АНАСТАСИЯ И ДРУГИЕ «СПАСШИЕСЯ» ДЕТИ НИКОЛАЯ II

Слухи о чудесном спасении всей царской семьи или отдельных её членов облетели Россию сразу же после трагедии в Екатеринбурге. «Слухи о том, что кто-то из великих княжон смог спастись, были чрезвычайно сильны, — пишет К. Савич, бывший председатель петроградского суда присяжных. — Великая княгиня Елена Павловна сама рассказывала графине Орловой-Давыдовой, как однажды, когда она сидела в тюрьме в Перми, начальник тюрьмы ввёл к ней в камеру девушку, настоящее имя которой было Анастасия Романова; Елена Петровна должна была установить, действительно ли подозреваемая — великая княжна Анастасия, ибо поговаривали о том, что она и впрямь могла остаться в живых. Потом выяснилось, что задержанная — дочь начальника вокзала какой-то небольшой железнодорожной станции».

А в середине 1919 г. в Сибири объявился отрок 15–16 лет, похожий на царевича Алексея. Как свидетельствуют очевидцы, народ принимал его с воодушевлением. В школах даже собирали деньги в его пользу. Телеграмма о появлении «царевича» была немедленно послана правителю Сибири адмиралу А.В. Колчаку. По его приказу юношу доставили в Омск. Француз Пьер Жийяр, бывший воспитатель царевича Алексея, приехавший, чтобы проверить истинность его показаний, задал ему по-французски несколько вопросов. «Царевич» ответить на них не смог, но заявил, что прекрасно понимает, о чём его спрашивают, а отвечать не желает и разговаривать будет только с адмиралом Колчаком. Обман был раскрыт очень быстро…

Через несколько месяцев в Польше объявился ещё один Алексей. Ещё некоторое время спустя там же появилась великая княжна Ольга. Она рассказывала, что потеряла память от сильного удара прикладом, якобы полученного ею в Екатеринбурге от палачей, а затем была спасена каким-то солдатом.

На протяжении последующих лет вплоть до нашего времени «царские дети» — то Анастасия, то Татьяна, то Ольга — появлялись в России, Польше, Франции, Германии, Америке. Одна из самозванок, выдававшая себя за великую княжну Ольгу, путешествуя по югу Франции, собирала у сердобольных людей деньги на то, чтобы выкупить якобы заложенные в ломбард драгоценности императорской семьи. Предприимчивой «Ольге» удалось собрать около миллиона франков. Затем пошла череда детей и внуков царских детей: «внук царевича Алексея» объявлялся, к примеру, в Испании…

Ходили слухи и о том, что царская семья и сам царь не были расстреляны, а жили в Сухуми под разными фамилиями, в частности, Николай II — под фамилией Берёзкин. Он якобы умер в Сухуми в 1957 г.

А в феврале 1920 г. в Берлине началась история, которая не закончилась до сих пор…

…17 февраля 1920 г. там попыталась покончить с собой, бросившись в канал Ландвер, неизвестная женщина. Её спас из ледяной воды случайно оказавшийся поблизости полицейский. Доставленная в участок, женщина не произнесла не слова: она смотрела прямо перед собой и, казалось, не слышала задаваемых ей вопросов. На ней были надеты грубое платье, чёрная юбка, блуза, большой платок, чёрные чулки и чёрные высокие ботинки. Бледное лицо было явно славянского типа. Никаких документов при ней не оказалось.

Ничего не добившись от неё и заподозрив в ней сумасшедшую, неизвестную женщину отправили на освидетельствование в Елизаветинскую больницу. 27 марта её осматривал консилиум. Отметив, что больная склонна к проявлениям сильной меланхолии, врачи рекомендовали поместить её в психиатрическую клинику.

В клинике в Дальдорфе неизвестная провела около полутора лет. «Сильные приступы меланхолии» проявлялись в том, что она могла часами сидеть молча или лежать на кровати, уткнувшись лицом в покрывало. Первые слова, которые она произнесла, были бессвязной немецкой фразой «Nichts, trotz alledem» — «Ничего, несмотря ни на что». Это был её ответ на вопрос врачей: надо ли сообщить о её местонахождении родным или жениху? Но впоследствии женщина, иногда оживляясь, вступала в разговор с медсёстрами и больными. Она много читала, в основном газеты. Сёстры утверждали, что она производит впечатление хорошо образованной женщины.

