Меркурий, завязывающий сандалию

(1744г.)

Сложность и противоречивость развития французской скульптуры XVIII века нашли отражение в сверкающих мастерством и темпераментностью работах Жана Батиста Пигаля. В творчестве скульптора прослеживаются две линии. Его работы декоративного плана отличаются динамикой, живописностью и изысканностью форм, в то же время портретному творчеству Пигаля свойственна реалистическая направленность. Дидро справедливо отмечал, что Пигаль «с помощью практики научился изображать натуру, изображать правдиво, горячо, сильно». Современники называли его «беспощадным».

Жан Батист Пигаль родился в Париже в 1714 году. Первоначальное художественное образование он получил под руководством Клода Лоррена и Лемуана. Лемуан, один из ведущих мастеров рококо, был старше Жана всего на десять лет. Пигаля с ним роднит лиричность и тонкость восприятия, но его творчество содержит много принципиально новых качеств.

Самая популярная из работ Пигаля, статуя «Меркурий, завязывающий сандалию», сделана в терракоте в Риме, где Пигаль учился в 1736 — 1739 годах. В 1744 году Пигаль выполнил мраморный вариант статуи. В том же году за это произведение скульптор удостоился звания члена Академии.

Пигалю был совершенно не свойственен строгий и отточенный академизм. Он свободен и непосредствен, его привлекают легкость, живописность, выразительность, динамика, — и во всем этом он был типичным сыном своей эпохи. Скульптор был верен ей и в другом — в неизменном тяготении к камерным масштабам, к образам живым, лиричным, иногда почти жанровым.

Уже в молодости Пигаль прославился двумя мраморными статуями, которые были посланы Людовиком XV в дар королю прусскому, — фигурами Меркурия и Венеры. Особенной популярностью у современников пользовался Меркурий. Замечателен уже самый выбор сюжета: из всего населения Олимпа скульптор выбирает не величавого Юпитера или воинственного и грозного Марса, а отнюдь не героического, но предприимчивого, плутоватого и изобретательного Меркурия. Заранее лишив сюжет холодной торжественности и величия, Пигаль придает ему ещё больше непринужденности выбором момента: Меркурий не позирует перед зрителем со своими атрибутами, но, присев на ходу, торопливым и небрежным движением завязывает на ноге сандалию, уже готовый в следующую минуту броситься дальше, в ту сторону, куда он сейчас нетерпеливо оглядывается.

Из этого незначительного мотива Пигаль создал подлинный шедевр, полный свежих находок, живости и наблюдательности. Меркурий как бы заряжен легким, стремительным движением. Фигура разворачивается сложным ракурсом, заставляющим зрителя обходить ее вокруг. Силуэт ее с самых разных точек зрения сохраняет остроту и неожиданность. Даже лепка у Пигаля свободна и непринужденна, полна динамичных модуляций светотени, а пластика подчинена энергичному и ясному ритму. В передаче тела скульптор демонстрирует внимательное штудирование натуры и великолепное знание анатомии. Статуя «Меркурий» является прекрасным образцом творческого переосмысления наследия античности. Фигура бога не повторяет античные образцы, а отличается большой жизненностью в трактовке образа.

Вся фигура излучает безоблачную жизнерадостность, особенно выразительна голова Меркурия. Пигаль оставляет в ней все характерные черточки живой натуры: это чисто галльское лицо, насмешливое и подвижное, совершенно лишенное античной строгости линий. Непосредственность яркого таланта, освободившись от стесняющих ее традиций, торжествует свою победу в этой превосходной скульптуре. А главное — нежное лицо, мальчишеский и в то же время мечтательный взгляд пигалевского Меркурия придают ему лирический характер и позволяют угадать в нем произведение французского мастера середины XVIII века.

Близка к «Меркурию» мраморная «Венера» (1748)— образец декоративной скульптуры середины века. Она представлена сидящей на облаке, в неустойчивой позе ощущается томная нега, кажется, что фигура вот-вот соскользнет со своей опоры. Мягкость певучих линий, утонченность пропорций, нежная обработка мрамора, будто окутанного дымкой, — все это типично для изысканного идеала раннего Пигаля. Но уже здесь интимные ноты рококо сочетаются с удивительной естественностью форм женского тела.

Пигаль был мастером широкого диапазона образов и настроений. В бронзовом бюсте Дидро (1768) он обнаруживает большую глубину и серьезность мысли. Его Дидро — стареющий человек с отяжелевшими чертами лица и резкими линиями морщин, которые придают выражению усталость. У него сосредоточенно-печальный взгляд человека, прошедшего через трудную борьбу и пережившего немало разочарований. Но сумрачно звучащие ноты побеждаются ощущением силы духа и человеческой значительности. Манера Пигаля становится здесь совсем иной, чем в «Меркурии»: в ней появляется твердая точность линий, особенная весомость форм, и это, несмотря на отказ скульптора от всякой идеализации, создает произведение подлинно высокого стиля. Замечательно, что такая глубина и серьезность обнаруживаются у скульптора при встрече с одним из тех людей, которые положили начало духовному обновлению эпохи. Просвещение открывает перед искусством целый мир новых образов: именно под его приподнимающим и облагораживающим влиянием мастер создает одно из лучших своих произведений.

Однако способность к тонкому психологизму, к углубленной работе над сложным образом осталась у Пигаля почти не реализованной. Он прославился как автор «Меркурия», забавных и живых детских фигурок — «Мальчика с клеткой», или «Любовного послания», где маленький амур привязывает на шею голубю конверт с запиской. Между тем в его таланте явно было заложено и яркое героическое начало. Это красноречиво доказывает созданная им гробница маршала Саксонского, знаменитого полководца.

