Редукция актуального материала к инфантильному

Обсуждение финансовых вопросов у моего пациента всегда связывалось с характерным сопротивлением, с его скрытым страхом и недоверием. Однажды он оговорился, сказав: «Я хочу, чтобы мои деньги в банке становились больше», вместо того, чтобы сказать: «чтобы моих денег становилось больше». Этим он выдал связь денег и пениса, а также свой страх лишиться пениса. Я не интерпретировал оговорку, поскольку не хотел преждевременно затрагивать кастрационную тревогу как таковую; я только отметил, что его тенденция экономить должна как-то соотноситься со страхом катастрофы, и, по-видимому, он чувствует себя в безопасности, имея больше денег. Он отнесся к сказанному с пониманием и привел мне подтверждающие ассоциации из детства: он очень рано начал копить мелочь. И не простил отцу, что тот однажды без разрешения взял и потратил его деньги. Впервые мой пациент спонтанно произнес упрек в адрес отца; на сознательном уровне упрек касался денег, а на бессознательном, конечно, угрозы кастрации. В связи с этим я сказал, что его отец, подавляя сексуальность сына, действовал из лучших побуждений, но вовсе не мудро. Пациент ответил, что часто размышлял об этом, но никогда не перечил отцу, который, как он думал, действовал только в интересах сына. Было слишком рано сообщать ему, что его согласие основывалось на глубоком чувстве вины и страха перед отцом.

Теперь анализ трансферентного сопротивления проходил параллельно анализу скрытой негативной позиции по отношению к отцу. Каждый аспект ситуации переноса был связан с отцом, и пациент понимал это, в то же самое время предоставляя обильный материал о реальных с ним отношениях. Правда, надо отметить, что весь этот материал подвергался цензуре и глубокие интерпретации пока не принимались, но анализ детства определенно начал развиваться. Теперь он не прибегал к выражению материала лишь для того, чтобы оградиться. В результате анализа характерной защиты росло понимание того, что его отношения с отцом были не такими, как это ему представлялось, и что они наносили вред его развитию.

Каждый раз, когда он подходил вплотную к фантазии об убийстве, его тревога усиливалась. Сновидения становились короче и реже, но яснее, а связь с аналитической ситуацией усиливалась. Материал, который прежде использовался как заграждение, больше не появлялся. Все было тесно связано с комплексом отца: возникали фантазии о том, чтобы быть женщиной, имело место желание инцеста. Следующие шесть недель сопровождались появлением несомненно кастрационных видений. Это происходило без каких бы то ни было интерпретаций или намеков с моей стороны:

1. Я лежу на своей кровати, вдруг кричу и вижу, что мой школьный директор сидит на мне верхом. Я борюсь с ним и подминаю его под себя, но одна его рука остается свободной, и он хватает меня за пенис.

2. Мой старший брат влезает в нашу комнату через окно. Он говорит кому-то, чтобы ему принесли меч, поскольку он хочет убить меня, но я опережаю его и убиваю первым.

Здесь видно, что основной конфликт с отцом проявляется яснее и яснее без особых усилий с моей стороны, только как результат точного анализа сопротивления.

На этом этапе возникли повторные блоки и определенные проявления недоверия анализу. Теперь сопротивление было связано с вопросом оплаты: пациент не верил в мою честность. Сомнения и недоверие возникали, как только он приближался к своему чувству ненависти по отношению к отцу, к кастрационному комплексу и фантазии об убийстве. Надо заметить, что сопротивление временами маскировалось под фемининную капитуляцию, но теперь было нетрудно заглянуть под эту маску.

После пятинедельного перерыва анализ возобновился. Пациент, который никуда не уезжал на время отпуска, жил все это время вдвоем с приятелем, поскольку родители были в отъезде, а он боялся оставаться один. Его тревожные состояния не исчезли, напротив, после того, как он перестал посещать меня, они стали еще интенсивнее. В связи с этим он сказал мне, что в детстве всегда боялся, если мать куда-то уезжала, что ему всегда хотелось ее удержать и что он злился на отца, если тот вел мать на концерт или в театр.

Постепенно прояснилось, что помимо отрицательного отцовского переноса у моего пациента была сильная тенденция к материнскому переносу. Эта тенденция присутствовала с самого начала вместе с реактивной пассивно-фемининной позицией. За время перерыва пациент почувствовал, что со мной ему очень безопасно. Он ощутил, что со мной чувствует себя защищенным, как с матерью. Но для нежного материнского переноса были еще помехи, и анализировать этот перенос было слишком рано. Реактивно-фемининный отцовский перенос после перерыва остался таким же сильным, как прежде. Мой пациент снова говорил смиренно и покорно, так же, как и в начале анализа, и снова — о своих отношениях с матерью.

На третий или четвертый день после возобновления анализа он увидел два сновидения о желании кровосмешения, своей инфантильной позиции по отношению к матери, кроме того, имела место фантазия о пребывании в материнской утробе. В связи с этим он вспомнил сцену, когда мать купала его в ванной. Она мыла его, хотя ему было больше двенадцати лет, и он не понимал, почему приятели дразнили его за это. Затем он припомнил детский страх того, что бандиты могут проникнуть в комнату и убить его. Другими словами, анализ уже возродил инфантильную тревожную истерию, несмотря на то, что отсутствовали соответствующие интерпретации или намеки. Глубокий анализ этих сновидений не проводился, поскольку в целом позиция была опять довольно зыбкой. Сон, который приснился ему следующей ночью, был определенней:

1. Я иду по Арнбректхолу, где проводил летние каникулы, когда мне было около пяти или шести лет. Мне хочется освежить свои детские впечатления. Вдруг я попадаю в одно место, из которого можно выбраться только через замок. Привратник открывает ворота и говорит, что я не могу посетить замок в это время. Я отвечаю, что это мне это не нужно, я только хочу пройти через него. Появляются владельцы замка и старая леди, которая поражает меня своим кокетливым поведением. Я хочу удалиться, но вдруг замечаю, что потерял ключ (который открывает мои сундуки и кажется очень важным для меня) в шкатулке, принадлежащей старой леди. Я чувствую неловкость, которая исчезает, когда шкатулка открыта и ключ возвращается ко мне.

2. Моя мать зовет меня, она находится наверху, в верхней части дома. Я беру газету, сворачиваю ее в форму, напоминающую пенис, и иду к матери.

3. Я в большой комнате с кузиной и матерью. Моя кузина, чей взгляд мне очень приятен, одета в одну сорочку, я — тоже. Я обнимаю ее. Вдруг я обнаруживаю, что я гораздо меньше ее ростом, и мой пенис находится где-то между ее коленями и гениталиями. У меня происходит эякуляция, и я страшно смущаюсь, потому что на моей сорочке может остаться пятно, которое мне не смыть.

