Вторая Пуническая война

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Фабий Максим. Пер. С.П. Маркиша.

14. Вскоре Фабий сложил с себя власть, и снова были избраны консулы. Первые из них, непосредственно сменившие Фабия, вели войну теми же средствами, что и он, – избегали решительного сражения с Ганнибалом, оказывали помощь союзникам, препятствовали их отложению; но когда консулом сделался Теренций Варрон, человек из малоизвестного рода, но стяжавший известность своей самонадеянностью и искательством перед народом, с самого начала было ясно, что его неопытность и дерзкое безрассудство поставят под угрозу судьбу всего государства. В Собрании он всякий раз кричал, что войне до тех пор не будет конца, пока командование поручают Фабиям, а что-де сам он разобьет противника в тот же день, как его увидит. Ведя подобные речи, он набирал такое огромное войско, какого у римлян никогда еще не бывало: в строй готовились стать восемьдесят восемь тысяч человек, и это не внушало Фабию и всем здравомыслящим римлянам ничего, кроме страха. Они были убеждены, что государству не оправиться от потери, если оно разом лишится стольких бойцов. Вот почему Фабий, обращаясь к товарищу Теренция по должности, Эмилию Павлу, искушенному в делах войны, но расположением народа не пользовавшемуся и запуганному обвинительным приговором, который был ему вынесен по какому-то делу, призывал его обуздать безумие товарища и внушал, что бороться за отечество ему предстоит не столько с Ганнибалом, сколько с Теренцием; оба, говорил он, спешат со сражением, один – не зная силы противника, другой – зная собственную слабость. «Право же, Павел, – закончил Фабий, – я заслуживаю большего доверия, чем Теренций, во всем, что касается Ганнибала, и я, не колеблясь, утверждаю, что если в этом году никто не потревожит его битвой, он либо погибнет, оставаясь в Италии, либо бежит без оглядки. Ведь даже теперь, когда он, казалось бы, победитель и владыка, никто из наших врагов к нему не примкнул, а из тех сил, какие он привел с собою, едва ли цела и третья часть». На это, как сообщают, Павел отвечал так: «Когда я думаю только о себе, Фабий, то для меня вражеские копья лучше нового суда сограждан. Но коль скоро таковы нужды государства, я предпочту, руководя войском, услышать похвалу от тебя, нежели от всех прочих, навязывающих мне противоположные решения». Сделав такой выбор, Павел уехал.

15. Но Теренций настоял на том, чтобы консулы командовали попеременно – каждый по одному дню, и, расположившись лагерем рядом с Ганнибалом, у реки Ауфида, подле деревушки, называемой Канны, на рассвете поднял сигнал битвы (это пурпурный хитон, который растягивают над палаткой полководца). Поначалу даже карфагеняне пришли в смятение, изумленные отвагой командующего и размерами войска: ведь они уступали противнику числом более чем вдвое. Ганнибал приказал своим вооружаться, а сам в сопровождении нескольких всадников поднялся на невысокий пригорок и стал наблюдать за противником, который уже строился в боевые ряды. Один из его спутников, по имени Гискон, человек равного с ним положения, сказал, что число врагов кажется просто поразительным. «Но есть вещь еще более поразительная, Гискон, и ты ее проглядел», – возразил Ганнибал, прищурившись. «Что же это?» – спросил Гискон. «А то, что среди такого множества людей нет ни одного, которого бы звали Гисконом!» Шутка была совершенно неожиданной, все рассмеялись и, спускаясь с холма, пересказывали ее каждому встречному, так что смех все ширился, и даже сам Ганнибал не мог сдержать улыбки. Увидев это, карфагеняне приободрились, считая, что лишь глубочайшее презрение к неприятелю позволяет их полководцу так спокойно смеяться и шутить перед лицом опасности.

16. Во время битвы Ганнибал применил несколько военных хитростей. Во-первых, он так расположил своих солдат, что ветер дул им в спину. А ветер этот был подобен знойному вихрю – вздымая на открытой, песчаной равнине густую пыль, он проносил ее над рядами карфагенян и бросал в лицо римлянам, которые волей-неволей отворачивались, нарушая строй. Во-вторых, на обоих крыльях он поставил сильнейших, самых искусных и отважных воинов, а самыми ненадежными заполнил середину, выстроенную в виде выступавшего далеко вперед клина. Отборные получили приказ: когда римляне взломают центр, который, естественно, подастся назад, принимая очертания впадины, и ворвутся внутрь карфагенского строя, совершить поворот и стремительно ударить им в оба фланга, чтобы полностью окружить неприятеля. Это, по-видимому, и было главной причиной чудовищной резни. Когда центр карфагенян стал отходить и римляне, бросившись в погоню, оказались в глубине неприятельских рядов, строй Ганнибала изменил свою форму и сделался похож на полумесяц, и тут лучшие отряды, выполняя приказ начальников, быстро повернули – один направо, другие налево, – напали на обнаженные фланги противника и, соединившись, истребили всех, кто не успел выскользнуть из их кольца.

