ПЕРВЫЙ АФОНСКИЙ УСТАВ

Хотя новое царствование началось без всяких внут­ренних потрясений, тем не менее Иоанну Цимисхию на первых же порах предстояло считаться с немалыми за­труднениями. Ближайшие его приверженцы, участвовав­шие в перевороте, в туже ночь известили население Кон­стантинополя, разослав по улицам глашатаев, о вступле­нии его на царство вместе с сыновьями Романа II, Василием и Константином. В высших классах, можно до­гадываться, были приготовлены к восшествию на престол Цимисхия, так как в заговоре одно из главных мест зани­мала сама царица Феофано, а евнух Василий, самое влия­тельное при дворе лицо, уже в ночь произведенного Ци-мисхием переворота приветствовал новое царствование и тем оказал большую услугу преемнику убитого импера­тора. Ранним утром 11 числа декабря Иоанн Цимисхий объявил себя в Большом дворце византийским царем и поручил ведение текущих дел паракимомену Василию, че­ловеку большого административного опыта, искушенно­му в интриге. Чтобы обеспечить себе спокойствие и сде­лать безопасными родственников и приверженцев преж­него царя, был принят ряд энергичных мер. Запрещены были сходки с целью обсуждения политических дел[147]; под страхом уголовной ответственности предупреждалась возможность уличных беспорядков и грабежей. Но глав­ное, предстояло предупредить возможность каких-либо действий со стороны брата убитого царя, куропалата Льва и его сыновей. Лев был послан в заточение на остров Лесбос, сыновья его, Никифор и Варда, также подверглись из­гнанию. Кроме того, большинство прежних администра­тивных чинов было сменено, и на освободившиеся места поставлены приверженцы Цимисхия. Но так как не было предпринято никаких насильственных актов, то можно догадываться, что новый царь имел для себя прочную опору и не простирал далее необходимого меры предо­сторожности.

Некоторые затруднения ожидали Цимисхия с цер­ковным венчанием. Патриарх Полиевкт, примиряясь с совершившимся фактом, требовал, однако, чтобы до венчания на царство, которое должно было иметь место в церкви св. Софии и совершено самим патриархом, Ио­анн Цимисхий удовлетворил церковное правосудие. Именно, к царю предъявлены были некоторые требова­ния, без исполнения коих патриарх не соглашался допу­стить его в церковь и помазать его на царство: он должен был изгнать из дворца царицу Феофано и назвать винов­ника убийства царя Никифора. Кроме того, от него тре­бовалось, чтобы объявлены были утратившими силу и значение те законы Никифора, которыми был нанесен ущерб привилегиям Церкви по отношению к замеще­нию епископских мест, и чтобы были восстановлены на местах те епископы, которые лишены были при Ники-форе их кафедр. Как ни было необычно это требование относительно византийского царя, обладавшего громад­ными средствами воздействия даже и в церковных делах, тем не менее Цимисхий должен был уступить патриарху по всем статьям. Царица Феофано сослана на остров Проти, виновником убийства Никифора назван Лев Валант и присужден к казни, наконец, в патриарший синод были препровождены те новеллы, которыми были нару­шены права Церкви, и вместе с тем отменено было их значение. Этими уступками искуплено было преступле­ние Цимисхия, и патриарх не ставил более препятствий к коронованию его в церкви св. Софии. Всего больше по­платилась вдова, августа Феофано: она должна была не­которое время оставаться в тесном заключении на острове Проти и вскоре затем была сослана в отдаленный монастырь в Азии, где и оставалась в безвестности до смерти Иоанна Цимисхия. Хотя в 976 г. она снова была возвращена во дворец, но не играла уже при сыне ника­кой политической роли.

Чтобы привлечь на свою сторону общественное мнение, новый император щедрой рукой расточал мило­сти и жертвовал большие суммы на благотворительные учреждения. Так, он расширил и одарил богатыми вкла­дами больницу для прокаженных в Скутари; выдал боль­шое вспомоществование населению Фракии, пострадав­шему от неурожаев. Фему Армениак, где он родился, по­жаловал освобождением от податей на известный срок; приказал доставить необходимый запас хлеба в столицу и в другие области, нуждавшиеся в продовольствии; при выдаче жалованья сенаторам и разным служилым чинам повысил выдаваемую каждому сумму. Всеми этими мера­ми Цимисхий привлек к себе расположение населения и мог считать свое положение вполне обеспеченным. В праздник Рождества патриарх разрешил ему доступ в церковь и совершил над ним обряд священного короно­вания. До какой степени важны были приобретения, сде­ланные патриархом Полиевктом в смысле ограничения прав светской власти в церковных делах, можно видеть из обстоятельств вскоре затем последовавшего замеще­ния вакантной кафедры Антиохийской и самой Кон­стантинопольской за смертию патриарха Полиевкта в начале 970 г. При этом оказались ясно разграниченными сферы влияния светского и духовного авторитетов, и о попытке царя Никифора подчинить императорской вла­сти назначения на епископские кафедры не сохрани­лось и воспоминания. Иоанн Цимисхий, по словам Льва Диакона (1), провозгласил в этом смысле такие либераль­ные мысли, которые могли бы быть применены скорей в отношениях Римского папы к западному императору.

«Первою и высшею властью признаю одну, которая привела из небытия в бытие систему видимого и невидимо­го мира. В сей же жизни и в земной юдоли существуют две власти: духовная и светская, священство и царство[148], одной из них Творец вверил попечение о душах, другой —управле­ние телами, дабы ни одна сторона не потерпела ущерба, но чтобы сохранились без повреждения и в целости».

