К вопросу о страхе смерти

Наброски из опыта
и цитаты из классиков психотерапии (отрывок)

Елена Климова

Вовсе не смерть – источник всех зол,
но, скорее, страх смерти…

Эпиктет

Для каждого из нас чрезвычайно важно осознать факт неизбежности собственной смерти, ибо наше отношение к смерти определяет наше отношение к жизни.

И. Ялом (15)

Тема воздействия тревоги смерти на внутреннюю динамику индивида насколько важна и интересна, настолько требует своего дальнейшего научного и практического развития.

Страх смерти интимно связан с процессом существования, он присутствует уже на ранней стадии жизни, и в течение жизни, влияя на формирование структуры характера, продолжает порождать тревогу, следствием которой может быть как явное психологическое неблагополучие, так и возникновение психологических защит.

Ирвин Ялом (15) с горечью отмечает, что, хотя “исследования детей дают исключительную возможность наблюдать встречу человека со смертью в первозданном виде,… существует значительное несоответствие между важностью смерти для ребёнка и вниманием, уделяемым смерти в науках о детском развитии”. Беспокойство детей о смерти носит всепроникающий характер и оказывает далеко идущее воздействие на их переживания. Для них смерть – великая загадка, а преодоление страхов беспомощности и уничтожения – одна из основных задач развития.

Озабоченность смертью у детей возникает в более раннем возрасте, чем принято думать. Имеются убедительные доказательства того, что дети в раннем возрасте открывают смерть, осознают неизбежность прекращения жизни, относят это осознание к себе, и это открытие вызывает у них огромную тревогу.

Каждый ребёнок имеет дело со смертью – насекомых, цветов, домашних животных. Эти смерти бывают источником замешательства или тревоги и побуждают ребёнка обсуждать с родителями свои вопросы и страхи, связанные со смертью. Но для ребёнка, столкнувшегося с человеческой смертью, вероятность травмы существенно выше.

Смерть многолика. От её смеха плоть рождена…

Р. М. Рильке (10)

Существует много разных страхов смерти… Но, кажется, самый распространённый страх – это страх потерять чувство самотождественности, утратить собственную личность. Те, кто думает, что смерть – это абсолютный конец, больше всех боятся смерти… Другие верят в жизнь после смерти и продолжение их сознания в той или иной форме… Как бы мы ни представляли себе смерть и то, что будет после смерти, для нас в любом случае важны такие вопросы: Кто я? Зачем я здесь?

Д. Рейнуотер (9)

Страх смерти может переживаться на многих уровнях – от самого осознанного, поверхностного, интеллектуализированного уровня до сферы глубочайшего бессознательного.

Страх смерти комплексный. Его варианты столь же разнообразны, как и различия между отдельными людьми. Интересен обзор психологических исследований, приведённый в книге израильского профессора психологии Израэля Орбаха “Дети, которые не хотят жить”. (1)

“Известно много аспектов страха смерти (Кastenbaum).

Боязнь смерти может означать:

§ страх потустороннего мира,

§ страх перед неизвестностью,

§ страх разрушения и потери идентичности и контроля,

§ страх призраков,

§ страх потери и разлуки,

§ страх упадка и распада тела.

Насколько же велик диапазон детских страхов?

Zelgs документировал страхи смерти маленьких детей и отнёс их к следующим основным темам: страх потери родителей, страх встречи с трупом, страх умереть самому и страх быть оставленным.

Anthony предполагает, что есть три главных составляющих в детском страхе смерти:

§ страх быть покинутым и потерять зависимость,

§ страх перед агрессивными импульсами против родителей,

§ страх стать уязвимым”. (1)

И. Ялом видит в тревоге смерти базисный фактор развития психопатологии, а принятие идеи смерти представляет собой, по его мнению, фундаментальную задачу в развитии каждого ребёнка.

Жизненный опыт не устаёт указывать нам на трудности конфронтации со смертью без самообмана…

И. Ялом (15)

Закономерным следствием сознавания смерти является изменение характера реальности для человека, ощущения себя в мире. Мир кажется ненадёжным, утрачивает свою домашность, в мире становится неуютно. Дети представляют смерть, как нечто ужасное, и они вынуждены искать способы утешить себя… Можно предполагать, что мы не растём, не можем расти в непосредственном контакте с фактами жизни и смерти. Каковы индивидуальные защитные механизмы, направленные на защиту от тревоги, связанной со смертью?

Тревога смерти модифицируется стандартными защитами, такими как вытеснение, смещение, рационализация, а также только для неё характерными защитами.

По Ялому (15), у ребёнка есть две базисные защиты против ужаса смерти: глубокие убеждения в своей индивидуальной неуязвимости и глубокие убеждения в существовании уникально личностного конечного спасителя.

Чтобы отгородиться от тревоги смерти, маленький ребёнок развивает защитные механизмы, основанные на отрицании. Отрицание – не только попытка справиться с тревогой, вызванной угрозой жизни, но оно также является функцией нашей глубокой веры в свою исключительность.

Взаимодействие с тревогой смерти – базисная задача развития, которую ребёнок решает двумя основными путями: изменяя для себя невыносимую объективную реальность смерти и изменяя внутренний мир переживаний… Ребёнок отрицает неизбежность и окончательность смерти и создаёт мифы о бессмертии, он отрицает также свою собственную беспомощность перед лицом смерти – верит в свою собственную исключительность, всемогущество и неуязвимость и в существование внешней силы или существа, которое избавит его от судьбы, ожидающей всех остальных.