Говорят, что и с конницей римлян приключилась неожиданная беда. Конь под Павлом был, вероятно, ранен и сбросил хозяина; ближайшие к консулу всадники, один за другим спешившись, кинулись ему на помощь, и, увидев это, остальные решили, что была подана общая команда, соскочили с коней и начали рукопашный бой. «На мой вкус, это еще лучше, чем если бы они сами сдались в плен», – заметил тогда Ганнибал. Такие подробности приводят авторы обстоятельных исторических сочинений.

Один из консулов, Варрон, с немногими сопровождающими ускакал в город Венусию, а Павел, втянутый в гущу и водоворот бегства, весь израненный копьями и дротиками, подавленный тяжелейшею скорбью, сел на какой-то камень и ждал смерти от руки врага. Кровь так обильно залила ему голову и лицо, что даже друзья и слуги проходили мимо, не узнавая его. Только один человек заметил и узнал консула – молодой патриций Корнелий Лентул. Он спрыгнул с коня, подвел его к Павлу и принялся умолять, чтобы тот спас себя ради сограждан, которые-де теперь, как никогда, нуждаются в хорошем полководце. Но Павел не склонился на его просьбы; не обращая внимания на слезы юноши, он заставил его снова сесть на коня, подал ему руку и промолвил, поднимаясь с места: «Расскажи, Лентул, Фабию Максиму и сам будь свидетелем, что Павел Эмилий следовал его советам до конца и ни в чем не нарушил уговора, но был побежден сначала Варроном, а затем Ганнибалом». С этим поручением Павел отпустил Лентула, а сам бросился в самую сечу и нашел свою смерть. Сообщают, что в сражении погибло пятьдесят тысяч римлян, в плен попало четыре тысячи, да еще не меньше десяти тысяч было захвачено в обоих лагерях после окончания битвы.

17. После такого блистательного успеха друзья горячо убеждали Ганнибала не упускать своего счастья и по пятам беглецов ворваться в Рим. «Через четыре дня ты будешь обедать на Капитолии», – говорили они. Трудно сказать, что за соображения удержали его от этого – вернее всего, не разум, а какой-то гений или бог внушил ему эту робость и медлительность. Недаром, как сообщают, карфагенянин Барка в сердцах заявил своему главнокомандующему: «Ты умеешь побеждать, но пользоваться победой не умеешь!» И все же победа резко изменила положение Ганнибала: если до битвы он не владел в Италии ни единым городом, торговым портом или хотя бы даже гаванью, едва-едва мог прокормить своих людей с помощью грабежа и, выступая в поход, не оставлял за спиною никакого надежного убежища, но скитался с войском, точно с огромною разбойничьей шайкой, то теперь сделался господином почти всей Италии. Большая часть самых значительных племен добровольно покорилась ему. Капуя, первый город в Италии после Рима, распахнула перед ним свои ворота.

Вопросы по тексту источника:

1. Каково, согласно Плутарху, было соотношение войск римлян и карфагенян перед битвой при Каннах?
2. В чем Плутарх видел тактический план Ганнибала при построении войск у реки Ауфида?
3. Каковы, согласно Плутарху, были потери римлян в битве при Каннах?

Луций Анней Флор. Эпитомы. Книга I. Пер. М.Ф. Дашковой и А.И. Немировского.

