Психологические факторы

Несомненно, что определенную роль в формировании особой социальной психологии, в создании атмосферы небывалого подъема творчества, и что особенно примечательно – творчества открытий, сыграла уникальная для истории физики, а возможно, и всей науки ситуация в начале ХХ столетия: гениальные идеи и открытия чередой сменяли друг друга. Кроме того, уникальность той ситуации заключается в поразительно быстрой смене двух мировоззренческих революций в физике: теорию относительности сменила квантовая парадигма[40].

Особые условия порождали особые отношения между людьми. Верно также и обратное. Другим фактором, оказавшим существенное влияние на процесс формирования квантовой теории, являются психологические особенности, цели и приоритеты самих исследователей. Так, в условиях революционных изменений в физике начала ХХ столетия особую специфику приобрели понятия авторитета и авторитарности. По мнению М.Беллер, решающим ингредиентом при проведении социального анализа для выяснения причины формирования гегемонии копенгагенского направления в квантовой физике является природа авторитета Бора[41]. Вообще говоря, вопрос о природе научного авторитета ученого, его роли в взаимоотношениях между исследователями, особенно в разгар формирования одной из фундаментальных теорий, его социальное воздействие и психологическое влияние сегодня чрезвычайно актуален. Личностные особенности лидеров и руководителей современной науки могут как ускорять, так и замедлять процесс исследований, продуктивно или нет ориентировать и направлять этот процесс, усиливать или ослаблять эвристическую компоненту научной деятельности, определять атмосферу творчества. В современной науке этот вопрос приобретает особую специфику в связи с объективно растущим коллективным характером научного поиска.

Вообще говоря, понятие авторитарности в большей степени свойственно политике, однако, например, М.Беллер в своих исследованиях показывает, что и в науке авторитетность может находиться на грани авторитарности и даже переходить в последнюю, что редко бывает позитивно для самой науки. В частности, стало выясняться, что «неопубликованная корреспонденция Бора показала существование довлеющей вины, испытываемой теми физиками, которые отважились бросить вызов Бору. «Многие не могли преодолеть психологический барьер даже до начала критики их Бором»[42]. Неоднозначность фигуры Бора подтверждает еще один факт из биографии Х.Эверетта. По рекомендации своего учителя Дж.Уилера Эверетт посетил Копенгаген, где встречался с Бором и рассказывал ему о своей теории. «75-летний патриарх был не склонен вникать ни в какие теории-выскочки[43] и, похоже, так и не дал Э. высказаться – встреча оставила у Э. не просто самые мрачные воспоминания, а скорее нежелание вообще ее вспоминать»[44]. Возможно такое отношение великого Бора также оказало влияние на сложную судьбу Эверетта как физика.

Принято считать, что Бор был человеком с мягкими интеллигентными чертами характера[45]. Авторитет Бора был так высок, что многие физики, среди которых были Паули и Йордан, обращались к Бору со словами «Отец»[46]. Он стал одним из символов великого исследователя. Но означает ли это, что дальше нельзя выяснять истинное положение дел? Что важнее: боязнь повредить авторитету науки, пошатнуть доселе незыблемый имидж одного из гениев науки или поиск истины? Правы ли М.Беллер, Дж.Кашинг и другие, выясняя и придавая огласке острые нюансы биографии кумиров? Пойдет ли это на пользу науки и самим ученым или лучше оставить традиции незыблемыми? С нашей точки зрения все эти вопросы чрезвычайно важны как для самой науки, так и для ее субъектов – ученых. Сама сущность науки состоит в выяснении истины, истинного положения вещей. Поэтому любое отклонение от этого пути будет, по большому счету, идти во вред самой науке. Однако здесь существует нюансы принципиального порядка.