…Персонификация смерти ослабляет тревогу. Сколь бы мрачен ни был образ крадущегося скелета…, по контрасту с правдой он действует утешительно. Пока ребёнок верит, что смерть исходит от некоей внешней силы или фигуры, он защищён от действительно ужасной истины – того, что смерть – не внешняя инстанция, то есть что с самого начала своей жизни мы носим в себе семя собственной смерти… (И. Ялом)(15) Как замечательно на эту тему сказано у Р.М. Рильке (10):

“Всю смерть в себе носить ещё до жизни, Носить, не зная злобы, это вот Неописуемо”.

Всякий тревожный сон – это сон о смерти. Исследование пугающих фантазий приводит нас к страху смерти.

И. Ялом (15)

Если страх смерти – первичный источник тревоги, то он должен обнаруживаться в сновидениях, где неосознаваемые содержания зачастую представлены в относительно открытой форме. Ассоциация между сном и смертью значима в расстройствах сна, как у детей, так и у взрослых.

Хорошо известно, что дети отождествляют сон и смерть. Для ребёнка состояние сна – самое близкое к бессознательному в его опыте и единственный ключ к представлению о том, что такое смерть…

У Винникота Пигля: девочка около 3 лет “больше не хочет ложиться спать. Объясняет она это, в частности, тем, что не хочет расти, чтобы не становиться большой и не иметь детей. Однако в последнее время не хочет спать, потому что “я хочу чувствовать себя живой””. (2)

Многие дети со склонностью к страхам воспринимают сон как источник опасности. Иллюстрациями к этому тезису могут служить многочисленные рисунки детей.

В частности, из моей коллекции, рисунок Саши, 5 лет: “Сон. Я шёл к своей квартире в подъезде, и мне казалось, что со стены на меня смотрят страшные изображения и рисунки, пугают меня и говорят: “Осторожней! Нельзя дотрагиваться!” А если бы я дотронулся до стены, она бы открылась. А там – ещё больший страх: Скелет с лазерными лучами! Так страх мне помог спастись от смерти”.

И другой его рисунок с такими комментариями: “Я лежу в кровати, свесив руку. И только одним глазом выглянув из-под подушки, потому что мне кажется, что на шкафу – приведение. Тёмное, с глазами и с рукой”. ( В левом нижнем углу – красная кровать с выразительным глазом на ней и свешивающейся крупной рукой).

А вот Маша, 3,5 года, нарисовала себя: “ Я в кровати, не могу заснуть от страха”. (В центре листа – голубой овал с маленькой Машей, сжавшейся в комочек – это кровать. Над ней – человеческая фигура с “большими руками”, чуть выше и левее – красная собака с носом).

Дима, 5 лет, рассказывает про свой рисунок: “Во сне так страшно, что сердце выскакивает”. (В правой стороне внизу – оранжевая кровать с лежащим на ней ребёнком, над которым его выскочившее сердце. Чуть левее по линии пола – тоже кровать, синяя с красным низом, ребёнок над ней как будто взлетел, а его сердце упало к его ногам).

Пятилетний Вова рисует разноцветное “Что-то” и себя, висящим на верёвке, безо всякой опоры. Он выглядит очень беспомощным, но по мере рассказывания силы возвращаются к нему: “Это – Глазит. Тень или Призрак. Я вишу на верёвке и чувствую боль от Призрака. Я в очках, чтобы смотреть за стенку… Я хочу съесть конфету… Во рту у Призрака вижу маленькие ноги: он сожрал Другого. Когда он успокоится – я слезу”.

Ира, 4 года, нарисовала маленький кораблик, который трудно различить в хаосе разноцветных линий и углов. Вот её комментарии: “Кораблик. А вокруг – страх. Страх говорит злым раскатистым голосом: “Я разрушу тебя!” Кораблику страшно”.

Ксюша, 5 лет, изобразила свой страх в преобладающих красно-бордовых тонах: “Девочка умерла. Лежит в гробу, потому что её заколдовала злая Собака, вытащила сердце – весь дом в крови. Спасти её может только мальчик”.

Моего сына в возрасте около 6-ти лет стали мучить ночные кошмары. Он стал приходить ко мне вечерами перед сном с полными слёз и страха глазами и с жалобами, что не может (не хочет) заснуть. Его мучили поначалу сдавливания горла, а позже – настоящие спазмы в области горла. В процессе почти каждодневной, скорее – “еженощной”, работы с ним постепенно стала проясняться вначале казавшаяся такой аморфной картина страха. К нему, как только он ложится спать, является “Нечто”, постепенно от вечера к вечеру обретающее свои формы и, наконец, превратившееся в огромное полупрозрачное, когтистое чудовище, не дающее ему сомкнуть глаз.

Свой рисунок чудовища во весь лист он сопровождает такими словами: “Чудовище, которое везде, больше его ничего нет, оно проникает сквозь всё вокруг и сквозь меня, от него не скрыться. Я пытаюсь с ним сражаться”. (Маленький Даня со щитом в левом нижнем углу). Мальчик нарисовал и свои ощущения от всепоглощающего страха, которые появляются у него в горле и душат его: “Такие сдавливания в горле. Могу перестать дышать и умереть”.

