Гештальт-терапия как процесс-ориентированный творческий подход

Фриц Перлз писал (1996): «Лечение заканчивается тогда, когда пациент достигает основных требований: изменения взгляда техник адекватного самовыражения и ассимиляции, способности расширить осознавание на невербальном уровне. Он достигнет затем состояния интеграции, которое облегчит его развитие, и он сможет теперь быть безопасно предоставленным самому себе». Все это в полной мере относится и к тому творческому процессу, который является сутью гештальт-терапип, и к использованию в ней средств художественного выражения. Точно так же, как диалогический подход в гештальт-терапип опирается на принципиальную возможность встречи двух личностей, «любое творчество отличается от просто действия тем, что оно является встречей» (Мэй, 2001)

В формулировках заглавий некоторых статей, посвященных этой теме, например, «Творческие методы в гештальт-терапии» или «Творчество в гештальт-терапии», имплицитно подразумеваются некие остальные методы, которые являются нетворческими. Между тем сущность творчества состоит в созидании и сотворении материальных и духовных ценностей, в открытии и создании чего-то нового, ценного и уникального в своем роде, как это и происходит с клиентом в успешной терапии. Гештальт-терапия как специфическая отрасль психотерапии и как направление, сосредоточивающееся на процессе, легко укладывается в рамки этого определения (Гештальт-терапия как творческий процесс или как акт творчества). Она не сводима к определенным технологиям работы, ее феноменологическая и «полевая» основа противостоит механическому использованию того или иного приема в «знакомой» ситуации. Но может ли гештальт-терапия стать искусством? Согласно Большому толковому словарю (2001), «искусство – это творческое воспроизведение действительности в художественных образах, творческая художественная деятельность, а также отрасль творческой и художественной деятельности с присущей ей системой приемов и методов создания материальных или духовных ценностей». Искусство осваивает действительность эстетически и в своей оценке действительности исходит из определенного эстетического идеала. Эстетический подход отличает искусство от религии, которая также является особым типом духовно-практического освоения жизни, и морали.

С нашей точки зрения, терапевтическая сессия может быть рассмотрена и оценена из перспективы искусства, то есть эстетически (С позиции целостности, завершенности, согласованности элементов целого, гармонии. Завершенный гештальт эстетичен, это и есть «хорошая форма» (по Дж.Зинкеру,2000), так как любой терапевт несет в себе творческий и эстетический потенциал, который может реализоваться в терапевтической сессии. В связи с этим, размышляя о ценностях гештальт-подхода, Дж. Зинкер (2000) пишет: «Мы ищем простую красоту терапевтических интервенций, с их темами, развитием и решениями. Каждая терапевтическая встреча потенциально является фактом искусства».

По мнению И. Захарян (2001), искусство само по себе дает нам возможность выбора там, где жизнь его не дает, то есть занимается широкой областью возможностей, которые можно использовать, чувств, которые можно пережить, и событий, которые станут личными. Оно воссоздает окружающую действительность снова и всякий раз по-другому. Такими же методами, воссоздающими иную реальность, являются и личностные направления психотерапии.

Опыт терапевтической сессии отличается от просто жизненного опыта своим отчасти игровым характером (искусственность терапевтической ситуации) – ему свойственна игровая двойственность. Терапевтическая работа имеет пространственно-временные характеристики, отличающиеся от обычной жизни. Это сгущение времени в терапевтической сессии, за час может по-другому проживаться опыт больших отрезков жизни. Или молчание может растягиваться и восприниматься как очень долгое. Все это есть, конечно, и в опыте обычной жизни, но только искусство идет к этому целенаправленно.

Пространство сессии также не равно тому помещению, в котором проходит сессия. В зависимости от материала, который приносит с собой клиент, это пространство может быть и «тесным сараем, в котором невозможно дышать, и домом со многими комнатами и целым миром». Это пространство имеет свои собственные характеристики и для клиента, и для терапевта.