Однажды в клинику попал номер «Берлинер иллюстрирте цайтунг» от 23 октября 1921 г. На первой полосе была опубликована фотография трёх дочерей Николая II и заголовок: «Одна из царских дочерей жива». Бывшая прачка Мария Колар Пойтерт, лежавшая в одной палате с неизвестной, рассматривая фотографию, вдруг с удивлением обнаружила поразительное сходство великой княжны Анастасии со… своей соседкой по палате — неизвестной женщиной, которую полицейский выудил из канала Ландвер.

Поражённая своим открытием, Пойтерт несколько дней молчала, мучаясь над загадкой, пока наконец не выдержала и не сказала неизвестной:

— Я знаю, кто ты!

В ответ таинственная особа поднесла палец к губам:

— Молчи!

20 января 1922 г. Марию Пойтерт выписали из клиники и, будучи не в силах хранить такую тайну, она начала действовать. «Не исключено, — считает французский писатель А. Деко, — что, не появись на сцене госпожа Пойтерт, не было бы и никакого следа „Анастасии“! Но полусумасшедшая прачка, увы, появилась, и энергично пошла по „следу Анастасии“…»

8 марта 1922 г. Пойтерт встретилась с русским эмигрантом, бывшим ротмистром лейб-гвардии кирасирского Её величества полка М.Н. Швабе и рассказала ему о своей соседке по палате, добавив, что считает её одной из дочерей покойного императора. По её просьбе Швабе отправился вместе с ней навестить неизвестную, захватив с собой своего приятеля, инженера Айнике. В Дальдорфе они попытались заговорить с «Анастасией» по-русски, но та ответила, что не знает этого языка. Тогда Швабе протянул ей фотографию вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны и спросил, знает ли она, кто это. Тут свидетельские показания разнятся: Швабе утверждает, что «Анастасия» ответила: «Эта дама мне незнакома». Сама же «Анастасия» много лет спустя говорила: «Кто-то из русских эмигрантов принёс мне портрет бабушки. Это был первый раз, когда я позабыла всякую осторожность, увидев фотографию, вскричала: „Это моя бабушка!“»

Швабе вышел из больницы в сильном волнении. Он отправился к председателю союза русских монархистов в Берлине и убедил его произвести экспертизу — послать к больной кого-нибудь, кто близко знал раньше детей императора.

Через два дня Швабе снова отправился в Дальдорф в сопровождении поручика С. Андреевского, графини Зинаиды Толстой, её дочери и хирурга Винеке. Больная спуститься к ним не пожелала, и вся депутация поднялась к ней в палату «Анастасия» лежала, закрыв лицо покрывалом. «Графиня Толстая и её дочь очень мягко разговаривали с ней, — вспоминал впоследствии Швабе, — со слезами на глазах показывая незнакомке маленькие иконки, фотографии и шепча ей на ухо какие-то имена. Больная ничего не отвечала; она была до крайности взволнована и часто плакала. Андреевский называл её „Ваша светлость“ — это, кажется, подействовало на неё больше всего. Винеке не стал осматривать больную, но добился у больничного начальства дозволения оставить её здесь. По мнению графини Толстой и её дочери, это была великая княжна Татьяна Николаевна».

Так Татьяна или Анастасия? Сходство у неизвестной с царскими дочерьми всё-таки было. Среди русских эмигрантов, осевших в Берлине, началось волнение. Баронесса Буксгевден, состоявшая при семействе Николая II почти неотлучно с 1913 по 1918 г. и расставшаяся с ними только в Екатеринбурге, за полтора месяца до кровавого финала, 12 марта 1922 г. отправилась в клинику Дальдорф.

«Больная лежала в постели возле стены, неотрывно глядя в залитое светом окно, — вспоминает баронесса Буксгевден. — Услышав, что мы вошли, она укрылась одеялом, не желая, чтобы мы её разглядывали, и больше уже невозможно было уговорить её открыть лицо. Графиня Толстая объяснила мне, что незнакомка делает так всегда, когда кто-нибудь приходит к ней, но медсестра добавила, что она разговаривает иногда с госпожой Пойтерт, которая раньше тоже лежала в клинике, и что это единственный человек, кому она доверяет. Госпожа Пойтерт была здесь же. Они говорили по-немецки. Большую часть времени больная лежала, и, хотя врачи разрешали ей вставать, она всё равно предпочитала оставаться в постели.

Она была в ночной рубашке и белом жакете. Высокий лоб, волосы забраны назад и уложены совсем просто. Я решила заговорить с ней и попросила моих спутников отойти от кровати. Гладя её по голове, я обратилась к ней по-английски с тою же осторожностью, с какой стала бы беседовать с великой княжной, называя её, впрочем, вполне нейтральным „darling“ („дорогая“). Она не отвечала ни слова, видимо, не поняв ничего из того, что я говорила ей. Когда она на мгновение откинула одеяло, так, что я смогла рассмотреть её лицо, глаза её не выражали ничего, что показало бы мне, что меня узнали. Лоб и глаза её напомнили мне великую княжну Татьяну Николаевну, но стоило мне увидеть всё лицо, как сходство перестало казаться столь разительным.