Затем, по мере нашего совместного продвижения по пути приближения к этому чудовищу, поиска внутренних ресурсов мальчика и детального осознавания им своего “сдавливания в горле”, чудовище стало более оформленным и определённым. Даня приблизился к осознанию своего страха: ему казалось, что как только он закроет глаза и погрузится в сон, это чудовище его поглотит, и он не сможет проснуться и умрёт. Шаг за шагом, рисуя, фантазируя, обращаясь к своим непосредственным переживаниям, дыша и расслабляясь, он учился находить в себе силы справляться со спазмами и останавливать процесс сдавливания. Чудовище ушло…

Степень травмы в результате встречи ребёнка со смертью в большой мере зависит от того, насколько в семье тема смерти сопряжена с тревогой…

И. Ялом (15)

Стиль отношения к смерти у родителей играет важную роль в формировании собственного отношения к смерти у детей. Если для родителей тема смерти сопряжена с мощной тревогой, ребёнок получает сообщение, что ему есть чего сильно бояться. Исходное неосознаваемое ядро тревоги смерти напитывается ещё большим страхом благодаря разрастанию в психике маленького ребёнка ужасающих ложных представлений о смерти.

Бывают случаи, когда ребёнок имеет большой и слишком ранний опыт переживания угрозы жизни, чтобы развить традиционные защиты от страха смерти, основанные на отрицании. Он не может ожидать защиты или спасения от своих родителей, не может ни изгнать смерть в отдалённые области, ни целиком проникнуться верой в собственную неуязвимость. Тогда смерть неизбежно постоянно присутствует рядом с ним, и он рассматривает себя как очень уязвимого и очень хрупкого. (15)

Э. Эриксон (14) проводит связующие нити между целостностью взрослого и младенческим доверием, говоря, что здоровые дети не будут бояться жизни, если окружающие их старики обладают достаточной целостностью, чтобы не бояться смерти.

Для нормального, не несущего с собой угрозы невротического расстройства, развития ребёнка необходима идеальная последовательность шагов развития, при которой ребёнок решает свои задачи в темпе, соответствующим его внутренним ресурсам. “Слишком многое, слишком рано” создаёт дисбаланс.

Встреча со смертью в соразмерной дозе, при наличии необходимых внутренних ресурсов, благоприятных конституциональных факторов и поддерживающих взрослых, которые сами способны адаптивно взаимодействовать с тревогой смерти, вырабатывает психологический иммунитет.

Вирджиния Сатир, обращаясь к родителям в своей книге “Как строить себя и свою семью”, отводит несколько страниц “этой важнейшей проблеме, о которой обычно редко говорят”. Она пишет, в частности, что “вопрос безопасности в семье напрямую связан со страхом смерти… Я понимаю стремление обезопасить детей. Тем не менее, мы всё-таки живём, несмотря на подстерегающие нас угрозы, а значит, должны успокоиться и предоставить детям возможность самим бороться с опасностями. Я… хочу, чтобы мы учитывали и желания детей, и реальные опасности, не преувеличивая и не преуменьшая их.

У детей, которые не видят мёртвым любимого человека, которые не оплакивают его смерть и не переживают чувства потери, могут возникнуть серьёзные проблемы в эмоциональной сфере. Я могу написать целую книгу про людей, так и не переживших по-настоящему смерть своих родителей, особенно если их родители умерли, когда эти люди были детьми. Неотреагированная потеря обернулась серьёзной психологической травмой”.(12)

“Когда-то смерть находилась поблизости от нас, – пишет на эту тему Франсуаза Дольто, – её удалили из жизни детей, причём, опять-таки подчиняясь маниакальному стремлению их оберегать, которое сводится к тому, чтобы скрывать от детей всё, чего боятся взрослые: одряхление, болезнь, смерть. Детей надо допускать к смертному одру. Речь не о том, чтобы тащить их к постели усопшего… Пускай ребёнок, если желает, посмотрит на покойного (особенно если это родственник), не повергая этим взрослых в негодование”. (5)

“Оберегая” детей от переживания смерти, их, по существу, лишают возможности переживать и проявлять своё отношение к умершему, совершить ритуал прощания – то есть отвести умершему иное, новое место в своей картине жизни. Нередко это становится источником глубоких невротических проблем у ребёнка.

Для психотерапевта экзистенциального направления важным, если не основным инструментальным подходом является предпосылка, что страх смерти составляет первичный источник тревоги.

И. Ялом (15)

“Страх, – пишет Ф. Риман, – имеет важное значение: он не только является одним из способов уберечься от зла, но служит фактором нашего развития. Пережив и преодолев большой страх, мы всегда предъявляем новые требования к жизни. В восприятии страха и попытке его преодолеть выявляются новые возможности каждого человека. Мы должны рассматривать страх в его позитивном, творческом аспекте, как инициатора перемен”. (11)

Терапевт, внимательный к ассоциациям и сновидениям переживающего утрату пациента, обнаружит красноречивые свидетельства его озабоченности собственной смертью. Поскольку тревога смерти столь интимно связана с процессом существования, она имеет оттенок значения, не характерный для понятия “тревоги” в других концептуальных системах.

Экзистенциальный терапевт старается облегчить тревогу, но не стремится убрать её совсем… Невозможно проживать жизнь, невозможно встречаться со смертью без тревоги. Тревога – не только враг, но и учитель: она может указать путь к аутентичному существованию.

Задача терапевта – уменьшить тревогу до комфортного уровня и затем использовать имеющуюся тревогу для увеличения осознавания и витальности пациента…

Теория тревоги, основанная на сознавании смерти, обеспечивает терапевта точкой рассмотрения, объяснительной системой, которая может значительно повысить его эффективность даже в тех случаях, когда тревога смерти не присутствует явным образом в терапевтическом диалоге.

