ДВИЖЕНИЕ ПРОТИВ СЛУЖИЛОЙ ЗНАТИ

Первый из Палеологов, Михаил, был возведен на пре­стол служилой знатью, враждебной Никейской династии, но держал знать в руках благодаря своей энергии и ореолу восстановителя древней империи. Второй из Палеологов на престоле, Андроник, начал с крутой реакции против по­литики отца, окружил себя двором из просвещенных бю­рократов и книжных людей, враждовал с военной знатью и после ряда неудач и унижения империи был свергнут фра­кийской и македонской служилой аристократией, объеди­нившейся под знаменами его внука. Андроник Младший, третий из Палеологов, все время был в руках военной зна­ти, именно ее крупнейшего представителя Кантакузина, не смог получить свободу действий и предотвратить грядущее междоусобие. Реформы социального и государственного строя были немыслимы при таких условиях, и византий­ское правительство, хотя воинственное, преданное идее восстановления древней империи в прежних пределах, бы­ло бессильно против тех новых соседей, сербов и османов, которые создали крепкие национальные государства. Оно имело успехи, и крупные лишь там, где оно встречалось с совершенно расшатавшейся властью, опираясь на местное греческое население и на дипломатию Иоанна Кантакузи­на: в Восточном Архипелаге и в Северной Греции.

Лично Андроник не возвышался над кругозором знат­ного воина, и его страстью была охота с собаками и соко­лами, а не государственные дела, которыми и завладел Кантакузин, его главный докладчик. Но недаром Андро­ник, как и другие Палеологи, изображался на своих обес­цененных, тонких и вогнутых монетах не в царском обла­чении, но в воинских доспехах. Он не провел ни одного года без похода, обыкновенно принимая личное участие, не раз был ранен, сражаясь рядом с тем же Кантакузином. Последний не был любимцем-временщиком, как Музалон при Феодоре Ласкаре, но самостоятельною силою, тяжкою для царя и его семьи. Не говоря об уме и образовании, ко­торыми Кантакузин превосходил царя, он или, вернее, его мать Феодора Палеологина были настолько богаты, что на своих фракийских вотчинах собирали войска и не раз со­держали армию Андроника на свой счет. И Кантакузин с матерью умели использовать свое положение. Феодора за­тмила влиянием императрицу-мать, принимала послов и устраивала воинские предприятия. Иоанн Кантакузин не только вел войны и дипломатические переговоры лично и на свой страх, но стал фактически главою управления и да­же подписывал бумаги красными царскими чернилами.

Свержение Андроника Старшего принесло с собою внутренний мир; Андроник и Кантакузин были врагами репрессий; изобилие припасов обрадовало население сто­лицы. Новое правительство обещало быть более сильным и приступило к отражению врагов. Первым из них был зять Андроника Михаил Болгарский, разграбивший окрестности Адрианополя. Андроник опустошил Южную Болгарию, взял Ямвол, и последовало примирение; угрожала сербская опасность; и когда сербы разбили болгар под Вельбуждом (1330) и Михаил был убит, а его вдова, сестра Андроника, изгнана из Болгарии, император вновь захватил всю Южную Болгарию до моря. Новый болгарский царь Иоанн Страшимир[24], с сербской и валашской поддержкой, однако, прогнал греков из Болгарии, причем сам Андроник оказался в трудном положении под Розокастро и вынужден был заключить мир, обещав свою дочь Александру (1332).

Между тем грозные османы уже обложили Никею. Чтобы обеспечить себя с фланга, Андроник отправился в Кизик и Пиги (Бигу), где заключил договор с соседним сельджукским эмиром племени Караси: постоянным желанием Кантакузина и Андроника было воспользоваться враждою сельджуков к османам. Вернувшись в столицу, Андроник с Кантакузином собрали все силы для похода на османов и выступили с 2-тысячной закаленной в боях фракийской конницей и с многими тысячами ополчения; последнее представляло собою сброд людей, настолько не уверенных в победе, что они захватили с собой лодки на случай бегства. Османов стояло под Никеей не менее 8 тысяч: это было национальное, испытанное в боях войско под начальством Ала ад-дина, брата султана Орхана. Турки встретили греков не посреди Никейской равнины, но в ущельях Пелекана. После перестрелки к ночи греки решили отступить, по совету Кантакузина, но болгарский вспомогательный отряд ввязался в схватку, в которой едва не погибли Андроник и Кантакузин. Царь был ранен, и немедленно в греческих войсках произошло смятение; в панике греки рассеялись по разным направлениям, причем погибло много знатных вождей (1329). Поражение под Пелеканом имело для империи гибельные последствия. Никея, ядро империи Ласкарей, была принуждена голодом к сдаче османам (1330), никейские святыни и рукописи попали в руки турок, которые их продавали впоследствии грекам за большую цену. Плодородная Вифиния была утрачена греками навсегда, и победителям открылась дорога к азиатским пригородам Константинополя.

Удар был тяжкий, хотя Орхан, подступив к Никомидии, предпочел мир и обязался не нападать на империю. Чтобы успокоить население, правительство заставило патриарха снять церковное отлучение с приверженцев Андроника Старшего и учредило новый высший суд из четырех «царских судей» (троих светских юристов и одного духовного лица), обязав их страшными клятвами творить нелицеприятный суд и обеспечив их богатыми доходами с земель; но к более глубоким реформам правительство не было способно. Вместе с тем оно решило повести активную политику в Архипелаге, кажется, по инициативе Феодоры Палеологины. Впервые после Михаила VIII был снаряжен значительный флот, который отправился на Хиос для изгнания Мартина Цаккариа, захватившего этот богатый остров. Хиос был воссоединен с империей. Мартин был привезен в Константинополь. В Фокее и среди прибрежных сельджуков племен Сарухан и Ментеше[25] было восстановлено обаяние императорского имени (1329).

Но насколько непрочен был внутренний мир, показала тяжелая болезнь, постигшая царя Андроника. Проявилась глухая борьба домов Палеолога и Кантакузина. По подписанному царем завещанию верховная власть переходила к беременной царице Анне Савойской и наследнику, если таковой будет, но регентство доставалось Кантакузину. Об Андронике Старшем и о царице-матери не было упомянуто. Объявлялась политическая амнистия, распространенная на старых врагов Андроника Младшего — на бывшего салоникского деспота Константина и на Метохита. Было ясно, что завещание — дело Кантакузина, вербовавшего себе политических друзей: Сиргиан был ранее освобожден по его же настоянию и назначен правителем Салоник, резиденции царицы-матери Ксении, армянки. Завещание вызвало дви­жение среди врагов Кантакузина, особенно партии Андро­ника Старшего, и против покинутого всеми больного и ос­лепшего «царя и монаха Антония». Кантакузин принял кру­тые меры: градоначальник Синадин вынудил у него под угрозой смерти отречение от всяких видов на престол. Опаснее было движение в Салониках, где народ был приве­ден к присяге царице-матери и Сиргиану как регенту во имя будущего наследника и, очевидно, против Кантакузина. Больной царь был бессилен примирить дворы своей матери и Феодоры Палеологины, матери Кантакузина, и сам нахо­дился в руках последнего. Сам Кантакузин пишет в своей ис­тории, что больной Андроник собирался отречься от пре­стола. Но царь исцелен был водою Живоносного Источни­ка Богоматери, константинопольской святыни. С тех пор Андроник имел Кантакузина в подозрении, но не мог пред­принять шагов против лица, положение которого было так сильно и независимо. Кантакузину удалось расправиться, погубить в глазах царя опасного Сиргиана. Последний был обвинен в заговоре и вызван на суд в столицу, откуда он бе­жал к генуэзцам в Перу и далее на корабле в Албанию и ко двору сербского короля; там стал он настолько опасен, имея многих сторонников, что Андроник свозил провиант в дво­рец в своей столице, опасаясь мятежа, и лично отправился в Салоники, где ему удалось покончить с опасным, даровитым врагом: некто Сфранзи Палеолог, притворившись сторон­ником Сиргиана, заманил его в окрестности Салоник и убил, за что получил звание великого стратопедарха.