В сессии, рассматриваемой из перспективы искусства, мы можем найти тему, стиль и жанр, как в любом художественном произведении, у каждого из нас будет свое отношение к интерпретации-трактовке внутренних значений и символов клиента. Как и искусство, терапевтическая сессия сосредоточивается не только на «способе жизни», но и на ее символических аспектах – сфере человеческой субъективности: переживаниях, объектах внутреннего мира клиента, метафорах происходящего с ним и т. п.

Психотерапию и искусство роднит также отношение к языку коммуникации. У любого сообщения есть определенная форма, язык клиента – предмет особого внимания терапевта. Например, И. Захарян (2003) предлагает учитывать в терапевтической работе жанровую принадлежность сообщения клиента. Точно так же, как существует некоторое символическое послание автора художественного произведения миру, сообщение в терапии имеет не только содержание, в нем есть некоторое символическое метапослание адресату (например, терапевту как представителю мира).

В музее Современного искусства «Киасма» (Хельсинки) однажды была выставлена инсталляция – из камней в очень длинном зале была выложена дорога, по которой посетители могли пройти. Что это, как не символ человеческого пути, и в том числе пути, который клиент может пройти в психотерапии? Это послание художника миру. Терапевтическое послание – концентрирование форма сообщения терапевта клиенту – тоже сродни искусству.

Сессия, особенно удачно проведенная, может стать для клиента произведением искусства, он вспоминает ее, как, например, книгу, которая особенно запала в душу. Эта сессия может стать для него идеальной моделью близких отношений, к которой он будет стремиться; прожитый опыт, как и произведение искусства, становится фактом жизни.

При этом фокус гештальт-терапевтическои работы нацелен не только на продукт творческого самовыражения, сколько на процесс, через который это происходит. «Эстетический подход в гештальт-терапии подразумевает суждение о форме» (Дж. Зинкер, 2000). Под формой подразумевается, прежде всего, процесс и в гораздо меньшей степени – содержание. Таким образом, гештальт-терапевтическая сессия, проходящая как творческий процесс, может быть рассмотрена и из перспективы искусства. При этом фокусом рассмотрения становится эстетика самого процесса, а не только его продукт (изменение, решение и т. п.).

Творчество – это целостная позиция человека по отношению к внешней реальности, позиция преобразования. Полярностью творчества является соответствие (приспособление) к этой реальности. В случае соответствия мир осознается только как место, куда «надо вписаться» или условия, к которым необходимо приспособиться. Если такая позиция является для индивидуума единственно возможной, она приносит с собой ощущение пустоты и бессмысленности жизни. Такой путь проживания жизни, по сути, является болезненным, в то время как творческая жизнь представляет собой здоровье. «Две альтернативы жизни – в творчестве и вне его – категорически противостоят друг другу» – пишет Д. В. Винникотт (2002). Когда у индивидуума достаточно развиты мозговые структуры и интеллект и это позволяет ему участвовать в жизни сообщества, многое из того, что с ним происходит, является творчеством (за исключением случаев, когда он болен или подвергается действию социальных факторов, блокирующих творческий процесс).

Для того чтобы уточнить разницу между творческим подходом и искусством, необходимо заметить, что искусство все же целенаправленно и его продуктом становится картина, скульптура, прическа или балет. Креативность же – творческий подход – это универсальный феномен, характеризующий обращение человека с миром. Последнее и есть фокус гештальт-терапии. При этом сам продукт и его эстетическая ценность не являются основной целью. Работать творчески (используя при этом пластику, изобразительное искусство, танец, пение и движение или не используя их) в гештальт-терапии подразумевает следующее:

• делать акцент на продолжающемся процессе;

• использовать возрастающее осознавание;

• побуждать клиента вовлекаться в новый опыт.

Для самого терапевта это означает доверие к своим творческим силам. Можно пользоваться, например, упражнениями, придуманными кем-то (механически), а можно создавать эксперимент, исходя из контекста происходящего. И тогда возникает самый настоящий творческий процесс. Эффективный терапевт создает вместе с клиентом новую жизнь, обращаясь к личности во всей ее полноте и представая перед ней в какой-то мере как хореограф и сценарист. «Творческий гештальт-терапевт постоянно находится в движении и развитии как личность, независимо от того, работает он или нет. Сама его жизнь является непрерывным творчеством и движением, он постоянно обнаруживает в себе все новые и новые моменты творчества, пытаясь «ocедлать» энергию жизни и способствует тому, чтобы это удавалось также и его пациенту. Можно сказать, что такой терапевт яиляется художником, который следует за возникающими образами и чувствами и за энергией, которая в них заложена. Он предлагает и пациенту возможность созидания» (Головкова, 2003).