Уже общее решение гробницы масштабно и живописно. На фоне строгого обелиска и склоненных знамен, на вершине широкой лестницы появляется фигура маршала. Франция, сидящая ниже на ступеньках, удерживает его за руку и поворачивается с умоляющим жестом к закутанной в траурное покрывало Смерти, которая распахивает перед героем крышку гроба. Широта и торжественность этого печального нисходящего движения звучат с силой подлинного реквиема. Они тем выразительнее, что центральную фигуру маршала Пигаль сумел наделить величавым и мужественным благородством. Сохранив портретные черты человека, которого он, вероятно, знал и изображал ещё при жизни, скульптор идеализировал и обобщил их, превратив Мориса Саксонского в собирательный образ рыцарственного французского воителя.

В 1770 году Пигаль завершает портретную статую обнаженного Вольтера. Надо отдать должное мужеству скульптора: он работает над своей моделью в то самое время, когда подготавливается и публикуется постановление парламента о сожжении целого ряда книг философа. Однако вряд ли эту работу можно считать удачей.

Впрочем, во всех своих победах и поражениях Пигаль остается верным сыном эпохи и лучших ее устремлений. Это сложный и ищущий мастер, всегда готовый к творческому риску, испытывающий себя в самых различных жанрах, заранее склонный к неожиданному и острому обновлению любого из них. Большинство его собратьев и современников не ощущало такой сильной потребности в художественной независимости.

Фонтан Треви

(1762г.)

Фонтан Треви, пожалуй, самый знаменитый, самый большой и самый красивый из многочисленных римских фонтанов, о которых так прекрасно написал П. Муратов: «О царственности Рима ничто не говорит с такой силой, как обилие его водоемов, щедрость источников и расточительность фонтанов. Древние акведуки, возобновленные папами, Аква Паола, Аква Марчия, Аква Феличе, питают его такой великолепной водой, какой не может похвалиться ни одна из европейских столиц. Но лучшая вода — это изумительно чистая, свежая и вкусная Аква Вирго, изливающаяся каскадами фонтана Треви. Надо вырасти под этим солнцем, знать палящий зной августовских дней и лихорадочные испарения Понтинских болот, чтобы испытывать то восхищение, с которым наполняют кувшины водою Треви приходящие в Рим по воскресеньям обитатели Кампаньи…

О фонтанах Рима можно было бы написать целую книгу. Они низвергаются шумящими каскадами с искусно расположенных скал, как фонтан Треви или большой фонтан Бернини на Пьяцца Навона. Они спокойно падают отвесными водяными плоскостями, как Аква Паола на Яникуле. Одни из них высоко бросают вверх водяные столбы, разбивающиеся при падении в водяную пыль, образующую на солнце радугу. Другие бьют тонкой хрустальной струёй и стекают вниз медленно, роняя блестящие капли. Речные божества, маски, морские чудовища украшают их. Почерневшие мраморные тритоны трубят, надув щеки, в раковины, морские кони выгибают каменные спины, поросшие зеленым мхом, бронзовые юноши вытягивают руки в античной игре с бронзовыми черепахами и дельфинами. Здесь есть фонтаны, напоминающие капеллу, как фонтан у Понте Систо, или даже фасад церкви, как Аква Феличе со статуей Моисея. Без фонтанов было бы мертвым все торжественное великолепие таких площадей, как Пьяцца Сан Пьетро, Пьяцца дель Пополо, Пьяцца дель Квиринале. Четыре фонтана на людном перекрестке дали свое имя одной из главных улиц папского Рима. Этот Рим умел сделать игру вод лучшим своим украшением. Водоемы умножились в нем, распространились повсюду. Нет ни одного палаццо, молчаливый двор которого не был бы оживлен мерным плеском падающей воды. Нет такого бедного и жалкого угла, в котором не было бы своего источника. Как любил их римский народ, видно по тем изваяниям, которыми украшены эти, незаметные на первый взгляд, бесчисленные малые фонтаны, разбросанные по улицам Рима. Кто много бродил по Риму, тот навсегда сохранит вместе с воспоминаниями о грохоте Треви воспоминание о тихом Маскероне на via Giulia, о фонтане с бочонком на via Ripetta, об источнике с летучей мышью на Борго Нуово».

Фонтан Треви иначе называется фонтан «девственной воды», благодаря особенной чистоте доставляемой сюда влаги. Ещё зять и сотрудник императора Августа — Агриппа провел акведук в город от превосходных ключей, открытых в сабинских горах вдоль Виа Коллатина на левом берегу Анио, примерно в восьми милях от Рима. По преданию, таинственная дева явилась воинам Агриппы, измученным жаждою во время марша, и показала им обильный источник. Водопровод должен был питать великолепные термы, сооруженные Агриппою на Марсовом поле — там, где и поныне возвышается Пантеон. До сих пор по остаткам можно проследить его древнее направление. Вода впервые забила среди роскошных построек Агриппы 9 июня 19 года до нашей эры. После падения империи водопровод был отчасти запущен, но никогда окончательно не забрасывался. Им пользовались в течение всего средневековья. Настоящее свое имя он получил от старинного названия местности в Риме — Реджио Тревии, где скрещивались три дороги. Здесь по инициативе папы Николая V и по плану знаменитого архитектора Л. Б. Альберти (1453), устроен был новый «эмиссар» для протекавшей «девственной воды» с тремя стоками для нее в обширный водоем. Оттуда она по трем направлениям распределялась в соседние части города.

В XVIII веке папа Климент XII задумал воздвигнуть здесь блестящий декоративный памятник, подобный тем, какими уже были украшены конечные пункты других главных римских водопроводов. Архитектор Никколо Сальви (1697 — 1754) сделал грандиозный план, характеризующийся бурным, чисто итальянским размахом фантазии. Находясь, без сомнения, под воздействием идей Бернини, Сальви создал в фонтане Треви сложную пространственную композицию.