Но гораздо важней были весьма запутанные внешние дела, требовавшие немедленных и энергичных мер со сто­роны императора. Не говоря уже о том, что сделанные на восточной границе завоевания в Киликии и Северной Си­рии возбудили жажду отмщения среди сарацин и постави­ли вновь завоеванные города в опасность неожиданных нападений, для отражения которых на границе не было достаточных сил, самая сильная угроза была со стороны Святослава, который опустошил Фракию и Македонию и мог неожиданно явиться под стенами Константинополя. Хотя более отдаленная, но не менее серьезная опасность угрожала еще в Южной Италии со стороны немецкого им­ператора Оттона, дошедшего до Апулии.

Между тем как против Святослава отправлены были с войском магистр Варда Склир и патрикий стратопедарх Петр, которым было поручено задержать движение рус­ского князя к Константинополю, и царь в течение 970 г. за­нимался приготовлениями к личному походу в Болгарию, получено было известие о бунте в его собственных владе­ниях, поднятом ближайшими родственниками убитого ца­ря. Это был сын куропалата Льва, Варда Фока, сосланный в Амасию и нашедший возможность бежать из ссылки. Под­держанный своими двоюродными братьями Феодором Вардой и Никифором Фокой и пользуясь обширными средствами, какие могла предоставить ему страна, где вли­яние Фок и Склиров как крупных землевладельцев засви­детельствовано источниками, он захватил главный город провинции Каппадокии, Кесарию, и объявил себя царем. Несколько строк из истории Льва Диакона прекрасно зна­комят с обстоятельствами дела (2).

«Проведя здесь немного дней, онуспел собратъ множество отчаянных молодцов, склонных поддержать возму­щение, так как ежедневно присоединялись к нему сороди­чи и знакомые: ибо людям свойственно без меры увле­каться политическими переворотами; они легко подвергаются соблазну воображаемой славы, почестей и корысти».

Успеху движения содействовало и то, что куропалат Лев, содержавшийся на Лесбосе, с своей стороны нашел горячих приверженцев восстания в пользу Фок, его сто­рону, между прочим, держал Абидосский епископ Стефан. Он думал начать движение в европейских фемах и бежал с острова Лесбоса, но был пойман и присужден к лише­нию зрения. Между тем начатое в Азии движение росло, угрожая большими затруднениями византийскому прави­тельству. Самозванец раздавал почести и звания, наделял своих приверженцев деньгами и начал приближаться к столице. По дороге к нему приставали толпы крестьян, побуждаемых к восстанию угрозами и принуждением. Царь пытался остановить бунтовщика, убеждая его поко­риться и обещая полное прощение, но Фока мало пони­мал опасность своего необдуманного решения и слишком понадеялся на верность присоединившихся к нему земля­ков. Находясь в затруднительном положении, Цимисхий решился на довольно рискованный шаг, отозвав из Фра­кии своего лучшего полководца магистра Варду Склира, уже отличившегося в делах с русским князем Святосла­вом, поручив ему идти против бунтовщика с европейски­ми войсками. Правда, с этим вождем Цимисхия соединяли и родственные узы, так как он был женат на родной сест­ре Склира, Марии, незадолго перед тем умершей; но опас­ность заключалась в том, что Барды и Склиры происходи­ли из той же области, принадлежали к крупным местным властелям и, таким образом, могли легко сговориться между тобой, что и случалось не раз в конце X в. На этот раз, однако, дело окончилось вполне благоприятно для царя, так как Склир осторожными и благоразумными ме­рами поселил в лагере Фоки малодушие и неуверенность в успехе предприятия и вызвал довольно сильное движе­ние перебежчиков из одного лагеря в другой. Есть любо­пытная подробность, объясняющая достигнутый Скли-ром успех. Он имел в запасе несколько дипломов и грамот на пожалованья, подписанных царем и скрепленных зо­лотыми печатями, которыми утверждались в военных чи­нах и в званиях патрикия те лица, имена которых могли быть вписаны по усмотрению Склира (3). Путем раздачи этих дипломов и щедрыми денежными выдачами визан­тийскому стратигу вполне удалось расстроить замысел Фоки и лишить его значительной части приверженцев. Тогда он бежал ночью с 300 из оставшихся ему верными людей и искал спасения в горном замке, по дороге к горам Тавра. Здесь, однако, он был окружен отрядом Склира, принужден к сдаче и по приказанию царя пострижен в монахи. Это происходило летом 971 г.

Иоанну Цимисхию необходимо было принять меры против новых попыток к политическим движениям такого же рода, как сейчас указанная. Он пожертвовал самым луч­шим средством к утверждению своей власти, именно от­крывавшимся для него браком с царицей Феофано, — это было сделано в угоду патриарху и в удовлетворение обще­ственного мнения. Но затем он должен был закрепить свое положение, вступив в родственную связь с царствующим домом, так как это было обыкновенное и во все времена практиковавшееся средство. По совету паракимомена Ва­силия он избрал себе в супруги принцессу Феодору тетку царевичей Василия и Константина и дочь императора Константина Порфирородного. Об ней летопись не со­хранила почти никаких известий, равно как и в качестве августы и царицы она не оставила следов в истории, но нужно признать, что этим браком Иоанн Цимисхий впол­не достиг предположенной цели, войдя в семью Македон­ского дома и показав таким образом тем, кто сомневался в его расположениях к настоящим наследникам престола, что он действительно блюдет их интересы.