II. 6. После Первой Пунической войны едва ли четырехлетие покоя — и вот вторая война, бесспорно, не столь продолжительная (она насчитывает не более 18 лет), но характером бедствий вызывающая такой ужас, что если сравнить потери обоих народов, то победителя можно было бы уподобить побежденному. (2) Карфаген не мог примириться с потерей моря, похищением островов, выплатой податей, которые он привык получать с других. По этой причине мальчик Ганнибал перед алтарем дал отцу клятву о мести. (3) И не терял времени. Поводом к войне был избран Сагунт, древнее и богатое государство Испании, великий, но печальный памятник верности римлянам. [4] Его, чья свобода была обеспечена общим договором и с Римом, и с Карфагеном, Ганнибал, ища повода для новых смут, погубил своими руками и одновременно руками сагунтинцев, чтобы, нарушив договор, открыть себе путь в Италию. (5) Договоры для римлян — высшая святыня. Поэтому, узнав об осаде союзного государства и помня о договоре также и с пунийцами, римляне не сразу прибегли к оружию, решив сначала подать жалобу в установленном порядке. (6) Между тем сагунтинцы уже девять месяцев были изнурены голодом, осадными орудиями, оружием; наконец, придя в исступление, они сложили на площади огромный костер и, поднявшись на его вершину, огнем и мечом истребили себя, своих близких и все свое добро. (7) Виновником столь великого бедствия был объявлен Ганнибал. Когда пунийцы попытались оправдаться, глава римского посольства Фабий сказал: "Что за промедление? В складках тоги я несу войну и мир. Что вы выбираете?" При криках "Войну!" он сказал: "Итак, получайте войну". И посреди зала совета не без содрогания распустил складки тоги, словно на самом деле нес в ней войну. (8) Исход войны был подобен началу. Если последние проклятия сагунтинцев во время всеобщего братоубийства и пожара оказались тризной по самим себе, то очистительной жертвой их манам послужило опустошение Италии, пленение Африки, гибель царей и полководцев, которые вели эту войну. (9) Как только в Испании пришла в движение тяжкая и горестная сила Пунической войны и сагунтинский огонь разжег молнию, давно предопределенную Риму, разразилась гроза, как бы ниспосланная небом, и, проломив толщу Альп, со сказочной высоты снеговых гор обрушилась на Италию. (10) Вихрь первого натиска со страшным грохотам пронесся между Падом и Тицином. Тогда было рассеяно войско, которым командовал Сципион. Сам полководец был ранен и мог попасть в руки врагов, но его, прикрыв собой, вырвал у самой смерти сын, еще носивший претексту. (11) Это тот Сципион, который вырастет на погибель Африки и получит почетное имя в результате ее несчастий. (12) За Тицином последовала Требия. Здесь при консуле Семпронии неистовствует вторая буря Пунической войны. Именно тогда находчивые враги, обогрев себя огнем и маслом, воспользовались холодным и снежным днем. Трудно поверить, но люди, выросшие под южным солнцем, победили нас с помощью нашей собственной зимы! (13) Тразименские озеро — третья молния Ганнибала при нашем полководце Фламинии. Здесь по-новому проявилось пунийское коварство: конница, скрытая озерным туманом и болотным кустарником, внезапно ударила в тыл сражавшимся. (14) У нас нет оснований сетовать на богов. Поражение предсказали безрассудному полководцу рои пчел, усевшиеся на значки, легионные орлы, не желавшие выступать вперед, и последовавшее за началом сражения мощное землетрясение, если только содрогание земли не было вызвано топотом людей и коней и яростным скрежетом оружия. (15) Четвертая и едва ли не последняя рана империи — Канны, дотоле никому не известная деревушка Апулии. Величайшим поражением римлян и смертью 60 тысяч рождена ее слава. Там на погибель несчастному войску действовали заодно вражеский вождь, земля, небо, день, одним словом, вся природа. (16) Ганнибал не удовлетворился тем, что отправил подложных перебежчиков, которые внезапно ударили в спину сражающимся. Предусмотрительный полководец использовал и особенности открытой местности: учтя, с какой стороны жарче палит солнце и много пыли, а с какой, словно по уговору, всегда дует с востока Эвр, он так выстроил войско, что природа оказалась против римлян, и сражался при благоприятном небе в союзе с ветром, пылью и солнцем. (17) Так две огромные армии были порублены до полного пресыщения самих врагов, пока Ганнибал не приказал своему воинству: "Побереги меч!" Из римских полководцев один бежал, другой был убит. Можно спорить, кто из них проявил большее величие духа — устыдившийся Павел или неотчаявшийся Варрон. (18) Свидетельствами поражения стали окрасившийся кровью Ауфид, мост из трупов через ручей Вергелл, сооруженный по приказу Ганнибала, два модия