При этом он сильнее нарушил законы логики, чем это было бы возможно в XVII веке, и целиком основал декоративный эффект на контрасте.

Все сооружение было готово в 1762 году. Фонтан Треви, расположенный на небольшой площади, окруженной высокими домами, занимает всю южную стену обширного палаццо Поли и являет собою замечательное произведение, вызывающее своеобразное и сильное впечатление. Над живописно нагроможденными грудами обломков дикой скалы возвышается монументальный фасад, сделанный из травертина наподобие огромной триумфальной арки, увенчанной величественной аттикой, которую поддерживают коринфские пилястры и колонны, — с гербом папы-строителя на самом верху.

Средняя часть представляет собой три ниши. Перед центральной, образующей высокую трибуну с кассетированным полу куполом, красуется гигантская статуя «Океана», несущегося вперед на колоссальной раковине, высеченная из белого мрамора скульптором Пьетро Браччи. В своеобразную колесницу впряжены морские кони, управляемые тритонами. Вокруг и позади морского бога со всех сторон струится могучими потоками, вырываясь из-под скал, вода, шумно низвергающаяся с террасы на террасу, образуя стремнины и вливаясь в просторный полукруглый бассейн. По бокам изваяния Океана стоят в нишах — с одной стороны изображение «Здоровья», а над ним расположен на гладком пространстве барельеф (работы Бергонди), изображающий деву-нимфу, приводящую к источнику истомленного воина. С другой стороны — статуя «Изобилия» (так же, как предшествующая, работы Филиппа делла Балле), а над нею — рельеф, Агриппа, утверждающий план своего водопровода (работа Гросси), Аттика украшена пластическими символами четырех времен года в виде женских фигур. На памятнике вырезаны ещё надписи, свидетельствующие, что папа Климент XIII украсил, а папа Бенедикт XIV довершил роскошное сооружение.

Фонтан Треви доставляет ежедневно 155 000 кубических метров воды безукоризненного качества. Рим гордится фонтаном Треви как одной из самых эффектных и поразительных своих драгоценностей; и действительно, в нем кроется особенная, притягивающая прелесть.

Старинное поверье гласит, что отъезжающий из вечного города, если он желает вернуться в него, должен только прийти накануне разлуки выпить воды из фонтана Треви. Тогда нимфа-покровительница источника «девственной воды» непременно приведет его вновь к духовному источнику всего мудрого и прекрасного. Со временем возникла новая традиция: кто хочет ещё раз побывать в Вечном городе, должен бросить монету в бассейн фонтана Треви.

Статуя Вольтера

(1781г.)

О статуе Вольтера, выполненной Гудоном, мастером, чье творчество принадлежит уже второй половине XVIII века, — Роден сказал: «Какая чудесная вещь! Это же подлинная насмешка! Слегка косящие глаза словно подстерегают противника. Острый, как у лисицы, нос просверливает вас насквозь, выискивая повсюду злоупотребления, — какой шедевр? С обеих сторон иронические складки. Вот-вот из него вырвется какой-нибудь сарказм. А глаза! Они все время мне вспоминаются. Они прозрачны. Они светятся».

Жизнь, навечно перешедшая в мрамор, — великое создание великого мастера, изображение великого человека. Эта статуя символизирует то лучшее, что оставила культура 18-го столетия, — символ ищущей мысли и активной насмешки над косностью.

Едкая острота произведений Вольтера не оставляла места для равнодушия. Перед писателем или преклонялись, или его боялись и ненавидели. Этот человек состоял в переписке со многими европейскими дворами, он создавал мнения, с которыми считалась широкая общественность. Его известность во всей Европе была необыкновенной.

30 марта 177 8 года парижский театр «Комеди Франсез» давал шестой спектакль «Ирины». Автор новой трагедии Франсуа Мари Вольтер находился в зале. Когда окончился последний акт, на сцену был вынесен бюст Вольтера и увенчан лавровым венком.

После торжеств в театр? «Комеди Франсез», уступая просьбе своей племянницы и домоправительницы мадам Дени, Вольтер соглашается позировать знаменитому скульптору Гудону для портрета. Но необычайное напряжение, радость встреч и утомление от приемов подрывают здоровье писателя. Сеансы проходят вяло. Усталый и больной старик тяготится ими. Не удовлетворен и скульптор: недовольное и утомленное выражение лица модели не позволяет ему уловить самое главное в характере философа. Выручает находчивость одного из друзей Вольтера — маркиза Вилливье, бывшего свидетелем работы Гудона. Предварительно условившись с художником, маркиз во время одного из сеансов подошел к сидевшему в кресле Вольтеру и возложил ему на голову специально принесенный лавровый венок, тот самый которым философ был увенчан после представления «Ирины». Вольтер весь преобразился. Плечи его распрямились, лицо ожило, загорелись торжеством и гордостью глаза, на тонких губах появилась улыбка. Он снова переживал свой триумф в «Комеди Франсез». Но это длилось лишь несколько мгновений. Очнувшись, старик с горечью воскликнул: «Что вы делаете, молодой человек? Бросьте его в мою открытую могилу», — и, простившись со скульптором, покинул мастерскую. 30 мая 1778 года его не стало. А на следующий день Гудон отправился в дом Вольтера и сделал слепки с лица и рук умершего.