На наш взгляд критический анализ трудов основоположников фундаментальных теорий является важным моментом в поисках путей формирования новой фундаментальной теории, и если этот анализ выполнен достаточно корректно, а не путем «беспощадного ниспровержения», то он может сыграть позитивную роль в поисках оснований новой теории. Одной из активных критиков стандартной (копенгагенской) интерпретации квантовой механики является Мара Беллер. На наш взгляд ее критика достаточно аргументирована, но находится «на грани фола».

К сожалению, известны случаи, когда вполне естественная критика в научной среде велась не совсем корректными методами. Спектр такой «некорректности», к сожалению, довольно широк: от недоброжелательности и чрезмерно жесткой по форме и тональности критики и формулировок до крайних форм политической дискредитации и гонений[47]. Нет сомнения, что у всех этих проявлений антинаучной коммуникабельности существуют свои причины, но задача состоит в поддержании высокой культуры и интеллигентности современной науки. Объективность и корректность – два столпа научного бытия.

На наш взгляд с этих позиций следует рассматривать и те новые данные о Боре, которые, в частности, приводит М.Беллер[48]. При условии, что эта информация верна, а также из содержания писем можно сделать два заключения: 1) либо, авторитет Бора граничил с авторитарностью; 2) либо авторитет Бора был настолько высок и он был такой природы, что, несмотря на мягкость характера, он все равно подавлял людей. Как бы то ни было, но эта появившаяся дополнительная информация о некоторых особенностях той революционной в науке и в умах эпохи, подливает масло в огонь того специфического обстоятельства, которое Дж.Кашинг с негативным оттенком назвал «копенгагенской гегемонией»[49].

В связи с этим в отношении принципиальных вопросов квантовой проблематики М.Беллер нетривиальным образом выстраивает следующий каскад вопросов, оригинально выводя их на довольно парадоксальный: «Вопрос не в том прав ли Бор?» или «До какой степени прав Бор?», или «По каким вопросам прав Бор?», а в том (что совершенно потрясающе) «Что следует допустить (предположить) и как доказать, что Бор прав»[50]. Представляется вполне правдоподобным, что непоследовательность Бора в вопросах интерпретации также могла стать одной из причин, породивших быстро мультиплицирующуюся полиинтерпретационную парадигму. Как пишет М.Беллер, «после 1935 года аргументы Бора были тавтологичными или логически круговыми: текстуальный анализ открывает наличие сети (паутины) терминов, в которой «неделимость кванта действия», «индивидуальность квантового явления», «неизучаемые взаимодействия» (“unsurveyability of interactions”) или «неконтролируемые взаимодействия» имеют одинаковый (тождественный) смысл и взаимозаменяемы»[51]. Хотя, конечно же, ставить в вину Бору концептуальную разноголосицу было бы, по-видимому, не совсем корректно.

Метод Бора – полуинтуитивная философия науки. Как вспоминают его современники, иногда он даже не мог взять интеграл от соответствующего выражения и в то же время выдвигал глубочайшие физические идеи, имеющие философскую широту охвата проблемы. Бор, фактически, развивал то, что можно назвать качественной физикой. При этом к нему неприменимы следующие слова, высказанные А.Файном в отношении Эйнштейна: «Подобно большинству физиков, он не всегда был тщателен в своих формулировках»[52]. Главное для него – мысль, идея, необходимость во что бы то ни стало ухватить то ускользающее, невероятно трудное новое, которое не давало покоя теоретикам. Насколько эффективна и конструктивна подобная методология, насколько она адекватно отражает процессы микромира, показывают последние почти сто лет развития квантовой теории. На наш взгляд, методологически оправдан и нередко даже эффективен такой способ научного подхода: оказывается, что совсем не обязательно сразу же пытаться доводить свои мысли до идеально выстроенной и отточенной логической формы. Важны просто правильно высказанные идеи. Важно их «ухватить» сознанием и зафиксировать, а уже только потом постепенно выстраивать «железную» логику. Читая труды Эйнштейна, трудно согласиться с такой оценкой эйнштейновской методологии, хотя, возможно, в ряде случаев, касающихся исследований незавершенного характера, подобная особенность могла иметь место. Тот же А.Файн выделяет в этом плане статистическую интерпретацию Эйнштейна. Он отмечает, что из высказываний и трудов Эйнштейна трудно дать себе целостное представление об этой интерпретации[53].