И. Ялом (15)

Тревога смерти в своей первичной форме встречается редко. Ялом сравнивает его с кислородом, который, едва выделяясь, быстро переходит в другое состояние. Страху, который нельзя ни понять, ни локализовать, противостоять невозможно, и от этого он становится ещё страшнее: он порождает чувство беспомощности, неизменно вызывающее дальнейшую тревогу…

Как мы можем бороться с тревогой? Смещая её от ничто к нечто…После того, как нам удалось трансформировать “страх ничто” в “страх чего-либо”, мы можем начать защищаться – избегать объекта страха, искать союзников против него, создавать магические ритуалы для его умиротворения или планировать систематическую кампанию для обезвреживания. Одной из задач терапевта Ялом считает побуждение пациента исследовать свой страх и вычленить все его отдельные компоненты, то есть в случае страха смерти начать рассматривать смерть – вместо того, чтобы быть парализованным ею.

Терапевт может помочь пациенту справляться с тревогой смерти методами, сходными с теми, которые он использует для преодоления любой другой формы страха. Он помогает пациенту манипулировать объектом страха и пристально изучать его со всех сторон…

Гештальт-терапевтический подход рассматривает страх как способ прерывания контакта между организмом и средой, а собственно терапию – как восстановление естественного течения так называемого “цикла опыта”. Страх и боль – в рамках гештальт-терапии – два состояния, два инструмента, которые прерывают нормальное развитие потребности человека, его активности, которые делают невозможным для него увидеть ситуацию целиком, не дают возможность ему адекватным способом удовлетворить свою потребность.

В своей работе со страхами маленьких детей – от 3 до 5 лет – я часто сталкивалась с известным “парадоксальным сочетанием” избегания темы или объекта страха и часто непреодолимого желания приблизиться к “Этому”.

Как часто в группе четырёхлетних детей мы непременно начинали занятие (по их просьбам) с путешествия в тёмную пещеру и встречи с чем-то ужасным, которое завершалась иногда борьбой, нахождением клада – наградой за переживания, а иногда и разочарованием и бегством.

В каждой группе непременно мы разыгрывали “этюд” про Гадкого Утёнка, который сбежал от злых птиц с птичьего двора и оказался один на один со всевозможными тёмными и злыми силами в Лесу. Маленькие дети самоотверженно исполняли роль не только самого Утёнка, но и гукающих сов и филинов, цепляющихся коряг и болотных кочек, волков и другой лесной “нечисти”, наполняя помещение дикими звуками подручных предметов и собственного голоса, невообразимыми прыжками и “извиваниями” тела. Утёнок чаще всего, превозмогая свои страхи, проходил через весь этот “ужас”, прячась, если потребуется, в укромных местечках и там набираясь сил. С наступлением утра и восходом солнца лес наполнялся светом и теплом и, если было необходимо, дети преображались и поддерживали маленького утёнка, неизменно обращая внимание на то, как сильно и трепетно бьётся у него сердце. Часто Утёнок позволял другим приложить ухо к своей груди и послушать сердечные удары. Высказывания детей в конце “драмы” отчётливо свидетельствовали о близости и актуальности для них – четырёхлетних – темы противостояния смерти.

Мир в психодраме в сильной степени эмоционально заряжен за счёт напряжения полярных сил – добра и зла, горя и радости, жизни и смерти. Любые метаморфозы здесь возможны за счёт бесконечной энергии спонтанности и креативности, царящих в этом мире.

Н. Долгополов (4)

Так как тревога смерти возникает еще в доречевом периоде, на мой взгляд, “удобный” и наиболее адекватный подход в работе с темой смерти – особенно у детей – это психодрама. Психодрама даёт доступ к предшествующему речи уровню – уровню действий, она – “игра вовне”. Психодрама является методом с максимальным объёмом множества модельных объектов, то есть любые внутренние психические феномены – образы, ценности, фантазии, желания, а также связанные с ними явления внешнего материального мира – природа, живые и умершие люди, а также особые идеальные сущности, например, Космос, Бог, Жизнь, Смерть – могут быть смоделированы в психодраме.

Н. Долгополов (3)

Психодрама как психотерапевтический метод имеет базовое качество: магичность. Все тайные и скрытые силы и явления реального мира могут быть материализованы в психодраматическом пространстве, все неодушевлённые предметы – оживлены.

Д. Морено видел в психодраме мост между двумя сферами жизни – миром реальности и нереальным миром.

Между двумя и пятью годами у ребенка развивается способность образно представлять в уме и фантазировать. Теперь ребёнок обнаруживает, что получил новую способность удваивать мир, представляя воображаемые образы на внутреннем психическом экране. Эта новая способность – одновременно пребывать во внешне видимом мире и в воображаемом мире своих фантазий – даёт ребёнку новые степени свободы. Она позволяет ему быть чрезвычайно активным и самовластным в удивительном внутреннем мире психики.

В фантазии ребёнок может вызвать на “внутреннюю сцену” любой образ, изменить его, как хочешь, представить события, которые невозможны в реальности, заставить действие развиваться так быстро или так медленно, как не бывает в реальном времени.

Оборотной стороной способности ребёнка переживать, открывать и творить для себя множественные миры является то, что у детей оболочка между двумя этими мирами очень тонка. Для индивидуальных детских страшных фантазий характерен мотив уноса или выпадения ребёнка из мира Дома в Иное Пространство через некий магический проём (8).

Страх провала в другой мир в психологии детей имеет под собой реальные основания. Это – раннедетская проблема слитости двух миров в восприятии ребёнка: мира видимого и мира психических событий. Возрастная причина этой проблемы в недостатке психической саморегуляции, несформированности механизмов самоосознания. Здравым и несколько приземлённым существом, возвращающим ребёнка к реальности, обычно является взрослый. Лёгкость, с которой соблазнительный объект очаровывает и заманивает душу ребёнка в свои пределы, заставляя забыть себя, не позволяет удержать психическую целостность ребёнка и может родить детский страх: смогу ли возвратиться?(8)

Эту особенность важно учитывать психологам-психодраматистам, работающим с детьми, развивая контакты ребёнка с реальными предметами и людьми, поощряя его действовать “в миру”, иногда даже подавляя соблазн нырнуть и спрятаться в иллюзорный мир.