Я постаралась оживить её воспоминания всеми возможными способами. Показала ей одну из иконок с датами правления Романовых, подаренных императором некоторым людям из свиты; потом перстень, принадлежавший некогда императрице — она часто носила его и подарила его мне в присутствии великой княжны Татьяны. Но эти вещи не вызвали в её памяти ни малейшего отклика. Она без интереса рассматривала эти предметы и только прошептала на ухо госпоже Пойтерт несколько слов.

Когда госпожа Пойтерт увидела, что незнакомка не отвечает и никак не обнаруживает, что узнаёт меня, она, видимо, желая „помочь“ ей, зашептала что-то по-немецки и принялась показывать фотографии императорской семьи, тыча при этом пальцем в императрицу и спрашивая у больной: „Это мама, правда?“ Но все эти попытки потерпели крах: больная продолжала молчать и лишь старалась спрятать лицо, закрываясь одеялом и руками.

Хотя верхней частью лица незнакомка отчасти похожа на великую княжну Татьяну, я всё-таки уверена, что это не она. Позже я узнала, что она выдаёт себя за Анастасию, но в ней нет абсолютно никакого внешнего сходства с великой княжной, никаких особенных черт, которые позволили бы всякому, близко знавшему Анастасию, убедиться в истинности её слов. Кстати замечу, что великая княжна Анастасия едва ли знала с десяток немецких слов и выговаривала их с неимоверным русским акцентом».

Забегая вперёд, отметим, что своё состояние в момент визита баронессы Буксгевден сама незнакомка описывала много лет спустя так: «Если бы вы знали, как невыносимо тяжело мне стало, когда вдруг появилось несколько русских, и среди них женщина, бывавшая раньше у нас при дворе! Они хотели меня видеть. Я стыдилась перед ними своего жалкого состояния. Я накрылась одеялом с головой и решила не говорить с ними…»

Баронесса Буксгевден вышла из палаты в полной уверенности, что разговаривала с самозванкой. Но не такого мнения были некоторые другие русские эмигранты — чуда хотелось многим. Барон фон Клейст и его супруга, у которых «сердце обливалось кровью при виде молодой женщины, которая была, быть может, дочерью государя!», добились разрешения забрать больную из клиники к себе домой. 30 мая 1922 г. незнакомка перебралась в дом Клейстов по Нетельбекштрассе, 9.

Первое свидание с незнакомкой шокировало добросердечную баронессу Клейст: придя за больной, она увидела, как та вырывает сама себе передние зубы и что у неё уже не хватает многих зубов. Впрочем, позднее незнакомка объяснила, что вынуждена была это сделать, поскольку её передние зубы шатались из-за удара прикладом, якобы полученного в Екатеринбурге. Вдобавок, оказалось, что она страдает чахоткой и туберкулёзом костей. Несчастная являла собой самое жалкое зрелище, и русские эмигранты, приходившие к Клейстам повидать «царскую дочь», уходили от них совершенно растерянными. Вдобавок «Анни», как стали называть в доме Клейстов незнакомку, объявила с таинственным видом, что у неё где-то есть сын, которого можно узнать «по белью с императорскими коронами и золотому медальону»…

Одни из эмигрантов, приходивших к Клейстам посмотреть на «чудесно спасшуюся великую княжну», убеждались, что перед ними просто несчастная больная женщина. Другие, зачарованные фантастической историей и жаждавшие чуда, окружили «Анни» благоговейным почтением. Вокруг бывшей пациентки сумасшедшего дома формировалась атмосфера исключительности. Эмигранты приносили ей фотографии и книги об императорской фамилии, а Клейсты демонстрировали её гостям, как ярмарочную диковинку. В такой атмосфере «великая княжна», наконец, дозрела до решительных шагов…

«20 июня 1922 г., — вспоминал барон фон Клейст, — женщина, которую я забрал из сумасшедшего дома, пригласила меня к себе в комнату и в присутствии моей супруги, баронессы Марии Карловны фон Клейст, попросила у меня защиты и помощи в отстаивании своих прав. Я заверил её в том, что готов находиться в полном её распоряжении, но только при условии, что она откровенно ответит на все мои вопросы. Она поспешила уверить меня в этом, и я начал с того, что спросил, кто она на самом деле. Ответ был категорический: великая княжна Анастасия, младшая дочь императора Николая II.