перстней, посланных в Карфаген, — всадническое сословие подсчитывалось мерами! (19) Теперь никто не сомневался, что это был бы последний день Рима и Ганнибал мог бы через пять дней пировать на Капитолии, если бы умел пользоваться победой так же, как побеждать. (Так сказал, по преданию, пуниец Магарбал, сын Бомилькара.) (20) Но именно тогда судьба города, которому было суждено господство, или собственное заблуждение, или отвернувшиеся от Карфагена боги увлекли Ганнибала, как говорится, в противоположную сторону. (21) Он мог бы воспользоваться победой, но предпочел наслаждаться отдыхом и, оставив Рим, отправился в Кампанию и Тарент; там пыл войска и его собственный настолько ослабли, что поистине можно сказать: Капуя оказалась Каннами для Ганнибала. (22) Трудно поверить, но полководца, не побежденного Альпами, не укрощенного оружием, покорили кампанское солнце и Байи с их теплыми источниками. (23) Между тем римляне перевели дух и словно выбрались из царства мертвых. [24] Не было оружия — его взяли из храмов. Не было молодежи — для военной присяги освободили рабов. (25) Обеднела казна — сенат добровольно внес в нее свои богатства. Себе не оставили ничего, кроме золота в буллах и кольцах. Примеру сената последовали всадники, им подражали трибы. А когда в консульство Левина и Марцелла вносились в казну богатства частных людей, для записи едва хватало таблиц и рук писцов. (26) В довершение всего во время выборов магистратов проявили мудрость центурии: младшие попросили у старших совета относительно кандидатур консулов. Ведь против такого изворотливого врага, не раз бывшего победителем, следовало сражаться не только доблестью, но и стратегией. (27) Первой надеждой на возвращение и, я сказал бы, на возрождение империи был Фабий. Он открыл невиданный путь к победе над Ганнибалом — не сражаться. Отсюда новое для него и для государства прозвище Кунктатор; в народе его называют щит империи. (28) Отступлением через весь Самний, Фалернское и Гауранское ущелья он совершенно обессилил противника, и Ганнибал был сломлен не римской доблестью, а затяжным характером войны. (29) Затем под командованием Клавдия Марцелла римский народ дерзнул завязать сражение. Он вступил в рукопашный бой, разбил врага в полюбившейся ему Кампании и предотвратил осаду города Нолы. (30) При полководце Семпронии Гракхе началось преследование пунийцев по всей Лукании. Римский народ яростно наседал на отступавших, хотя тогда — о стыд! — он сражался с помощью рабского войска: так далеко загнали его беды. Но, получив свободу, они превратили себя из рабов в римлян. (31) О поразительная уверенность при стольких несчастьях! О не имеющий равных дух римского народа! Настолько стеснены и расстроены были дела, что нужно было опасаться за свою Италию, однако римский народ отважился оглянуться и в другую сторону. (32) Когда Ганнибал, словно подступив с ножом к горлу, носился по Кампании и Апулии и превращал центральную Италию в Африку, римский народ в одно и то же время и сдерживал врага, и посылал войска в Сицилию, Сардинию, Испанию, разбросав их по всему миру. (33) Сицилия была поручена Марцеллу. Она недолго сопротивлялась: весь остров одолели в одном городе. Огромная и до того времени не побежденная столица Сиракузы, хотя и оборонялась гением Архимеда, в конце концов сдалась. (34) Не помогли ей ни тройная стена, ни три крепости, ни мраморная гавань и прославленный источник Аретузы. Но римляне пощадили красоту побежденного города. (35) Сардинию захватил Гракх. Ей не помогли ни дикость племен, ни огромность Безумных — так они называются — гор. Сурово обошлись с городами и со столицей Каралисом, и строптивое, презирающее смерть племя в конце концов усмирила потеря родной земли. [36] Гней и Публий Сципионы, посланные в Испанию, освободили почти всю ее от пунийцев, уничтожив в больших сражениях силы противника, но затем снова потеряли ее и сами погибли от пунийского коварства. Одного Сципиона сразил меч, когда он размечал место для лагеря, другого забросали факелами, как только он появился на башне. (37) Для отмщения за отца и дядю был послан с войском Сципион, которому рок предопределил великое имя Африканского. (38) Воинственную, энаменитую мужами и оружием Испанию, этот питомник вражеского войска, эту наставницу мальчика Ганнибала, он — трудно поверить! — отвоевал всю, от Пиренейских гор до Геркулесовых столпов и Океана, и при этом быстро и удачно. (39) Насколько быстро, показывают четыре года войны; насколько легко, видно на примере одного города. Ибо он был взят в тот же самый день, в какой осажден. Легкая победа над испанским Карфагеном оказалась предзнаменованием африканской победы. (40) Не подлежит сомнению и роль