Не возвращаясь здесь к событиям, касающимся гре­ко-русской войны, которые изложены выше, переходим к ликвидации другого политического осложнения, остав­ленного в наследство от Никифора Фоки, именно южно­итальянской войны с императором Оттоном I. Несмотря на продолжавшиеся дипломатические сношения, имев­шие целью заключение родственного союза между импе­раторскими домами, Оттон I стоял в Южной Италии с оружием в руках и пытался посеять вражду к Восгочной империи между лангобардскими князьями, Хотя боль­шим выигрышем для немцев нужно признать го обстоя­тельство, что они имели на своей сгороне Пандульфа, по прозванью Железная Голова, герцога Капуи и Беневенга, но, как в сущности было трудно достигнуть немцам успе­ха в греческих областях Южной Италии, доказывает бит­ва при Бовине (к юго-вост. от Беневента), где были разби­ты союзники Оттона и сам Пандульф попался в плен и в цепях отвезен в Византию. Можно думать, что если бы Фока удержался на престоле, то движение против немцев выразилось бы в более решигельной форме. Но проис­шедший в Константинополе переворот, передавший власть в руки Цимисхия, сопровождался переменой по­литики по отношению к германскому соседу. Для нового царя весьма желательно было привлечь к себе общест­венные симпатии; для этого прежде всего нужно было меньше обременять народ новыми податями и избегать внешней войны, в особенности такой, которая не затра­гивала жизненных интересов империи, как война в Бол­гарии. Ввиду ясно сознаваемой необходимости и даже реальной пользы от улажения дел в Италии Иоанн Цими-схий иначе посмотрел на предмет переговоров с Оттоном, чем его предшественник, и вступил на путь новых по этому поводу сношений.

На этог раз посредником явился союзник и вассал Оттона, содержавшийся в Византии в плену, герцог Пан­дульф. Он получил свободу и огправился в Италию с но­выми предложениями как насчет заключения брака меж­ду Оттоном II и византийской принцессой, так и условий разграничения в Италии сфер влияния обеих империй. Но в Константинополе могли пигать некоторое недоверие к герцогу Пандульфу и потому препроводили его под надлежащим наблюдением к сграгигу фемы и патрикию Абдиле, который уже с своей стороны освободил его по письму Оттона I, находившегося тогда в северной Апулии. Начиная с сентября 970 г. можно было видеть Пан­дульфа в свите германского императора, он сопровождал его в Среднюю и Северную Италию, когда Оттон решил­ся всгупить в мирные переговоры с Византией. Вследст­вие эгого в Константинополь отправлено было чрезвы­чайное посольсгво, во главе когорого стоял Кёльнский архиепископ Геро и при нем два епископа. На этот раз не встрегилось никаких препятствий к тому, чтобы визан­тийская принцесса отправлена была в Германию в каче­стве невесты немецкого наследника пресгола. Эго была дочь Романа II и сестра царей Василия и Константина, по имени Феофания, известная и в немецкой летописи императрица-регентша, мать и воспитательница императо­ра Оттона III. С ней отправлены были в Германию доро­гие подарки, и в особенности драгоценные ларцы с мо­щами свягых, о которых сохранилась памягь в летописи. Между прочим, с ней была отправлена частица мощей св. Пантелеймона, почитание когорого в Кельне должно быгь объяснено тем обстоягельством, чго императрица Феофания положила эти мощи в устроенный там монас­тырь. В музее Клюни есть драгоценная створка из слоно­вой кости византийского искусства, исполненная, по всей вероятности, к эгому торжественному случаю (4). Путь нужно было держать через Италию, где византийской принцессе была приготовлена торжественная всгреча. Ее принял в Беневенге Мецский архиепископ и сопровож­дал до Рима, где в апреле 972 г. совершено было бракосо­четание в церкви св. Петра. Хотя мы не имеем определен­ных подробностей, но должны принять, чго вместе с за­ключением эгого сголь давно желаемого брака разрешены были все недоразумения по огношению к Южной Италии и чго вопрос о титуле императора не слу­жил более препятствием к тому, чтобы поддерживать до­брые отношения между двумя империями.

В 973 г. умер Оттон I, и вместе с этим Южная Италия перестала быть предметом беспокойства и забот для Вос­точной империи. На некоторое время прекратилась опас­ность и со стороны сицилийских арабов, так как в это вре­мя внимание их было отвлечено в сторону подготовляв­шихся новых событий в Африке. Все это дало возможность Иоанну Цимисхию обратить исключительное внимание на восточную окраину.

Здесь, после счастливых походов и завоеваний Никифора Фоки, весь восточный мусульманский мир пришел в брожение и выжидал лишь благоприятных условий, чтобы возвратить от христиан города и области, в которых му­сульмане давно уже чувствовали себя полными господа­ми (5). С падением Алеппо и с завоеванием Антиохии для Ви­зантии открылись новые перспективы в смысле очищения от арабов исконных областей Восточной империи и от­теснения их к Месопотамии и Египту. Но эта задача требо­вала громадного напряжения сил и исключительных воен­ных дарований. Главное движение против христианской империи исходило из Африки, где калифом был Муиз из династии Фатимидов, овладевший Египтом и перенесший столицу в Каир. Он принял на себя заботы о поддержании мусульманского могущества в Сирии и для этого присту­пил к организации морского флота в Каире, Александрии и Дамиетте. Для восстановления пошатнувшегося положе­ния мусульман в Сирии послан был сюда с громадным вой­ском эмир Джафар ибн-Фаллах, который начал делать за­воевания именем Фатимидов, но в 970 г. был разбит близ Дамаска вторгшимися в Сирию карматами, которые явля­лись союзниками другого калифа, из дома Аббасидов. Как оказывается из слов Яхъи, которому наука обязана лучши­ми известиями о восточных делах за это время6, начатая тогда Джафаром осада Антиохии не могла иметь успеха именно потому, что его отвлекло вторжение карматов. Лю­бопытная подробность, сохраненная также упомянутым писателем, заключается в том, что военное и гражданское управление в Антиохии вверено было Михаилу Вурце, ко­торый оказал Цимисхию большое содействие во время переворота. Скоро после того Антиохия пострадала от зем­летрясения, от которого обрушилась городская стена. Царь послал 12 000 каменщиков и восстановил стены в прежнем виде.