Особо отметим вопрос о копенгагенской гегемонии. Одну из версий ее установления дают Дж.Кашинг[54] и М.Беллер[55]. Мы не будем здесь останавливаться на этом вопросе. Отметим лишь, что он существенно повлиял на процесс формирования полиинтерпретационной парадигмы в плане поиска альтернатив «копенгагенскому диктату». Кроме этого, он также имеет большой интерес в связи с обсуждаемой в литературе возможностью альтернативных сценариев развития самой КТ[56].

Становление квантовой теории в существенной степени определялось также такими факторами как личные и корпоративные амбиции. «Кроме того, существовали личные факторы, которые придавали безотлагательность копенгагенской победе. Не только Гейзенберг имел личные амбиции для достижения победы, но и некоторая часть профессуры теоретической физики в Германии раскрылась в этом плане. Существовало сознательное понимание членами копенгагенской школы, что на кону был контроль будущего направления развития теоретической физики. Этот конфликт (с научной оппозицией – В.Э.) можно было бы охарактеризовать как противостояние в отношении превосходства теории и профессионального доминирования (влияния), т.е. в отношении интерпретации и тех физиков, которые определяли бы будущее развитие исследований[57]. Победители по собственной боровской характеристики были бы способны реализовать свои ««желания» для будущего физики (“wishes” for the future of physics)»[58]. Таким образом, рассмотренные социальные и психологические факторы играют существенную, а иногда и определяющую, причем не всегда позитивную роль в развитии науки. Дж.Кашинг еще более категоричен: «Как раз то, что часто обозначается термином «внешние факторы», сыграло ключевую роль в установлении копенгагенской гегемонии. Так что они внесли вклад в устранение конкурентов из этой сферы деятельности (they once again contributed to keeping this competitor from the field)»[59].

Таким образом, Дж.Кашинг и М.Беллер дают жесткие оценки влияния внешних (т.е. не чисто научных) факторов на установление «копенгагенской гегемонии». В частности, как отмечает Дж.Кашинг, то, что часто обозначается термином «внешние факторы», сыграло ключевую роль в установлении копенгагеновской гегемонии[60]. В ряде работ показано, что и чисто научные основания, по-видимому, не могут однозначным образом привести к подобному доминированию. На наш взгляд, рассмотренные социальные и психологические факторы, а, возможно, и какие-то другие действительно дают вполне определенную аргументацию тому, что они играли если и не решающую, то, несомненно, существенную роль в доминировании индетерминистических идей. Но если влияние внешних факторов было столь велико, то можно ли в связи с этим ставить вопрос о наличии «копенгагенской аномалии» в квантовой теории? Был ли это ложный (и во многом сознательный!) увод физической мысли в сторону чего-то, с одной стороны, личностного, а с другой стороны - сюрреалистического? Насколько «опоздание» Бома «ответственно» за такую ситуацию в фундаментальной науке? Эти вопросы еще ждут ответов. Таким образом можно сделать вывод о том, что приоритетная роль акаузальности в КМ была генерирована не сугубо внутринаучными факторами.

В своем анализе причин доминирования копенгагенской трактовки Дж.Кашинг приходит к выводу, что ни внутренние факторы (такие, как логическая совместимость и эмпирическая адекватность), ни одни только внешние причины (метафизические и психологические требования, социологическое давление) не были достаточными для такого быстрого и триумфального принятия копенгагенской точки зрения на мир, вместо каузальной точки зрения. Действительная причина была комплексной, со многими игравшими важную роль перекрывающимися факторами. Законы развития науки историчны и существенным образом зависят от различных обстоятельств.