В образе кузины он видел свою мать. То, что он был раздет, подразумевает, что он никогда не снимает одежды в случае попытки совершить коитус, что он испытывает смутный страх перед этим действием.

Во сне кровосмесительная фантазия (2-я и 3-я части) и кастрационная тревога (часть 1-я) выражены совершенно отчетливо. Почему же столь слаба цензура? Помня о его обычных обманных маневрах, я избегал интерпретаций и не пытался вызывать ассоциации. Я в первую очередь хотел, чтобы тема развернулась шире, важнее было то, что ее нельзя было обсуждать, пока не проявилось открыто и не было устранено следующее трансферентное сопротивление.

Это сопротивление не заставило себя ждать. Оно появилось при обсуждении второй части сновидения, когда я позволил себе (оправдывая это своими обширными познаниями) некоторые замечания. Я обратил внимание пациента на тот факт, что он уже видел раньше сон о бумажном пенисе. Это замечание было излишним, и он отреагировал на него, несмотря на откровенное содержание сна, одним из своих типичных сопротивлений: «Да, правильно, но... » Следующей ночью у него был тяжелый приступ тревоги, и он увидел два сновидения: одно было связано с «денежным сопротивлением» (трансферентная кастрационная тревога), а другое привело нас глубже, к первосцене, которая во время последнего анализа питала «денежное сопротивление».

1. Я нахожусь в толпе, стою перед развлекательным заведением. Вдруг я замечаю, что человек, который стоит позади меня, пытается вытащить мой кошелек из кармана брюк. В последний момент я успеваю предотвратить кражу.

2. Я нахожусь в последнем вагоне поезда, который едет по югу Вор-терса. Во время движения я вдруг замечаю, что на нас по тем же самым рельсам надвигается другой состав. Катастрофа неминуема, и, чтобы спастись, я прыгаю с поезда.

Я оказался прав, отказавшись от интерпретации сновидений на тему инцеста, поскольку имело место сильное латентное сопротивление. Можно видеть также, что сопротивление во сне тесно связано с инфантильной тревогой (страх кастрации — страх первосцены). В возрасте между тремя и шестью годами пациент проводил летние каникулы в Вортерсе.

В связи со сновидениями у него не возникло никаких ассоциаций. Сославшись на то, что мужчина в первом сне — это я, мне пришлось снова «вызвать к жизни» его позицию, его скрытый страх передо мной и скрытое недоверие в финансовых вопросах, хотя я и не упоминал пока о его страхе катастрофы. Что касается второго сна, то я только подчеркнул «неминуемую катастрофу» и напомнил, что его деньги символизируют защиту от катастрофы и он боится, что я лишу его этой защиты.

Он не согласился со мной, по-видимому, его ужаснула идея того, что видит во мне вора; но при этом и не опроверг интерпретацию. В течение нескольких последующих дней он видел сны, в которых уверял меня, что доверяет мне, не лжет, кроме того, он видел меня в роли матери. Затем появился новый элемент: его мать как мужнина. Она представлялась ему японцем. Эта деталь была мне неясна, пока спустя много месяцев не всплыли его детские фантазии о русско-японской войне. Русские были отцом, а японцы, поскольку они меньше, — матерью. Кроме того, его мать одно время носила японскую пижаму — мать в штанишках. Он не раз оговаривался «пенис матери». «Школьный приятель» — герой многих его сновидений тоже предстал в образе кузины, которая символизировала мать.

Эти откровенные кровосмесительные картины были сновидениями сопротивления: они скрывали его боязнь женщины — женщины с пенисом.

С этого времени в течение шести недель анализ развивался зигзагообразно: сновидения и особенности коммуникации, выражающие «денежное сопротивление», перемежались другими, на тему его влечения к матери, о матери в облике мужчины, об опасностях, исходящих от отца, и самых различных формах кастрационной тревоги. При интерпретации я всегда принимал денежное сопротивление (читай -кастрационную тревогу) за точку отправления и каждый день начинал погружение в анализ детской ситуации именно с этого. Это было несложно, поскольку детский материал всегда тесно связан с ситуацией переноса. Не все детские страхи и влечения, всплывающие на поверхность, проявлялись путем переноса; скорее, перенос все время вращался вокруг кастрационной тревоги, которая становилась все острее. В трансферентном сопротивлении было заключено ядро инфантильной ситуации. Поскольку я был уверен, что анализ идет нормально, я мог отложить глубокие интерпретации до более подходящего времени; я только работал над страхом, который пациент испытывал передо мной, постоянно соотнося его со страхом перед отцом.

Я пытался проникнуть в инфантильные кровосмесительные фантазии, устраняя трансферентное отцовское сопротивление, чтобы, насколько возможно, освободить эти фантазии от сопротивления. Это могло бы предотвратить опасность дискредитации наиболее важных интерпретаций. Поэтому я не интерпретировал совершенно очевидный и постоянно присутствовавший инцестуозный материал.

Схематически актуальные пласты сопротивления и материала в начале этой фазы были следующими:

1. На передний план выходила кастрационная тревога в форме «денежного сопротивления».

2. Мой пациент пытался постоянно отвести эту тревогу, занимая по отношению ко мне фемининную позицию, которая, однако, была не столь успешна, как вначале.

3. Фемининная позиция прикрывала садистско-агрессивную по-зииию по отношению ко мне (то есть к отцу) и сопровождалась глубоким нежным влечением к матери, которое также переносилось на меня.

4. С этими амбивалентными позициями, которые были сконцентрированы в трансферентном сопротивлении, были связаны кровосмесительные желания, представленные в сновидениях, в боязни мастурбации, в страстном стремлении к материнской утробе и в виде сильного страха, имеющего своим источником первосцену. Исходя из всего этого, нельзя было ничего интерпретировать, кроме его обмана и мотивов этого обмана, а также страха и ненависти к отцу. На пятом месяце анализа он впервые увидел сновидение, связанное с кровосмесительной мастурбационной тревогой:

Я нахожусь в комнате. Молодая женщина с круглым лицом сидит за фортепьяно. Мне видна только верхняя часть ее тела, а нижняя скрыта инструментом. Позади себя я слышу голос аналитика: «Смотри, вот причина твоего невроза». Я чувствую, что приближаюсь к женщине, но затем я вдруг пугаюсь и громко кричу.

Днем ранее при интерпретации сновидения, я сказал ему: «Видите, это одна из причин вашего невроза». Это имело отношение к инфантильной позиции, к его желанию, чтобы его любили, и заботились о нем. Пациент будто знал истинную причину своего невроза, он связал это замечание с вытесненным страхом мастурбации. Опять всплыла тема мастурбации, сопровождавшаяся кровосмесительным мотивом. Тревога снова пробудилась. Тот факт, что нижняя половина женского тела во сне не была видна, выражает страх перед женскими гениталиями. Тем не менее, я не стал затрагивать этот момент, потому что сопротивление все еще было сильным, а сон не вызывал никаких ассоциаций.