Направляемый Кантакузином, царь Андроник снизо­шел до личных обысков в домах Перы при погоне за Сиргианом, до организации политического убийства, но выго­ду получил один Кантакузин. Царь очутился в его руках бо­лее чем когда-либо, тем более что один за другим ушли в могилу другие враги Кантакузина: Андроник Старший, Метохит, царица-мать Ксения и деспот Константин Палеолог. С деспотом Димитрием, замыслившим переворот при по­мощи генуэзцев и двух Асеневичей, справилась в отсутст­вие царя и Кантакузина мать последнего, Феодора.

Кантакузин свободно проводил свою политику. В при­морских сельджукских племенах Айдин и Сарухан он видел союзников, быть может личных, на случай борьбы с Палео-логами. Племена эти, наполовину огреченные, поселившие­ся среди греческого населения малоазиатского побережья, поддавались влиянию византийского двора. Вожди их гово­рили по-гречески. Дорога в византийские области Фракию и Македонию была известна сельджукским наемникам и пи­ратам еще до времени каталанов. Как некогда германцы в Галлии и Паннонии, они считали пустынную Фракию едва ли не своею, по крайней мере Омар, сын дружественного айдинского эмира, явившись во Фракию с толпой грабите­лей, удивлялся, почему греческие войска загородили ему до­рогу, и без боя отступил. Этот самый Омар, когда император обратился к сельджукам за помощью против латинян Фо-кеи, заявил Кантакузину, что он считает императора за сво­его государя и обязуется ему служить своими силами.

Сельджуки нужны были Кантакузину не только как ис­конные враги османов, но прежде всего как помощь против латинян Восточного Архипелага. Изгнание последних ста­ло очередной целью византийского правительства. Оно могло уравновесить потери в Вифинии и Македонии. Пер­вый поход на Хиос против Цаккариа был задуман при дворе матери Кантакузина. Большие острова у малоазиатских бе­регов могли давать богатые доходы, но они шли в руки латинских купцов. И за эти годы сельджукские грабежи воз­росли необычайно; подданные латинских государей толпа­ми уводились в плен, и латинская торговля была парализо­вана. Особенно страдали венецианцы и генуэзцы, утратив­шие в конце XIII в. рынки Сирии. За сельджукскими грабежами, за волнениями среди греков-островитян они чувствовали руку агентов Кантакузина. В Венеции явилась мысль разбить греко-сельджукскую опасность путем орга­низации крестового похода против сельджуков, в котором Византия не могла бы не принять участия. Почва для этого плана существовала. Угрожавшая Византии опасность от ту­рок не укрылась от римской курии. Оценив положение, па­пы оставили свою ставшую традиционной политику, желавшую привести греков к унии угрозою латинского меча. С тридцатых годов XIV в. римско-византийские отношения, даже при папах, наиболее враждебно настроенных к право­славию, вступают в новую фазу, завершившуюся Флорен­тийской унией. Та же перемена произошла во взглядах французского двора, и Филипп VI отверг идеи Брокара, представившего мемуар о завоевании католиками гречес­кой империи. Ведь турки угрожали как грекам, так и латин­ским государствам в Романии, и грекам следовало помочь, но под условием присоединения их к католическому миру. В 1332 г., по инициативе Венеции и с благословления папы Иоанна XXII, образовалась «конференция», или политичес­кая «уния», между Венецией, родосскими иоаннитами и Ви­зантией. С 1334 г. папа находился в союзе с Андроником против турок, подписанном в Авиньоне, и к этой лиге при­мкнули французский и анжуйский (неаполитанский) дво­ры, а также наксосский дука Санудо, сильно страдавший от турок. Хотя византийское правительство не могло укло­ниться от этой лиги, надеясь на помощь против османов и желая обеспечить себя с латинской стороны в Фессалии, Эпире и Македонии, оно было далеко от мысли оказать ла­тинянам реальную помощь, хотя и собирало флот. Корабли латинян-союзников сожгли несколько сельджукских селе­ний, но до крестового похода, назначенного на 1336 г., дело не дошло. Монархи отдаленного Запада от него уклонились. Между тем раздражение против Византии росло среди ла­тинян Леванта, и центром агитации явилась генуэзская ко­лония в Пере, особенно когда император заключил полити­ческий союз с венецианцами, который мог привести к утра­те генуэзцами их торговых привилегий и преобладания на Черноморье. Генуэзский пригород Константинополя занял враждебное положение к византийскому императорскому правительству, поддерживал его внутренних врагов и, не­смотря на запрещение, укреплял свои стены. При неглас­ном участии генуэзцев латиняне Леванта, именно родосские рыцари — генуэзец Каттанео Фоксейский и Санудо На­ксосский, — решили выступить против Византии открыто, вознаградив себя за ее счет, и захватили богатый остров Митилену, или Лесбос (1336). Андроник начал с ближайших врагов и подстрекателей, осадив Перу и заставив срыть ее стены, но и после этого разбогатевшие купцы поддержива­ли врагов правительства (деспота Димитрия) и снаряжали корабли для помощи врагам императора. С сильным фло­том из 84 кораблей Андроник с Кантакузином отправился на Митилену, занял остров — кроме города Митилены, где укрепился Каттанео; затем осадил Фокею, где были захваче­ны людьми Каттанео знатные заложники эмира саруханско-го. С помощью сельджукских кораблей и войск, благодаря дипломатическому искусству Кантакузина укрепленные Фокея и Митилена сдались императору на условиях. Каттанео был оставлен в Фокее в качестве царского наместника, и фокейские купцы в ущерб генуэзцам получили право беспош­линной торговли в империи; остров Митилена был возвра­щен императору (1336). Значение латинян настолько пало, что вскоре и Фокея прогнала Каттанео со всеми генуэзцами; влияние Византии на сельджуков, наоборот, упрочилось.

Тем тяжелее чувствовалось неудержимое и последова­тельное наступление османов. Раз занятое ими не возвра­щалось, колонизовалось, становилось турецким. Далеко не все христианское ими разрушалось, например в Никее с 1330 г. до сих пор в руках греков сохранилась церковь мо­настыря Иакинфа с ее мозаиками. Те греческие элементы, которым чиновники Палеологов были особенно тяжки, мирились с турецким патриархальным режимом и даже помогали его утверждению. Греческое крестьянство рабо­тало на беев и большей частью перешло в ислам. Погра­ничные помещики-акриты часто водили дружбу с османа­ми, когда еще были их соседями на предгорьях Олимпа, иногда сражались в их рядах. Почти не отличаясь от них по образу жизни, они жили узкими местными интересами и без особой боли подчинились роду Эртогрула, так как Византия их не защищала, а только брала. Турецкая власть была сурова, сообразно времени и варварству завоевате­лей. При Орхане греческий элемент явился в турецких войсках в виде постоянного корпуса янычар («новоприз­ванных»), набиравшегося из христианских детей; их была сначала всего тысяча, и янычары были отборным, любимым корпусом: поступившие в него делали карьеру.

Заняв Никею, Орхан лишь на короткое время примирился с Андроником и усыпил его бдительность дарами (1331). Он не мог удержать стихийного движения османов на новые, притом запустевшие земли на склонах плоскогорья к морю. Уже в 1332 г. снова императору пришлось выступить для защиты Никомидии, притом в последний раз: слишком он был занят войной во Фракии. Более помощи Никомидии не было, хотя османы отступили. Орхан захватывает гавань Киос (ныне Гёмлек) на устье реки, вытекающей из Никейского озера. Двигаясь на юго-запад, он покорил (1336) сельджукское племя Караси, жившее по реке Риндаку и на плодородном плоскогорье по южному побережью Мраморного моря до Кизика. Наконец в 1337 г. пала Никомидия, ныне Измид, с плодородной низменностью кругом большого озера и по р. Сангарию; Измид стал гаванью и верфью для турецкого флота. Переход побережья Мраморного моря в руки османов открыл им путь к фракийскому побережью. Если нападения на Фракию и Халкидику вернее отнести на долю сельджуков, несмотря на их дружбу с византийским правительством, то набег 1332г. на Родосто и другие города к северу от Мраморного моря был делом османов. Весь 1338 г. наполнен известиями о турецких грабежах во Фракии, и сам Орхан с 36 кораблями подступал к Константинополю, но был разбит, причем греки, по известию Григоры, не понесли никаких потерь.