Хотя на восточной границе оставались незначитель­ные отряды, с которыми можно было до некоторой степе­ни поддерживать новые завоевания, но ввиду наступатель­ного движения египетских мусульман ожили надежды у потомков владетелей Алеппо и Мосула, и снова византий­ским владениям в Сирии и Киликии стала угрожать опас­ность от Хамданидов. Занятый делами с русскими, Цимис-хий до 973 г. не был в состоянии взять в свои руки дело, которое по преимуществу заслуживало внимания с нацио­нальной и религиозной точек зрения и которому дал такое блистательное направление его предшественник на пре­столе. В кратких чертах положение дел на Востоке пред­ставляется в следующем виде. Багдадский калифат под но­минальной властью калифа ал-Моти представлял в это время наиболее легкую добычу, будучи разделен между са­мостоятельными эмирствами, мало считавшимися с кали­фом. Сирия и Палестина находились под властью фатимидского калифа, недавно основавшего в Каире столицу и обладавшего морскими и сухопутными силами, с которы­ми он становился весьма опасным противником и для Вос­точной империи, и для ослабевшего Багдадского калифа-та. Цимисхий держал путь к верховьям Тигра и Евфрата и здесь имел остановку в армянской области Дарон в запад­ной части озера Ван, которая должна будет играть зйачи-тельную роль в событиях X — XI вв. В это время Ашот III, царь Армении, состоял в дружественных отношениях с империей и мог оказать Цимисхию большие услуги в предпринятом им походе.

Из этой провинции происходили известные в исто­рии Византии Тарониты, достигавшие на службе империи высоких званий и оказавшие ей много услуг. Вследствие переговоров с царем Ашотом к византийским войскам присоединился десятитысячный отряд армян, который был весьма полезен Цимисхию столько же по своей беззаветной храбрости, сколько по знанию местных путей со­общения. Кроме того, Армения служила императору скла­дочным местом для продовольствия и для военных припа­сов. Отсюда осенью 974 г. император вступил в Месопота­мию. Первым укрепленным местом после перехода за Евфрат был город Амида на Тигре, который почти во всех столкновениях с мусульманами служил как пограничная черта, первым укреплением и для осады и защиты. На этот раз город, недавно лишь утраченный Византией, не оказал серьезного сопротивления и был обложен Иоанном Цимисхием большим окупом. Затем очередь была за городом Майяфариким, или Мартирополь, — «прекрасный и знаме­нитый город, превосходивший все города той страны сво­им богатством и стадами. Принудив его к сдаче, царь полу­чил от жителей весьма богатые дары, состоявшие в золоте, серебре и вышитых золотом одеждах» (7). В Нисиби, где была прежняя граница с Персией, греки не встретили сопротив­ления, и город был уже оставлен напуганным населением. Это был, по-видимому, последний предел движения визан­тийского войска. Здесь был заключен мир с эмиром Абу-Таглибом, который обязался платить империи дань. Тузем­ный писатель Матвей Эдесский, писавший, правда, в XII в., говоря о победоносном шествии Цимисхия, объясняет, что он покорил всю эту страну до Багдада. Но это не могло быть осуществлено, так как к Багдаду вела обширная пес­чаная пустыня, не имеющая ни источников, ни раститель­ности, и подобное предприятие сопряжено было с боль­шими опасностями. Ограничиваясь на этот раз достигну­тыми результатами, Цимисхий оставил войска на зимовку в Тарсе и Антиохии, сам же возвратился в Константино­поль, где имел торжественный вход и где привезенная им несметная добыча, состоявшая из золота, драгоценных тканей и восточных товаров, возбудила в населении боль­шой энтузиазм.

Весной 975 г. Иоанн предпринял новый поход на Восток; на этот раз целью его были Сирия и Палестина. В настоящее время можно было не опасаться движения со стороны Багдадского калифата, где внутренние смуты и политические притязания отдельных эмиров до крайно­сти ослабили калифат, но Фатимид Муиз, по прозванию Завоеватель, перенесший в Каир столицу и одушевлен­ный воинственным духом первых арабских калифов, ста­новился более и более угрожающим для новых приобре­тений в Киликии и Сирии, сделанных при Никифоре Фо­ке. На этом театре предстояло еще раз померяться силами с мусульманством, ибо для византийского право­славия здесь шла речь не только о политических интере­сах, но главным образом об удовлетворении потребнос­тей религиозного сознания, так как в руках мусульман ос­тавался Иерусалим с его святынями. Наступательные действия со стороны фатимидского калифа обнаружи­лись уже в то время, как Цимисхий занят был походом в Месопотамию. В это время вождь египетских войск Махмут Ибрагим занял Дамаск именем Муиза, своего повели­теля. В январе 975 г. он был отозван и заменен евнухом Реиханом, которому было поручено вести войну с грека­ми и который начал поход в приморской области, изгнал греков из Бейрута и дошел до Триполи. Ясное дело, что египетские войска поставили себе задачей лишить гре­ков тех завоеваний, какие были ими недавно здесь сдела­ны. Таким образом, поход Цимисхия вызван был настоя­тельными потребностями. До самого последнего време­ни об этом блистательном по своим результатам походе мы должны были довольствоваться самыми скудными данными византийской летописи, которые не давали по­нятия ни о последовательном ходе военных предприя­тий, ни о размерах сделанных на этот раз завоеваний. Новый свет пролит на занимающие нас события хрони­кой писателя Матвея Эдесского, в которой, между про­чим, приведены официальные акты. Таково письмо царя Иоанна Цимисхия, посланное осенью того же 975 г. к ар­мянскому королю Ашоту III, в котором сделан подробный отчет о кампании как этого, так и предыдущего года. Здесь мы имеем не только документальное свидетельст­во, но, кроме того, весьма высокой ценности историчес­кий памятник, знакомящий с настроениями и взглядами на предмет самого царя и его правительства. Поэтому приводим письмо Иоанна Цимисхия по переводу, сде­ланному Дюлорье (8).