Работа с натуры и слепки легли в основу целой серии гудонивских портретов философа. Первый подписанный и датированный бюст был выставлен в Салоне в 1778 году. Вслед за тем появилось сразу несколько портретов Вольтера. Заказы были многочисленны, и, не желая повторяться, Гудон делает три варианта бюста. Один представляет фернейского старца с обнаженными плечами и без парика, другой — в античной драпировке. Третий вариант бюста, не показанный в Салоне, изображал Вольтера в парике и современном костюме. Каждый заказчик мог выбрать портрет по своему вкусу. Помимо двух бюстов, на выставке находилась небольшая статуэтка Вольтера, сидящего в кресле, выполненная из золоченой бронзы. Она-то и послужила моделью для большой мраморной статуи, которую мадам Дени решила преподнести Французской Академии. Работу над ней Гудон закончил в 1781 году, но вместо одного сделал два почти тождественных экземпляра. Один из них был передан мадам Дени, которая преподнесла его не Академии, а театру «Комеди Франсез». Новую скульптуру установили в фойе, где она и сейчас находится. Второй же экземпляр был предназначен для далекого путешествия в Россию.

Екатерина охотно обращается к Гудону потому, что она хорошо знакома со многими произведениями ваятеля. Его работы давно проникли в Россию. Здесь скульптор имеет широкую клиентуру среди просвещенной части русской аристократии. Приезжавшие в Париж Строгановы, Голицыны, Виетингофы заказывали ему портретные бюсты и надгробия.

Начало работ для русского двора относится ко времени расцвета творчества скульптора, к 1778 году. Вполне вероятно, что заказ состоялся не без содействия Дидро, с которым Гудон был близко знаком. Статуя сидящего Вольтера доставлена в Россию лишь в 1784 году.

Повышенный интерес русской правительницы к Вольтеру, на первый взгляд кажущийся странным, был вызван серьезными причинами. Захватив русский трон в результате интриги, придя к власти через убийство своего мужа Петра III, Екатерина вынуждена была усиленно заботиться о престиже своего царствования. В Европе XVIII века чрезвычайно популярной была идея просвещенного монарха. Честолюбию Екатерины II льстит надежда добиться славы гуманной властительницы. Она упорно пытается представить свое правление как идеальный образец просвещенной монархии, в чем уверяет и тех выдающихся европейских мыслителей, с которыми заводит обширную корреспонденцию с первых лет по восшествии на престол. Переписка с Вольтером началась в 1763 году и окончилась лишь с его смертью.

Правда, грозные события Французской революции заставили русское правительство резко изменить отношение к памяти Вольтера: слишком ясна стала его связь с революционными событиями. Прекращается издание вольтеровских произведений, закрываются типографии, где их печатали, сами книги подвергаются осуждению.

В опалу попадает и статуя Гудона. Из царскосельского павильона, где ей было отведено почетное место, ее перевезли в Эрмитаж и поставили среди книжных шкафов, подальше от глаз. Однажды библиотеку посетил Николай I, для которого слово «вольтерьянец» звучало бранью. Увидев статую Вольтера, царь злобно распорядился: «Уберите отсюда эту обезьяну». Страх перед идеями революции был так силен, что статуя легко могла быть уничтожена. Ее спас А. В. Шувалов, один из самых культурных людей в среде русского дворянства. Приказ Николая он выполнил по-своему, спрятав статую. Лишь в 1887 году она вновь вернулась в музей и обрела почетное место среди шедевров Эрмитажа.

Лучшие стороны таланта и мастерства ваятеля раскрылись во всем богатстве в статуе сидящего Вольтера. Размеры статуи значительны. Она установлена на постаменте, отчего фигура несколько возвышается над зрителем, получает выражение величавой царственности. Ощущение величия усиливает спокойный ритм плоскостей и крупных складок плаща, свободно лежащих вокруг тела. Вольтер сидит в кресле, чуть подавшись вперед, положив руки на подлокотники. Голова немного повернута вправо и туда же направлен взгляд. Откинутые назад пряди волос придерживает лента, обнажая высокий лоб.

Глубокие морщины бороздят старческие щеки, лохматые брови нависают над глазами, ввалился беззубый рот, сморщенная кожа висит большими складками на тонкой ссохшейся шее. Картина старости дана с беспощадной правдой. Правдивость изображения достигнута посредством точной передачи внешних черт. Но убедительность образа — в его одухотворенности. Этот старик смотрит, усмехается, ноздри его длинного носа трепещут, взгляд полон живой мысли, нервные пальцы вцепились в подлокотники, энергичен наклон тела. Кажется, что движение не прервано. Оно сейчас продолжится, напряжение разрешится действием, губы разомкнутся и мысль облечется в слова.

Полнота впечатления возникает не сразу, а постепенно, по мере обхода статуи. Каждая новая точка зрения выявляет новые детали, проясняет вдруг такие черты характера, которые вначале оставались неприметными. При обходе выясняется и авторская логика, по которой создана внутренняя динамика образа. Бесспорно, сам Гудон думал о круговом осмотре статуи: он тщательно обработал не только фасадные, но и все остальные части скульптуры. Тут сказалось глубокое понимание задач пластики, роднящее Гудона с самыми великими ваятелями мира.

Ещё издали вырисовывается фигура согбенного старика — статуя замыкает анфиладу выставочных залов. При фронтальном подходе поза Вольтера воспринимается как спокойная, наклон мало заметен. Лицо задумчиво и сдержанно, и как бы вторя духу размышления, спокоен медлительно льющийся поток складок.

Уже следующий шаг вправо все меняет. Выявляется профиль лица, обостренный и колючий; линия силуэта резко ломается, обнажая предельную насмешливость выражения. Склонившееся тело тянет за собой ткань плаща. Раздвинутые пальцы левой руки впились в ручку кресла.

Сзади фигура с первого взгляда кажется ослабевшей — она как бы осела; крупные складки одежды скрыли тело, голова ушла в плечи. Но движение фигуры не затухает, а скорее набирает силу. Оно становится заметнее при продолжении обхода статуи; его создает поворот немного склоненной головы, напряженно отодвинутая назад левая рука.