Затем я спросил её, каким образом ей удалось спастись во время расстрела царской семьи и была ли она вместе со всеми.

„Да, я была вместе со всеми в ночь убийства, и, когда началась резня, я спряталась за спиной моей сестры Татьяны, которая была убита выстрелом. Я же потеряла сознание от нескольких ударов. Когда пришла в себя, то обнаружила, что нахожусь в доме какого-то солдата, спасшего меня. Кстати, в Румынию я отправилась с его женой, и, когда она умерла, решила пробираться в Германию в одиночку. Я опасалась преследования и потому решила не открываться никому и самой зарабатывать на жизнь. У меня совершенно не было денег, но были кое-какие драгоценности. Мне удалось их продать, и с этими деньгами я смогла приехать сюда. Все эти испытания настолько глубоко потрясли меня, что иногда я теряю всякую надежду на то, что придут когда-нибудь иные времена. Я знаю русский язык, но не могу говорить на нём: он пробуждает во мне крайне мучительные воспоминания. Русские причинили нам слишком много зла“».

Дополнительные сведения позднее дала Клейсту графиня Зинаида Сергеевна Толстая:

«2 августа нынешнего (1922. — Прим. авт. ) года женщина, называющая себя великой княжной Анастасией, рассказала мне, что её спас от смерти русский солдат Александр Чайковский. С его семьёй (его матерью Марией, восемнадцатилетней сестрой Верунечкой и младшим братом Сергеем) Анастасия Николаевна приехала в Бухарест и оставалась там до 1920 г. От Чайковского она родила ребёнка, мальчика, которому сейчас должно быть около трёх лет. У него, как и у отца, чёрные волосы, а глаза того же цвета, что у матери. В 1920 г., когда Чайковский был убит в уличной перестрелке, она, не сказав никому ни слова, бежала из Бухареста и добралась до Берлина. Здесь она сняла комнату в небольшом пансионе на Фридрихштрассе, названия его она не знает. Ребёнок, по её словам, остался у Чайковских, и она умоляла помочь ей найти его».

Что произошло дальше? Очевидно, что Клейсты окончательно убедились, что перед ними самозванка. Во всяком случае, спустя два дня после заявления «Анастасии» о намерении «отстаивать свои права», она оказалась на улице. Биографы самозванки утверждают, что она покинула дом Клейстов сама, но в то же время известно, что Клейсты не горели желанием снова приютить её.

Через три дня после бегства «Анастасии» из дома Клейстов её встретил инженер Айнике, тот самый, который приезжал к ней в клинику в Дальдорф вместе с ротмистром Швабе. «Анастасия» как раз выходила из дома, где жила её наперсница и бывшая соседка по палате — Мария Пойтерт. На все расспросы Айнике «Анастасия» не отвечала, замкнувшись в себе.

Какое-то время «Анастасия» жила у Айнике, затем её взял на попечение важный немецкий чиновник: доктор Грунберг, инспектор полиции. Это было уже серьёзно: судьбой самозванки заинтересовались власти.

«Я решил отвезти Анни в наше поместье Нойхов-Тельтоф — вспоминал Грунберг, — отдых в деревне благотворно сказался бы на её здоровье. Два года, проведённые в Дальдорфе, совершенно расстроили её нервы. Рассудок временами ей не подчиняется: результат ранения головы, вернее, ужасного удара прикладом. Но об этом чуть позже. Кроме того, у неё не лучшая по части здоровья наследственность. Когда она жила у меня, я решил, согласовав это с правительственным советником, которому я рассказал всю историю, предпринять, наконец, какие-то шаги для того, чтобы официально удостоверить её личность».

Грунберг кое-что не договаривает, но фигура «правительственного советника», выплывшая из его воспоминаний, ясно указывает на то, что судьбой самозванки заинтересовались на самом высоком уровне: если это действительно царская дочь, то эту карту можно было грамотно разыграть в интересах побеждённой и униженной Версальским миром Германии. Если же это самозванка, то тоже не беда: «натаскать» эту пациентку психбольницы и сделать из неё «настоящую Анастасию» несложно, тем более что эмиграция уже взбудоражена её появлением.

«Мы смогли уговорить прусскую принцессу приехать к нам под вымышленным именем», — пишет герр Грунберг. Кто это «мы»? Лично герр Грунберг со своим приятелем, «правительственным советником»? Можно ли верить в то, что прусская принцесса согласилась ехать в Германию под вымышленным именем, откликнувшись на приглашение и уговоры двух частных лиц?