исключительной нравственной чистоты полководца при покорении Испании: он возвратил варварам юношей и девушек особой красоты, не пожелав даже их увидеть, чтобы не показалось, будто он хотя бы взглядом опорочил чистоту девственности. (41) Таким был римский народ в далеких краях. Потому он и не смог оттеснить впившегося в плоть и кровь Италии Ганнибала. Враг испытывал недостаток во всем, и находчивый полководец стал пользоваться против римлян также силами италиков. Однако мы уже изгнали его из многих городов и областей; (42) уже вернули нам Тарент, уже и Капуя, обиталище и вторая родина Ганнибала, была за нами; ее потеря принесла вождю пунийцев тем большее горе, что она перешла на сторону Рима со всеми силами! (43) О народ, достойный власти над миром, достойный благогавения и удивления богов и людей! Доведенный до крайнего страха, он не отступился от начатого и, тревожась за свой город, не выпустил, однако, из рук Капуи: оставив часть войска под командованием консула Аппия, а часть отправив в город с Флакком, он сражался одновременно в разных местах. (44) Так надо ли удивляться, что сами боги во второй раз оказали противодействие Ганнибалу, когда он покинул лагерь у третьей мили. Да, боги, не стыдно сказать. (45) Ибо дожди с такой силой изливались в ответ на каждое его движение, с таким неистовством бушевали ветры, что казалось, будто их чудесным образом послало не небо, а стены самого города и Капитолий. (46) Он бежал и после отступления скрылся на самом дальнем мысе Италии, оставив город, бывший предметом его вожделений. (47) Событие, незначительное для римского народа: в те самые дни, когда велась осада поля, на котором Ганнибал расположил свои лагеря, в Риме оно продавалось на публичных торгах и нашло покупателя. (48) Ганнибал, со своей стороны, желая соперничать с этой самоуверенностью, пустил с молотка меняльные лавки в городе, но перекупщика не нашлось. Всем известно: предчувствия предваряют судьбу. (49) Враг ничего не смог добиться в силу нашей доблести и благоволения ботов. И брат Ганнибала Газдрубал двинулся из Испании с новым войском, с новыми силами, с новой лавиной войны. (50) Результат был бы, без сомнения, достигнут, если бы Газдрубал соединился с братом. Но когда он уже спустился с Альп и размерял место для лагеря у Метавра, его укротили Клавдий Нерон и Ливий Салинатор. (51) Нерон отогнал часть войск Ганнибала в самый угол Италии, Ливий — в противоположную сторону, в то самое ущелье, с которого начинается Италия. (52) Между ними пролегла обширная территория — Италия во всю длину, но трудно представить, как Ганнибал не догадался, что происходит, когда консулы искусно и стремительно соединили свои войска и совместными усилиями одолели ничего не подозревавшего врага. (53) Ганнибал узнал о случившемся, лишь увидав в своем лагере подброшенную голову брата. Тогда он произнес: "Узнаю несчастье Карфагена". Это было первое признание знаменитого полководца не без предчувствия грозящей судьбы. (54) Ганнибал, даже по его собственному признанию, уже не был непобедимым. Римский народ, обретший уверенность в победе благодаря множеству успехов, решил покончить со злейшим врагом в его собственной стране. (55) Под командованием Сципиона он направил всю мощь своего удара на саму Африку и, используя пример Ганнибала, начал мстить за поражения, полученные в Италии. (56) Благие боги! Какие полчища Газдрубала он рассеял, какую конницу нумидийского царя Сифака разбил! Какие колоссальные лагеря того и другого уничтожил за одну ночь, забросав их факелами! И это было уже не у третьего милевого столба: Сципион сотрясал осадой сами ворота Карфагена. (57) И все это было совершено, чтобы оторвать от Италии вцепившегося в нее Ганнибала. (58) Не было для римской империи важнее дня, чем тот, когда два величайших полководца прошлого и будущего, один — победитель Италии, другой — Испании, вынеся знамена, выстроили войска лицом к лицу. Ведя переговоры об условиях мира, они долго стояли, взаимно восхищаясь друг другом. (59) Когда же ничего не вышло с миром, прозвучали трубы. (60) Из признания обоих известно, что нельзя было лучше построить войско и невозможно было более жестоко сражаться. Это сказано Сципионом о ганнибаловом войске, Ганнибалом — о сципионовом. (61) Однако Ганнибал отступил, и наградой за победу была Африка, а вслед за Африкой весь мир.

Вопросы по тексту источника:

1. Чем отличаются подробности описания битвы при Каннах у Плутарха и Флора?
2. Какой анахронизм употребляет Флор, говоря о Римском государстве?
3. В чем, согласно Флору, заключалась тактика Фабия Максима?
4. Сколько лет, судя по источнику, длилась испанская кампания Сципиона, прозванного в дальнейшем Африканским?