“С позиций социального атома психодраматист рассматривает как проблему рождения, так и проблему смерти и их воздействия на жизнь семьи. Работа со смертью – основная тема терапии со стариками или с пациентами с неизлечимыми заболеваниями. Но и в работе с подростками и молодёжью звучит тема смерти…

В психодраме пациент меняется ролями с тем, кого он потерял в результате их смерти… Часто отношения с умершими оказываются более значимыми, чем с живыми. Мы видим ещё один тип отношений: Мёртвый – Живой.

Вариант психодрамы: протагонист играет роль умершего. Вспомогательное “я” играет роль протагониста, и от его имени он должен сказать о своей любви к умершему и твёрдом желании последовать за ним. Во всех известных мне случаях умерший не захотел смерти пациента. Но чтобы завершить исцеление, нужно восстановить равновесие в социальном атоме жизни, распространяющееся на отношение к умершему…

Если в социальном атоме выявляется проблема смерти, надо больше работать с жизнью”.

З. Морено (7)

Как и в жизни, в психодраме основной мерой является время. Вся суть сосредоточена в динамике настоящего, здесь и теперь, имеющего значение для будущего, опираясь на прошлый опыт. В психодраме возможно перемещение в будущее. Смешивание времён, объединение их в настоящем моменте методом психодрамы даёт возможность проживания всех периодов жизни человека, являясь гармоничным психотерапевтическим решением проблем страха смерти.

Всю процедуру психодрамы можно рассматривать как некий род ритуала, церемонию исцеления, имеющую символическую связь с протагонистом… Традиционно ритуалы используются для того, чтобы помочь людям осуществить переход от одной стадии жизни к другой. Ритуалы совершаются при рождении, свадьбе и конфирмации в целях осуществления инициации, при похоронах – для того, чтобы отделить усопшего от живых… Сама драматизация важных событий жизни помогает людям приспособиться к новым обстоятельствам.

Ритуалы – это мощные инструменты для стимуляции и стабилизации перемен… Они используются в психодраме для того, чтобы помочь людям завершить не законченные в прошлом дела, в особенности, чтобы помочь им проститься с умершими. В психодраматических “ритуалах прощания” протагонистам помогают разрешиться от невыраженного горя символическим способом и придать новое значение травматическим событиям.

Психодраматические сессии нередко включают в себя настоящие церемонии “расставания”, сцены смерти, где протагонист говорит со значимым человеком, который умирает или уже умер, а также различные церемонии оплакивания, помогающие протагонисту принять потерю и приспособиться к реальности.

П. Ф. Келлерман (6)

Психодрама, по словам А. Шутценберген (13), которая активно ввела этот жанр психотерапии в работу со смертельно больными людьми, помогает вывести наружу скрытую боль и слёзы, беспрепятственно скорбеть о своём несчастье, заново пережив его в “сверхреальности”.

Так называемая “психодрама лечения и его результатов” подготавливает больных к хирургической операции и уменьшает страх перед неизвестным будущим. На сессии как можно полнее и реалистичнее разыгрывается предстоящая операция и её исходы: несчастный случай в операционной, смерть в результате хирургического вмешательства – в психодраме отыгрываются смерть пациента, горе всей семьи и похороны – и успешная операция с безболезненным послеоперационным периодом. Выразив свои скрытые страхи и наихудшие опасения, пациент спокойно, с уверенностью в хорошем исходе идёт на операцию, оказывая тем самым помощь хирургам.

А. Шутценберген с сотрудниками стали развивать свою программу поддержки детей, ждущих хирургического вмешательства, с использованием психодрамы и ролевых игр. При активном участии ребёнка, поступившего в больницу со своей любимой игрушкой, игрушке делают уколы, перебинтовывают, дают лекарства, оперируют. После успешной операции на игрушке разыгрываются виньетки с использованием обмена ролями, где сначала медсестра оперирует малыша, а потом он её. В терапевтической ситуации можно дать ребёнку возможность попрощаться с ногой или рукой или помочь ему научить мишку двигаться без одной лапы. Это позволяет ребёнку выразить свой страх и тревогу (13).

Ребёнок в ситуации смерти близких страдает не только от тяжёлой потери и собственной вины. Источник значительной доли страдания, испытываемого при утрате значимого другого – пробуждение страха собственной смерти, тотальный панический страх за свою жизнь, осознание перспективы его собственной смерти.

Потеря родителя заставляет нас соприкоснуться с нашей собственной уязвимостью: если наши родители не смогли спасти себя, то кто спасёт нас? Если родителей нет – уже никого нет между нами и могилой…

И. Ялом (15)

Приведённая ниже психодраматическая виньетка с пятилетним Севой в группе детей пяти- и шестилетнего возраста, на мой взгляд, является иллюстрацией как раз такого случая, несмотря на то, что мальчик встречается не с настоящей, а с “как будто-смертью”. В смерти отца для мальчика содержалось сообщение, что он тоже должен умереть.

В этой работе я старалась соответствовать принципу ведения психодрамы – не навязывать собственных идей, а позволять поступающей информации вести нас шаг за шагом, помня о первой заповеди директора и вспомогательных “я”: будь уверен, что ты не решаешь свои проблемы в психодраме клиента. Не зависящее от меня требование строгого ограничения по времени в этой сессии – не больше 20 минут – доставляло мне как директору (Д) дополнительные сложности и повышало мою ответственность перед детьми, а также внесло свой вклад в рисунок и содержание сессии, отразившись как в некоторой вынужденной механистичности (отсутствии пауз), так и в выборе техник: частом обращении к технике отзеркаливания…

…Сева приходит на занятие уже “разогретым” событиями собственной жизни.