Чем объяснить, что воинственный Андроник бывал лишь урывками на азиатском фронте и его правительство продолжало близорукую политику Палеологов, тратя силы на отдаленном Западе, вместо того чтобы их сосредоточить на защите Вифинии и Мраморного моря? Кроме презрения к полудиким варварам, считавшим честью одежду с царского плеча — сколько их видела древняя империя, и никто из них ею не завладел! — между прочим имели вес личные интересы правящей аристократии с Палеологами и Кантакузинами во главе. Их богатые родовые земли лежали во Фракии и Македонии; Вифиния стала глухой и запустелой крестьянской областью, заброшенной правительством, особенно после восстания в пользу несчастного Ласкаря. Держались одни города за их стенами, восходящими к римским временам, и за их пределами поражает скудость памятников византийских при обилии античных и древнехристианских. Манил и ослеплял культурный, веселый Запад, как старую Польшу.

Север Греции и Македония с Фракией были главным театром военной и политической деятельности правительства Андроника. Над всеми вопросами господствовал один — сербская опасность при Душане. Но как в отношении османов, так и против Сербии византийское правительство не нашло в себе сил, чтобы предпринять планомерное и решительное отражение могущественного врага, и ограничилось бессвязными, пассивными мерами: и здесь и там последствия были одинаковые — невозвратимые потери и безнадежное будущее, не всегда ясно сознаваемое.

На фоне сербской опасности правительство Андроника спешит разрешить вопросы сравнительно второстепенные, но назревшие, завещанные первым Палеологом. При этом в Эпире и Северной Греции оно сталкивается с традиционным врагом — Анжуйским (или Тарентским) домом, унаследовавшим претензии потомства императора Балдуина II Куртенэ. Положение Византии в этом районе было благоприятно при вступлении Андроника Младшего. Янина и Северный Эпир были закреплены за Византией, государство Эпирское с столицей Артой находилось под византийским влиянием, и деспот Иоанн был вынужден признать верховенство императора. Но вскоре знакомый нам Филипп Тарентский снарядил экспедицию своего зятя Вальтера Бриеня, претендента на Среднюю Грецию, против эпирского деспота и по взятии Арты заставил последнего принести ленную присягу. Хотя в том же году Филипп умер (1331), но Эпир и юг Албании подпали под итальянское влияние, и один из наследников Филиппа, наместник Ахеи Иоанн Гравина, принял титул дуки драчского и государя королевства Албании. Смерть владельца лучших земель Фессалии, полунезависимого Стефана Гавриилопула из знатнейших Мелиссинов, вызвала большие перемены в Фессалии и вступление византийских войск, руководимых салоникским стратигом Мономахом, потом самим царем. Одновременно эпирский деспот захватил часть Фессалии и в столкновении с царскими войсками потерпел такую неудачу, что не толь­ко был вытеснен из Фессалии, но и в самом Эпире византий­ское влияние одолело анжуйское (1334). Вся Фессалия, кро­ме принадлежавшей Каталонскому государству южной час­ти с Новыми Патрами, была присоединена к Византийской империи, и наследие старого врага Палеологов Иоанна Ан­гела Фессалийского было ликвидировано в пользу констан­тинопольского правительства. Сверх того четыре независи­мых албанских племени, живших кругом Эльбассана, под­чинились византийскому императору.

Очередь была за Эпирским государством, давно уже ут­ратившим возможность распоряжаться своими судьбами. Борьба итальянского и анжуйского влияний давно уже пере­шла в междоусобия властелей и придворных партий, мятежи и политические убийства. В 1336 г. деспот Иоанн был отрав­лен своей женой Анной. Одновременно в связи с захватом сербами Драча (1336) в Южной Албании вспыхнуло восста­ние против византийских властей. В 1337 г. Андроник и Кан-такузин с сельджуками упомянутого Омара вступили в Алба­нию и жестоко разорили страну: турки продавали сотню бы­ков за одну золотую монету и увели множество пленных в неволю. В Эпире ожидал более легкий и значительный успех. Деспина Анна не могла спасти независимость страны, не­смотря на все хлопоты перед Кантакузином, несмотря на об­ручение юного наследника Никифора с дочерью Кантакузина, и страна после более чем столетней независимости была воссоединена с Византийской империей. Анне с сыном бы­ло предложено переселиться в Салоники, где им были пожа­лованы богатые имения. Велика была радость Андроника: Эпира не могли присоединить ни дед его, ни отец, и он про­вел в своих новых областях более года, организуя управле­ние; во главе Эпира был поставлен главный сообщник Кантакузина Синадин, столичный епарх. Но едва царь уехал, ан­жуйская партия во главе с властелями, привыкшими к феодальным западным вольностям и к анжуйским деньгам, подняла восстание, Никифор был увезен в Италию, помолв­лен с дочерью Филиппа Тарентского и Екатерины Валуа и вернулся с итальянской помощью. Синадин был брошен в тюрьму. Однако Янина и Северный Эпир остались верными Византии. Опять Андроник с Кантакузином выступили в Эпир и благодаря дипломатическому искусству Кантакузина овладели Артой и двумя городами, где заперлись восставшие. Сдавшийся Никифор был отправлен в Салоники. Вся Запад­ная Греция от Албании до Коринфского залива была воссое­динена с империей, и во главе новых областей был постав­лен родственник Кантакузина Иоанн Ангел.

Воссоединение Фессалии и Эпира было крупным со­бытием, но еще значительнее было движение сербов в гре­ческие земли, излагаемое в отдельной главе в связи с по­следующими событиями.

Здоровье Андроника было расшатано невоздержанной молодостью, ранами и невзгодами. Его преждевременная смерть в 1341 г. не внесла перемен в направление внешней политики, и ранее руководимой Кантакузином. Но при во­зобновившихся династических междоусобиях резче про­явились пагубные стороны усвоенной внешней политики.

Старшему сыну Андроника, молодому царю Иоанну V Палеологу, было всего 8 или 9 лет. Завещания Андроник не ос­тавил. Кантакузин остался хозяином положения, в его руках было преданное войско и деньги как казенные, так и большие личные. Не медля, он окружил дворец преданными ему варя­гами и разослал властям указ о подавлении мятежей, т. е. по­пыток свергнуть его власть. Еще не было справлено пышное поминовение по Андронике (даже св. София не вместила со­бравшегося духовенства), как против Кантакузина выступили в первом же заседании синклита его главные враги в Кон­стантинополе: царица Анна, патриарх Иоанн Априйский, из знати — Гавала и трое Асеневичей и, наконец, опаснейший из всех — дука флота и протовестиарий Апокавк, бывший со­общник Кантакузина, незнатный, но честолюбивый и не стеснявшийся в средствах; он предлагал Кантакузину помощь в достижении престола, но Кантакузин ему не доверился, и Апокавк стал его заклятым врагом. Поддерживаемый царицей патриарх, хотя и ставленник Кантакузина, переселился во дворец в качестве защитника малолетнего царя и потребо­вал учреждения регентства с ним, патриархом, во главе. Кан-такузин держал себя спокойно и с выдержкой и даже при пер­вом случае — обсуждении войны с болгарами — подал в от­ставку, зная, что без него не обойтись; и, когда бессильные его враги просили управлять делами, он стал действовать еще спокойнее. Внешние враги рассчитывали на смуты: вторг­лись сербы, восстали албанцы, турки готовили нападения. Александр Болгарский требовал выдачи царевича Шишмана (сына Михаила Болгарского и сербской королевы), грозя войною. Кантакузин выступил против Александра, поспешившего примириться, дважды отразил сельджуков Якши и Сарухана в Дарданеллах, возобновил дружеский договор с ос­манским султаном Орханом. При этом он предупредил заго­вор Апокавка, который вместо похода на турок пытался за­хватить малолетнего царя и имел возможность скрыться в своем укрепленном городе Эпиватах.