«В конце августа 1922 г., по просьбе советника Гэбеля и инспектора полиции доктора Грунберга, я согласилась приехать в Берлин, чтобы повидать загадочную женщину, называющую себя моей племянницей Анастасией, — вспоминает принцесса Ирен. — Доктор Грунберг доставил меня в свой деревенский дом под Берлином, где незнакомка жила под именем „мадемуазель Анни“. Мой приезд был неожиданным, она не могла знать заранее, кто я, и потому не была смущена моим появлением. Я убедилась тотчас же, что это не могла быть одна их моих племянниц. Хотя я не видела их в течение девяти лет, но что-то характерное в чертах лица (расположение глаз, форма ушей и т. д.) не могло измениться настолько. На первый взгляд, незнакомка была немного похожа на великую княжну Татьяну…

Я покинула дом в твёрдом убеждении, что это не моя племянница. Я не питала ни малейших иллюзий на сей счёт».

Грунберг утверждает, что на следующий день «Анни» якобы сказала, что вчерашняя посетительница была «её тётя Ирен». Но в эти слова Грунберга как-то не очень верится — ведь он в этой истории явно «лицо заинтересованное».

Первая газетная публикация о таинственной «Анастасии» под названием «Легенды дома Романовых» появилась в газете «Локаль анцайгер» в декабре 1924 г. К тому времени у Грунберга уже вполне сложилось мнение о своей подопечной: «Анастасия ни в коем случае не авантюристка. Мне представляется, что бедняжка просто сошла с ума и вообразила себя дочерью русского императора». Судьба «Анастасии» его уже больше не интересовала, и он думал теперь только о том, как бы сбыть её с рук. С помощью католического священника — профессора Берга Грунберг подыскал для «Анастасии» некую госпожу фон Ратлеф, прибалтийскую немку, надеясь, что та станет достойной опекуншей для бедной больной женщины. Но… госпожа Ратлеф, особа истероидная и «себе на уме», стала в судьбе «Анастасии» «госпожой Пойтерт номер два» — её стараниями миф о «царской дочери» обрёл второе дыхание…

«Движения её, осанка, манеры выдавали в ней даму высшего света, — пишет госпожа Ратлеф. — Таковы были мои первые впечатления. Но что поразило меня более всего, так это сходство молодой женщины с вдовствующей императрицей. Говорила она по-немецки, но с явственным русским акцентом. От всей её натуры веяло благородством и достоинством». Странно всё это. И отчего ни принцесса Прусская Ирен — особа королевской крови, ни фрейлина русского императорского двора баронесса Буксгевден, ни графиня Толстая, ни многочисленные русские эмигранты, ни германские правительственные чиновники ничего подобного не заметили?

Стараниями госпожи фон Ратлеф частыми посетителями «Анастасии» стали посол Дании в Берлине господин Зале и его супруга. Напомним — в Дании в ту пору доживала вдовствующая русская императрица Мария Фёдоровна, родная бабушка царских дочерей. Когда слухи о воскресшей «Анастасии» дошли до неё, Мария Фёдоровна была сильно взволнована: пусть даже один шанс из тысячи, что эта история окажется правдой — но разве можно им пренебречь? Императрица, ознакомившись с донесениями Зале, немедленно отправила в Берлин старого камердинера императора Николая II Волкова, много лет служившего царской семье. Он был единственным, кому в 1918 г. удалось бежать из Екатеринбурга накануне кровавой драмы. Более авторитетного эксперта отыскать было трудно…

«До госпожи Чайковской (так именовали «Анастасию» по фамилии её «мужа» — солдата Чайковского. — Прим. авт. ) я добрался не без труда, — рассказывал Волков. — В моё первое посещение мне не позволили говорить с ней, и я принуждён был удовольствоваться тем, что рассматривал её из окна; впрочем, даже этого мне было достаточно, чтобы убедиться, что женщина эта не имеет ничего общего с покойной великой княжной Анастасией Николаевной. Я решил всё же довести дело до конца и попросил о ещё одной встрече с ней.

Мы увиделись на следующий день. Выяснилось, что госпожа Чайковская не говорит по-русски; она знает только немецкий… Я спросил её, узнаёт ли она меня; она ответила, что нет. Я задал ей ещё множество вопросов; ответы были столь же неутвердительны. Поведение людей, окружающих госпожу Чайковскую (в течение всей нашей беседы госпожа фон Ратлеф не отходила от больной), показалось мне довольно подозрительным. Они беспрестанно вмешивались в разговор, отвечали иногда за неё и объясняли всякую ошибку плохим самочувствием моей собеседницы.

