Жизнь рисуется нам как беспрерывный обман, и в малом, и в великом. ...Если жизнь что-нибудь дает, то лишь для того, чтобы отнять.

А. Шопенгауэр. О ничтожестве и горестях жизни

Таким образом, разрушая веру в гармонию мира, Шопенгауэр требовал от человека умения сохра­нить внутреннюю гармонию. К нравственному миру личности предъявлялись высокие моральные требо­вания.

Бунт против морали. Но вскоре и сама мораль пре­вратилась в «идола», которого стали ниспровергать философы. На почве разочарованности в просвети­тельской идее общего блага вырастали эгоизм, индиви­дуализм и анархизм.

Одним из первых на этот путь встал Макс Штирнер (1806—1856) — немецкий литератор, теоретик анар­хизма. Он оставил заметный след в духовной жизни XIX в. своей нашумевшей книгой с вызывающим названием — «Единственный и его собственность» (1844). Ей давались самые противоречивые оценки: и резко отрицательные, и хвалебные. Но, так или иначе, книга стала сенсацией и вызвала огромный интерес, в том числе и в России.

Главной причиной этой сенсационности было то, что книга содержала открытый, ничем не замаски­рованный апофеоз эгоистической анархической лич­ности.

Макс Штирнер бунтовал против ханжеской морали современного общества, которое недостаточно сильно, чтобы действительно служить добру, и недостаточно беспощадно, чтобы жить совершенно эгоистически. Но одновременно отвергалась и мораль в целом. Не только государство и религию, но и совесть Макс Штирнер считал «тиранами », которые делают челове­ка рабом.

Единственная ценность для Штирнера — это абсо­лютно свободная личность, осознающая себя цент-^ ром мироздания: «для меня нет ничего выше меня»] Немецкий философ предлагал изъять из обихода поня| тия греха и святости, встать над понятиями добра зла: «ибо и то и другое не имеют для меня смысла». Человек должен сам решить, на что он имеет право.

Штирнер (кстати, очень добропорядочный и скром­ный человек, проживший тихую и спокойную жизнь), конечно, не призывал совершать безнравственные по­ступки. Но в его идеях таилась огромная опасность, катастрофические последствия которой ощущали и западноевропейские, и русские мыслители, прежде всего — Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой. Так, Ф. Достоевский, всегда внимательно относившийся к идеям, которые витают в воздухе, в романе «Преступ­ление и наказание» (1866) показал трагедию самораз­рушения личности индивидуалиста Раскольникова, пожелавшего преступить границу между добром и злом. Писатель стремился доказать, что нормы хрис­тианской морали, как бы они ни искажались в общест­ве, вечны и неизменны.

Теория индивидуализма, однако, продолжала раз­виваться и в 80-е гг. обрела новые формы в творчестве немецкого философа Фридриха Ницше (1844—1900), ставшем своего рода символом кризиса системы цен­ностей на рубеже двух столетий.

Ницше был во многом близок Шопенгауэру, так как тоже признавал дисгармоничность мира. И приро­да, и человек имеют, по его словам, «жуткий двойст­венный» характер. Но в отличие от своего предшест­венника Ницше не думал, что лучшим выходом явля­ются пессимизм и отказ от воли к жизни. Напротив, осознав, что мир — это «бушующий хаос» и лишь «тонкая кожура культуры» отделяет нас от него, чело­век должен научиться радоваться такому миру.

В этом смысле идеальными и абсолютно свободны­ми людьми, как считал Ницше, были древние греки. Они интуитивно чувствовали дисгармонию мира. Но греки обладали мудростью и силой, и потому их страх превращался в возвышенное счастливое изумление. Мир — это игра, и в нее надо включиться, не прини­мая ее всерьез и не ища в ней нравственного осно­вания.

Впоследствии этот здоровый, естественный взгляд на жизнь, как считает Ницше, был искоренен христи­анством, идеями общего блага и другими «призрачны­ми» теориями. В XIX в. человек освободился от много­вековых иллюзий и снова ощутил, что вокруг все зыб­ко и хаотично. Однако Ницше видит в нигилизме своей эпохи предвестие рождения новой сильной поро­ды людей, к которым вернется «греческий дух».

Совершенный человек будущего, который впослед­ствии в массовом сознании выродился в образ сверхче­ловека, был описан Ницше весьма неопределенно, а потому интерпретировать его можно по-разному. Лич­ность нового типа как бы вольется в дисгармоничный ритм мироздания и, подобно «доморальным» грекам, будет способна и к добру, и ко злу («Зачем надо быть беднее природы?» — спрашивает Ницше). Способ­ность к самоотдаче поэтому может сочетаться с прин­ципом «жить ради себя», с презрением к «стаду» ду­ховно несвободных, слабых людей.