Презирая внутренних врагов, Кантакузин лелеял боль­шие планы. К нему прибыли посланцы из латинской Морей. Плохое управление баронов и наместников Екатерины Валуа, столкнувшихся даже с папской властью, тяготило латино-греческое бесправное население Морей, так наз. гасмулов. Византийское управление в округе Мистры казалось лучшим. Гасмулы и даже часть баронов просили Кантакузина присоединить к империи латинскую Морею с сохранением за ними их земель. Кантакузину рисовалось очищение и Средней Греции от каталанов, чтобы империя в древнем бле­ске простиралась от столицы непрерывной линией до кон­ца Пелопонниса. Хотя у него не хватало средств для отражения сербов, подошедших к Салоникам, хотя внутри государ­ства он был окружен врагами, даровитейший из политиков своего времени оказался мечтателем, где дело шло о древнем блеске и о «дерзких варварах», каковыми он считал сербов Душана. Сторонники и родные Кантакузина, его люди и вой­ско тяготились неопределенным положением, ожидали и да­же требовали, чтобы их вождь возложил на себя корону. Сам Кантакузин был врагом поспешных и нелегальных шагов, предпочитая фактическую власть узурпации. Среди своей партии он не чувствовал себя свободно. Протостратор Сина-дин, поставленный им во главе Салоник, другие правители и архонты западных областей прислали в Димотику укреп­ленное гнездо Кантакузина, трех знатнейших лиц (пинкерна И [оанна] Ангела, Константина Палеолога и великого папию Цамвлакона) с требованием не предпринимать реши­тельных шагов без их ведома и совета; но эти представители западной знати обращались с Кантакузйном как с царем. Кантакузину предстояло или быть ставленником служилой знати на императорском престоле, или погибнуть под удара­ми явных и влиятельных врагов. Даже под окнами Влахернского дворца знатная молодежь требовала для Кантакузина царских почестей, не стесняясь присутствием царицы Анны. Однако претенденту не хватало решительности, бывшей у Михаила Палеолога, ответственность за переворот он не хо­тел взять на себя, все еще надеясь устроить дело миром. Он хотел брака юного царя со своею дочерью, но свадьбу откла­дывал; он хотел обезопасить себя со стороны Апокавка, но вместо решительных мер против явного врага поехал к нему в Эпиваты и, удовлетворившись его обещаниями, сам пропу­стил его в столицу. В Апокавке он ошибся. Прибыв в Кон­стантинополь, он немедленно возбудил и объединил врагов Кантакузина, начиная с царицы и патриарха. Он заставил принять важные решения в отсутствие Кантакузина. Он был назначен правителем расходов. Мать, сын и невестка Канта­кузина были окружены стражей, но народ еще не решился грабить богатый их дворец, удовольствовавшись разгромом домов знатных приверженцев Кантакузина, из коих 42 спас­лись бегством. Все попытки друзей Кантакузина и даже его самого вступить в переговоры кончались тем, что Апокавк бросал посланных в тюрьму. Сама царица была запугана. Тайно она советовала Кантакузину проявить терпение, а яв­но подписывала грамоты и указы, которыми Кантакузин об­винялся в умыслах против юного царя; от него требовали удалиться в частную жизнь. При таких условиях собравшие­ся в Димотике сторонники Кантакузина ради собственного спасения заставили его возложить на себя знаки царского достоинства; но и тогда он не решился выступить против ди­настии и приказал поминать себя с супругой Ириной лишь после царицы Анны и Иоанна Палеолога.

В первый же период борьба Кантакузина с Палеологами приняла характер, далеко выходящий за рамки династичес­кой борьбы. Широкое, для Кантакузина неожиданное, учас­тие народных масс под знаменами самодержавия могло при успехе изменить ход византийской истории и вернуть импе­рию к счастливым временам Ласкарей, завещавших потом­ству жизнеспособное национальное царство. Народные вос­стания против аристократического режима в провинциях бывали и прежде, но они были неорганизованны и бессиль­ны. Крупнейшим было восстание крестьян в Вифинии во имя прав Иоанна Ласкаря, но оно было потоплено Палеоло­гами в потоках крови и оставило по себе безлюдную Вифинию, ставшую легкой добычей для османов. Теперь народное движение шло под знаменем самодержавия Палеологов, ус­певших уже стать прирожденною, законною династией; оно охватило Фракию и Македонию, главную и лучшую часть империи, не имело успеха по недостаточно известным внут­ренним причинам и по ясным внешним: призыву слишком талантливым Кантакузином главных и роковых врагов элли­низма — сербов и особенно турок Последствием была ги­бель последних живых сил империи, сплошное опустоше­ние Фракии и Македонии, ставших в свою очередь легкой добычей для османов. После того история Византийской империи сводится к истории Константинополя с его приго­родами, в котором греческие императоры просуществовали свыше столетия, скорее благодаря ряду счастливых обстоя­тельств, из коих главным был разгром османов Тимуром.

В такой перспективе особо интересны подробности борьбы Кантакузина с Палеологами, к сожалению, односто­ронне и недостаточно освещенные главнейшим источни­ком — историей самого Кантакузина. В его лагере была фра­кийская служилая аристократия — ядро боевой армии, всего из 16 конных полков, около 2000 человек Против него, про­тив властелей и знатных поднялись — и, по-видимому, более по своему почину, чем по призыву агентов Апокавка, — простой народ, незнатные горожане и вся масса крепостных, па­риков и безземельных проскафименов Фракии во имя защи­ты самодержавного престола Палеологов. В Адрианополе грамота нового царя Кантакузина, возведенного на престол его знатными сторонниками, его войском, была встречена с энтузиазмом одними знатными, многочисленными и в крупных городах; они заставили прочесть ее в церкви, а про­стонародье им пришлось разгонять плетьми. Той же ночью трое чернорабочих обходили дома незнатных горожан, призывая избавиться от знатных и разграбить их дома. Жи­тели Адрианополя еще во времена Латинской империи вы­ступали против архонтов, которым нравились феодальные порядки, и теперь возбудить их было легко. Проживавшие в городе архонты, т. е. знатные землевладельцы, были схваче­ны и отосланы в Константинополь; дома их были разруше­ны до основания. Восстание быстро охватило всю Фракию, даже всю империю, если верить Кантакузину, и приняло не только политический и сословный, но и социальный харак­тер. Грабили богатых вообще. Должники не платили креди­торам, обвиняя их в «кантакузинизме»; и это известие венце­носного историка должно быть распространено на кабаль­ное крестьянство, на социально-экономические отношения между властелями и обезземеленным сельским населением. Повсюду городские низы восстали на защиту Палеологов, именем последних свода со знатными свои старые счеты. Из «лучших», т. е. богатых и знатных, одни искренно служили Кантакузину, другие обвинялись в том без всякого доказа­тельства бедными и сторонниками переворота. Простой на­род, по показанию самого Кантакузина, и ранее, в мирные времена, имел большую ненависть к «лучшим» вследствие грабительства и притеснений со стороны последних. Теперь же все могли беспрепятственно обогащаться, т. е. в земле­дельческой стране захватывать земли и рабочий инвентарь. Зачинщиками были беднейшие, оборванцы, люди, привык­шие ломать стены, т. е. чужие каменные ограды; но к ним пристали умеренные и порядочные элементы, которые не пошли бы на грабеж в мирное время. Все города восстали «сообща». Погромы сопровождались бесчеловечными убийствами, причем необузданное нападение на родных и изме­на самых близких считались за верность царю Палеологу. Из этих известий видно, что отношения личной близости и за­висимости, на коих был основан господствовавший аристо­кратический строй, разрушались во имя верности престолу и борьбы со знатными изменниками. Получается несомнен­ная картина социальной революции, во главе которой стали «действовавшие сообща» города, может быть, неизвестный нам ближе союз северных городов.

Восстание во Фракии и в Македонии тяжко отрази­лось на партии Кантакузина. Потрясена была и оборона империи. Призванный горожанами Адрианополя болгар­ский царь Александр не был, впрочем, допущен внутрь го­рода и лишь разграбил земли Кантакузина под Димотикой. Посланный Кантакузином отряд для наблюдения за Константинополем отступил, причем многие перешли на сто­рону Палеолога, но прочие прогнали болгарские отряды с помощью подошедших сельджуков, служивших Кантаку-зину, и Александр заключил мир.