Ещё раз должен подтвердить, и самым категоричным образом, что госпожа Чайковская не имеет никакого отношения к великой княжне Анастасии Николаевне. Если ей и известны какие-то факты из жизни императорской фамилии, то она почерпнула их исключительно из книг. К тому же её знакомство с предметом выглядит весьма поверхностным. Это моё замечание подтверждается тем, что она ни разу не упомянула какой-нибудь детали, кроме тех, о которых писала пресса».

Оспорить Волкова было невозможно. Но госпожа Ратлеф постаралась создать собственную версию встреч «Анастасии» с царским камердинером, как, впрочем, и с другими лицами, приезжавшими для опознания «царской дочери». В этих «воспоминаниях» имеется много душераздирающих подробностей, известных только госпоже Ратлеф, но о которых почему-то умалчивают все остальные свидетели, в них много умилительного сюсюканья, но нет главного — правды…

Между тем уцелевшие члены семьи Романовых, рассеянные по разным странам Европы, не оставляли надежды, что «Анастасия» всё же действительно является чудесно спасшейся царской дочерью. По просьбе великой княгини Ольги Александровны, сестры Николая II, летом 1925 г. в Берлин отправился француз Пьер Жийяр — бывший воспитатель царевича Алексея. «Мы просим вас, — писала Жийяру великая княгиня, — не теряя времени, поехать в Берлин вместе с господином Жийяром, чтобы увидеть эту несчастную. А если вдруг это окажется наша малышка! И представьте себе: если она там одна, в нищете, если всё это правда… Какой кошмар! Умоляю, умоляю вас, отправляйтесь как можно быстрее! Вы лучше, чем кто бы то ни было, сумеете сообщить нам истину. Да поможет вам Бог!»

27 июля 1925 г. Пьер Жийяр и его жена вошли в палату Мариинской больницы в Берлине, где лежала страдающая многими болезнями «Анастасия». «Я задал ей по-немецки несколько вопросов, на которые она отвечала невнятными восклицаниями. В полном молчании мы с необычайным вниманием вглядывались в это лицо в тщетной надежде отыскать хоть какое-то сходство со столь дорогим нам прежде существом. Большой, излишне вздёрнутый нос, широкий рот, припухшие полные губы — ничего общего с великой княжной: у моей ученицы был прямой короткий нос, небольшой рот и тонкие губы. Ни форма ушей, ни характерный взгляд, ни голос — ничего не оставляло надежды. Словом, не считая цвета глаз, мы не увидели ни единой черты, которая заставила бы нас поверить, что перед нами великая княжна Анастасия. Эта женщина была нам абсолютно незнакома».

Госпожа Ратлеф, увидев явное сомнение четы Жийяров, кинулась убеждать их, что перед ними — великая княжна Анастасия. «Анастасия» приняла жену Жийяра за великую княгиню Ольгу Александровну? Не беда, это оттого, что она только что перенесла тяжёлую операцию (речь идёт о свище на локтевом суставе. — Прим. авт. ). «Дочь русского императора» не говорит по-русски? Видите ли, у неё частичная амнезия… Она не похожа на царских дочерей вообще? Что же вы хотите, её же прикладом ударили — вот она в лице и переменилась!

Госпожа Ратлеф так отчаянно распиналась, что поколебленный её трескотнёй Жийяр предложил снова встретиться с «Анастасией», когда ей станет лучше.

Вторая встреча Жийяра с «Анастасией» состоялась в ноябре 1925 г. На этот раз к чете Жийяров присоединилась великая княгиня Ольга Александровна.

«В прошлое наше посещение, как вы помните, госпожа Чайковская не только не узнала нас, но даже приняла мою жену за великую княгиню Ольгу, — пишет Жийяр. — На сей раз она явно знала о нас больше и ожидала нашего визита…

На следующий день по приезде в Берлин, не дожидаясь, пока приедет великая княгиня Ольга, я в одиночестве отправился в клинику, чтобы побеседовать с госпожой Чайковской. Я нашёл её сидящей в кровати, она играла с подаренным ей котёнком. Она подала мне руку, и я присел рядом. С этого момента и до тех пор, пока я не ушёл, она не отводила от меня взгляд, но не промолвила ни слова — я настаивал напрасно — и никак не дала понять, что знает меня.

На другой день я опять появился в клинике, но усилия мои оставались столь же бесплодны, как и накануне.