Ещё шаг — и внимание привлекает правая рука; она опирается на кресло, принимая на себя тяжесть наклонившегося тела. Ткань взметнулась вокруг руки сложными изломами; по их поверхности бежит свет, играя на выпуклостях и затухая во впадинах, скользя по отчетливому узору резьбы подлокотника.

Следующая точка зрения — самая выигрышная в постижении смысловой насыщенности образа. Теперь лицо Вольтера обращено прямо к зрителю, но глаза смотрят мимо него — в пространство. Оттого и создается впечатление сосредоточенности и безграничного полета мысли. Ироническая усмешка направлена не на зрителя, а связана с раздумьем мудреца. При этой точке зрения силуэт статуи близок к очертаниям треугольника. Пирамидальное построение, очевидное и при фронтальном подходе, дает статуе монументальную уравновешенность всех частей.

Многое отличает эту статую, как и все творчество Гудона, от общей картины искусства 18-го столетия. И, прежде всего, метод работы.

Гудон прошел курс традиционного обучения в стенах Академии, где скульптурное произведение должно было вначале родиться в рисунке, где ученики обязаны были бесконечно копировать слепки с античной скульптуры. К концу такого обучения студенты выполняли традиционный барельеф на античный, библейский или исторический сюжет.

Пройдя подобный путь, Гудон как один из лучших учеников получил право на обучение в Академии в Риме. Теперь он мог глубже узнать классическое искусство. Вместе с тем, как бы восполняя недостатки академического образования, Гудон в течение года каждое утро посещает анатомический театр, где препарирует трупы, постигая строение человеческого тела. Результатом занятий оказывается его «Экорше» (человеческая фигура без кожи), по которому было легко изучить мускулатуру тела. «Экорше» — гордость ваятеля. В конце жизни он говорит о нем как об одном из лучших своих произведений. Одновременно Гудон настойчиво совершенствует технику ваяния, которой он уделял много внимания ещё в юности и которую позднее доведет до виртуозности.

Упорный труд по овладению приемами мастерства дал свои плоды. Гудон перешагнул через границу технических трудностей. Каждая вещь, вышедшая из его рук, заставляет забывать о ремесленной стороне искусства. Уже в первых работах Гудон заявляет о себе как мастер, причем мастер монументальных форм. Но в дальнейшем обстоятельства заставляют его почти совершенно отказаться от монументально-декоративных работ. Отсутствие государственных заказов вследствие плачевной пустоты казны вынуждает художника обратиться к заказчику, которого больше устраивал портретный бюст. К счастью, это не было насилием над характером дарования скульптора. Таким образом, и обстоятельства благоприятствовали развитию сильнейшей стороны таланта Гудона.

Портретная галерея Гудона явилась своеобразной иконографической летописью эпохи. По силе характеристик ваятеля можно поставить в ряд с крупнейшими портретистами мирового искусства. Как и они, он избегает идеализации и выше всего ставит в искусстве правду жизни. По психологизму образов творчество Гудона не имеет соперников в 18-м столетии.

Для достижения покоряющей живости образа Вольтера Гудон использует разнообразную обработку мрамора. Свет отражается от гладкой фактуры тканей, и холодный отблеск шлифованного камня вносит оттенок торжественности. На руках и лице, где резец отмечает все складки и морщины кожи, свет прерывается тенями впадин и не отражается, а скорее поглощается матовой поверхностью мрамора. Скульптор протер ее тампоном с толченым песчаником. Создалось впечатление бархатистой, теплой человеческой кожи. Наконец, свет мерцает и тонет в живых глазах философа — удивительных по своей моделировке. Недаром современникам казалось, что Гудон инкрустирует глаза своих портретов — настолько они выразительны и изменчивы. На самом же деле Гудон и здесь виртуозно владеет техникой обработки материала. Средствами одной лишь пластики он достигает редкого светотеневого эффекта.

Добиваясь предельного напряжения жизни во взгляде, скульптор разрабатывает следующий прием: резцом четко выявляет линию разреза глаза, оставляя на внутренней части верхнего века небольшой свисающий кусочек камня. Эта подвеска, выступая над поверхностью глазного яблока, вспыхивает, как световой блик на влажной поверхности. Выступ снизу ограничен полукружием радужной оболочки. Она углублена, и темная тень впадины усиливает по контрасту свечение блика. Дно впадины покрыто углублениями, просверленными буравчиком и разделенными выступающими перегородками. Из них центральное углубление, которое изображает зрачок, наиболее затененное и кажется совсем черным. Все остальные расположены вокруг зрачка, их глубина различна. В результате светотень приобретает большую подвижность. Это и создает иллюзию цвета, родившую среди современников предположение об использовании инкрустации.

«Основное значение в выражении этот скульптор придает взгляду, помогающему разгадать душу человека, раскрыть все его тайны», — так оценивает Роден один из главных моментов в методе Гудона. Именно внимание скульптора к взгляду, по мнению Родена, приводит к тому, что не возникает никакого сомнения в сходстве гудоновского портрета и оригинала.

Медный всадник

(1782 г.)

Монументу, созданному Фальконе, немного равных в мировой скульптуре. Памятник Петру I стал для скульптора делом всей его жизни. В течение двух веков, вплоть до наших дней, памятник, воспетый многими поэтами, писателями, вдохновляющий художников, органически входит в архитектурный облик города. Особенно ярко его охарактеризовал Александр Сергеевич Пушкин в поэме «Медный всадник». Только талант Пушкина позволил в полном соответствии с замыслом скульптора воплотить в слове динамику и пластику, «прочесть» и выразить символику памятника:

Какая дума на челе!

Какая сила в нем сокрыта!

А в сем коне какой огонь!

Куда ты скачешь, гордый конь,

И где опустишь ты копыта?

О мощный властелин Судьбы!