«Ашоту, царю царей. Мой духовный сын! Узнай о чуд­ных делах Божиих, исполненных над нами, и о дивных на­ших победах, которые показывают, как трудно исследо­вать глубину благости Божией. Мы вознамерились уведо­мить тебя, сын мой, о блистательном свидетельстве милости, излитой на наследие Его в настоящем году чрез посредство царства нашего. Ибо тебе как христианину и верному другу царства нашего будет приятно осведо­миться об этом и восхвалить величие Христа, Спасите -ля нашего. Ты увидишь, что Бог есть неизменный покрови­тель христиан, ибо Он допустил, чтобы царство наше подчинило весь персидский Восток. Ты узнаешь, как мы взяли в мусульманском городе Нисиби мощи патриарха Иакова, какмы принудили платить нам дань и как увели много пленников... В начале апреля, собрав наши конные войска, мы начали поход и вошли в Финикию и Палестину, чтобы преследовать проклятых африканцев, владевших Сирией. Отправившись из Антиохии, мы держали путь через области, прежде принадлежавшие нам, мы снова возвратили их под свою власть, наложили на них огром­ную дань и взяли большой полон. Прибыв к Эмесе (ныне Хомс), которая была в нашем подчинении, мы были при­няты жителями с честию, отсюда двинулись к Баальбеку, древний Гелиополь, — это был величественный, гро­мадный, богатый и снабженный припасами город. Здесь нас встретили как врагов, но мы разогнали тех, которые сделали против нас вылазку; затем, приступив к осаде го­рода, мы взяли его, захватив в плен множество юношей и девиц. Нам досталось здесь много золота и серебра и боль­шие стада скота. Отсюда мы пошли на Дамаск и хотели приступить к его осаде, но правитель города, старый и весьма разумный человек, выслал к нагиему царству упол­номоченных с дорогими подарками, прося нас пощадить город, не обращать жителей в рабство и не брать в плен, как это сделано с Баальбеком, и не опустошать страну.

За это предложили нам в дар множество породистых ко­ней и дорогих мулов в богатой сбруе. Огромную податьмы распределили между воинами. Сжителеймы взяли обяза­тельство, что они вечно останутся в нашем послушании из поколения в поколение. Губернатором Дамаска мы на­значили знатного жителя Багдада, по имени Турка, ко­торый подчинился нам с 500 всадников и принял христи­анскую веру. Население обязалось нам платить дань и ве­сти борьбу с нашими врагами. Отсюда мы направились к Тивериадскому озеру, где Спаситель наш Иисус Христос сотворил чудо с двумя рыбами и пятью хлебами. Когда мы приступили к осаде города, жители принесли нам повин­ную и множество даров и, не считая других предметов, 30 тысяч тасганов. Они просили дать им воеводу по на­шему назначению и дали письменное обязательство ос­таваться навеки в нашем подданстве и платить дань. Тогда мы избавили их от разорения и опустошения, ибо это — отечество св. апостолов. Так же мы поступили в Назарете, где св. Дева Мария услышала из уст ангела бла­гую весть. Дошедиш до горы Фавора, мы видели место, где преобразился наш Господь. Во время нашей здесь останов­ки явились жители Рамлы и Иерусалима и просили наше­го покровительства. Они просили дать им правителя, признали себя нашими данниками и соглашались при­знать нашу власть. Наше желание было освободить Святой Гроб Христа от поругания мусульман, и мы по­ставили военных начальников во всех местах, которые подчинились нашей власти: в Бефсане (Скифополь) (9), Геннисарете и Акре, или Птолемаиде, жители обязались платить нам ежегодную дань на вечные времена и жить под нашей властью. Отсюда мы направились к Кесарии и подчинили ее, и, если бы эти проклятые африканцы, ут­вердившиеся в ней, не нашли себе убежища в приморских крепостях, мы с помощью Божией дошли бы до св. града Иерусалима и принесли бымолитвы на этих святых мес­тах. Так как жители приморских городов разбежались, мы ограничились подчинением верхней части этой стра­ны и поставили над ней воеводу. Следуя морским берегом, мы дошли до знаменитого Берита (Бейрут), окруженного крепкими стенами. Захватив его после ожесточенной битвы, мы взяли в плен 1000 африканцев и поставили над ним воеводу по своему выбору. Отсюда мы двинулись к Сидону. Но когда жители города узнали о нашем намере­нии, они отправили к нам своих старшин и просили при­нять их под власть нашего царства, обещаясь платить дань и быть навсегда верными нашими рабами. Затем мы пошли к древней и сильной крепости Библос, которую взя­ли приступом; проходя по морскому берегу, мы овладели всеми городами, предавая их разграблению и обращая жителей в рабство, причем должны были держать путь через узкие тропинки, по которым никогда не проходила конница. Нам попадались на пути населенные города и крепости, защищенные арабами, и мы разорили их до ос­нования и жителей захватили в плен. Приближаясь к Триполи, мы выслали вперед фемы и тагмы к ущелью Каререс, где, по полученным нами известиям, засели афри­канцы. Мы приказали нашему войску устроить непри­ятелям засаду. Когда 2000 арабов бросились на наших, часть их была перебита, а часть взята в плен и пред­ставлена нашему царству. Мы опустошили область Три­поли, уничтожив виноградники, оливковые насаждения и сады: везде мы вносили опустошение и расхищение. Вся­кий раз, как мы встречали африканцев, мы бросались на них и уничтожали до самого последнего. Так мы овладели большим городом Гаваоном, Баланеей, Сехуном и знамени­тым Бурцо, так что между Рампой и Кесарией не оста­лось ни моря, ни земли, которая бы по милости Божией не была нами подчинена. Наши победы простирались до великой Вавилонии[149], мы предписывали законы народам и делали их нашими рабами. В течение пяти месяцев мы прошли эту страну с громадным войском, разрушая города и опустошая провинции, — и эмир ал-Муменик[150] не имел смелости выступить навстречу нам или послать войско на помощь своим. И если бы не чрезмерная жара и не пустыня безводная, которая окружает город Каир, то наше царство предприняло бы туда поход. В настоящее время вся Финикия, Палестина и Сирия ос­вобождены от тирании мусульман и повинуются ромэям. Кроме того, и Ливан подчинился нашим законам, все живущие там арабы попали в наши руки, и мы роздали их нашим воинам. Управляя Сирией мягко, гуманно и благосклонно, мы переселили оттуда до 20 тысяч и да­ли им земли в Гаваоне.