Затем пациент увидел сон, в котором фигурировала «обнаженная семья»: отец, мать и ребенок попались гигантской змее. А вот еще два его сновидения:

1. Я лежу на кровати, а аналитик сидит сзади меня. Он говорит: «Сейчас я покажу тебе причину твоего невроза». Я в страхе кричу, но в то же время испытываю приятные ощущения. Я почти теряю сознание. Он продолжает говорить, что собирается проводить анализ в нашей ванной комнате. Эта идея кажется мне привлекательной. Когда мы открываем дверь ванной, внутри темно.

2. Я прогуливаюсь по лесу с матерью. Я замечаю, что нас преследует грабитель. У матери в складках платья я вижу револьвер и беру его, чтобы стрелять в грабителя. Быстрым шагом мы приходим па постоялый двор. Когда мы поднимаемся по ступеням лестницы, грабитель настигает нас. Я стреляю в него. Однако пуля превращается в денежную купюру. На время мы оказываемся в безопасности, но грабитель, который сидит в прихожей, может замыслить нечто плохое. Чтобы завоевать его расположение, я даю ему другую купюру.

Моя корректность, выраженная тем, что я не интерпретировал очевидный материал его сновидений, нашла отражение в том, что пациент, помимо неспособности обнаружить какие бы то ни было ассоциации, не сказал ни слова о личности грабителя. Вместо этого он хранил молчание или возбужденно говорил обо «всех этих деньгах», которые ему пришлось мне заплатить, и выражал сомнение в том, что анализ может ему помочь.

Это сопротивление также было направлено против обсуждения материала, связанного с инцестом. Но такая интерпретация не могла привести ни к чему хорошему, мне приходилось ждать подходящей возможности для интерпретации его «денежной тревоги» как кастрационной.

В первой части «сновидения о грабителе», анализ должен был проходить в ванной комнате. Позже мы обнаружили, что ему было безопаснее всего мастурбировать в ванной. Во второй части сновидения я (отец) представляюсь грабителем (то есть кастратором). Актуальное сопротивление моего пациента (недоверие, связанное с финансовым вопросом) было самым тесным образом связано с прежней тревогой по поводу мастурбации (кастрационная тревога).

Поразмыслив над второй частью сновидения, я пришел к выводу о существовании у пациента страха, что я могу нанести ему вред. Сказав ему об этом, я отметил, что его страх в действительности имеет отношение к его отцу. После некоторого колебания он принял эту интерпретацию и стал спонтанно рассуждать о своем чрезмерном дружелюбии. Он понимал, что эта излишняя приветливость направлена на превосходящих его людей и выражает смутный страх сделать что-нибудь не так, а также его желание скрыть за этим свою тайную иронию над ними. В той мере, насколько объективно он смог взглянуть на свой характер, он стал более свободным, чистосердечным и открытым как во время сеанса, так и вне моего кабинета. Он оставил критиканство и теперь стыдился своего прежнего поведения. Впервые невротический характер стал для него органически чуждым симптомом. Таким образом, анализ характера принес первый успех. Мы приступили к анализу характера.

«Денежное сопротивление» по-прежнему имело место, и в сновидениях, связанных с первосценой, страх пениса все больше обнаруживался без какой бы то ни было помощи с моей стороны.

На этот факт следует обратить особое внимание. Когда ведется систематический и последовательный анализ характерного сопротивления, не требуется специальных усилий для того, чтобы получить инфантильный материал. Он всплывает спонтанно, бывает очевидным и тесно ассоциируется с актуальным сопротивлением, если, конечно, не нарушать этого процесса преждевременными интерпретациями инфантильного материала. Чем меньше стремиться проникнуть в детство, тем точнее работа с сопротивлением и тем быстрее появляется результат.

После моей интерпретации о том, что пациент боится возможного причинения ему вреда, вновь обнаружился следующий материал. Ночью он увидел сон, в котором находился на птичьем дворе и видел, как убивали цыпленка. В следующем эпизоде одна женщина лежала, вытянувшись на земле, а другая несколько раз вонзила в нее большие вилы. Затем он обнимал девушку, а его пенис был где-то между ее коленями и гениталиями. При этом у него произошла эякуляция.

Поскольку «денежное сопротивление» несколько ослабло, я попытался интерпретировать этот сон. По поводу птичника у него возникла следующая ассоциация — в детстве, будучи в деревне, он часто наблюдал, как спариваются животные. Тогда мы не учли, насколько была важна деталь «летом в деревне». В первой женщине он узнал свою мать, однако объяснить ее позицию был не в состоянии. Он мог сказать нечто существенное только о сне про эякуляцию. В этом сновидении он был ребенком. Он вспомнил, что прижимался к женщинам до тех пор, пока не происходило семяизвержение.

То, что пациент, помимо открытого материала, не делает никаких толкований, выглядело хорошим признаком. Если бы я интерпретировал символы или важное бессознательное содержание прежде анализа сопротивления, он немедленно принимал бы интерпретации как раз по причине присутствия сопротивления, и мы двигались бы от одной хаотической ситуации к другой.

Моя интерпретация страха причинения ему вреда дала полноценный ход анализу характера. «Денежное сопротивление» не проявлялось. Пациент все время обсуждал свое инфантильное поведение и приводил примеры, когда он вел себя «трусливо» и «лживо», — модели поведения, которые теперь он честно признавал негативными. Я попытался дать ему понять, что такое поведение в значительной степени — результат влияния его отца. Однако моя попытка спровоцировала наиболее яростное сопротивление. Он все еще не отваживался упрекнуть своего отца.

После длительного периода, когда ему ничего не снилось, он опять увидел сон на тему, в которой я признал первосцену.

Я стою на морском берегу. Несколько белых медведей плещутся в воде. Вдруг они начинают беспокоиться, и я вижу спину огромной рыбы, возникающую из воды. Он (рыба) гонится за одним из медведей и ранит его ужасными ударами. В конце концов он (рыба) наносит медведю смертельную рану. Однако и сам он (рыба) тяжело ранен — сквозь жабры хлещет поток крови.

Я подчеркнул, что его сны всегда были жестокими. В течение следующих нескольких встреч он пересказывал свои фантазии о мастурбации и различных жестоких действиях, которые он совершал в предпубертатном периоде. Большую их часть определяла «садистская основа полового акта». После анализа я попросил его написать об этом. Вот его записи:

«3—5 лет. Во время летних каникул, мне довелось увидеть, как режут поросят. Я слышал визг животных и видел лужи крови вокруг. Я чувствовал, что мне очень приятно.