Он со слезами на глазах, запинаясь, рассказывает о недавнем случае, когда его папа внезапно пришёл в детскую и спросил у него: “А что будет, если я умру?”

Мальчик, с трудом справляясь с прерывистым дыханием, говорит, что ему очень трудно, что он очень часто вспоминает об этом случае, что тогда ничего не ответил папе и сейчас всё это не даёт ему покоя.

Д: Ты хотел бы всё это сейчас ещё раз вспомнить, почувствовать, попробовать проиграть здесь эту сцену, что-то ответить папе?… Ты готов?

Сева: Да, я хочу…

Д: Построй то место, где всё это происходило…

Сева: Вот, это моя комната (двигает стулья), это физкультурный комплекс, это кровать… Тут сидит мама и смотрит… Пусть мамой будет Ксюша.

Сева из роли мамы: Я – мама, я спокойно тут сижу с Севой, ничего не знаю про предстоящий разговор. Смотрю на Севу, как ему весело. Мне хорошо с ним.

Д: Выбери кого-то, кто мог бы быть сейчас Севой. (Выбирает Колю и показывает, как ему весело крутиться на комплексе и ни о чём не думать).

Сева отходит в сторону и наблюдает сцену: Мама – на кровати, Сева-Коля весёлый – на физкультурном комплексе, – вдруг испуганно проговаривает: “Внезапно входит папа” (выбирает Мишу на роль папы).

Д: Побудь сейчас папой… Как Вас зовут?

Сева:…Я – Серёжа. Я пришёл в комнату к сыну и решил пошутить. Говорю: “А что будет, если я умру?”

Проигрывается сцена прихода папы, вначале Сева в “себе”, затем ещё раз проигрываем эту сцену, но Сева – в стороне, в “зеркале”. После своих слов по роли Папа–Миша с трудом произносит уже от себя: “У меня такое было…”

Сева: Так и было. Тогда я сразу заплакал… Сейчас мне очень трудно, но я не плачу, мне сейчас тяжело заплакать.

Д: Сейчас тяжело заплакать, я понимаю, а тогда ты заплакал. Что сейчас с тобой? Что внутри тебя происходит?

Сева: Я думаю, что это будет на самом деле, папа умрёт… И я хочу спросить, это правда или это неправда.

Д: Спроси папу.

Сева: Пап, это правда или неправда? (с отчаянием)

Д: Побудь сейчас папой и ответь Севе.

Сева-Коля: Это правда, что ты умрешь?

Сева в роли папы: Это неправда!

Эту же сцену разговора с папой ещё раз проигрываем, но Сева в “себе”. После папиных слов, что это неправда, мальчик делает тяжелый и сильный выдох.

Д: Ты так выдохнул…Что сейчас с тобой?

Сева: Меня как будто бы скелет держит, когда папа говорит.

Д: Ты чувствуешь, что с тобой скелет что-то делает. Кто бы мог побыть сейчас этим скелетом, выбери. (Выбирает Сашу).

Д: Побудь на месте этого скелета, покажи, что он с тобой делает… Скелет, что ты делаешь с Севой?

Сева из роли скелета: Я убиваю его!

Д (за спиной Севы-скелета): Я – Скелет! Я убиваю тебя! Так? Какой голос, какая сила у тебя?

Сева (громко, резко): Я – Скелет! Я хочу убить тебя!

Д: Что ты сейчас делаешь?

Сева-скелет: Я сжимаю Севу. Вот так!

Проигрываем сцену появления скелета, Сева в “себе”.

Д: …Что сейчас с тобой?

Сева (отвечает не сразу): Я… очень сосредоточился… Так собрался от страха… Так собрался, когда Скелет очень сильно сжимает меня, что чувствую, что что-то тёплое и как будто доброе у меня в животе родилось… Против Скелета…

Д: Ты умеешь взглянуть внутрь себя, чувствовать, что появляется в тебе… Побудь этим тёплым и добрым…

Проигрываем сцену со скелетом и появлением Доброго.

Сева (в роли Доброго): Я просто Добрейший из Всех! Я хочу страх Севы уничтожить!

Д: Обратись к страху-Скелету.

Сева (в роли Доброго): Я хочу уничтожить тебя…Изнутри!

Д: А что ты говоришь Севе?

Сева (в роли Доброго): Я защищаю тебя от Скелета! Вот так, мечом!

Проигрываем сцену, Сева в “себе”.

Д: Что с тобой происходит?

Сева: Скелет во мне ис-че-за-ет…

Сева выбирает на роль Доброго Ксюшу, которую уже назначал на роль мамы, и в “зеркале” просматривает всю сцену.

Сева весело и беззаботно качается на комплексе, вдруг приходит папа и спрашивает, что будет, если он умрёт. После этих слов появляется скелет и начинает сильно сжимать Севу: “Я – Скелет! Я хочу убить тебя!” Затем появляется Доброе: “ Я – Добрейший из всех! Я защищаю тебя, Сева! Страх, я сильнее тебя, я растворяю тебя!”

Сева (очень внимательно следящий за происходящим и одновременно сосредоточенный на себе): Да, это так.

Д: С чем ты сейчас остаёшься?

Сева: Я – с Добрым внутри… (держит бережно руку чуть выше живота). Я хочу ещё раз…

Все встают вокруг Севы, начинают говорить свои послания.

Папа: Я умру.