Таким образом, гешталып-терапия может рассматриваться и как процесс-ориентированный творческий подход, имеющий множество точек пересечения с искусством как таковым и как терапевтическое направление, использующее различные формы творческой деятельности, художественные средства и материалы.

Еще основатели гештальт-терапии говорили о необходиммости побуждать клиентов к самовыражению через соответствующим художественные средства и материалы. Они и сами в своей жизни использовали массу средств самовыражения. До того, как стать гештальт-терапевтом, Лаура Перлз рассматривала себя как музыканта и писателя, интересовалась современным танцем. По ее мнению, психотерапия настолько больше искусство, насколько оно наука, а интуиция и непосредственность художника также необходимы для хорошего терапевта, как и научное образование. Широкий гуманистический и художественный опыт (фон) позволяет психотерапевту работать с более широким спектром клиентов, поскольку многое из того, что некоторые психотерапевты определяют как психотическое или патологическое, на самом деле является их собственными культурными ограничениями. И наоборот, продолжающийся опыт в искусстве позитивно влияет на терапевтическую широту и коммуникативную способность, а также глубину понимания многих аспектов личности.

Фриц Перлз также любил театр, работал в нем под руководством Макса Рейнхарта и, как широко известно, использовал элементы психодрамы в работе с полярностями. И сам Перлз, и его жена Лаура, разрабатывающие новый подход в психотерапии, долгое время находились под эстетическим влиянием немецкого экспрессионизма. Перлз говорил, что прекрасные чувства, ценности, осознание возможностей он приобрел не из учебников по психологии, не из собственного анализа, а при чтении художественной литературы.

Известно также стремление Пола Гудмена определять себя как писателя: поэмы, пьесы, новеллы, философские размышления и социальная критика — вот далеко не полный спектр продуктов его творчества. Кроме того, он увлекался «Живым Театром», который в Нью-Йорке создали Юдит Малина и Джулиан Бек, и писал специально для него пьесы.

Таким образом, уже история развития гештальт-терапии как направления показывает, что богатство опыта (фона) терапевта дает широкие возможности и твердую основу для профессиональной практики.

2. Восстановление игровой способности клиента в терапии

В «Теории гештальт-терапии» (1951, 2001) Перлз говорит о людях искусства и детях. Все «эти группы людей всегда называются спонтанными, а спонтанность считается ядром здоровья: творческое прозрение, возникающее во время терапевтической сессии, всегда спонтанно». Однако людей искусства часто называют невротичными, а детей — инфантильными. «Важная часть психологии искусства — это не мечты и не критическое сознание: это (а вот тут-то психоаналитики как раз и не искали) концентрированное ощущение и игровая манипуляция материалом. Человек искусства действует, повинуясь ярким ощущениям и играя, а затем уж принимает свою мечту и использует критическое сознание он спонтанно создает объективную форму. Точно так же обстоит дело и с детьми: именно их яркие ощущения позволяют энергии течь спонтанно и создавать очаровательные изобретения. В обоих случаях работа является результатом сенсорно-моторной интеграции, принятия импульса и внимательного контакта с новым внешним материалом».

Таким образом, в терапии очень важным является восстанонление игровой способности. Винникотт пишет: «Психотерапия находится там, где перекрываются две области игры у терапевта и у клиента. Она имеет дело с двумя людьми, играющими вместе. Вывод из этого состоит том, что там, где игра невозможна, работа терапевта должна быть направлена к движению пациента от состояния, в котором он не может играть, к такому состоянию, в котором он может это делать». И далее продолжает: «...Игра универсальна, и это признак здоровья, игра облегчает взросление, а следователь-но, и здоровье, игра вовлекает в групповые взаимоотношения, игра может стать формой коммуникации в психотерапии...»