4—6 лет. Мысль об убийстве животных, особенно лошадей, будит во мне чувство глубокого удовлетворения.

5— 11 лет. Мне нравится играть оловянными солдатиками. Я устраиваю баталии, в которых они всегда воюют друг с другом. Я прижимаю солдатиков друг к другу; самые любимые солдатики всегда побеждают других.

6—12 лет. Я прижимаю двух муравьев так, что они начинают кусать друг друга. Умерщвляя друг друга, они борются за жизнь. Я рассыпаю сахар между двумя муравейниками, и муравьи периодически затевают драки. Мне доставляет удовольствие также посадить в стакан муху и осу; спустя некоторое время оса нападает на муху и отрывает ей крылья, ноги и голову.

12—14 лет. У меня есть террариум, и мне нравится наблюдать, как спариваются животные. Я видел это и в птичнике; мне нравилось смотреть, как более сильные петухи бьют тех, что послабее.

8—16 лет. Мне нравится бороться с горничными; когда я стал постарше, я ловил их, толкал на кровать и наваливался сверху.

5—12 лет. Мне нравится играть с железной дорогой, пускать поезда через всю комнату, делать туннели из коробок, стульев и т. д.; я также стараюсь имитировать шум локомотива.

15 лет, фантазия при мастурбации. Как обычно, я только наблюдатель. Женщина пытается побороть мужчину, обычно значительно меньшего роста. После длительной борьбы женщина уступает. Мужчина грубо хватает ее за грудь, пах или бедра. Я никогда не думал о мужских или женских гениталиях и никогда о половом акте как таковом. В тот момент, когда женщина переставала сопротивляться, я испытывал оргазм».

Ситуация в тот момент обстояла следующим образом: пациент стыдился своей трусости и вспоминал о садизме, свойственном ему в прошлом. Безоценочный анализ его фантазий и поведения в виде резюме продолжался до конца лечения. Это позволяло ему во время анализа чувствовать себя свободнее и быть более мужественным и агрессивным. Но временами в его поведении все еще сквозила озабоченность. Его тревожные состояния стали проявляться реже, но с ними снова и снова приходилось сталкиваться в связи с «денежным сопротивлением».

Мы снова можем заметить, что выражение генитального кровосмесительного материала служит в основном для того, чтобы скрыть детский садизм. В то же самое время это является и попыткой продвинуться по направлению к генитальному объектному катексису. Однако его генитальное влечение было смешано с садистским. Поэтому терапевтическая задача заключалась в том, чтобы выкристаллизовать из этого смешения генитальное влечение.

В начале шестого месяца анализа, в связи со следующим сновидением, появилась первая возможность интерпретировать его страх пениса:

1. Летние каникулы, я лежу на диване, стоящем в открытом поле. Знакомая девушка подходит и ложится на меня. Я удерживаю ее на себе и пытаюсь совершить половой акт. Хотя у меня есть эрекция, я замечаю, что мой пенис слишком мал. Это меня очень огорчает.

2. Я читаю драматическое произведение с тремя действующими лицами. Это семья японцев — отец, мать и четырехлетний ребенок. Я чувствую, что у этой пьесы трагичный конец. Больше всего меня беспокоит судьба ребенка.

Впервые в содержании сна была представлена попытка коитуса. Второй сон, в котором присутствует намек на первосцену (возраст — четыре года), нами тогда не был проанализирован. Непрерывно рассуждая о своей трусости и беспокойстве, он сам подошел к разговору о пенисе. Тогда я сказал ему, что его боязнь того, что ему нанесут вред или надуют, обманут, в действительности связана с гениталиями. Вопрос, почему и кого он боится, не обсуждался, реальный смысл страха тоже не интерпретировался. Интерпретация показалась ему правдоподобной, но теперь появилось сопротивление, которое имело место на протяжении шести недель. Оно основывалось на пассивно-фемининной, гомосексуальной защите от кастрационной тревоги.

На наличие сопротивления указывали следующие признаки: он не возражал открыто и не выражал сомнений, напротив, он стал чрезвычайно вежлив, дружелюбен и покорен. Его сновидения, которые по ходу анализа сопротивления стали реже, короче и яснее, опять удлинились и стали более запутанными. Состояния тревоги участились и стали такими же интенсивными, как и прежде. Несмотря на это, он не выражал недоверия анализу. Снова возникла идея о наследственности. Так замаскированно выразилось его сомнение в результатах анализа. Как и в начале анализа, он опять начал вести себя как женщина, которую насилуют. В сновидениях тоже доминировала пассивно-фемининная позиция. Снов об эякуляции или коитусе больше не было. Несмотря на то что анализ характера, несомненно, прогрессировал, прежнее характерное сопротивление вновь развернулось в полную силу, когда начался анализ нового пласта бессознательного. Для характера этого пациента слой кастрационной тревоги был самым решающим.

Следовательно, предметом анализа сопротивления стала не кастрационная тревога, которая провоцировала сопротивление, а снова все поведение пациента. Целых шесть недель было трудно что-либо предпринимать, кроме интерпретаций его поведения как способа защитить себя от опасности. Каждая деталь поведения рассматривалась с этой точки зрения. Таким образом, мы постепенно приближались к ядру его поведения — страху пениса.

Пациент старался оттолкнуть меня, предлагая мне инфантильный материал, но я постоянно объяснял ему смысл этого действия. Понемногу он начал понимать, что в отношениях со мной чувствует себя женщиной, о чем мне подробно поведал, добавив, что ощущает в промежности сексуальное возбуждение. Я объяснил это феноменом переноса. Он воспринимал мои попытки объяснить его поведение как упреки в свой адрес, чувствовал себя виноватым и старался искупить свою вину фемининной покорностью. Глубинный смысл такого поведения — идентификация с матерью из-за страха быть мужчиной (отцом) — я оставил в тот момент нетронутым. Затем, наряду с другим материалом, он увидел следующее подтверждающее сновидение:

Я гуляю с приятелем. Кажется, он неправильно понимает мое замечание и говорит, что хочет отдаться мне. Тем временем мы приходим в нашу комнату, и приятель забирается в постель моего отца. Его нижнее белье оказывается грязным.

Анализируя этот сон, я смог снова редуцировать фемининный перенос на отца. Теперь он впервые припомнил, что во время фантазий при мастурбации представлял себя женщиной. Анализ грязного нижнего белья привел к обсуждению его анальной активности и привычкам (церемония купания). В этом проявилась другая черта его характера — обстоятельность.

