Большевистские преобразования в экономике

В отечественной историографии советской эпохи прочно утвердилось далекое от реальности мнение о первых шагах экономической политики большевиков, как о времени успешного созидания основ социалистической экономики методами так называемой красногвардейской атаки на капитал. Что же касается ленинского замечания о том, что изданием в ноябре 1917 г. Декрета о государственной монополии на объявления и некоторыми другими законопроектами новая государственная власть — диктатура пролетариата — сделала попытку осуществить переход к новым общественным отношениям с наибольшим приспособлением к существовавшим тогда отношениям, по возможности постепенно и без особой ломки, оно если и упоминалось, то всего лишь как частный эпизод на пути поступательного обобществления пролетарским государством основных средств производства.

В годы перестройки и затем в постсоветских условиях возобладали прямо противоположные, сугубо негативные, оценки тех перемен хозяйственной жизни страны, которые связаны с установлением Советской власти. Одни историки считают «красногвардейскую атаку на капитал» политикой разрушения производственных сил, когда безраздельно господствовал лозунг «грабь награбленное». Другие полагают, что у большевиков не было никакой экономической программы и что вся их деятельность определялась принципом «проб и ошибок», опирающимся исключительно на насилие. Нет особой нужды доказывать, что оба эти взгляда весьма тенденциозны.

Известно, что программу экономических преобразований, рассчитанных на перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, большевистская партия намечала в решениях VII апрельской конференции и VI съезда РСДРП(б), прошедших весной и летом 1917 г. Но покоились эти документы на анализе российской хозяйственной действительности, своеобразно сочетавшей в себе противоположные тенденции. С одной стороны, они учитывали чрезвычайную сложность хозяйственных задач будущего социалистического переворота применительно к стране с многоукладной экономикой, в которой, по определению Ленина, «самые развитые формы капитализма охватили небольшие верхушки промышленности и совсем мало еще затронули земледелие». С другой стороны, они не могли не принимать во внимание действие государственно-капиталистических тенденций в экономике не только стран Запада, но и России.

А наличие элементов государственно-монополистического капитализма рассматривалось большевиками в качестве свидетельства высокой степени зрелости материально-технической базы страны в целом для непосредственного перехода к новому общественному строю — социализму. Исходя из этого, Ленин в работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», обвиняя российскую буржуазию в сознательном нагнетании кризисной атмосферы в стране, заявлял, что едва ли не одним всенародным контролем за производством и распределением можно будет предотвратить надвигающуюся на страну хозяйственную катастрофу. Но став правящей партией, большевики скоро поняли, что справиться с хозяйственными трудностями не так просто, как недавно казалось. Сложную задачу адекватного соотнесения тех и других тенденций с постоянно меняющи-мися условиями, в которых находилась страна, и перестройку хозяйственной системы России посредством тех или иных мер регулирования разных отраслей экономики, Советской власти решить долго не удавалось.

Так, в первые дни управления страной основной упор в хозяйственной работе был сделан на учет относительной хозяйственной отсталости России. В соответствии с этим, предпринималась попытка осуществить переход к новым общественным отношениям как в сфере промышленности, так и в банковском деле с наибольшим приспособлением к существовавшим отношениям по возможности постепенно и без насильственной ломки. Помимо объективного фактора — недостаточно высокой производительности труда в отечественной промышленности, — новая власть должна была учитывать своеобразие факторов субъективного порядка. «Мы не декретировали фазу социализма во всей нашей промышленности потому, — отмечал позже Ленин, — что социализм может сложиться и упрочиться только тогда, когда рабочий класс научится управлять, когда упрочится авторитет рабочих масс». Помимо привития рабочим умения управлять промышленностью, с чего начала осуществлять-ся система мер переходного от капитализма к социализму свойства, рабочий контроль преследовал цель посильного регулирования органами этого контроля отечественного промышленного производства.

Параллельно с рабочим контролем большое значение для создания так называемых «командных высот» в экономике имело овладение государством банковской системой, которую вождь большевиков называл «нервом» всей капиталистической жизни. Одним из первых актов октябрьского переворота был захват днем 25 октября 1917 г. Государственного банка — центрального эмиссионного и крупнейшего коммерческо-кредитного учреждения, систематически и в широких масштабах кредитовавшего частные банки. Законодательного оформления национализации в данном случае не потребовалось: как казенное учреждение, банк перешел в руки новой государственности вместе с государственной властью.