Узнай же, что Бог наградил христиан таким успе­хом, какого никто никогда не имел. В Гаваоне мы найти св. сандалии Христа, в которых Он ходил по земле; рав­но образ Спасителя, который, будучи пронзен иудеями, источил воду и кровь в тот же самый миг, но мы не за­метили на нем следа поражения. Мы нашли также в этом городе драгоценные волосы, св. Иоанна Крестите­ля[151]. Нашедши упомянутые мощи, мы взяли их с собой, чтобы хранить их в нашем богохранимом городе. В ме­сяце сентябре мы довели в сохранности свое войско до Антиохии. Рассказанные здесь факты мы сочли долгом довести до вашего сведения, дабы вы, прочитав это, воздали и с своей стороны благодарение Богу и дабы вы знали о прекрасных и многочисленных деяниях, испол­ненных в это время. Владычество св. Креста распрост­ранилось широко на все места, везде славится и восхва­ляется имя Божие; моя империя в блеске и величии ут­вердилась везде. Посему мы не перестаем воздавать славословия и благодарения Богу за то, что Он нас удо­стоил таких триумфов».

Этот памятник, так глубоко проникнутый высоким ре­лигиозным и патриотическим чувством, вполне выражает настроение эпохи и в то же время характеризует психологические мотивы, которыми вызывались и подогревались почти беспрерывные войны православных царей с му­сульманским миром. Несомненно, возвращаясь из этого похода, Иоанн Цимисхий являлся прекрасным выразите­лем типических черт византийского царя, который на первом месте ставил интересы религии, объединяя в то же время триумф своей империи с расширением власти Кре­ста. Вслед за приведенным актом у Матвея Эдесского сооб­щается еще официальное письмо Цимисхия к армянскому философу Леонтию, или Панталеону, которое имеет связь с предыдущим.

«Мы пригласили тебя, — пишет царь, — прибыть в наш святой и благословенный город, когда мы возвратим­ся из похода на мусульман... Ты употребишь все меры, чтобы мы нашли тебя в нашем богоспасаемом городе, где мы устроим великолепные торжества в честь сандалий Христа и волос Иоанна Предтечи. Я горю желанием ви­деть тебя в беседе с нашими учеными и философами и на­сладиться твоим обществом».

У того же историка есть далее указание, что армян­ский ученый действительно отправился в Константино­поль, где присутствовал на торжествах в честь святынь, привезенных с Востока, и имел состязания с греческими учеными в присутствии императора, который похвалил его и, одарив дорогими подарками, отпустил назад в Ар­мению.

По возвращении из похода Иоанн Цимисхий заболел и в начале следующего 976 г. умер, как подозревали совре­менники, от отравы.

Мы имели случай (т. I, стр. 306 и сл.)[152] указать, что мо­нашеское сословие впервые становится предметом за­ботливости и внимания государственной власти с поло­вины V в. Весьма важный шаг в дальнейшем развитии монашества как учреждения был сделан в константино­польском монастыре Студия знаменитым автором сту­дийского устава Феодором Студитом, который провел до последних пределов идеал общежительного монастыря. По его мысли, монах не мог иметь даже носильного пла­тья, которое бы ему принадлежало по праву собственно­сти. Студийский устав имел широкое распространение по всему христианскому миру, между прочим, он вполне был воспринят и в нашем отечестве чрез Феодосия Печерского. На Востоке первое применение сделано было из него св. Афанасием, основателем Афонской лавры. Благодаря значению и авторитету Афанасия установлен­ный им порядок для монашеской жизни в Лавре был по­том усвоен всеми афонскими монастырями. Так как пер­вый государственный акт, относящийся к Афонской лав­ре, принадлежит именно ко времени Иоанна Цимисхия, то находим уместным именно здесь остановить внима­ние на истории афонского монашества, игравшего нема­ловажную роль в Византии.

Заселение Св. горы монахами относится к VII в. Оно было вызвано магометанским вторжением в византийские области: Сирию, Палестину и Египет. Первые документаль­ные данные о монашеской горе относятся ко времени ца­ря Василия Македонянина (876—885), но тогда еще не бы­ло на Афоне монастырей, а только отдельные кельи. Древ­нейшими общежитиями нужно считать Зограф и Ксиропотам. Первые памятники, дающие понятие об уст­ройстве афонских монастырей, суть Типик царя Иоанна Цимисхия и Житие преподобного Афанасия (10).