Выступление болгар разожгло мятеж Образ действий Кантакузина в силу народного восстания, а также в силу его личной умеренности был оборонительный и даже прими­рительный; но руководимый Апокавком константинополь­ский двор не хотел слышать о примирении и считал Канта­кузина бунтовщиком. Его послов в столице бросали в тюрь­му с позором. Его мать, гордую Палеологину, не раз содержавшую армию Андроника Младшего на свой счет, за­ключили в тюрьму, лишениями довели до скорой смерти. Са­ма императрица Анна Савойская не могла облегчить ее зато­чение, не могла узнать о ней правду даже через своего врача и узнала лишь по смерти Ф. Палеологины через родственни­цу-монахиню. Богатый дворец Кантакузина в столице был разрушен. Его земли и имущество во Фракии, кроме укреп­ленной Димотики, были разграблены, и он сам затруднялся исчислить свои убытки, называя лишь цифры скота: 5000 быков, 1000 пар рабочих волов, 2500 кобылиц, 200 верблю­дов, 300 мулов, 500 ослов, 5000 свиней, 70 000 баранов, не­счетное количество хлеба. Выяснить образование и размеры этого крупнейшего хозяйства было бы благодарной задачей, разрешение коей позволило бы заглянуть глубоко в причи­ны скудости царской казны, слабости государства, народно­го бесправия и озлобления — внутренних причин неизбеж­ной катастрофы Византии, для которой указывают мощные внешние причины наши источники, односторонние, скуд­ные и к тому же еще плохо разработанные.

Тесть Кантакузина Андроник Асень (Асеневич) высту­пил против него с войском Палеолога. Его поход был три­умфальным шествием. Кантакузин со своим небольшим отрядом не смел даже подступить к Димотике, где укры­лась его семья. Междоусобие, народное восстание против знатных принесло ужасные плоды. Фракия, по словам Кан­такузина, обратилась в скифскую пустыню. Сельджуки без­наказанно высылали орды конных и пеших грабителей, и, за исключением городов, прибрежная Фракия обезлюдела.

Кантакузин, безуспешно пытавшийся переговорами овладеть Адрианополем, на примирение не мог и надеяться. Его имя подвергалось в столице публичному поношению, патриарх предал его анафеме, хотя в своем лагере, верный своей линии поведения, он не допускал оскорбления семьи царя Андроника. Среди своих сильных сторонников в Маке­донии, большей частью его ставленников, Кантакузин не встретил поддержки. Его послы не были даже выслушаны епархом Фессалии Мономахом, были отосланы без ответа его старым соратником протостратором Синадином, пра­вителем Салоник, и лишь выслушали упрек Кантакузину в неблагодарности к своим друзьям; правитель Виры на устье р. Марицы, армянский принц Гим (родственник матери Ан­дроника Младшего), бросил послов Кантакузина в тюрьму, отказался от помолвки своей дочери с сыном Кантакузина, разграбил имения Кантакузина и его приверженцев, жесто­ко мучая попавшихся к нему в руки. Таким стало положение могущественного вельможи, десятки лет руководившего империей и оказавшего ей большие услуги; но Кантакузин не утратил энергии и проявил величие духа. Его уравнове­шенной и осторожной личности пришлось пережить борь­бу, полную драматизма и даже смелых авантюр.

Руководимое Апокавком константинопольское прави­тельство действовало энергично. Молодой император Ио­анн V был коронован патриархом (1341); чтобы не остать­ся без денег, не постеснялись заложить венецианцам камни царского венца за 30 000 дукатов, они так и остались в риз­нице св. Марка; при этом с Венецией было возобновлено перемирие с обязательством возместить венецианским купцам стоимость разграбленного у них имущества. В зва­нии великого дуки флота Апокавк стал всесильным времен­щиком, выдал дочь за Андроника Палеолога, сына деспота Константина, рассчитывая возвести зятя на престол. Он по­слал флот против сухопутных сил Кантакузина, и план этот имел смысл, так как целью обеих воюющих сторон были приморские Салоники, второй город империи.

Многолюдный этот «великий град» в XIV в. был населен десятками тысяч греков, славян, армян, евреев, тюрков-вар-дариотов, гасмулов и латинян; последние имели свои кварта­лы и консулов. Уже после всех ужасов завоевания турками Македонии венецианцы считали в Салониках 40 000 народа. Город был главным ввозным и вывозным рынком для благо­словенной природою Македонии, на его ярмарку, на празд­ник св. Димитрия, сгонялись кони и скот даже из Венгрии и Валахии, привозились красные и ценные товары из Трапезунта и из Западной Европы; целую неделю длился съезд, церковный и народный праздник, «новые Панафинеи», кра­сочно описанные в византийском диалоге-романе «Тимарион». Храм и рака св. Димитрия были святыней для всего гре­ческого мира, в частности для Палеологов; много монасты­рей, среди которых два русских — св. Пантелеймона и св. Зинаиды, украшали богатый город. Во главе населения стоя­ла служилая и земельная аристократия, в XIV в. всего до 60 се­мейств, из коих иные могли содержать на свои средства весь салоникский гарнизон. Рядом с их трехэтажными хоромами жил многочисленный средний класс, купцы, ремесленники, чиновничество, духовенство, сильная корпорация привыч­ных к оружию моряков и, наконец, масса простонародья, ра­бочих и поденщиков. Город имел значительный гарнизон и управлялся губернатором (дукой), которому были подчинены катепаны и «головы» областей и городов. Архонты засе­дали в салоникском «сенате» и только за собою признавали право на доступ к высшим должностям. Даже среди духовен­ства была своя наследственная аристократия — многочис­ленный клир при святыне Димитрия, имевший даже особое одеяние. Велики были богатства монастырей и храмов, ум­ножавших их торговлей и отдачей денег на проценты. Бед­ному человеку в Салониках, как вообще в Византии, прихо­дилось много терпеть от богачей, вплоть до палочных уда­ров и выселения из родных домов; лишь цехи и корпорации защищали слабых. Среди простонародья источники отлича­ют малоимущих, имевших все-таки свою недвижимость и хозяйство, от чернорабочей голи. За городом крепостные парики, имевшие собственные участки, и пришлые проска-фимены, пахавшие чужую землю, составляли подневольную массу, работавшую на властелей светских и духовных; были и невольники из пленных мусульман. Даже многочисленные средние классы не имели силы, не будучи сплочены, и кто мог, тяготел к верхнему слою. Либеральные профессии мно­гим давали заработок, но немногим — почет и доступ в выс­шее общество, для которого незнатные врачи и литераторы были предметом насмешек. Это тем более удивительно — хотя и характерно для византийского общества повсюду, — что Салоники и в XIV в. были значительным центром про­свещения: любовь к литературе в некоторых и знатных семь­ях была укоренившейся и общей, о чем свидетельствуют имена братьев Кидони, двух Ксанфопулов, двух Кавасила. О высоком и непоколебленном уровне просвещения свиде­тельствуют такие имена, как юриста и судьи Арменопула, «Шестикнижие» которого действовало еще в начале XIX в. в Молдавии и Бессарабии, или архиепископа Симеона, писав­шего в XV в., или гуманиста Феодора Гази. По словам чтеца Иоанна, описавшего взятие родного города турками, Сало­ники притягивали к себе, как любовник; архиереи из него не уходили добровольно. Ряд школ, курсы лучших профессоров поддерживали уровень просвещения; салоникские знатные женщины блистали образованностью и чистотою языка. Не менее замечательно местное искусство, церкви XIV в. (св. Апостолов), фресковые росписи, иконы на дереве и на ткани, оклады, переплеты и резьба; памятники этого рода уцелели кое-где в Македонии, на Афоне и на Западе[26].

Издревле в Салониках существовала система муници­пального самоуправления, обычаи и вольности, подтверж­денные и латинским императором Балдуином, и никей-ским — Ватаци (1246); последние перед турками хозяева, венецианцы, гарантировали соблюдение обычаев и зако­нов Салоник. Не было писаного сборника местного права, однако не только губернаторы в управлении, но и судьи в своих приговорах и толкованиях применяли местное пра­во, сообщая ему силу царского закона. Источники упоми­нают «закон основателей города», а также ближе не извест­ный «закон пригородов». Граждане Салоник весьма доро­жили своим обычным правом. Органами самоуправления были городской сенат из архонтов, заседавший под пред­седательством губернатора в своем особом здании, прини­мавший присягу архиепископа и чиновников в соблюде­нии местных обычаев и вольностей, утверждавший распо­ряжения многочисленных муниципальных чиновников и дававший им инструкции, обсуждавший даже дела о ере­сях; перед ним оправдывались и архиепископы, и губерна­тор Апокавк, и даже император Кантакузин (1350).

