Исходные представления о личности в античной философии

По мнению К. Ясперса философские представления о человеке должны были возникнуть в так называемое «осевое время» одновременно в трех точках мира -древней Индии, древнем Китае и древней Греции, когда произошел прорыв мифологического сознания и возникло философское мышление. Попытаемся рассмотреть, какими были особенности в рождении персоналистической традиции в этих странах.

Человек, по представлениям древних китайцев, возникает после того, как изначальный эфир (или пневма, ци) делится на два начала: Инь и Ян, Свет и Тьму. Своим появлением он как бы соединяет расколотый на двое мир, ибо начинает объединять в себе темное и светлое, мужское и женское, активное и пассивное, твердость и мягкость, покой и движение. «Вместе с Небом и Землей, - пишет исследователь китайской философии И.С.Лисевич, - человечество составляет великую Триаду, каждый член которой порождает свой, особый мир, а вместе — всю "тьму вещей". Срединное положение человека в мире определяет и "срединный путь" как наиболее для него приемлемый, диктует ему постоянную роль медиума, посредника».

В пространстве и времени Древнего Китая человек занимает несколько необычную позицию: он обращен лицом к прошлому, к будущему же повернут спиною. Это означает, что древность для китайца постоянно присутствует в настоящем, и с ней он неизменно сверяется в своих действиях. "Передаю, но не творю", — сквозь тысячелетия дошло до нас кредо Конфуция, который выступал посредником между прошлым и будущим. Будущее не столь значимо, поскольку время движется по кругу, и все возвращается к своему истоку. К своим истокам возвращается и каждый отдельно взятый человек, совершив положенное и снова уходя во все порождающее Небытие или, точнее, инобытие мира. Отсюда — взгляд на мир как на Великий гончарный круг — Дао, который лепит из старого материала все новые формы, разбрасывая их по Вселенной: ничего не пропадает, но ничто и не остается неизменным.

Древний китаец полагал, что «меж Небом и Землей человек драгоценнее всего», однако мир создан не ради него. Человек — не царь Вселенной, он не может диктовать ей свою волю, "покорять" и распоряжаться. Наилучшей стратегией поведения для него является "недеяние" и следование "естественности", в крайнем случае — "упорядочивание" и устранение "смуты", то есть сбоев и ошибок, вкравшихся в процесс эволюции. Человек вообще не слишком выделяет себя из природы, он "микрокосм", который соединен с Космосом тысячью незримых связей, и они постоянно влияют друг на друга. Отсюда — неизменное чувство ответственности за свои действия на высшем, "космическом" уровне.

На огромных открытых просторах китайской равнины человек привык действовать кучно, в массе, здесь оставалось мало места для инициативы личности. Только вместе можно было справиться с разливами желтой реки — Хуанхэ или оросить ее водами засушливые земли, только вместе можно было построить тянущиеся на тысячи верст пограничные стены, создать "систему оповещения" о нападениях кочевых племен.

Отдельный индивид стоил немного. Более того, сам человек еще не слишком четко ощущал границы собственной личности, с рождения он был включен в некую человеческую общность, насчитывающую тысячи особей: большую семью, род, клан, и все время воспринимал себя ее частью. Состоящее преимущественно из его родственников его окружение - здравствующее, и еще не рожденное и уже умершее - представляли как бы единое «тело рода», и человек заимствовал у него частичку его силы.

В Древнем Китае был невозможен диалог человека с Богом или апелляция к нему отдельной личности. Не было и самого понятия Бога-Творца — его заменяло безликое «Дао», черное Небытие, творящая мир Пустота. Божества древних китайцев не слишком антропоморфны и скорее воспринимаются как предки. Что же касается Неба, которое обозначается тем же иероглифом, что и "великий человек" лишь с дорисовкой некоего "венца" над головой, то прерогатива общения с ним принадлежала лишь "сыну Неба", то есть императору. Однако последний общался с божеством не как индивид, а как потомок, ответственный перед предками за всю Поднебесную. Вообще судьба человеческого сообщества как целого всегда мыслится в Древнем Китае более важной, чем судьба любой его части — та повсеместно приносится в жертву целому, подчас с удручающей жестокостью.