Не так ли ты над самой бездной

На высоте уздой железной Россию поднял на дыбы?

Родился Этьен Морис Фальконе 1 декабря 1716 года. Он был сыном простого столяра. Семья Фальконе происходила из провинции Савойя. Первые навыки в обращении со скульптурным материалом Этьен получил, как полагают, в мастерской своего дяди Никола Гильома, мастера-мраморщика.

Уже в юности он познал горечь нужды и лишений: ранняя женитьба, заботы о семье легли на него тяжким бременем. Учителем и близким другом Этьена был Жан Луи Лемуан, скульптор короля, крупный портретист. К нему Фальконе сохранил до конца жизни теплые чувства и благодарность, с ним участвовал в работах по украшению Версальского парка, где впервые увидел произведения выдающегося французского ваятеля Пьера Пюже.

Почти всю жизнь Фальконе провел в Париже — в городе, который был для него школой художественного мастерства. Его дарование развивалось главным образом на почве национальной культуры. Он не был в Италии, куда обычно так стремились художники всех стран. С произведениями античных мастеров он познакомился по слепкам, рисункам и гравюрам.

В «Салоне 1765 года» Дидро дает яркую характеристику Фальконе: «Вот человек одаренный, обладающий всевозможными качествами, совместимыми и несовместимыми с гениальностью… У него вдоволь тонкости, вкуса, ума, деликатности, благородства и изящества; он груб и вежлив, приветлив и угрюм, нежен и жесток; он обрабатывает глину и мрамор, читает и размышляет; он нежен и колок, серьезен и шутлив; он философ, который ничему не верит и хорошо знает, почему».

Фальконе было уже двадцать восемь лет, когда при поступлении в Королевскую академию в 1744 году он впервые представил свою гипсовую группу «Милон Кротонский». Хотя она была холодно принята как Академией, так и общественной критикой, но за эту работу Фальконе приняли в Академию в качестве «назначенного». Звание академика он получил только спустя десять лет, в 1754 году, за перевод этой группы в мрамор. Это было не только почетное звание — оно давало определенные привилегии — право на королевские заказы, на получение ежегодной пенсии и бесплатной мастерской в Лувре, а также — на звание дворянина.

Судьба не слишком баловала мастера. Только в 1748 году ему поручили создать группу «Франция, обнимающая бюст Людовика XV». Но работа оказалась неудачной.

Одной из последующих работ, исполненных Фальконе в 1752 году по королевским заказам, была мраморная статуя «Музыка». В дальнейшем по заказам Дирекции «Королевских строений» Фальконе создал ещё несколько произведений.

Однако по-прежнему Фальконе не пользовался королевскими милостями, хотя заслуживал их больше, чем другие. Пенсию он получил только в 1755 году.

Долгожданный успех принесло участие Фальконе в Салоне 1757 года. И какой успех! Описывая две мраморные статуи скульптора — «Грозящий Амур», а также «Купальщица», критики, захлебывались от восторга. Не зная, которой отдать предпочтение, публика восхищалась обеими, оживленно их обсуждая.

Интерес к России возникает во Франции с начала XVIII века. Французов в первую очередь привлекает Петр I. Образ законодателя и преобразователя, умного и грозного властелина увлек и Фальконе. Ещё во Франции у него созрело представление о будущем монументе. Однажды, находясь у своего друга Дидро, он быстро набросал на уголке стола скачущего галопом коня, поднятого на дыбы на краю обрывистой скалы властной рукой всадника — русского царя.

Приведя в порядок свои дела, в сентябре 1766 года Фальконе в сопровождении своей юной ученицы Мари Анн Колло двинулся в путь. Ещё девочкой она пришла в мастерскую Фальконе. Тот обратил внимание на талантливого ребенка и занялся его обучением. В России в течение двенадцати лет Колло была его помощницей, а затем стала невесткой, выйдя замуж за его сына — живописца Пьера Этьена.

По эскизу конного памятника Петру I, сделанному в Париже в 1766 году, скульптор, прибыв в Россию, приступает к созданию модели. Он погружается в подготовительную работу, тщательно изучает весь исторический материал, связанный с жизнью и деятельностью Петра I, а также его прижизненные скульптурные портреты, созданные Карло Растрелли, — бронзовый бюст и гипсовую маску. Это давало возможность лучше понять индивидуальное своеобразие личности Петра I.

В начале 1768 года скульптор приступил к работе над моделью памятника Петру І в величину будущей статуи. Предварительно он долго и детально изучал движение коня с всадником. Для этого был насыпан холм земли, по форме соответствующий пьедесталу. «Не однажды, но сотни раз наездник по моему приказанию проскакал галопом на различных лошадях, — пишет Фальконе. — Ибо глаз может схватить эффекты подобных быстрых движений только с помощью множества повторных впечатлений. Изучив избранное мной движение коня в целом, я перешел к изучению деталей. Я рассматривал, лепил, рисовал каждую часть снизу, сверху, спереди, сзади, с обеих сторон, ибо это единственный способ ознакомиться с предметом».

Не менее важным был также выбор определенной породы коня и наиболее удачного экземпляра этой породы. Только долгие поиски позволили Фальконе найти в конюшнях графа Орлова подходящую модель.

Самого всадника скульптор также лепил, руководствуясь натурой: ему позировал генерал П. И. Мелиссино, по росту и телосложению напоминавший Петра. Колло, работая над головой Петра, исходила от гипсовой посмертной маски. Разумеется, эти материалы носили подсобный характер, творчески перерабатывались ваятелями.

Установив композицию памятника, Фальконе был озабочен устойчивостью статуи. Он сумел найти остроумный выход из положения, введя змею в качестве опоры. Эта мысль вызвала возражения Бецкого, боявшегося «дурных истолкований». Екатерина после некоторых колебаний согласилась с доводами Фальконе, писавшего ей: «Эта мысль тем более удачная, что змея возвышает идею памятника, при этом поддерживает статую и выполнена таким образом, что скрывает необходимость, заставившую к ней прибегнуть».