Далее собиралось вече, или «собор (екклисия) народа», созываемое колокольным звоном по воле губернатора, ар­хиепископа или руководителей народных партий в смут­ное время. На вече, собиравшемся под открытым небом, всякий имел право голоса; но неискусных ораторов прово­жали насмешками. В отношении городских вольностей Са­лоники не стояли одиноко: вспомним Янину, Монемвасию, латинские Патры, малоазиатскую Филадельфию и Адриа­нополь; но вопрос этот мало разработан и идеализацией г. Сафы скорее затемнен. Материал о самоуправлении Са­лоник собран и исследован в книге г. Тафрали.

К середине XIV в. социальная вражда в Салониках до­стигла большой остроты и особенно сказывалась в вопию­щем неправосудии, ростовщичестве и необеспеченности личной безопасности. Напрасно патриоты, как Хумн и Ки-дони, архиепископы Палама и особенно Кавасила, взыва­ли к знатным и богатым, убеждая прекратить насилия и не разорять бедняков. В связи с политическими событиями торговля и кредит переживали тяжкий кризис. Разрази­лись на этой почве народные восстания 1342 и 1345 гг., особенно кровавым было последнее.

Социальное движение осложнилось богословским. В XIV в. Афон был охвачен учением игумена Симеона — «но­вого богослова», Григория Синаита и других аскетов об очищении души тихою молитвою, дарующей мистичес­кую благодать явленного апостолам Фаворского света.

Затворившись в келье и затаив дыхание, устремив взор на сердце или даже на собственный пуп, молчальник-исихаст должен был повторять про себя «Господи, помилуй», по­ка не почувствует бесконечное наслаждение. Все это, конеч­но, была лишь практика, над которой стояла теория спасе­ния созерцанием по учению святых отцов; но практика факирская, занесенная из Индии, быстро приобревшая при­верженцев среди монашества и одновременно резких обли­чителей, вызвавшая насмешки индифферентных. Умам, вос­питанным в аристотелевской схоластике, не был понятен этот афонский мистицизм, которого идейные корни восхо­дили к византийским толкованиям Платона, а жизненное оправдание и сила лежали в болезненном, но почти всеоб­щем отвращении от современности, жалкой и безутешной. Ничто не было ближе уму и особенно сердцу тогдашнего ас­кета, как жажда приблизить к себе потусторонний мир, пере­плести его с личной жизнью, достигнуть непосредственно восприятия таинственной благодати. Вся Афонская гора пе­решла на сторону исихастов, особенно когда во главе их стал знатный аскег Палама, переселившийся с Афона в Салоники. Во главе его критиков стал красноречивый, образованный философ Варлаам, грек из Калабрии, также приехавший в Салоники. Варлаам пользовался большим авторитетом как профессор философии, особенно аристотелевской[27], и, не­смотря на охлаждение к нему Кантакузина и на вынужденный отъезд из столицы, по­лучил дипломатическую миссию к папскому двору. Не изучив, не оценив патриотической основы учения исихастов, Варлаам обрушился на «молельщиков пуподушных» как на еретиков и изуверов, перенеся свою критику на улицу, лич­но и через своих учеников. Получилось движение не только против исихастов, но вообще против монашеского аскетиз­ма. Палама вступил с Варлаамом в словесный диспут (1338), уговаривая его удовлетвориться преподаванием светской философии; но, не имев успеха, он выступил и с письмен­ным обличением прославленного профессора. Полемика задела уже основные вопросы об нахождении Св. Духа, о Фа­ворском свете и о пользе светской философии. При этом Палама обвинял своего противника в латинстве, а Варлаам обличал Паламу в походе на светскую философию и челове­ческий разум, а также во всех возможных ересях, начиная с эллинского многобожия и кончая богомильством. Особен­но поразило Паламу обвинение в массалианстве, или бого­мильстве, распространенном на Балканах: этот удар попал в цель. Восточный мистицизм боролся с началами Возрожде­ния. С сороковых годов полемика приобрела характер об­щественной распри, Салоники разделились на два враждеб­ных лагеря, так что вмешалась государственная власть, кру­то и нецелесообразно. Варлааму запретили писать иначе как под цензурою Паламы. Энергичный Варлаам перенес дело в Константинополь и добился церковного Собора, об­винив Паламу в противоречии канонам. На Собор (1341) Палама явился совместно с представителями афонского мо­нашества. В прениях Палама опирался на тексты из святых отцов, а Варлаам — на логические выводы из канонов и на истины древней философии. Божество, доказывал Палама, имеет эманации, отличные от его сущности, и явленный апостолам Фаворский свет есть божественная эманация, а не реальный свет, как утверждает Варлаам. Хотя акты Собо­ра 1341 г. дошли в искаженном виде, можно видеть, кто Кан-такузин и патриарх, а за ними и Собор, стараясь о восста­новлении церковного мира, не осудили окончательно ни Паламу, ни Варлаама, но лишь запретили им агитацию. За смертью покровителя своего Андроника Варлаам уехал в Италию, где получил епископство по ходатайству Петрарки, очистив поле для Паламы. Последний выдвигается как цер­ковная и политическая сила при содействии Кантакузина, нуждавшегося в поддержке афонского монашества, руково­димого Паламой, и македонской знати, из рядов которой Палама вышел. Накануне открытого разрыва с двором Пале-ологов Кантакузин добился редакции соборных актов в ду­хе большего осуждения эмигрировавшего Варлаама. В связи с династическим и социальным междоусобием борьба обе­их церковных партий, сохранив старые имена вождей и их формулы, вступает в новый фазис, из философской перехо­дит в церковно-политическую, ожесточенную, глубоко вол­нующую широкие круги общества, далекие от богословских тонкостей. Партия Паламы открыто выступает против пат­риарха Иоанна Калеки, долголетнего слуги Палеологов, и подает царице Анне записку, обвинявшую его и в дурном уп­равлении, и в соглашении с варлаамитами. На помощь пат­риарху выступает ученый монах Акиндин, родом, кажется, из славянских архонтов Македонии, прежде друживший с Паламою и оказывавший ему гостеприимство[28]. По поруче­нию патриарха он составляет записку в защиту Церкви про­тив новшества Варлаама и Паламы. Но столкнувшиеся силы были настолько крупны, что нейтральная партия стала не­возможной. Салоникский юрист Арменопул испытал это на себе, будучи обвинен в собственной, третьей, ереси. И Акин­дин становится во главе варлаамитов. Под его влиянием и патриарх ищет в них опору. Соборные акты вновь исправ­ляются в пользу Варлаама; враждебные Паламе епископы обвиняют его в тяготении к богомильству, укоренившемуся на Балканах; выдвигается кандидатура Акиндина на Салоникскую митропольную кафедру. Но политическая обста­новка меняется в пользу Кантакузина и Паламы, царица Ан­на спешит примириться с паламитами, и в 1347 г. созывает­ся новый Собор для оправдания Паламы. Патриарх был низложен, Акиндин осужден заочно. Палама, попавший бы­ло в тюрьму за сношения с Кантакузином, назначается на Салоникскую кафедру, хотя буржуазные партии в Салони­ках были враждебны Паламе, стороннику Кантакузина и властелей; население его даже не приняло. Акиндин не пре­кращает борьбу, стоя во главе варлаамитов, и в 1351 г. созы­вается новый Собор в Алексеевском триклине; Варлаам был признан отлученным прежними Соборами, чего в действи­тельности не было; осуждены были и патриарх Иоанн, и все враги Паламы среди иерархов. Составленное Паламою ис­поведание было утверждено, равно как и мнение афонского монашества, редактированное Филофеем, будущим патри­архом. Торжество Паламы было полное, осуждение его ан­тагонистов, собранных в одну группу еретиков, было вскоре занесено в синодик, читаемый в неделю православия. Вол­нение среди противников Паламы затихло не сразу. Еще в 1368 г. был осужден афонский монах Прохор из салоникс-кого рода Кидони, преданного суетным греческим наукам; Кидони находил неправильные цитаты в актах 1351 г. и до­казывал, что познание мудрости Божией — притом путем аристотелевских силлогизмов как единственного средства к познанию истины у грешного человечества — является познанием и существа Божия, т. е. целью христианского ума; в вопросах о Фаворском свете и о безгрешности плотской природы Христа он разошелся с афонской братией, опи­равшейся на излюбленные святоотеческие цитаты. Дух схо­ластики, повеявший из Салоник, был погашен возобладав­шим учением, в котором мистический элемент уже занял второе место сравнительно с подчинением свободной мыс­ли преданию. Осужден был и платоник Аргир за учение о се­ми энергиях Св. Духа. Такова схема богословского движе­ния, охватившего византийское общество в середине XIV в., во времена народного восстания против властелей, утверж­дения сербов и османов в Македонии и Фракии. Сильная личность Паламы стояла в центре борьбы, многолетней и страстной, и, конечно, не учение о Фаворском свете так взволновало общество. Движение было много сложнее. Ма­кедонский властель в рясе афонского монаха в союзе с Кан­такузином не только разгромил Салоникскую интеллиген­цию в лице философа Варлаама, но, перешагнув через патриарха Иоанна, стал силою, у которой заискивал и Душан Сербский. Выступив с мистическим новшеством, обвинен­ный в подрыве церковного авторитета, заявивший на Собо­ре, что не в словах, а в делах он полагает истину и благочес­тие, Палама нанес удар своим противникам как ревнитель святоотеческого учения, чистоты православия и церковных устоев против силлогизмов суетного разума; он затмил сильнейшие и ученейшие умы, как Григора и Варлаам, умер в ореоле святости и вскоре был канонизован Филофеем. На­род плохо разбирался в богословской распре, но афонские мистики торжествовали вместе с Паламой. Авторитет цер­ковного учительства упал и на Афоне, и в населении, потря­сенном бедствиями и народными мятежами. С Афона потя­нулись проповедники внутреннего откровения в сектант­ских формах, направляясь особенно в Болгарию, где не умирали семена богомильства. Житие Феодосия Тырнов-ского сохранило несколько фигур таких проповедников, выходцев из Византии. Рассеявшиеся по Афону еретики «весьма обижали монастыри»; они проповедовали против церковной иерархии, икон, брака, заимствовали у афон­ских исихастов «откровения Боговидения во сне» и обреза­ли, или «стригли», своих адептов; отсюда богомильство под именем стригольников перекинулось в Россию.