Скелет: Я хочу убить тебя изнутри!

Сева: Как будто чернота и боль от страха…

Д (дубль Севы у него за спиной): Мне становится очень страшно и больно, когда я понимаю, что папа умрёт, и я умру. Трудно жить и всегда помнить об этой боли…

Сева (к папе): У меня страшная боль от твоих слов.

Доброе: Я – Добрейший из всех защищаю тебя!

Сева: Я чувствую тебя вот здесь (держит руку на солнечном сплетении). Добрый Король во мне.

Д: Побудь ещё этим Добрым Королём.

Сева-Добрый Король (берёт за руку Колю-Севу): Я – Добрый Король. Если что с тобой случится, я позову своих воинов.

Д (дубль): У меня есть силы, ты можешь положиться на меня, я смогу защитить тебя, когда тебе снова будет страшно и больно…

Сева (кивает и прерывает): Я просто защищаю тебя изнутри! Ты меня можешь позвать, когда тебе горько и грустно до слёз…

Д: Как Сева может тебя позвать? Скажи ему это.

Сева – Добрый Король: Ты можешь меня позвать дыханием и глазами…

Д: Покажи.

Сева делает глубокий вдох и выдох, глаза поднимает кверху: “Это – внутрь себя посмотреть”.

Сева – Добрый Король: Не забывай обо мне. Я живу внутри тебя.

Теперь Сева в “себе” слушает, закрыв глаза, Доброго Короля – Ксюши: “Я всегда внутри тебя, помни обо мне”.

Д: Почувствуй своего Доброго Короля внутри себя. (Сева держит рука вверху живота, прикрыл глаза). Попробуй прикоснуться к нему…и, если сможешь, запомни это ощущение… Это чувство…

Через некоторое время Сева открывает глаза, смотрит на нас.

Д: Мы можем на этом закончить?

Сева: Да.

Вот выдержки из высказываний детей в заключительном “эмоциональном круге”, когда члены группы делятся своими чувствами по отношению к протагонисту – главному герою драмы и другим ролям.

Миша: Было очень тяжело говорить слова папы. Трудно… У меня даже сердце покрыто чернотой.

Саша, исполнявшая роль Скелета: Я чувствовала, что я очень-очень сильная. Мне не хотелось Севу убивать, но пришлось (вздыхает). У меня бывает в жизни так, что мне что-то очень не хочется, но приходится делать.

Коля, исполнявший роль Севы: Я чувствовал себя скованно, мне было по-настоящему страшно. Я очень ждал Доброго Короля. Спасибо ему.

Сева: Коля, ты был очень похож на меня.

Ксюша: Мне очень понравилось быть Добрым Королём. Я была такая очень добрая и сразу сильная. Это напомнило мне мою маму, когда она меня гладит…

Несколько раз я встречалась со страхом смерти в том или ином обличии, когда как директор-психодраматист работала с детьми в жанре “оживления картин сна”. Ребёнок, опираясь на свой рисунок сна, привлекая других детей из группы и используя окружающее пространство, подходящие предметы (ткань различного цвета и качества, объёмные и плоские формы, строительный конструктор, маски и т.п.), показывает на “сцене” свой сон, перемещаясь от одной роли – изображения – фигуры к другой, давая голос, звук, движение каждому “участнику” сна. Между персонажами сна происходит диалог и обмен ролями. Ребёнок–главный герой в контакте со значимыми ролями и в диалоге с Директором делится возникающими чувствами. Часто для безопасного продвижения по картине своего сна ребёнку “надобились” дополнительные защитные фигуры, реальные или фантазийные.

Вспоминается эмоционально насыщенная работа с пятилетним Сашей Б., так и просящая “на сцену” уважаемого К.Г Юнга, обращение к которому слишком растянуло бы размер данных “заметок”, и без того выходящих из рамок. Так что сознательно не поддаюсь соблазну и даю лишь сухое описание сюжета.

Мальчик пробирался трудной дорогой, встречая на пути Огненную Реку со светящимися выпрыгивающими Искрами–существами – “дотронешься до которых и умрёшь”, Пропасть, в которую нельзя смотреть – “лишишься сил и упадёшь навсегда”, Трясину – “если не вспоминаешь хорошее, затянет”. Непреодолимую Гору, на вершине которой в клетке билась Тень, искушавшая мальчика, сладким голосом уговаривая его открыть клетку и выпустить её – “я знаю, что нельзя открывать, что это смертельный обман, не верю ей, но чувствую, что руки так и тянутся к замку, так и тянутся, как будто верю…” Для прохождения этого трудного пути – “не знаю, куда именно. Я только знаю, что мне обязательно надо пройти через всё это, хотя ужасно страшно, можно умереть” – Саша привлёк дополнительно Силы, Решительность – Уверенность, Воспоминания тепла и Доброты…

В этой виньетке участвовала вся группа детей, самоотверженно “живя” во “вспомогательных Я” главного героя, активно дублируя и поддерживая его, говоря тем самым о близости и важности для них всех поднятой мальчиком теме.

Бесстрастное интеллектуализированное взирание взрослого на смерть – совсем не то же самое, что обитающий в бессознательном ужас перед смертью – ужас, возникший на ранней стадии жизни, предваряя появление точных концептуальных формулировок, ужас изначальный и невыразимый, существующий вне языка и образа.