Чтобы снять сопротивление, мы обсудили не только его прежнюю форму, но и его эрогенную, анальную основу. Тогда я сделал следующий шаг в анализе характера. Я объяснил пациенту связь между его покорным поведением и фантазией о том, что он женщина. Его поведение было фемининным, то есть чрезмерно мягким, покорным и доверчивым, потому что он боялся быть мужчиной. Я добавил, что мы могли бы отыскать причину этой боязни — боязни ощутить себя мужественным, открытым и честным, вместо того чтобы продолжать избегать этого. В ответ на это он рассказал сон, в котором снова возникли темы первосцены и кастрационной тревоги:

Я со своей кузиной — молодой привлекательной женщиной (матерью). Неожиданно я понимаю, что я — моя собственная бабушка. Я ужасно огорчен. В то же самое время я каким-то образом ощущаю себя центром Вселенной, а планеты вращаются вокруг меня. Я одновременно сдерживаю — все еще во сне — свою тревогу и досадую на свою слабость.

Самой важной деталью этого кровосмесительного сновидения было то, что он видел себя бабушкой. Не было сомнений, что здесь имел место страх наследственного заболевания. Было ясно, что он фантазировал о своем зачатии, идентифицируясь с отцом, точнее, о половом контакте с матерью, что, однако, тогда нами не обсуждалось.

Что касается Вселенной, то она могла символизировать его эгоизм: «Все вращаются вокруг меня». Я допускал наличие и более глубинного смысла, а именно — первосцену, но не стал упоминать об этом. Несколько дней мы говорили почти исключительно об его эгоизме, желании быть ребенком, которого все любят, и выяснили, что сам он никогда не хотел и не был способен любить. Я раскрыл ему связь между его эгоизмом и страхом любить себя самого и свой пенис[†††††].

Следующие сновидения вывели на поверхность инфантильный фон:

1. Я раздет и смотрю на свой пенис, кончик которого кровоточит. Две девочки уходят прочь, и мне грустно, потому что я прихожу к выводу, что они будут презирать меня из-за слишком маленького пениса.

2. Я курю сигарету через мундштук. Я вынимаю его изо рта и, к своему удивлению, обнаруживаю, что это сигаретный мундштук. Когда я опять беру сигарету в рот, ее кончик обламывается. У меня возникают неприятные ощущения.

Итак, без каких бы то ни было моих усилий идея о кастрации стала приобретать определенную форму. Пациент теперь интерпретировал сновидения без моей помощи и продуцировал обильный материал, связанный со страхом женских гениталий и страхом прикосновения к своему пенису. Во втором сне налицо очевидная оральная идея (сигаретный мундштук). Моего пациента потряс тот факт, что его в женщине привлекает все, кроме гениталий, но больше всего его влекло к груди; поэтому он начал говорить об оральной фиксации на матери.

Я сказал ему, что недостаточно знать о боязни гениталий; что необходимо отыскать причину этого. В ответ ему снова приснился сон, навеянный первосценой, без признаков воздействия моей интерпретации.

Я на подножке последнего вагона поезда, я — сцепщик. Подходит еще один поезд, и я оказываюсь между двумя составами.

Перед тем как продолжить повествование об анализе, мне бы хотелось отметить, что по истечении семи месяцев лечения, после того как разрешилось пассивно-гомосексуальное сопротивление, пациент сделал мужественный шаг в направлении к женщине. Это произошло без моего ведома. Он рассказал мне об этом позже, когда отношения с девушкой более или менее установились. Он познакомился с девушкой в парке. Его способ сексуального взаимодействия был следующим: он прижимался к девушке, происходила сильная эрекция и эякуляция. Тревожные состояния постепенно проходили. Ему не приходило в голову осуществить половой акт. Обратив его внимание на это, я высказал предположение, что он боится этого. Он отверг такое предположение, оправдавшись тем, что просто не было подходящей возможности, и настаивал на своем, пока в конце концов его не потрясла инфантильная манера собственного сексуального поведения. То же самое происходило и во множестве его сновидений, и теперь он вспомнил, что, будучи ребенком, прижимался к матери именно таким образом.

Так предмет его кровосмесительной любви (а с него, стараясь ввести меня в заблуждение, он начал анализ) возник снова. Однако теперь его сопротивление уже не было столь сильным и не побуждалось прежними скрытыми мотивами. Таким образом, анализ его отношений протекал созвучно его переживаниям.

Снова и снова он отвергал мою интерпретацию, что его действительно влечет к собственной матери. Материал, который он предоставлял в течение семи месяцев, был столь ясным, а взаимоотношения, как он сам признавал, столь очевидными, что я и не пытался убедить его, но начал исследовать, почему он боится признаться себе в этом.

Этот вопрос обсуждался вместе с темой страха пениса. Таким образом, надо было разрешить две проблемы:

1. Что было источником его кастрационной тревоги?

2. Почему, несмотря на сознательное согласие, он не принимал факт сексуально окрашенной кровосмесительной любви?

Теперь анализ быстро продвигался в направлении первосцены. Это подтвердилось следующим сновидением:

Я нахожусь в зале замка, где заседает король со свитой. Я высмеиваю короля. Его люди набрасываются на меня. Я падаю и чувствую, что они смертельно ранили меня. Мое безжизненное тело волочат прочь. Затем я понимаю, что вес еще жив, но притворяюсь мертвым, чтобы убедить в этом могильщика. Меня засыпают тонким слоем земли, который мешает мне дышать. Я лежу абсолютно спокойно, чтобы меня невозможно было обнаружить. Спустя некоторое время я освобождаюсь и возвращаюсь во дворец, вооруженный неким страшным оружием, возможно, молниями. Тех, кто против меня, я убиваю.

Он предположил, что мысль о могильщике как-то связана с его страхом катастрофы. И тогда мне удалось объяснить ему, что страх наследственности не что иное, как страх пениса. Я высказал предположение, что сновидение содержит ту сцену из детства, которая породила страх пениса.

Его потрясло, что он «притворился мертвым», чтобы его не нашли. В связи с этим он припомнил, что в фантазиях при мастурбации всегда был в роли наблюдателя, и сам задался вопросом, не пришлось ли ему пережить «чего-то подобного» со своими родителями. Однако тут же отверг эту идею, сказав, что никогда не спал в комнате родителей. Я был разочарован, поскольку был убежден, отталкиваясь от материала сновидения, что он действительно пережил первосцену. Я сказал ему об этом и добавил, что нельзя сдаваться так быстро, потому что в свое время анализ все равно расставит все на свои места. На этом же сеансе пациент предположил, что, может быть, он наблюдал любовную сиену между его другом и какой-то девушкой. Затем он вспомнил два случая, когда он мог наблюдать своих родителей. Он припомнил, что его кровать переносили к ним в спальню, когда приезжали гости. Кроме того, в дошкольном возрасте он спал с ними в одной комнате во время летних каникул. Это напомнило ему о сновидениях на тему летних каникул в деревне и о том, что в одном из них, в эпизоде убийства цыпленка, имела место первосцена.