После подавления саботажа высших служащих банка и организационного овладения его аппаратом, потребовавшего немало усилий, Совнаркомом были предприняты шаги к установлению через Госбанк государственного контроля (надзора) за деятельностью частных коммерческих банков. Соглашение между Госбанком и частными петроградскими банками о таком контроле состоялось 3 декабря 1917 г.

Банковский саботаж вынудил большевиков ускорить национализацию частных банков и кредитных учреждений. Днем 14 декабря 1917 г. отряды красногвардейцев заняли все частные банки и кредитные учреждения Петрограда, в которых сосредотачивалось до 3/4 всех средств частных банков России. Отныне банковское дело становилось государственной монополией.

Овладев банковским и финансовым делом, новая власть приступила к ликвидации внутренних и внешних государственных долгов, общая сумма которых составляла 50 млрд золотых руб. (из них примерно треть падала на внешние долги). Национализация банков и аккумулирование иностранных займов создали основы для экономической независимости страны, но в то же время осложнили дальнейшие взаимоотношения с внешним миром и дали повод для установления экономической блокады Советской России, убытки от которой по размерам превзошли выгоды, достигнутые анулированием внешнего долга.

В промышленности тем временем значительное распространение получили органы рабочего контроля.По данным промышленной переписи 1918 г. 48,1% всех предприятий осенью этого года имели фабзавкомы, наделенные правом рабочего контроля, а еще 24,8% — специальные комиссии рабочего контроля.

Но вопреки надеждам большевистских руководителей, сколько-нибудь действенной школы управления из органов рабочего контроля не получилось, поскольку рабочие, оказавшиеся в положении учеников, и предприниматели наряду со специалистами-управленцами, призванные передавать рабочим свои знания и опыт, не только не доверяли друг другу, а в обстановке ожесточенной классовой вражды открыто боролись за право на владение предприятиями.

В условиях постоянно возникавших конфликтов на этой почве, центральные и региональные органы советской власти все чаще стали национализировать отдельные фабрики и заводы, рассматривая национализацию как репрессивную меру по отношению к предпринимателям, не признающим рабочего контроля. Более того, руководствуясь ленинским тезисом, гласившим, что государственно-монополистический капитализм является полнейшей материально-технической подготовкой социализма, большевики от национализации отдельных предприятий переходят к обобществлению целых отраслей промышленности, таких как нефтяная, сахарная и др., где преобладали синдицированные формы их организации, считавшиеся полностью созревшими для социалистического обобществления.

Усматривая в национализации едва ли не панацею от экономических и социальных бед, порожденных революционной смутой, большевистские лидеры надеялись на то, что форсированное обобществление будет способствовать хозяйственной стабилизации, оздоровлению находящейся на грани краха финансовой системы страны, восстановлению былого курса рубля. Реалии грозового 1918 г. развеяли эти надежды.

Еще большую головную боль активистам правящей партии сулил аграрно-крестьянский вопрос, который имел животре-пещущее значение для абсолютного большинства населения России. Как упоминалось ранее, не от хорошей жизни вождю большевиков пришлось включать в Декрет о земле эсеровскую формулу «Земля — общенародное достояние», а не большевистское требование национализации всех, в том числе и надельных крестьянских земель.

Стремясь если и не привлечь большинство крестьян на сторону Советской власти, то хотя бы нейтрализовать их, большевики положили в основу этого документа и Закона о социализации земли, принятого ВЦИКом 19 февраля 1918 г., принцип уравнительного землепользования, острие которого было направлено на уравнение в поземельных отношениях крестьянина и помещика. Во исполнение названных законодательных актов осенью—зимой 1917—1918 гг. в большинстве губерний Европейской России, где был сосредоточен основной массив помещичьего землевладения, широко развернулся процесс конфискации помещичьих имений.

По степени организованности или стихийности этот процесс в региональном отношении заметно разнился: в уездах и губерниях, близких к столицам, конфискация помещичьих экономий носила преимущественно организованный характер, на окраинах, в так называемых «медвежьих углах», картина была иная — здесь крестьяне чаще грабили и громили поме-щичьи хозяйства. Так в Тверской губернии стихийные погромы помещичьих имений после октябрьского переворота имели место лишь в 33 случаях, тогда как с октября 1917 г. по май 1918 г. здесь было конфисковано 810 имений. В Рязанской губернии за ноябрь—декабрь 1917 г. и январь 1918 г. было принято на учет 595 имений, а подверглись разгрому 62, т. е. немногим более десятой части.