В 1770 году работа над большой гипсовой моделью была завершена. «Наконец-то полотно снято, я нахожусь в полной власти публики, моя мастерская всегда переполнена», — пишет Фальконе императрице 28 мая 1772 года. Многие критиковали памятник резко и порой недоброжелательно. Такое отношение обижало и раздражало скульптора, ранило его самолюбие, что видно из его писем. «Смейтесь над глупцами и идите своей дорогой», — отвечала ему императрица.

При всех затруднениях Фальконе обращался к Екатерине, но уже в конце 1770 года ее письма стали сухими и короткими: «Заключите перемирие с вашими врагами, как я с султаном», — советовала она.

В ожидании отливки статуи Фальконе взялся за подготовку постамента. Отказавшись от общепринятой геометрической формы, он задумал его в виде гранитной скалы, составленной из отдельных каменных глыб, хорошо скрепленных, но, следуя совету военного инженера Карбюри Лас кари, решил высечь ее из монолита.

Подходящую скалу обнаружили недалеко от Петербурга, в местности Лахта. То был так называемый «Гром-камень», получивший такое наименование из-за ударившей в него молнии. Жители близлежащих сел связывали его с именем Петра I, по преданию, обозревавшего отсюда местность ещё до основания Петербурга.

Потребовалось долгих шесть недель, чтобы перетащить камень к заливу. Для ускорения всех работ прямо на скале была устроена кузница с огромной наковальней. Шесть кузнецов непрерывно исправляли необходимые для передвижения инструменты, изготовляли новые части для замены сломанных.

Одновременно сорок каменотесов обсекали скалу, придавая ей задуманную Фальконе форму. Многие петербуржцы приезжали смотреть, как двигается «Гром-камень». Прибыла в Лахту со своей свитой и императрица. Доставка камня, его предварительная обработка, погрузка на большой плот, закрепленный между двумя кораблями, и установка на месте — все это заняло время с 1768 по 1770 год.

Приближалось время отливки монумента. Литейщик Эрсман из Франции, которого долго ожидали, в итоге отказался от работы. Фальконе пришлось самому взяться за отливку. Он не был новичком в этом деле, освоив его ещё в мастерской своего учителя Лемуана в Париже.

В 1775 году Фальконе приступил к работе. Стремясь обеспечить равновесие и устойчивость бронзового коня, вставшего на дыбы, он сделал точный расчет и, определив необходимое положение центра тяжести, увеличил толщину бронзы, а значит и вес задних ног и хвоста коня. Это дало возможность обойтись без каких-либо подпорок.

Отливка статуи едва не закончилась катастрофой. В плавильной печи, топившейся уже много дней, рабочие в ту ночь развели сильный огонь. Дежуривший литейщик-иностранец заснул, и верхняя часть формы сгорела. Металл, хлынувший в эту часть, превратился в бесформенную массу. В мастерской начался пожар, Фальконе был ранен и потерял сознание, все убежали, кроме артиллерийского литейщика Емельяна Ефстафьевича Кайлова.

«Этот мужественный человек, — писал Фальконе императрице, — оставшись один, заставил течь бронзу из печи в форму до последней капли; вчера я обнял его у генерала Мелиссино, его командира, и выразил свою признательность… его храбрости мы обязаны успехом отливки». Благодаря мужеству и находчивости Кайлова труды многих месяцев не пропали даром: нижняя часть статуи была отлита безупречно. Оставалось отлить голову и шею коня, фигуру всадника, начиная с колен.

1 ноября 1777 года была безупречно отлита недостающая часть памятника. Вместе с опытным чеканщиком Сандозом, работавшим до этого над курантами в Петропавловской крепости, скульптор сам чеканил и отделывал бронзу. В 1778 году в своем последнем письме к Екатерине II Фальконе докладывал об окончании работ. Здесь же он опровергал слухи о недостаточной устойчивости коня. На это письмо императрица уже не ответила — она успела охладеть к художнику, который больше ей не был нужен.

Не дождавшись установки памятника, в сентябре 1778 года Фальконе покинул Санкт-Петербург. После открытия памятника, на которое скульптора даже не пригласили, Екатерина послала ему две медали — золотую и серебряную, отчеканенные по случаю этого события. Вручил их ему князь Дмитрий Голицын в имении Фальконе в Шатене. Скульптор расплакался.

Таково было последнее событие в жизни Фальконе, связанное с памятником Петру. Оно происходило примерно за полгода до того, как с ним случился апоплексический удар, приведший к параличу. Болезнь приковала Фальконе к постели, и последние восемь лет жизни за ним ухаживала Мари Анн Колло. В 1791 году жизнь замечательного художника оборвалась.

Руководство сооружением памятника после отъезда Фальконе перешло к архитектору Фельтену. Устанавливали статую, мостили площадь, отливали решетку. Со всем этим особенно не торопились. Наконец, все было готово, и открытие назначили на 7 августа 1782 года — в столетний юбилей воцарения Петра. День был с утра ненастный, дождливый. Но к полудню небо очистилось. На площадь прибыли гвардейские петровские полки, созданные им, — Преображенский, Измайловский, Бомбардирский, Семеновский, лейб-гвардии Конный и другие — всего 15 тысяч солдат и офицеров.