Кто же были в Салониках те круги, которые выступили против Афона и не пустили в свой город Паламу? Религиоз­ная распря переплелась с социально-политическим кризи­сом, который и придал ей и значение и длительность. Знат­ного Паламу и афонское монашество во главе с Лаврой и Ва-топедом, жившее приношениями богатых властелей, поддержал претендент на престол и глава македоно-фракийской знати Кантакузин. Против Кантакузина, Паламы и аскетов стали те элементы салоникского населения, кото­рые были враждебны местной аристократии. Нигде в импе­рии Палеологов они не приобрели столь сильной организа­ции политического значения, как з этом вечевом и порто­вом городе Македонии, не уступая в силе движению городских димов в империи VI в. Организованная партия врагов Кантакузина, знати и исихастов усвоила себе библейское прозвище «ревнителей», или «зилотов». В трактате местного писателя XIV в. Фомы Магистра «Об обязанностях подданных» идет речь о восстающих против знатных, рев­нителях «об общей пользе». Ядром зилотов, врагов олигар­хии, должны были явиться многочисленные средние клас­сы и профессиональные союзы. Враждебные зилотам писа­тели из аристократической партии — Кантакузин, Кавасила, Кидони, Григора и другие — рисуют зилотов как сборище голи, притом отчасти пришлой и варварской. Однако про­летариат не мог бы организовать партию, около 8 лет (1342—1350) державшую город в руках при труднейших ус­ловиях, развившую и осуществившую радикальную про­грамму социальных реформ, шедшую вразрез с тем направ­лением судеб империи, которое привело последнюю к не­избежной гибели. Кроме интеллигентной молодежи, воспитанной Варлаамом и другими учителями в рациона­листических началах аристотелевой философии, молоде­жи, выдвинутой зилотами на первые посты, действовал при­мер Генуи и других итальянских республик, где как раз в эти годы торжествовала демократия к великой пользе для горо­дов, по крайней мере на первых порах. Вождем зилотов был Андрей Палеолог, которого нельзя причислить к простому народу, и рядом с ним действовали другие вожди интелли­генции, принадлежавшие к среднему и высшему классу.

Излагая в дальнейшем историю зилотов в связи с об­щим ходом политической борьбы в империи, остановим­ся на их идеях и реформах. Обвинения их противниками в анархическом режиме и упразднении местного законода­тельства голословны и верны лишь в малой степени. Глав­ным источником для изучения их программы является су­дебная обвинительная речь Н. Кавасилы «О беззаконно дерзающих против церковного начальства», изданная по­ка лишь в выдержках.

Кавасила называет зилотов злыми палачами знатных; фактически это верно, однако надо помнить, что казни и конфискации были в нравах византийского общества, и за­свидетельствовано, что руководители зилотов на первых по­рах удерживали от кровопролития и даже допускали свободную критику со стороны противников. Зилоты вызвали ненависть не столько казнями, сколько своими радикальными реформами, секвестром или принудительным обложением богатых имуществ как знати, так и Церкви на нужды военной обороны и пропитания народа. Зилоты отвергали обвинения, что они обогащались лично и из пролетариев стали богачами. Если зилоты брали с получавших должности и священнические места, то это было узаконено издревле римскими императорами и архиерейской практикой. Крупные пошлины брали зилоты и с наследств светских и духовных лиц. Тяготы обложения, чрезвычайные по нуждам времени, зилоты перенесли на состоятельные классы, причем не считались с церковными привилегиями. Своим противникам они отвечали, что правительство вправе распоряжаться частным достоянием на общую пользу, они тем провозгласили начала коммунального социализма, противоречащие римскому гражданскому праву и церковному иммунитету — устоям средневекового общества. Обвинения в несоблюдении местных законодательств зилоты отводили от себя.

«Что особенного в том, что мы, взяв от многого монастырского достояния, прокормим несколько бедняков, да и священникам доставим нужное и украсим храмы? Не будет от этого вреда обителям, для их нужд останется довольно, и не будет нарушена воля жертвователей, имевших в виду угодить Богу и прокормить бедных. ...Если же на эти доходы мы вооружим воинов, которые идут на смерть за эти святыни, законы и стены (городские укрепления), то разве это не лучше, чем если бы монахи и священники тратили их вотще, ведь им на трапезу довольно малого, мало нужно и на прожитъе тем, кто сидит дома, под своим кровом, не подвергаясь никакой опасности... Сохранность укреплений и законов всего нужнее... В чем поступаем беззаконно, если мы починим крышу и развалившееся жилище бедняков, позаботимся о полях и пашнях, чтобы предоставить им такую же жизнь, какую имеют те, кто борется за их свободу? Ведь кормят же обители своих хлебопашцев, хлебопеков и мастеров, строящих дома. Своего личного богатства мы не умножаем, своих домов не украшаем, и при расходовании всегда мы имеем в виду пользу управляемых».

Программа зилотов вышла за пределы политической борьбы против знатных и Кантакузина. Ее центром явился коммунальный социализм, направленный против частных и церковных богатств, для военных нужд и помощи народу, инициатива общественная — не царская, какую проводили авторы новелл Македонской династии, — новые идеи, для империи Палеологов неслыханные, смелые и наивные, ради которых, однако, с обеих сторон лилась кровь. Апокавк поддерживал зилотов как врагов Кантакузина; впрочем, его собственные идеи нам мало известны, и слышим мы о нем из уст его врагов. Революция зилотов настолько противоречила социальному строю Византии, вызвала против себя такие силы и исконные устои, что она была мыслима лишь в ограниченных рамках места и времени, в портовом и просвещенном городе, отрезанном событиями от своей страны и открытом для итальянских демократических идей. Опытный Кантакузин, испытав на первых порах силу зилотов, мог спокойно выжидать их гибели.