«На свете все дурное и фальшивое!» — руководст­вуясь таким лозунгом, Ницше, как Штирнер в свое время, показывает аморальность общества, которое за­являет, что основано на морали. Философ стремится освободить человека от гнета слов «ты должен», с по­мощью которых общество им манипулирует.

Однако в этом стремлении взглянуть на все извест­ные истины и мир в целом с другой стороны, сделать знакомое незнакомым скрывалась и большая опасность. Многие афоризмы Ницше, особенно вырванные из контекста, могли служить основой для человеконе­навистничества: «В учении морали проявляется... стремление слабых ассимилироваться с сильными»; «Мораль — отговорка для людей лишних и случай­ных, для червей, бедных духом и силой, которым не следовало бы жить»; «Какая польза в том, чтобы воз­можно большее количество людей жило возможно дольше? »

Примитивные практические выводы из учения Ни­цше были сделаны позже, в XX в., когда крушение традиционной морали дало свои горькие плоды — в частности в виде немецкого фашизма.

Новый взгляд на цивилизованного человека. В процессе переоценки ценностей свой вклад внесли и естественные науки. В первую очередь это касалось системы традиционных представлений о человеке как существе разумном, которое умеет «властвовать со­бой» и сознательно направляет свою волю на достиже­ние определенных целей. Такой человек появился в культуре Запада далеко не сразу, а в результате долго­го процесса становления цивилизации манер. Под влиянием церкви и государства постепенно росла сис­тема запретов, вырабатывалось чувство стыда и само­контроля, человек приучался сдерживать свою агрес­сивность, более тонкими становились его манеры, со­вершенствовались правила личной гигиены и т. п.

Одним словом, человек становился цивилизован­ным, и это все больше отделяло его и от далеких пред­ков, и от природы. В XVIII—XIX вв. цивилизация ма­нер достигла своего апогея. Поэтому неудивительно, что книги Ч. Дарвина (1809—1882) «Происхождение видов» (1859) и «Происхождение человека» (1871), в которых излагалась теория эволюции, произвели та­кое глубокое впечатление на современников. Это было своего рода потрясением основ: Дарвин показал связь человека с грубыми животными, с силами природы. Это была уже не та поэтичная и таинственная нриро-да, к слиянию с которой призывали романтики. Это была природа, в которой царствуют инстинкты и идет безжалостная борьба за существование.

Человек конца XIX в. стал открывать в себе «зве­ря». Теория Дарвина была лишь первым шагом на этом пути. Вторым — и еще более решительным — стали открытия австрийского ученого Зигмунда Фрей­да (1856—1939) в области психоанализа. Фрейд загля­нул в тайная тайных души человека и под покровом цивилизованности увидел темную бездну, в которой кипят первобытные необузданные страсти. Фрейд впервые в истории науки доказал, что личность много­слойна. Он выделил в ней область сознания («окно», через которое мы воспринимаем мир), подсознания, которое представляет собой « кипящий котел инстинк­тов» и подчиняется только принципу удовольствия, и предсознания, которое и является разумным началом в человеке, осуществляет «цензуру» над страстями, переводит их в другую, более высокую область.

Открытия Фрейда, сделавшие переворот в медици­не, вышли далеко за пределы психиатрии, так как в его работах были сделаны глобальные выводы, касаю­щиеся не только больных людей, но и человека вооб­ще, а также роли культуры и цивилизации в истории человечества.

Впервые Фрейд показал обратную сторону цивили­зации манер: победа сознания над бессознательным обходится человеку дорого. Подавленные и вытеснен­ные желания выливаются в психические расстройст­ва, комплексы вины и неполноценности, необоснован­ные страхи.

Фрейд не утверждал, что цивилизация — это зло, но он описал цивилизацию как насилие над человече­ской личностью, которое осуществляется через слож­ную и разветвленную сеть запретов — запретов, столь прочно закрепившихся в сознании, что человек уже давно перестал понимать, каков он на самом деле.

Какую же роль сыграло «крушение кумиров» в духовной жизни XIX и XX вв.? С одной стороны, последствия были разрушительными, так как сомне-| нию подвергалось буквально все: вера в гармони» мироздания и общества, в нравственные принципы цивилизацию, даже в целесообразность существовав ния человека. Но, с другой стороны, оставляя чело-1 века как бы один на один с собственным эгоизмом и ' тайными страстями, с проблемой смерти и страда­ний, с дисгармоничным и жестоким миром, филосо­фы более глубоко, чем прежде, заглядывали в суть вещей, высвечивали новые грани старых, привыч­ных понятий.