Едва Екатерина появилась на балконе здания Сената, взвилась ракета. Тотчас полотняные щиты, окружавшие памятник, упали на мостовую. Войско отдало памятнику «честь ружьем и уклонением знамен, а суда — поднятием флагов, и в ту же минуту производимая пальба с обеих крепостей и с судов, смешанная с беглым огнем полков и барабанным боем и игранием военной музыки, поколебала восторгом город, Петром созданный…»

По смелости композиционного и технического решения, строгости и лаконизму форм памятник Петру — одно из лучших произведений монументального искусства того времени. Фальконе сумел нарушить традиции конных памятников XVIII века со спокойно сидящими фигурами королей, полководцев, победителей в римских панцирях или пышных одеждах, окруженных многочисленными аллегорическими фигурами.

С предельной простотой скульптор стремился выразить свою идею: «Я ограничусь только статуей героя, которого не рассматриваю ни как полководца, ни как победителя. Надо показать людям более прекрасный образ законодателя, благодетеля своей страны, он простирает свою десницу над объезжаемой им страной… он поднимается на верх скалы, служащей пьедесталом, — это эмблема побежденных трудностей».

Не в римский панцирь, не в греческую одежду, не в русский кафтан одел Фальконе Петра I. На нем, по словам скульптора, «одеяние всех народов… одеяние всех времен, словом, одеяние героическое». Оно сочетает в себе элементы античной и русской народной одежды. Широкая рубаха плотно облегает грудь и руки, а ткань, подобно плащу, ниспадает складками по спине, драпирует плечи. Вместо седла на коня наброшена медвежья шкура.

На краю скалы, вздымающейся подобно высокому гребню волны, взвился на дыбы конь, поднятый могучей рукой Петра I. Совершенно необычная форма постамента органически входит в общую композицию памятника, подчеркивая и усиливая его динамичность.

Вся глубина и богатство памятника раскрываются последовательно, по мере обхода его с разных сторон. Каждый аспект выявляет новые художественные достоинства произведения. Величие всадника подчеркивается властным, спокойным, умиротворяющим жестом протянутой правой руки — если смотреть с одной стороны, с другой — она не видна, зато приковывает внимание взлетевший на скалу и поднявшийся на дыбы конь, сдерживаемый энергичным движением левой руки Петра. Движение ощущается особенно сильно, если мы встанем перед памятником: кажется, ещё мгновение — и конь обрушится, и все будет растоптано на его пути. Величественный, монументальный памятник прекрасно сочетается с архитектурой, организует окружающее пространство, став центром одного из красивейших ансамблей города. Его силуэт четко вырисовывается со всех сторон.

Уже в «Размышлениях о скульптуре» Фальконе писал, что скульптура должна выделяться на фоне неба, деревьев или архитектуры с полной ясностью с самой дальней точки, откуда ее можно разглядеть. Широко и умело расположенные свет и тени содействуют созданию основных форм и общего впечатления. Для колоссальных произведений скульпторы должны делать свои модели на месте, где должна стоять статуя. Этим они обеспечивают правильность освещения и цельность впечатления всего произведения на площади.

Дидро был тонким ценителем искусства, и его письмо Фальконе, пожалуй, лучший искусствоведческий анализ этого великого произведения: «Истина природы сохранила всю чистоту свою; но гений Ваш слил с нею блеск все увеличивающей и изумляющей поэзии. Конь Ваш не есть снимок с красивейшего из существующих коней, точно так же, как Аполлон Бельведерский не есть повторение красивейшего из людей: и тот, и другой суть произведения и творца и художника. Он колоссален, но легок, он мощен и грациозен, его голова полна ума и жизни. Сколько я мог судить, он исполнен с крайнею наблюдательностью, но глубокое изучение подробности не вредит общему впечатлению; все сделано широко. Ни напряжения, ни труда не чувствуешь нигде; подумаешь, что это работа одного дня. Позвольте мне высказать жесткую истину. Я знал Вас за человека очень искусного, но никак не предполагал у Вас в голове ничего подобного. Да и возможно ли предполагать, что этот поразительный образ умещается рядом с деликатным изображением Пигмалиона. Оба творения редкого совершенства, но потому-то, казалось бы, должны исключать друг друга. Вы сумели сделать в жизни и прелестную идиллию, и отрывок великой эпической поэмы.

Герой сидит хорошо. Герой и конь сливаются в прекрасного кентавра, коего человеческая, мыслящая часть по своему спокойствию составляет чудесный контраст с животною, вскручивающейся частью. Рука эта хорошо повелевает и покровительствует; лик этот внушает уважение и доверие; голова эта превосходного характера, она исполнена с глубоким знанием и возвышенным чувством; это чудесная вещь… Первый взгляд… Но я чуть не забыл поговорить об одеянии. Оно просто, без роскоши, оно украшает, не слишком привлекая глаз, оно исполнено в высоком стиле, приличествующем герою и всему памятнику. Первый взгляд останавливает и производит сильное впечатление. Впечатлению этому предаешься, и предаешься надолго. Подробностей не рассматриваешь, это не приходит в голову. Но когда, отдав дань удивления целому, переходишь к изучению подробностей, когда ищешь недостатков, сравнивая размеры разных частей животного, и находишь их вполне соразмерными, когда берешь отдельную часть и находишь в ней чистоту строгого подражания редкому образцу; когда те же критические наблюдения делаешь над героем, когда возвращаешься к целому и внезапно сближаешь обе главные части — тогда оправдывается восхищение, испытанное при первом впечатлении. Смотришь с разных сторон, ищешь невыгодную поверхность — и не находишь ее. Вглядываясь с левой стороны и предугадывая через гипс, мрамор или бронзу правую сторону статуи, содрогаешься от удовольствия, видя, с какою поразительною точностью обе стороны сходятся… Труд этот, друг мой, как истинно прекрасное произведение, отличается тем, что кажется прекрасным, когда видишь его в первый раз, а во второй, третий, четвертый раз представляется ещё более прекрасным, покидаешь его с сожалением и всегда охотно к нему возвращаешься».