Одним из важнейших явлений в жизни афонского монашества в занимающую нас эпоху следует считать введенную на Афоне реформу в жизни насельников Св. горы. Эта реформа была произведена св. Афанасием. Весьма любопытно, что большинство подвижников спа­салось не в больших и населенных монастырях, а в ма­леньких кельях, или каливах, чаще в малодоступных пе­щерах, и сам Афанасий как во время совместной с препо­добным Михаилом Малеином жизни в Кимине, так и по прибытии на Афон предпочитал отшельническую жизнь, избрав себе старца-безмолвника, жившего в отдельной маленькой келье.

Можно сказать, что таков был господствующий тип афонского подвижничества: многочисленные мелкие усадьбы, каждая со старцем и одним или двумя послуш­никами, личным трудом которых удовлетворялись не­сложные потребности обитателей. Вторым характер­ным отличием было то, что Карея и в то отдаленное вре­мя была административным центром всей афонской монашеской братии; здесь был прот и эконом, которым принадлежала церковная и административная власть над всеми отдельными кельями, представители коих — игумены, или старцы, — три раза в год собирались в Ка­рею по своим религиозным делам и с целью разбора воз­никающих между ними спорных дел. Первым большим зданием в Карее был Протатский храм, построенный на пожертвование магистра Льва, брата Никифора Фоки, где собирались пустынножители в установленные пра­здники и где, по всей вероятности, происходили их сове­щания по делам общественного значения. Выработка формы внутреннего устройства Афона подготовлялась продолжительное время и находилась в зависимости столько же от религиозных потребностей пустынножи­телей, сколько от постоянно угрожавших набегов со сто­роны морских разбойников, и в особенности арабов, ко­торые нередко нападали на Афон и уводили в плен его население. Можно пожалеть, что никто еще не подходил к истории монашеского Афона с точки зрения средневе­ковых учреждений и не пытался рассмотреть древние монастырские уставы и предания с широкими научными задачами.

Уже в самом древнем памятнике, т. е. в Типике царя Иоанна Цимисхия от 971 г., находятся ссылки на прежние обычаи, именно на господствовавшие на Афоне порядки до св. Афанасия (11), которые, однако, нигде в подробности не указаны. Существенным и общим правилом было, что большинство подвижников, носивших наименование без-молвников, жило отдельно в малых каливах, или пещерах, другая часть — в небольших скитах под руководством старца или игумена. Весьма важно отметить, что эти игумены, которые собственно и составляли политический элемент афонского насельничества, называются игумена­ми Горы, а не монастырей или киновий, во главе коих они стояли, и им, по-видимому, принадлежала вся земельная собственность от самого перешейка до южной оконечно­сти. Они были причиной того движения на Афоне, вслед­ствие которого появился первый устав, как об этом читает­ся в житии св. Афанасия.

По смерти Никифора (12) «беглый раб (диавол) снова пользуется случаем, снова дерзко выступает против святого (т. е. Афанасия), снова усиливается, обходит афонских старцев, которые в большинстве были совер­шенные простецы, хотя и питали в себе духовную рев­ность, и придерживались старого образа жизни. И это злое сборище, увлекая каждого порознь и обманывая, из­мыслило таковой извет против якобы «обманщика» этого: остерегайтесь угнетателя, пользующегося ва­шим добросердечием и разрушающего древние учрежде­ния и обычаи[153], воздвигающего роскошные постройки и ограждения, и храмы, и морские пристани, и придумы­вающего средства для собрания вод, и покупающего уп­ряжки быков и волов, и превращающего эту Гору в мир­ское пристанище. Разве не видите, что он засеял поля, насадил виноградники и собирает урожай плодов. Но поспешим, истребим его немедленно, завладеем бога­тым достоянием его и раскопаем его жилище, дабы и памяти его не сохранилось здесь. Или пожалуйтесь ца­рю, который исторгнет его со всеми приверженцами. Обворожив старцев такими и подобными обманчивыми речами, пользуется их простотой и поднимает междо­усобную войну, самую страшную и гибельную между все­ми. Получают доступ к царю и подают ему жалобу, из­ложив в ней прежде упомянутые обвинения против то­го мужа, что он нарушил древние учреждения на Горе и изменил законы и обычаи».

Будучи по существу высшим административным ор­ганом, прот, однако, имел в собрании старцев, или игу­менов, Горы ограничивающее учреждение. Хотя игуме­ны по собственной инициативе не могли наказывать и предавать суду своих афонских монахов без разрешения прота, но и этот последний не мог делать администра­тивных и иных распоряжений без участия игуменов. Та­ким образом, проту и игуменам принадлежало право из­бирать и увольнять эконома, он же при участии игуме­нов мог раздавать на Горе участки для поселения отшельников или безмолвников. Но, к сожалению, не со­хранилось известий об избрании прота согласно древ­ним обычаям. В протат вносилась с насельников Афона определенная дань (натурой), которая шла на содержа­ние администрации.

Типик Иоанна Цимисхия от 972 г., как первый акт, со­общающий точные сведения о монашеской общине на Афоне, должен занимать главное место в ознакомлении с историей Св. горы не только в X в., но за ближайшее затем время. Поэтому находим полезным привести из него зна­чительные извлечения.