Затем он вернулся к отыгрыванию, которое использовал в начале анализа, и ночному страху, который переживал в детстве. Деталь этого страха (он боялся белой женской фигуры, выходящей из-за занавесок) теперь нашла объяснение. Он вспомнил, что когда плакал ночью, мать подходила к его кровати в ночной сорочке.

По-видимому, мы далеко продвинулись за этот час работы, поскольку следующей ночью мой пациент увидел сон, в котором явно выражались темы насмешки и сопротивлния:

Я стою на пристани и собираюсь сесть в большую лодку вместе с каким-то сумасшедшим. Затем я вдруг понимаю, что это игра, в которой мне отведена важная роль. На сходнях я должен трижды повторить одну фразу, что я и делаю.

Он сам интерпретировал необходимость сесть в лодку как желание коитуса, но я подвел его к более важному моменту: «отыгрыванию». То, что он должен был трижды повторить одну фразу, было ироничным намеком на мои интерпретации. Он был вынужден согласиться с тем, что часто про себя иронизировал над моими усилиями. К этому он добавил, что собирался найти женщину, с которой хотел трижды иметь половой акт, как он выразился, «для собственного удовольствия». Но я объяснил ему еще и то, что это сопротивление имеет другой, более глубинный смысл: он избегает попытки коитуса, потому что боится его.

Следующей ночью ему снова приснился сон, с одной стороны, на тему гомосексуального подчинения, а с другой — на тему коитуса:

1. Я встречаю на улице приятеля, который моложе меня, но выглядит очень здоровым и сильным. Я чувствую, что он сильнее меня, и стараюсь завоевать его расположение.

2. Я катаюсь на лыжах с мужем одной из моих кузин. Съезжая с горы, я обнаруживаю, что снег липкий, и говорю, что эта местность не годится для катания на лыжах, потому что во время спуска легко упасть. Мы выходим на дорогу, ведущую вдоль склона горы. На крутом повороте я теряю лыжу, которая падает в пропасть.

Он даже не попытался истолковать эти сны. Вместо этого он снова поднял проблему оплаты: ему приходилось платить так много, а он совсем не был уверен, что все это ему поможет. Он опять демонстрировал свое неудовлетворение, снова страдал тревогой и так далее.

Теперь появилась возможность редуцировать «денежное сопротивление» ко все еще не разрешенной генитальной тревоге и страху коитуса. Теперь я мог объяснить ему более глубинный мотив его фемининного подчинения. Когда он затевал отношения с женщиной, он начинал бояться последствий и сам становился женщиной, то есть его характер обретал гомосексуальные и пассивные черты. Он соглашался с тем, что может вести себя как женщина, но никак не мог понять, почему и чего он боится. Ему было совершенно ясно, что он боится полового акта. Но что, спрашивается, могло с ним произойти?

Теперь его постоянно занимал этот вопрос, но вместо того, чтобы обсуждать страх перед отцом, он обсуждал боязнь женщины. Как мы знаем из его инфантильной тревожной истерии, он часто боялся женщины. Он использовал термин «женский пенис». До самого пубертата он был уверен, что у женщины тоже есть пенис. Сам он связывал эту мысль с первосценой, в реальности которой теперь был убежден.

В конце седьмого месяца анализа ему приснился сон, в котором он видел, как девушка поднимает юбку так, что становится видно ее нижнее белье. Он отворачивается, как каждый, «кто видит нечто, что видеть не полагается». И тогда я сказал ему, что он боится созерцания женских гениталий, потому что они выглядят как рана, порез и что он был напуган, когда впервые их увидел. Эта интерпретация показалась ему правдоподобной, поскольку он чувствовал, что женские гениталии не только вызывают у него отвращение, но и пугают его. Однако он не мог вспомнить реального случая из жизни, который мог бы это подтвердить.

Ситуация на данном этапе обстояла следующим образом: ядро его симптомов — кастрационная тревога — было проработано, но окончательно не разрешено на самом глубинном уровне. Первосце-на, по сути, все еще не была принята пациентом, поскольку она была только выявлена, но еще не проанализирована.

Однажды, в период, свободный от сопротивлений, когда ничто не мешало с ними работать, мы опять обсуждали эти темы, и пациент тихо, как бы про себя, сказал: «Однажды я буду разоблачен». Он сказал, что у него есть чувство, что как-нибудь однажды, когда он будет делать что-то тайком, его застукают. Он припомнил, что, будучи маленьким, втайне бунтовал против отца. Он смеялся за его спиной, в то время как открыто изображал послушного сына. В подростковом возрасте он вовсе перестал бунтовать. Таким образом, пациент вытеснил ненависть к отцу из-за боязни перед ним.

Его боязнь наследственности подтверждала, что он винит отца. Это означало: «Мой отец наносил мне вред, когда зачинал меня». Анализ фантазий, касающихся первосцены, выявил, что пациент представляет себя в материнской утробе в тот момент, когда отец вступал в половой акт с матерью. Фантазия о нанесении вреда через гениталии комбинировалась с фантазией об утробе, так возникала фантазия о том, что отец кастрирует его в материнском чреве.

Оставшуюся часть анализа можно описать в довольно сжатой форме. Он был относительно свободен от сопротивления и разделился на два периода.

В первом мы прорабатывали детские фантазии при мастурбации и боязнь мастурбации. Его кастрационная тревога долгое время проявлялась в виде боязни женских гениталий. Восприятие их в виде «увечья» или «раны», казалось, подтверждало реальность кастрации. В конце концов пациент осмелился мастурбировать. После этого он полностью освободился от тревоги. Это свидетельствует о том, что подобные тревожные состояния вызываются застоем либидо, а не кастрационной тревогой, поскольку последняя продолжала иметь место. Дальнейший анализ инфантильного материала редуцировал ее в такой степени, что предприняв попытку полового акта, пациент обнаружил, что оказался способен к эрекции. Последующие половые акты выявили два отклонения: он был оргастически импотентен, то есть испытывал меньшее удовольствие, чем при мастурбации. Кроме этого, он относился к женщинам равнодушно и даже презрительно. Его генитальность все еще разъединялась на нежность и чувственный компонент.

Второй этап состоял из анализа оргастической импотенции и инфантильного нарциссизма. На протяжении всей своей жизни, как в детстве, он хотел получать от женщины — матери — все, сам ничего не давая взамен. Пациент работал над своими отклонениями с огромным пониманием. Он начал болезненно переживать свой нарциссизм и в конце концов поборол его, когда остаток его кастрационной тревоги, который фиксировался на оргастической импотенции, был преодолен с помощью анализа. Он боялся оргазма, потому что думал, что возбуждение имеет вредоносную природу. Вот его сон, подтверждающий этот страх:

Я пришел в картинную галерею. Я потрясен картиной, которая называется «Пьяный Томми». Это молодой и симпатичный английский солдат в горах. Бушует буран, и он, похоже, потерял дорогу. Его держит за руку скелет, который вроде бы ведет его, что, по-видимому, символизирует неминуемую беду для солдата. Другая картина называлась «Тяжелая профессия». Она тоже изображала горы. Мужчина и мальчик падают с обрыва. В это время из их рюкзака высыпается содержимое: мальчик оказывается окружен беловатой массой.

