачеве, А.Н. Радищеве, а так же Ф. Ницше и А.Ф. Керенском.

Общественные организации, деятельность которых не была приостановлена, оказались поставлены перед необходимостью подчиняться жёсткой регламентации со стороны власти. Так, сложный период в 1930-е гг. переживал комсомол, возглавляемый ярким молодёжным лидером А.В. Косаревым. Перед войной более половины населения страны было моложе 23 лет, поэтому не учитывать интересы молодёжи правительство не могло. Но оно стремилось перевести энергию молодых в сферы жизни общества, далёкие от политики. В апреле 1936 г. после пятилетнего перерыва (что противоречило уставу) собрался Х съезд ВЛКСМ. На нём был принят новый устав организации, по которому она лишалась даже формально-юридического права вмешиваться в общественно-политические процессы. Отныне сфера деятельности комсомола ограничивалась культурой и просвещением.

Подобному правовому разоружению подверглись и профсоюзы. В прошлые периоды советской истории профсоюзные съезды становились важными вехами в развитии всей страны. Теперь же, в 1930-е годы состоялся только один профсъезд — в 1932 г. Следующий был собран только в 1949 г. В 1934 г. было прекращено заключение трудовых договоров, что серьёзно урезало традиционные права профсоюзов по защите материальных интересов рабочих. Председатель ВЦСПС Н.М. Шверник прокомментировал это следующим образом: “…когда план является решающим началом в развитии нашего народного хозяйства, вопросы зарплаты не могут решаться вне плана, вне связи с ним. Таким образом, коллективный договор как форма регулирования заработной платы изжил себя”. В 1937 г. умирает последний пережиток рабочего контроля октябрьской поры так называемый «треугольник», когда в принятии управленческих решений помимо директора принимали участия руководители партийной и профсоюзной организаций предприятия, тем самым профсоюзы окончательно теряют возможность влиять на развитие производства.

6.3.6 Тенденции и результаты политического развития в 1930-е гг.

Подводя общие итоги общественно-политического развития СССР в 1930-е гг. следует, прежде всего, выделить неоднозначность и противоречивость тенденций, влиявших на положение в стране. Именно необходимость учитывать быстро меняющуюся ситуацию предопределяла то тактическое многообразие принимаемых управленческих решений, которое отмечалось выше. В арсенале тогдашних вождей СССР были представлены как сугубо карательные, так и направленные на широкий общественный компромисс меры. Различное их сочетание вело то к росту общественной напряженности, то к некоторой стабилизации, снижению конфронтации, даже частичной демократизации. Обобщив выводы современных историков, в развитии советской политической системы за десятилетие с 1929 г. до начала Великой Отечественной войны можно выделить пятьсамостоятельныхпериодов:

1. 1929—1933 гг. — временный возврат к чрезвычайным методам в экономике, первая волна репрессий;

2. 1933—1936 гг. — смягчение государственного вмешательства в экономику, упор на личную инициативу и заинтересованность, широкие политические реформы, включая принятие демократической Конституции 1936 года;

3. 1937—1938 гг. — срыв курса на демократизацию, обострение политической борьбы и социальной напряженности, вторая, более мощная волна репрессий;

4. 1938—1939 гг. — предвоенная консолидация общества, осуждение массовых репрессий и частичная реабилитация их жертв.

5. 1939—1941 гг. — начало II Мировой войны и вызванная этим милитаризация советского общества, отразившаяся, помимо прочего, в ужесточении трудовой дисциплины, сочетание новых арестов с продолжающейся политикой частичной реабилитации.

Важнейшим событием всей политической жизни 1930-х гг. стало, как вытекает из всего рассмотренного выше, стало введение в действие нового Основного закона СССР. Принятие Конституции 1936 г. по праву может быть названо переломной вехой эволюции советского режима. В этой связи следует особо выделить тенденцию, тесно связанную с подготовкой и принятием новой Конституцией. С момента проведённой Сталиным конституционной реформы начинается медленный, противоречивый, но неуклонный процесс перемещения центра власти от партийных к советским (государственным) органам.