«Благоговейнейшие монахи знаменитой Афонской го­ры, Афанасий, монах и прот Горы, и благоговейнейший монах Павел, прибыв в богохранимый град и представ пред лице благочестивейшего царя нашего, донесли, что между ними и монахом Афанасием, игуменам царской ла­вры Мелана, уже значительное время происходят соблаз­ны, и ссоры из-за того, что он ограничивает нас в некото­рых правах и причиняет обиду[154] и что не придумать ни­какого способа разрешить недоразумения и водворить между ними согласие. Вследствие сего боговенчанный и державный царь наш, полагая большое попечение о том, чтобы умиротворить монахов и создать им тихое житие, так как по иным делам им и неудобно идти в свет­ское судилище, а судьям нельзя обсуждать их отношения и делать гласным то, что они наговаривают друг на друга, тем более что условия монашеской жизни не могут быть понятны мирским людям, — приказал мне[155] отправиться на место, позвать обе стороны и выслушать по­казания их и постановить согласное с делами решение по смыслу божественных канонов. Когда мы прибыли намес­то, в присутствии обеих тяжущихся сторон, при участии всех игуменов Горы и при собрании всей братии (разумеется собрание игуменов и простых отшельников), выслушано было дело и тщательно исследовано в течение целой недели, и оказалось, что обе стороны не виновны по существу дела, ибо спор между ними был сатанинским наваждением.

Вникнув внимательно в дело, мы нашли, что пово­дом к соблазнам вражды и ссор являются собрания[156]. Так как собрания введены ради пользы и утешения бра­тии, а между тем они приводят к обратному дейст­вию, то мы порешили и постановили, согласно общему мнению, просьбе и желанию всех соприсутствующих с нами монахов и игуменов, отменить два собрания из трех, т. е. пасхальное и рождественское, и делать со­брание лишь раз в год, в праздник Успения Богоматери. Выдачу руги также отложить до этого дня. В указан­ный день прот является только с 3 учениками, чест­нейший Афанасий, игумен великой Лавры, с 2 ученика­ми, монах Павел с одним, прочие же игумены, келлиоты и безмолвники собираются без служителей, ибо, как мы убедились, беспорядки и раздоры происходят от служителей».

За этим следует самый Типик, состоящий из несколь­ких положений. Но прежде всего мы должны взвесить од­но обстоятельство, которое дает окраску всему этому ак­ту. Афон рассматривается как отдельное и самостоятель­ное учреждение, в котором на первом месте стоят интересы всей монашеской общины-республики (το κοινον), и, следовательно, первый сохранившийся акт уже считается с вполне сложившимся характерным строем этого общежития. Типик не создает новых форм, а лишь устанавливает соглашение сторон и исправляет, не отме­няя их, однако, те новшества, введенные основателем Ла­вры, которые возбудили неудовольствия и раздоры, отме­ченные в приведенной выше вступительной части. Таким образом, в нем признаются два класса насельников Афо­на: 1) живущие поодиночке монахи, т. е. пустынники и безмолвники, и 2) живущие товариществами в общежи­тии[157]. Первый класс частию был в зависимости от обще­житии, живя на арендуемых или купленных монастыр­ских участках, частию же имел вполне самостоятельное существование. Нужно думать, что принимаемые в Типи­ке меры против самовольного допущения на Афон евну­хов или мальчиков касаются именно таких полусвобод­ных калив, или келий, члены которых и составляли то не­честивое «сборище», которое по преимуществу было затронуто реформой Афанасия.

Оставляя в стороне правила, касающиеся приема новых лиц на Афон, равно как положения, определяю­щие взаимное отношение между насельниками Св. горы, остановимся на тех сторонах рассматриваемого доку­мента, по которым можно составить понятие о древнем το κοινον. Центром афонской монашеской общины при­знается Карея, местопребывание прота и эконома. По­следнему принадлежит хозяйственное и полицейское наблюдение «в Месе», или в Карее (13). Он может изгонять из Карей тех, кого считает виновниками соблазнов и беспорядков; если по хозяйственным делам ему нужно удалиться из Карей, он оставляет способного человека, который в состоянии направить к миру жизнь монахов. В случае какого-либо беспорядка и вне Карей эконом обязан отправиться на место и, пригласив трех-четырех игуменов, произвести расследование и сделать соответствующее распоряжение. Вероятно, на его ответственности лежали все дела по выплате руги, равно как наблюде­ние за исполнением правил о недопущении на Афон без­бородых юношей и евнухов. Общее собрание афонитов 15 августа в Карее было вместе и праздником, и ярмар­кой, и судебно-административным учреждением по об­щественным делам.

Избрание прота, нужно думать, происходило на этих собраниях. К сожалению, мы лишены возможности знать, как происходило избрание прота в древнее время[158], хотя не может быть сомнения в том, что это не есть особенность афонского устройства. Проты были в Иерусалиме, в Фесса­лии, в монастырях на горе Латре, и звание прот весьма близко к сану архимандрита, впервые встречающемуся при Юстиниане.

Несколько любопытных данных сохранилось о числе монашествующих. В Лавре св. Афанасия при жиз­ни основателя сначала было 80 монахов, по хрисовулу царя Никифора Фоки (14), а потом число это доведено до 120. Если к этому присоединить до сотни монахов в Ивирской лавре да 41 игумена, которых подписи даны на Типике, с учениками их, то можно в X в. считать на Афоне от 500 до 600 монахов. Но Афону суждено было быстро развиваться как в экономическом, так и в поли­тическом отношении. При Василии II Болгаробойце и последующих царях избранные собранием монахов проты стали получать посох и мантию (род западной инвеституры) от царей помимо патриархов, вследствие чего и развитие внутренней жизни афонской общины шло без вмешательства церковной власти и выразилось в оригинальных формах. В 1045 г. число монахов в Лав­ре доходило до 700.

Глава XXI