Падение символизирует оргазм[‡‡‡‡‡], а беловатая масса — сперму.

Пациент рассказал о страхах, связанных с эякуляцией и оргазмом, которые он испытывал в подростковом возрасте. Его садистские фантазии о женщинах тоже были проработаны более тщательно. Несколькими месяцами позже, летом, он завязал отношения с девушкой. При этом те отклонения, о которых шла речь выше, были выражены менее явно.

Устранение переноса не составило особого труда, потому что с самого начала систематически прорабатывались как положительные, так и отрицательные его аспекты. Пациент чувствовал, что анализ очень помог ему. На протяжении последующих пяти лет я виделся с ним пять раз. Его беспокойство и тревожные состояния полностью исчезли. Он чувствовал себя совершенно здоровым и радовался тому, что теперь ему не нужно хитрить и он уже способен мужественно встречать трудности. Его потенция к концу лечения нормализовалась.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя итог под всей этой историей, мы отдаем себе отчет в том, насколько трудно изложить процесс анализа через слова. Но это не удержало нас от того, чтобы хотя бы в общих чертах не рассказать о проблемах анализа характера. Итак:

1. Наш случай является прототипом пассивно-фемининного характера, который независимо от того, какой симптом заставил его обратиться за помощью к аналитику, всегда представляет один и тот же тип характерного сопротивления. Кроме того, он демонстрирует нам типичные механизмы латентного трансферентного сопротивления.

2. Технически основное внимание уделялось анализу пассивно-фемининного характерного сопротивления, которое выражалось через неискреннее чрезмерно дружелюбное и покорное поведение. Такой метод спровоцировал развитие инфантильного материала в трансферентный невроз в соответствии с его внутренними законами. Это позволило нам избежать ситуации поверхностного, не дающего никакого терапевтического эффекта понимания содержания бессознательного, которая, вероятно, имела место по причине фемининного подчинения (для того чтобы «быть приятным»), то есть удержало его от того, что не имело бы никакого терапевтического эффекта.

3. История данного случая показывает, что если систематически и последовательно акцентировать характерное сопротивление, а также избегать преждевременной интерпретации, то соответствующий инфантильный материал проявится совершенно отчетливо и недвусмысленно сам. Таким образом, последовательная интерпретация смысла и симптомов становится неопровержимой и терапевтически эффективной.

4. Из истории данного случая видно, что работу с характерным сопротивлением необходимо начинать, как только прояснится его актуальный смысл и функция, независимо от информации о соответствующем инфантильном материале. Сосредоточение на интерпретации его актуального смысла приводит инфантильный материал в движение, причем для этого необязательно интерпретировать симптом и нет необходимости во внушении. Когда устанавливается связь с инфантильным материалом, начинается ослабление характерного сопротивления. Последовательная интерпретация симптома происходит в условиях активного сотрудничества пациента. Анализ сопротивления состоит из двух типичных фаз: в первой делается акцент на форме сопротивления и его актуальном смысле, а во второй оно разрешается, что позволяет вывести на передний план инфантильный материал. В данном случае отличие характерного сопротивления от простого заключается в разнице между вежливостью и покорностью, с одной стороны, и простым сомнением и недоверием к анализу — с другой. Именно первое относится к характеру: вежливость и покорность являются теми формами, в которых выражается недоверие.

5. Последовательная интерпретация скрытого отрицательного переноса позволяет высвободить вытесненную и замаскированную агрессивность по отношению к аналитику, людям, превосходящим клиента, а также к отцу. Это снимает пассивно-фемининную позицию, которая, конечно, является не чем иным, как реактивным образованием против вытесненной агрессивности.

6. Вытеснение агрессии, направленной на отца, влечет за собой вытеснение генитального стремления к женщинам. Под влиянием анализа у пациента восстановилось маскулинное генитальное влечение и агрессивность, что привело к излечению импотенции.

7. Тревожность, присущая характеру пациента, исчезла вместе с кастрационной тревогой, когда он осознал свою агрессивность. Он перестал тревожиться, как только преодолел сексуальную амбивалентность. Оргастическая разрядка энергии, которая проявлялась как застой тревоги, повлекла за собой устранение «соматического ядра невроза».

В заключение я хочу высказать надежду, что представленные здесь случаи пошатнут мнение некоторых моих оппонентов, которые утверждают, что я накладываю «готовую схему» на любого пациента. Мне бы хотелось еще раз заострить внимание на моей точке зрения, испытанной многолетней практикой: для каждого случая существует одна-единственная техника, и она должна выстраиваться в соответствии с его индивидуальной структурой.

ГЛАВА V

РЕКОМЕНДАЦИИ ПО

ПРИМЕНЕНИЮ АНАЛИЗА

ХАРАКТЕРА И ЕГО

ОСОБЕННОСТИ

Переход от бессистемного и непоследовательного анализа к систематическому анализу характера столь неопределен и многогранен, что говорить о нем конкретно довольно трудно. Тем не менее мы можем выделить некоторые критерии.

Поскольку анализ характера разбивает нарциссические защитные механизмы человека, не только мобилизуя сильные аффекты, но и вызывая у пациента временное состояние беспомощности, начинающим аналитикам использовать эту технику не следует[§§§§§].

Его можно без опаски использовать только тем терапевтам, которые уже освоили аналитическую технику и поэтому, как правило уже знают, как прорабатывать реакции переноса. Временная беспомощность пациента возникает потому, что характерологическая стабильность его инфантильного невроза устранена, в то время как сам инфантильный невроз развернут в полную силу. Однако надо заметить, что инфантильные неврозы реактивируются и без систематического анализа характера. Но поскольку в этом случае «панцирь» остается относительно нетронутым, аффективные реакции бывают слабее и соответственно их легче преодолеть. В практике анализа характера нет ничего опасного, если добиться своевременного и глубокого понимания структуры конкретного случая. Замечу, в моей практике не было случаев суицида, за исключением запущенного случая депрессии, когда пациент прервал лечение после двух или трех часов работы, прежде чем я смог предложить ему хоть какие-то решительные меры. Только на первый взгляд кажется парадоксальным., что за все время, пока я практикую анализ характера — то есть около восьми лет, — лишь в трех случаях пациенты преждевременно прервали лечение, а вот раньше это происходило гораздо чаще. На мой взгляд, это следствие прямого анализа негативных и нарциссических реакций. Именно это обычно делает невозможным прерывание процесса, хотя для пациента он становится гораздо более трудным.