И. Ялом (15)

Говоря об особенностях психотерапевтической работы с детьми, хочу привести слова М. Осориной (8), хотя она говорит о характерных принципах взаимодействия детей с объектами окружающей среды в совершенно другом контексте:

Лёгкость непроизвольного установления контакта с миром присуща детям по самой природе их психического устройства, “встроена” в само их существо. Благодаря этому ребёнок и способен решать главную задачу детства – вписаться в мир, куда был рождён. По мере взросления человек теряет детскую непосредственность в контактах с окружающим миром… Получается парадокс. Психическое совершенство взрослого человека – наличие развитого внутреннего мира, противопоставленного миру внешнему, присутствие личных целей, планов и намерений, самостоятельность и волевая регуляция поведения – становится препятствием для его непосредственных живых контактов с миром во многих ситуациях и даже тормозом в духовном развитии взрослого… И только сознательная целенаправленная работа над собой позволяет ему подняться на качественно новый уровень регуляции душевной жизни. Тогда во взаимоотношениях с миром человек руководствуется осознанным принципом принятия мира как данности…

А ребёнок, существо во многих отношениях менее совершенное – со слабым “Я”, несформированным внутренним миром, с недоразвитой системой психической регуляции, которая приводит к тому, что его непроизвольное, “плавающее” внимание обычно вынесено вовне… – ребёнок, оказывается, обладает важнейшим качеством, обеспечивающим контакт с миром и, соответственно, дающим источники развития…

Чем более зрелым и мудрым становится взрослый человек, тем в большей степени он стремится к воссоединению с миром: он начинает осознавать ограниченность своего “Я” и ощущать себя маленькой частицей общего бытия. Он постепенно приходит к осознанию своей конечности и пониманию окружающих событий как жизненных уроков – то есть принимает и познаёт своё “бытие-в-мире”. (8)

Психотерапевтические приёмы часто различны, но цель у них одна: наладить более глубокие и продуктивные отношения “Я – мир”, благодаря активизации контакта с реальностью, а не ухода от него.

В своей практике работы с детьми–дошкольниками я замечала, чуть модифицированные и адаптированные под свой возраст, но полные “взрослого” смысла “техники” и упражнения дети спонтанно проводят друг с другом и сами с собой в своих каждодневных играх, оставляя взрослых за пределами сферы своих переживаний.

…Вот случайный личный опыт “на тему”. Я с группой 5-6-тилетних детей проводила, на первый взгляд, казалось бы, совсем не относящееся к теме смерти упражнение-фантазию “Я взрослый”. Каждый из детей вначале на несколько минут переносился на машине времени из настоящего в тот момент будущего, где он ощущает себя по-настоящему взрослым, а затем, по возвращении в настоящее, делился полученными ощущениями. Все дети попадали в разное будущее. Каждый в своё. Одни видели себя двенадцати-, другие двадцати- или тридцатилетними взрослыми людьми. Разгорячённые и возбуждённые, дети вдруг стали серьёзными и внимательными, когда один из мальчиков начал свой рассказ о том, как ему удалось улететь довольно далеко, и он в своём далёком будущем увидел себя настоящим стариком, спокойным и мудрым: “Я много знаю и много умею и совсем не жадничаю – делюсь со всеми молодыми, рассказываю им всё и учу их всему, что им интересно. Получается, что и им, и мне важно то, что я такой… мудрый… Через некоторое время я смогу спокойно умереть”.

Не это ли живая иллюстрация концепции жизненного цикла Э. Эриксона, развивая которую он говорит о плоде всех семи стадий развития и роста человека – целостности Эго, в частности, как о принятии своего единственного и неповторимого цикла жизни в качестве чего-то такого, чему суждено было произойти. “Обладатель целостности эго готов защищать достоинство собственного стиля жизни против всех физических и экономических угроз. Ибо он знает, что отдельная жизнь есть случайное совпадение одного единственного жизненного цикла с одним и только одним отрезком истории, и что для него вся человеческая целостность сохраняется или терпит крах вместе с тем единственным типом целостности, которым ему дано воспользоваться… При такой завершающей консолидации смерть теряет свою мучительность. Отсутствие или утрата этой накопленной интеграции Эго выражается в страхе смерти: единственный и неповторимый жизненный цикл не принимается как завершение жизни”

[1] Fraelean Curtis "Gestalt Couples Therapy with Lesbian Couples: Applying Theory and Practice to the Lesbian Experience" in: The gendered field gestalt perspectives and realing. Gicpress monograph series, Cambridge, 1998, p. 188-209. Перевод Е. Кузнецовой, Е. Шувариковой.

[2] В основу статьи легли идеи Ефимкиной Р. и Горловой М., возникшие в процессе совместного проведения терапевтических и образовательных групп в 1998-1999 гг.

[3] Хейли Д. Необычайная психотерапия (психотерапевтические техники Милтона Эриксона). – В 2-х ч. – 1986. Ч. 2. С. 20; Семинар с доктором медицины Милтоном Г. Эриксоном (Уроки гипноза). – М., 1994. С. 102.

[4] Перлз Ф. Гештальт-подход и Свидетель терапии. – М., 1996.

[5] Горлова М.Ф., Ефимкина Р.П. Методика «Аукцион» и стратегии состоятельности // Гештальт и психодрама в работе со взрослыми и детьми. – Новосибирск: НГУ, Москва: МИГИП, 1998.

[6] См.: Ефимкина Р.П., Горлова М.Ф. Развитие метафоры в групповом процессе.// Журнал практического психолога. 1998. – №4. – С. 103-109.

[7] Эриксон Э. Детство и общество. – СПб, 1996.

[8] Эриксон Э. Детство и общество. – СПб, 1996.

[9] Ефимкина Р.П., Горлова М.Ф. Психологическая инициация женщины // Российский гештальт. – Новосибирск: НГУ, Москва: МИГИП, 1999.

[10] Ялом И. Теория и практика групповой психотерапии. – СПб: Питер, 2000.