По мнению Винникотта, у игры есть место (пространство) и время, «игра – это переживание, всегда творческое переживание, и это переживание, находящееся в пространственно-времоном континууме, [...] это базовая форма жизни». Она не находится во внутреннем мире, но и не вовне (это не часть отвергаемого мира «не-Я», мира, не подчиняющегося контролю). Место игры начинается с пространства между матерью и ребенком. В процессе развития, ребенок сначала является одним целым с матерью, а затем постепенно начинает отделять ее от собственной личности. При этом мать подстраивается к его потребностям (и сама выходит из состояния сильной идентификации с ним). Пространство, возникающее между ними, содержит и объекты (явления) внешнего мира, и элементы, извлеченные ребенком из внутреннего мира. Он манипулирует внешними предметами и явлениями для обслуживания своей мечты и вносит в них чувства и смыслы из своего воображаемого мира. Его развитие идет непосредственно от переходных феноменов к игре, затем к совместной игре, а далее – к переживаниям, связанным с культурой. В детстве игра, во-первых, позволяет предвосхитить реальность жизни и ее требований. Во-вторых, играющие дети теряют сами себя, когда растворены в игре, и это позволяет одновременно получить и опыт близости с другой личностью (в кого и играю), и опыт отдельности (это я играю). Игра сама по себе является средством для связи внутренней и внешней реальности, в игре граница между этими реальностями становится проницаемой. В третьих, на базе игры полностью строится эксперимент в гештальт-терапии.

Для играющего ребенка каждая деталь насыщена творчеством, каждую вещь он рассматривает как первооткрыватель. Известно, что дети с сенсорной депривацией беспокойны и не могут играть, способность к восприятию культурного опыта у них слабая. В благоприятных обстоятельствах пространство игры заполняется продуктами творческого воображения ребенка, в неблагоприятных личность становится податливой и уступчивой (приспособленной, в то время как творческая полярность подавлена).

И. Захарян (2001) считает, что игровая двойственность, как неотъемлемое свойство игры, является составной частью психотерапии. Терапевт всегда и очень важная фигура для клиента и в то же время абсолютно неважная (по большому счету «чужой дядька»). Он реально не участвует в актуальных жизненных проблемах клиента и в то же время в терапевтических отношениях может сделать что-то вполне реалистическое и важное для отношений клиента с другими.

Кроме того, эмоция в терапии (как и в игре) также отчасти двойственна, поскольку во многом опосредована этими игровыми отношениями. Из такой игровой двойственности прорастает искусство терапии. Клиент смотрит на пустой стул, видит мать и испытывает к ней чувства. Это привычное «чувство по поводу содержания отношений», отчасти ограничивающее отношения и не дающее возникнуть в них чему-то новому. Терапевт смотрит на то, как клиент говорит, двигается, смотрит, – он видит форму и что-то по этому поводу чувствует и говорит, Восприятие клиентом того, как «это происходит» дает возможность выстроить еще одно измерение своей жизни – художественное. Такое осознанно эстетическое отношение к жизни (при реальной укорененности в ней) позволяет развиться игровой способности, которая может укрепляться в терапии. Развитие способности художественного отношения к своей жизни делает ее более разнообразной, многоплановой и приносит массу удовольствия. Игра создает ощущение свободы и противоположна «знанию правильных ответов» на вопросы.

Если терапевт не способен играть, он не пригоден для этой работы. Если клиент не может играть, интервенции терапевта должны быть направлены на развитие такой способности, и лишь потом можно начинать собственно психотерапию. Умение играть дает и терапевту, и клиенту множество возможностей для эксперимента. Винникотт замечает (2002): «Место, где находится культурный опыт, – это пространство возможностей между индивидуумом и средой (первично – объектом). Культурный опыт начинается с творческого существования, вначале проявляющееся в игре». И добавляет, что творческая апперцепция – это наиболее сущностный фактор, способствующий появлению у человека чувства, что жизнь «чего-то стоит».

Таким образом, игра для терапии – это создание пространство возможностей, в котором клиент может и выбирать эти возможности (перенося их в контекст жизни), и жить радостно, если рассматривать радость как чувство, которое сопровождает творчество (Д. Хломов).