Не будучи в состоянии справиться с зилотами, верный Кантакузину губернатор Синадин[29] переговаривался с претендентом, советовал отложить наступление на Салоники, пока не был изобличен и изгнан из города зилотами, вместе со своей гвардией и архонтами. Несмотря на приближение Кантакузина, Салоники остались верными старой династии, особенно по прибытии войск Андроника и Фомы Палеологов, а за ними и самого Апокавка с большим флотом после успешного набега на Евбею. Потеря надежд на Салоники была тяжким ударом для Кантакузина, в его немногочисленных войсках явилось малодушие, и сотня салоникских архонтов предпочла покинуть его ряды и вернуться в родной город. Кантакузин не потерялся и еще раз показал свою выдержку и мужество. Рассчитывая пробиться в преданную ему Северную Грецию, он пытался овладеть некоторыми городами в Южной Македонии, но его покинула половина войск, якобы с его же разрешения. Он рассчитывал на полунезависимого сербского воеводу Хреля, державшего в своих руках перевалы в Сербию, но Хрель потребовал уступки осажденного им Мельника; Кантакузин не решился отдать ему эту крепость, столь важную по своему положению. Кантакузин просил афонское монаше­ство, пользовавшееся щедротами богатых архонтов, вы­ступить посредником между ним и двором Палеологов, но афонская депутация не имела в столице успеха, и ее глава, игумен Лавры, предпочел принять Салоникскую кафедру при режиме зилотов. Послы Кантакузина к Душану Сербскому, знатные архонты Цамвлакон и один даже носив­ший фамилию Палеологов, попали в руки Апокавка. По­следний с торжеством вернулся в столицу: Кантакузин с небольшим отрядом был загнан к сербскому рубежу. У не­го остался один исход: ехать за помощью к самому Душану. Встреченный на пути сербским князем Оливером, а в При-штине самим Душаном, Кантакузин был принят с почетом, соответствовавшим императорскому сану. Душан, однако, потребовал уступки всей Македонии до нын. Каваллы, пользуясь случаем осуществить свои завоевательные пла­ны. Положение Кантакузина было тяжкое. Уговоры супру­ги Душана Елены Сербской, а также Оливера смягчили ус­ловия короля. Он согласился на союз при уступке ему лишь того, что было сербами уже захвачено, в том числе взятый Хрелем Мельник. Двадцать (из 24) воевод Сербии выступи­ли на помощь Кантакузину, среди них Оливер, породнив­шийся с Кантакузином. Союзники осадили Серры (нын. Серее), богатейший город Восточной Македонии. Но и здесь Кантакузина преследовали неудачи: город не сдавал­ся, флот Апокавка вошел в близкую гавань Каваллы, пре­кратив подвоз, начались болезни, и сербы с большинством греков ушли; оставшись лишь с 500 верных людей, Канта­кузин должен был вернуться в Сербию. В Константинопо­ле была радость, а вместе с тем новые казни подозритель­ных Апокавку лиц. Последний уже начал переговоры с Ду­шаном о выдаче Кантакузина. Сербский краль преследовал свои цели — покорение Македонии — и осаждал Моглену (Эдессу), на Кантакузина он смотрел как на орудие для поддержания смуты в греческой империи, поэтому он же­лал иметь его в своих руках. Кантакузин вновь проявил си­лу духа в тяжких условиях, отстаивая пред Душаном инте­ресы своей родины. Семья его едва держалась в осажден­ной Димотике. Переговоры Апокавка с Душаном зашли при посредстве Хреля так далеко, что было условлено сви­дание Апокавка с Душаном, и Кантакузину пришлось бы почти присутствовать при переговорах о выдаче его злей­шему врагу; однако смерть Хреля расстроила дело.

Терпение Кантакузина принесло плоды, и наступил пе­релом в его пользу. Из Фессалии прибыло посольство, заве­рившее в верности воссоединенной им страны. Кантакузин почувствовал под собою почву. Отправляясь к Димотике для освобождения семьи, он послал в Фессалию со званием «головы» Иоанна Ангела, выдав ему хрисовул на пожизнен­ное управление Влахией (Фессалией) и предоставив ему право или послать в Эпир своего зятя, потомка эпирских деспотов, или править Эпиром лично. Ангелу было поруче­но заключить союз с каталанами Средней Греции; он наме­ревался послать помощь Кантакузину. Однако и в Фессалии должны были поминаться в церквах оба императора, как Кантакузин, так и Иоанн Палеолог. Как ни преследовало и ни поносило Кантакузина константинопольское прави­тельство, он считал нужным, может быть, выгодным неу­клонно признавать права династии Палеологов. И в этом отношении его выдержка принесла плоды. В Константино­поле стали тяготиться Апокавком, как временщиком, под­держивавшим междоусобие ради собственного спасения. Сама царица Анна не раз высказывалась в пользу примире­ния с Кантакузином. Особенно ее потрясла смерть матери Кантакузина Феодоры Палеологины, которой столько был обязан Андроник III. Люди Апокавка замучили Феодору тя­жестью тюремного заключения, и даже посланный Анною врач не посмел сказать царице всю правду. Но Апокавк за­пугал Анну и посадил под арест сановников Хумна и К. Асана, подавших голос за примирение.

Тем временем Душан, продолжая завоевание Македо­нии, осадил и Серее. Кантакузин не мог получить от него помощи, даже чтобы выручить свою супругу Ирину и вер­ного Тарханиота. Напрасно последние обратились к Алек­сандру Болгарскому, тот даже потребовал от Душана выда­чи или смерти памятного болгарам Кантакузина. В такой критический момент во Фракию явился давнишний друг и соратник Кантакузина Омар, эмир Айдинский, с 29 000 сельджуков и освободил Димотику (1342). Его приход был спасением для Кантакузина. Хотя морозы заставили турок вернуться на родину весною 1343 г., Кантакузин начал на­ступление с дружиною немецких наемников, присланною Еленой Сербской. Он взял Веррию, предупредив захват ее Душаном, и сделал этот важный город своею базою; к нему подошли отряды из Фессалии. Тогда Душан стал открытым врагом Кантакузина, разорвал союз и отозвал немецких на­емников. При переправе через Вардар Кантакузин едва не погиб от сербов. Апокавк, встревоженный усилением Кан­такузина, явился с флотом в Салоники, предлагал выгодные условия и сербам, и сельджукам, подсылал к Кантакузину убийц, но все без успеха. Опять выручил Кантакузина Омар, прибывший с громадным флотом в 300 кораблей, и флот Апокавка бежал при приближении Омара. Турки опустоша­ли окрестности Салоник, внутри стен возобновились кро­вавые расправы со знатными, но зилоты и губернатор Мо­номах укрепили стены и отвергли предложение Омара. Опираясь на турецкие силы, Кантакузин мог дать сербам отпор. Несмотря на уговоры Омара, он не решился штур­мовать город св. Димитрия, чем вызвал насмешки турок. Дав ему 6000 сельджуков, Омар с остальными силами вернулся в М. Азию; Кантакузин же выступил во Фракию. В Родопских ущельях он подчинил себе, хотя лишь номинально, предводителя болгарских горцев Момчила, располагавше­го значительными силами; Момчил, служивший поочеред­но государям болгарскому, сербскому и греческому, под ко­нец жизни объявил себя независимым князем.

Турки Кантакузина огнем и мечом опустошали Север­ную Фракию, уводя пленных, но вместе с тем сдерживали болгар, которым растерявшееся константинопольское правительство отдало сильные крепости Стенимах и Чепену. Без турок Кантакузин уже не мог защищать империю от болгар и сербов. Так, один из отрядов Омара, задержавший­ся в Македонии, завоевал для Кантакузина Халкидику, ря­дом со Св. горою, и, двинувшись на Марицу против болгар, заставил царя Александра просить у Кантакузина мира. За­щищая империю от славян, Кантакузин приобретал себе сторонников; забывался его союз с Душаном. Междоусобие стало невыносимым для страны, лучшие области от Вер-рии и Салоник до Болгарии были опустошены турками, славянами и еще более самими греками; в развалинах были лучшие дома не только в усадьбах и селах, но и в городах, неприятелем не взятых. Положение Апокавка стало небезо­пасным даже в столице. Сын его, правитель Салоник, погиб в Салониках в борьбе с зилотами, вождя которых Палеолога он убил и, перейдя на сторону знатных, вступил в сноше­ния с Кантакузином. Он было увез малолетнего императо­ра, но встретил противодействие патриарха. Царица Анна была успокоена лишь щедротами на ее содержание и осо­бенно возобновлением переговоров с Кантакузином. Те­перь и Апокавк считал для себя более выгодным примире­ние с противником, которого он травил, как дикого зверя. Одновременно с послами Анны Палеологины в Димо­тику, в ставку Кантакузина, прибыла депутация горожан Се-реса, умолявших о прощении и о помощи против сербов. Сила теперь была за Кантакузином. Его посол требовал у Анны аудиенции без