Великая княгиня Ольга и моя жена посетили, наконец, клинику в Моммсене. Госпожа Чайковская очень мило встретила их, протянула им руки, но никто не заметил ни одного из тех неожиданных движений, которые диктует обычно нежность и которых можно было бы ожидать, будь перед нами действительно великая княжна Анастасия…

Великая княгиня Ольга, как и мы оба, не нашла ни малейшего сходства между больной и великой княжной Анастасией — исключение составлял только цвет глаз — и, как и нам прежде, эта женщина показалась ей совершенно незнакомой.

Мы начали разговор с того, что попытались изъясняться с ней по-русски, но вскоре убедились, что, хотя она и понимает русский язык, правда, не без труда, но говорить сама не может. Что же касается английского и французского, то это и вовсе был бесполезный труд, и мы вынуждены были общаться на немецком.

Мы не смогли скрыть изумления: ведь великая княжна Анастасия прекрасно говорила по-русски, довольно хорошо — по-английски, сносно — по-французски и совсем не знала немецкого!»

Немало удивляясь такой странной «амнезии», когда «Анастасия» начисто забыла русский язык, но в совершенстве овладела немецким, гости стали показывать ей фотографии: покои императорской фамилии в Царском Селе, путешествие императорской семьи по Волге в 1913 г… «Анастасия» не могла узнать ничего. Единственное, что она твёрдо могла назвать по фотографиям — это имена членов царской семьи, знакомые ей по немецким газетным публикациям.

Для великой княгини Ольги Александровны и четы Жийяр явилось откровением то, что в 1922–1925 гг. самозванка не раз бывала в обществе русских эмигрантов. Жийяры отыскали ротмистра Швабе, чету Клейстов — всех, кто стоял у истоков мифа об «Анастасии». Они подтвердили, что «госпожа Чайковская» общалась со многими русскими, в том числе с графиней Толстой, у которых узнала много подробностей о жизни царской семьи и видела много фотографий, брошюр и других материалов, относящихся к царской семье.

М.Н. Швабе и его супруга поведали много любопытных подробностей из жизни «Анастасии». Так, она часами разглядывала снимки членов императорской семьи, которые «неблагоразумно» приносили ей окружавшие её люди, и постепенно научились узнавать эти лица на любой фотографии. Госпожа Швабе, по её словам, вначале была искренне уверена, что незнакомка и впрямь та, за которую она себя выдаёт, но вскоре её начали мучить подозрения, постепенно убедившие её в обратном. Теперь у неё не было сомнений в том, что «госпожа Чайковская» не только не была русской, но даже не была православной: об этом красноречиво свидетельствовало множество эпизодов.

Подробно расспросив свидетелей «явления Анастасии», Жийяр опять отправился в Мариинскую клинику и зарисовал расположение зубов «госпожи Чайковской». «Любому, взглянувшему на этот рисунок, — пишет Жийяр, — сделалось бы понятно, что недостающие зубы не были выбиты ударом: в этом случае их не хватало бы лишь в каком-то одном месте. У больной же они отсутствовали то здесь, то там, по всему ряду».

30 октября 1925 г. великая княгиня Ольга, утратив всякий интерес к самозванке, уехала из Берлина. На следующий день за ней последовала чета Жийяр.

«Итог нашего расследования был сугубо отрицателен: мы совершенно уверились в том, что перед нами чужой человек, и впечатление это лишь усиливалось тем немаловажным обстоятельством, что больная так и не сумела ничего поведать нам о жизни императорской фамилии. Сама она абсолютно убеждена в том, что она действительно Анастасия Николаевна. Быть может, речь идёт о каком-то случае психической патологии, о самовнушении больного человека, о сумасшествии, наконец?»

…Но миф о «чудесно спасшейся Анастасии» уже перешагнул пороги клиник и начал распространяться по миру В 1926 г в Берлине при активном участии госпожи Ратлеф вышла брошюрка, подписанная каким-то доктором Рудневым, в которой, в частности, говорилось о том, что великая княгиня Ольга и Жийяры опознали больную. В ответ Жийяр направил госпоже Ратлеф резкий протест. Она испуганно извинилась — она не знала о публикации и просит не предпринимать никаких решительных действий. Поднявшаяся было волна на какое-то время затихла.

Вплоть до послевоенного времени «Анастасия», ставшая известной миру как фрау Анна Андерсон, странствовала по различным клиникам. Нашлись весьма влиятельные силы, которые всячески поддерживали самозванку В 1938 г. Анна потребовала юридического признания того, что она — дочь русского императора. Это дело не завершено до сих пор. Книжки, доказывающие её правоту, продолжали выходить одна за другой. О ней написали и поставили пьесу. Потом сняли фильм. Время от времени в газетах вновь поднималась шумиха о «дочери русского императора». К тому времени «Анастасия» уже перебралась в Америку, выйдя замуж за американского профессора Джона Мэнэхэна.