Погромы помещичьих гнезд нередко организовывались зажиточными крестьянами и земельными органами, где «кулаки» преобладали. Недаром товарищ министра земледелия подпольно действовавшего Временного правительства Н. Ракитников в своем циркуляре от 20 ноября 1917 г. признавал, что «выигрывают при таком движении только богатые, кулацкие элементы деревни, у которых есть на чем развозить и растаскивать помещичье добро, а бедняки и солдатки остаются ни при чем».

Были и другие мотивы разгромов. В анкете земотдела Псковского губисполкома отмечалось, что разгромов имений было очень много и «причина тому — нашествие немцев».

Положительную роль в деле предотвращения подобных эксцессов играла сельская община. Мирская солидарность способствовала втягиванию в борьбу за землю практически всего населения того или иного сельского общества, вносила в нее определенный, крестьянского разумения, порядок. Благодаря ей даже такая стихийная форма ликвидации помещичьего землевладения, как разгромы имений, приобретала характер относительной организованности. Имущество имений в этих случаях не растаскивалось по принципу «кто что захватил и кто сколько унес», а собиралось воедино и делилось по едокам или по жребию, или поровну и даже продавалось, а вырученные деньги делились по тем же правилам между домохозяевами.

О распределении сельскохозяйственного инвентаря помещиков сводные данные имеются по 1316 волостям 18 губерний Европейской России. Почти в каждой второй волости (в 547) инвентарь был оставлен для прокатных пунктов, коллективных хозяйств и других общественных нужд, а в 354 волостях — распределен между всеми гражданами, в 195 — только среди бедноты, в 78 — стихийно разобран крестьянами, а в 142 волостях инвентаря в имениях не оказалось.

Переход в руки трудящихся деревни почти всей помещичьей земли и инвентаря, по мысли большевиков, должен был укрепить союз крестьянства с пролетариатом. Однако действительность весны—лета 1918 г. говорила об обратном — в условиях безудержной инфляции деревня не желала снабжать города и Красную армию хлебом за обесцененные деньги. Голод с каждым днем усиливался, охватывал все новые районы, порождая восстания в деревнях потребляющих районов, волнения рабочих в промышленных центрах.

В этих условиях большевистская власть ужесточает свою политику в деревне. Помимо бедственного продовольственного положения, сказывался и взгляд большевиков на крестьянство как на мелкую буржуазию, способную поддержать свергнутых помещиков и капиталистов. Вот почему ВЦИК и СНК решают силой отобрать хлеб у мужика. Декретами 9 и 27 мая 1918 г. устанавливается режим продовольственной диктатуры.Владельцы хлеба, имеющие его излишки и не вывозящие их на станции и места сбора и ссыпки, объявлялись врагами народа и подлежали тюремному заключению сроком не менее 10 лет, конфискации всего имущества и изгнанию навсегда из общи-ны. Избыток сверх запаса для личного потребления должен был в недельный срок заявлен к сдаче каждым крестьянином. В случае обнаружения незаявленного избытка у какого-либо владельца, он отбирался у него бесплатно, а твердая цена, полагавшаяся за него в половинном размере, выплачивалась тому, кто на него укажет, другая половина — сельскому об-ществу. Эти меры должны были разжечь классовую борьбу бедняков против зажиточной части деревни. Для сплочения бедноты декретом ВЦИК от 11 июня 1918 г. организуются комитеты бедноты. Они должны были помогать продотрядам отнимать хлеб у состоятельных хозяев, а также осуществлять новый раздел земель, изымая излишки их и инвентаря у кулачества.

Продовольственная диктатура и деятельность комбедов усугубили раскол в деревне. Гражданская война вступила в новую фазу, когда в вооруженное противоборство оказывается втянутой деревня, население которой составляло подавляющее большинство в стране.

Но ни проддиктатура, ни комбеды не смогли устранить продовольственного кризиса. Попытки насильно изъять хлеб у кулачества, свернуть рыночные связи деревни с городом породили широкую нелегальную торговлю хлебом и массовое мешочничество. Городское население получало через систему государственного распределения около 2/5 частей потребляемого хлеба, а остальную — через так называемую вольную торговлю.

Советская власть вынуждена была в моменты острейших продовольственных кризисов легализовать провоз хлеба в города мешочниками по норме 1,5 пуда на человека. В сентябре 1918 г. армия таких заготовителей закупила и поставила в столицы более 7,5 млн пудов хлеба, т. е. вдвое больше, чем намечалось Наркомпродом.

Вот почему рабочие в массовом порядке настаивали на лишении Наркомпрода чрезвычайных полномочий и требовали легализовать торговлю хлебом.