Анализ характера применим для любого случая, но нельзя сказать, что он рекомендован для любого случая. Более того, при определенных обстоятельствах его применение противопоказано. Сперва о тех случаях, когда он рекомендуется. Все они обусловлены степенью характерной ригидности, то есть степенью и интенсивностью невротических реакций, ставших хроническими и ассимилированными эго. При компульсивном неврозе — особенно в тех случаях, когда преобладают не симптомы, а общее функциональное нарушение, когда характерные черты формируют не только объект лечения, но и основное препятствие, — анализ характера всегда оправдан. Рекомендован он и в случае фаллическо-нарциссического характера, который без характерного анализа всегда успешно фрустрирует любое терапевтическое усилие, а также в случаях психоза, импульсивного характера и истерических фантазий. При работе с шизоидами или больными на ранней стадии шизофрении анализ характера должен проводиться очень осторожно и строго последовательно, чтобы предупредить преждевременные и неконтролируемые эмоциональные срывы. Здесь необходимо, чтобы эго обрело силу прежде, чем активизируются более глубокие слои бессознательного.

В случае острой тревожной истерии ранний и последовательный анализ эго-защит противопоказан, потому что сильно возбуждены бессознательные импульсы, в то время как эго недостаточно развито, чтобы защититься от них и обуздать свободно протекающую энергию. Необходимо помнить, что при тяжелой форме острой истерии надо разбить обширную площадь панциря. Таким образом, работа над характерными защитами необязательно должна проходить на ранних стадиях. Позже, когда тревога сменится интенсивной привязанностью к аналитику и когда появятся первые признаки реакции разочарования, анализ характера станет актуален. Но на начальной стадии лечения основная работа состоит в другом.

При меланхолии и тяжелой депрессии применение анализа характера зависит от того, имеем ли мы дело с обострением, каковым, к примеру, являются суицидальные импульсы или острая тревога, или с эмоциональной вялостью. Далее, применение анализа характера зависит от того, насколько поддерживаются генитальные объектные отношения. Если мы хотим избежать длительного, лет на десять, анализа, осторожная, но основательная характерно-аналитическая работа над эго-защитами (от вытесненной агрессии) при вялых формах незаменима.

Вообще надо сказать, что устранение панциря необходимо соотносить не только с индивидуальной историей болезни, но и с конкретной ситуацией. Это необходимо делать в следующих целях: чтобы увеличить или снизить интенсивность и последовательность интерпретации сопротивления или ее глубину; каждый раз более или менее четко отделить отрицательный аспект переноса от положительного; предоставить пациенту свободу, даже если он демонстрирует интенсивное сопротивление, не разрешая его в данный момент. Пациента необходимо подготовить к приносящей исцеление интенсивной реакции заранее. Если терапевт достаточно пластичен в своих интерпретациях и в своем влиянии на пациента, если ему удалось преодолеть начальное беспокойство и чувство небезопасности и нацелиться на работу, непреодолимые трудности ему не грозят.

Анализ характера может быть затруднен при работе с пациентами, принадлежащими к новому, незнакомому для терапевта типу. В этих случаях надо очень осторожно, шаг за шагом, продвигаться в понимании эго-структуры и действовать в соответствии с этим пониманием. Терапевт ни в коем случае не должен — если он хочет избежать непредсказуемых и неблагоприятных реакций — интерпретировать более глубокие слои. Отложив глубокие интерпретации до тех пор, пока не разрешатся защитные механизмы, он, конечно, потеряет время, но найдет безопасный путь проведения анализа.

Коллеги часто спрашивают меня, можно ли применять анализ характера в тех случаях, когда создалась хаотическая ситуация, длящаяся месяцами. Опыт технических семинаров не бесспорен, но, мне кажется, он показывает, что во многих случаях изменение техники должно принести успех.

Для последовательного анализа характера не имеет никакого значения, насколько обширными интеллектуальными знаниями анализа обладает пациент. Поскольку глубоких интерпретаций не дается до тех пор, пока тот не расстанется со своей основной защитной позицией и не позволит себе переживать собственные эмоции, у него не возникает необходимости применить свои знания. Если пациент все же старается пустить их в ход в интересах своего сопротивления, такое поведение представляет собой лишь частичное проявление защиты, и ее можно обличить в рамках других нарциссических реакций. К примеру, если пациент пользуется аналитическими терминами, аналитик не препятствует ему, а работает с этим как с защитой и с нарциссической идентификацией с аналитиком.

Другой часто возникающий вопрос — каково соотношение успешных и неуспешных случаев анализа характера. Конечно, успех не всегда гарантирован, но он всегда зависит от рекомендованности данному пациенту, а также от способностей и опыта аналитика. Однако за последние несколько лет анализ характера проводился более чем у половины пациентов.

До какой степени следует изменить характер в процессе анализа? И насколько это удается?

На первый вопрос в принципе существует единственный ответ: невротический характер следует изменить настолько, насколько он формирует характерологическую основу невротических симптомов и вызывает отклонения в способности работать и получать сексуальное удовлетворение.

На второй вопрос можно ответить только эмпирически. В какой степени реальный результат приближается к желаемым переменам, зависит в каждом конкретном случае от множества факторов. Качественных изменений характера современными средствами психоанализа добиться невозможно. Компульсивный характер никогда не станет истерическим, холерик не превратится во флегматика, а сангвиник не станет меланхоликом. А вот количественных изменений можно достичь, если они выходят за обычные рамки, равные качественным изменениям. Так, слабая фемининная позиция пациентов компульсивно-невротического типа во время анализа усиливается, в то время как маскулинно-агрессивные позиции ослабевают.

Таким образом, все существо пациента становится «другим», происходят изменения, заметные людям со стороны, которые видят его лишь изредка, гораздо реже, чем аналитик. Сдержанные и самолюбивые люди становятся свободнее, боязливые — более смелыми, чрезмерно вдумчивые — менее скрупулезными, а невнимательные, напротив, более вдумчивыми. Тем не менее «стержень личности» никогда не теряется и остается заметным, какие бы изменения с ним ни происходили. Человек с чрезмерно скрупулезным компульсивным характером, к примеру, становится реалистичным добросовестным работником; человек с импульсивным характером после лечения всегда будет действовать быстрее кого бы то ни было; пациент с диагнозом «моральный идиотизм» после лечения никогда не будет драматизировать жизнь, ему будет легче идти по ней, чем пациенту с компульсивным характером, прошедшему тот же курс. Но хотя черты характера как таковые после курса анализа характера сохраняются, они не ограничивают способность трудиться и получать сексуальное удовлетворение.

ГЛАВА VI