Прежде всего, это коснулось высшего эшелона власти, где в конце 1930-х гг. происходит определенное перераспределение полномочий между прежде всесильным Политбюро и Советом Народных Комиссаров, который все в большей степени обретает значимость реального, полноценного правительства, формирующего политический и экономический курс страны. Об этой метаморфозе советской политической системы в предвоенные годы историки заговорили только в последнее время, после открытия архивных документов, ранее хранившихся под грифом секретно. К аналогичным выводам по этому вопросу пришли современные авторы самых разных направлений, в частности такие либеральные историки, как О. Хлевнюк, Н. Ломагин, или такие исследователи-почвенники, как В. Кожанов, Ю. Жуков. Отмечают парадоксальное двоевластие между Политбюро и Совнаркомом также современные западные ученые, в частности Т. Ригби, С. Коткин.

Происходящие в этот период перемены историки, не в последнюю очередь, связывают с тем, что в годы сталинских репрессий отмечается резкое ослабление партии и партийных органов (разгром «ленинской гвардии»). Но только этим усиление государственных органов в противовес партийным объяснить невозможно, поскольку их кадры, в том числе кадры правительства также пострадали в годы «большой чистки». Очевидно, что в основе перераспределения властных полномочий между государственными и партийными структурами лежали все те же тенденции, которые вызвали потребность в новой советской Конституции, т.е. процессы стабилизации того политического режима, который возник на базе революции 1917 г.

Своеобразным внешним проявлением укрепления роли советского правительства при одновременном снижении властных полномочий партийных органов становится отказ Сталина на XVII съезде ВКП (б) в 1934 г. занять пост Генерального секретаря и назначение его на пост Председателя Совнаркома. Постановление Политбюро об этом было одобрено 4 мая 1941 г. Оно носило говорящее само за себя называние: «Об усилении работы советских центральных и местных органов». Мотивация принятого решения так же была вполне в духе времени, и выдвижение Сталина на пост главы правительства объяснялось необходимостью «ещё больше поднять авторитет советских органов в современной напряжённой международной обстановке, требующей всемерного усиления работы советских органов в деле обороны страны»^[15]. Вскоре, 6 мая 1941 г. назначение Сталина главой правительства было оформлено специальным указом Президиума Верховного Совета СССР.

Контрольные вопросы и задания

1. Назовите основные этапы и направления внешней политики СССР в 1930-е гг.

2. В чём причины и цена для народов мира политики Западных государпств на “умиротворение агрессора”?

3. Какие позиции по вопросам источников и темпов индустриализации существовали в совуетском руководстве в начале 1930-х гг.?

4. В чём крылись причины экономического подъёма СССР в 1930-е гг. и превращение советской эхкономики во вторую экономику в мире?

5. Какие основные этапы политического развития в СССР можно выделить в 1930-е гг.?

6. С чем связан неослабивающий интерес к проблеме политических репрессий? Какие точки зрения на их причины и масшатбы Вы можете назвать?

Литература:

1. Аллен Р. От фермы к фабрике. Новая интерпритация советской промышленной революции. М., 2013.

2. Вертухов Д.Н. Сталин. Экономическая революция. М., 2006.

3. Жуков Ю.Н. Иной Сталин. М., 2003.

4. Земсков В.Н. Сталин и народ. Почему не было восстания. М., 2014.

5. Кип Дж., Литвин А. Эпоха Иосифа Сталина в России. современная историография. М., 2009.

6. Мартин Т. Империя «положительного действия». Нации и национализм в СССР. 1923—1939. М., 2011.

7. Моруков М.Ю. Правда ГУЛАГа из круга первого. М., 2006.

8. Наумов Л.А. Сталин и НКВД. М., 2010.

9. Шубин А.К. 1937. Антитеррор Сталина. М., 2010.

10. Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «большим». М., 2003.