«Анастасия», она же «Анни», она же «госпожа Чайковская», она же Анна Андерсон-Мэнэхэн, скончалась в феврале 1984 г. в американском городе Шарлоттсвил, штат Вирджиния. Урна с её прахом захоронена в Германии, в фамильном склепе герцогов Лейхтенбергских, близких родственников семьи Романовых. Семья Лейхтенбергских при её жизни была всецело на её стороне. Тело Анны Андерсон кремировали через несколько часов после её смерти, однако частицы кожи остались в шарлоттсвилской больнице.

Дело Анны Андерсон — самое длительное в истории современной юриспруденции. При жизни «Анастасии» оно тянулось с 1938 по 1977 г. и не разрешилось до сих пор.

В 1961 г. суд в Гамбурге вынес вердикт о том, что Анна Андерсон не является великой княжной Анастасией Николаевной:

«Суд пришёл к выводу, что госпожа Андерсон не может претендовать на титул великой княжны по следующим соображениям:

1. Истица отказалась от медицинской и лингвистической экспертиз, на проведении которых настаивал суд.

2. Судебный референт, знающий русский язык, не смог засвидетельствовать, что она когда-либо владела им.

3. До 1926 г. истица говорила лишь по-немецки. Славянский акцент, по утверждениям свидетелей, появился значительно позже, примерно в то же время, когда она выучила английский язык.

4. Ни один из свидетелей, лично знавших Анастасию, не опознал истицу. Последняя тоже не сумела однозначно вспомнить никого из свидетелей.

5. Воспоминания, которым она придаёт столь важное значение, вполне могли быть заимствованы из обширной литературы, посвящённой императорской фамилии.

6. Графологическую и антропологическую экспертизы по ряду причин следует считать неудовлетворительными.

Суд постановил, что госпожа Андерсон не может претендовать на имя великой княжны Анастасии».

Но госпожа Андерсон не унималась. По её требованию были назначены новые разбирательства.

В конце 1970-х гг. полицейская экспертиза во Франкфурте-на-Майне вроде бы нашла сходство между формой ушей Анны Андерсон и настоящей Анастасии. В уголовном законодательстве ФРГ это считается достаточным для окончательного установления личности человека. Однако к тому времени претендентка была практически невменяемой, и дело не получило дальнейшего хода.

Точку в этой истории должен был поставить генетический анализ. Но и на пути к нему возникли препоны. В 1994 г. суд города Шарлоттсвил отклонил иск ассоциации русского дворянства в США к Ричарду Швейцеру, мужу внучки последнего царя Марины Боткиной. Швейцер потребовал доступа к образцам тканей тела Анны Андерсон, сохранившимся в городской больнице Шарлоттсвила, для проведения генетического исследования. Ассоциация настаивала на необходимости анализа в другой лаборатории для обеспечения объективности результатов.

Генетический анализ тканей «Анастасии» провели в Бирмингеме британские учёные во главе с Питером Гиллом, одним из наиболее авторитетных в этой области экспертов.

Оказалось что самозванка скорее всего, была полькой Францишкой Шансковской, бывшей работницей завода боеприпасов под Берлином. Анализ показал, что у Андерсон генетический код больше совпадает с генетическими характеристиками ныне живущих родственников Францишки, чем с кодом герцога Эдинбургского Филипа, мужа королевы Елизаветы II, генеалогически связанного с семейством Романовых. Исследования велись с использованием фрагментов кишечника Андерсон, которые были удалены у неё во время давней операции и до последнего времени хранились в лаборатории в США.

Анализ мог быть проведён и раньше, однако ассоциация российских дворян США, израсходовав немалые деньги, в судебном порядке в течение года блокировала любые попытки заняться таким исследованием. Зачем — остаётся загадкой.

Окончательный вывод генетиков: Анна Андерсон, которая на протяжении 64 лет, с тех пор, как её после неудачной попытки покончить жизнь самоубийством доставили в берлинскую больницу, утверждала, что она дочь Николая II — самозванка.

Францишка Шансковска, жестоко пострадавшая во время взрыва на заводе, где она работала в 1916 г., несколько лет провела в психиатрической клинике, а в 1920 г. куда-то исчезла. Зато в феврале 1920 г. появилась «Анни»…

Итак, точка поставлена?

…Нет! По последним сообщениям печати, анализы тканей Анны Андерсон будут продолжены. На этом настаивают те, кто убеждён в царском происхождении Анны.