Типы и синдромы. Методологический подход

(фрагменты из «Авторитарной личности»)

Конструирование психологических типов не просто предполагает произвольную, навязчивую попытку внести некоторый «порядок» в сумбурность человеческой личности. Это конструирование являет собой средство «концептуализации» многообразия в соответствии с его собственной структурой, средство достижения более точного понима­ния. Доведенное до крайности пренебрежение всеми генерализациями, если не считать самых очевидных результатов, привело бы не к истин­ному проникновению в сущность человеческих индивидов, а, скорее, к темному и неясному описанию психологических «фактов». Любой шаг, направленный за пределы фактического смысла к психологическому, — Фрейд определил его следующим образом: любой наш субъективный опыт осмыслен — неизбежно влечет за собой обобщения, выходящие за рамки якобы «уникального случая», и мы видим, что эти обобщения, как правило, предполагают существование определенных, регулярно воспроизводящихся «nuclei» или синдромов, которые оказываются очень близкими к идее типов. Такие идеи, как, например, оральность, или компульсивный характер, хотя, на первый взгляд, кажутся появив­шимися благодаря анализу особых случаев, имеют смысл лишь тогда, когда сопровождаются неявным допущением, что структуры, подобным образом поименованные и обнаруженные внутри индивидуальной дина­мики личности, входят в некие базовые констелляции, которые, как мы полагаем, репрезентативны. И не имеет значения, так ли уж «уникаль­ны» наблюдения, лежащие в их основе. Поскольку существует типоло­гический элемент, внутреннее присущий психологической теории, было


Глава 13. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ И УЧАСТИЕ 589

 

бы передержкой исключать типологию per se. Методологическая «чис­тота» в этом случае была бы равносильна отказу от концептуальных средств или всякого теоретического проникновения в материал и при­вела бы к иррациональности, столь глубокой, как и та, что воспроизво­дится в произвольном «классификаторстве этикеточных школ».

В контексте нашего исследования размышления совершенно иной природы ведут в том же направлении. Это прагматические мысли: не­обходимость, чтобы наука создавала оружие против потенциальной уг­розы фашистского мышления. Остается открытым вопрос, до какой степени и может ли вообще фашистской угрозе противостоять психо­логическое оружие. Психологическое «лечение» предубежденных лич­ностей проблематично как из-за их большого количества, так и потому, что они, конечно, не «больны» в обычном смысле и, как мы видим, по крайней мере на поверхностном уровне часто лучше «приспособлены», чем личности без предрассудков. Поскольку, однако, современный фа­шизм немыслим без массовой основы, внутреннее строение его пред­полагаемых последователей все еще сохраняет свое решающее значе­ние, и ни одна защита, которая не принимает в расчет субъективную сторону проблемы, не будет действительно «реалистичной». Очевидно, что психологические контрмеры ввиду распространенности фашист­ского потенциала среди масс являются эффективными, только если они дифференцированы таким образом, что адаптированы для определен­ных групп. Всеохватывающая защита вышла бы на уровень столь ши­роких обобщений, что, по всей вероятности, потеряла бы смысл. Можно указать как на один из практических результатов нашего иссле­дования, что такая дифференциация должна по крайней мере заодно со­ответствовать психологическим направлениям, так как определенные базовые переменные фашистского характера присутствуют вне зависи­мости от отмеченных социальных различий. Не существует психологи­ческой защиты от предубеждений, которая бы не была ориентирована на определенные психологические «типы». Мы создадим фетиш из ме­тодологической критики типологии и провалим любую попытку прийти к психологическому пониманию предубежденной личности, если боль­шое количество весьма серьезных и разнообразных различий (таких, например, как между психологическим устройством обычного антисе­мита и садомазохистского «крутого» парня) исключалось бы просто по­тому, что ни один из этих типов не представлен в классической чистоте ни в одной личности.

Возможность конструировать весьма различающиеся наборы пси­хологических типов общепризнана. В результате предыдущего обсуж-


590 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

дения мы основываем собственную попытку на трех следующих основ­ных критериях:

а) мы не хотим классифицировать человеческие существа ни по типам, которые разделяют их строго статистически, ни по идеальным типам в обычном смысле, которые должны будут дополняться «смеше­ниями». Наши типы справедливы, только если мы смогли найти для каждого типа определенное число черт и характеров и поместили их в контекст, который показывает некоторую общность значения этих черт. Мы относимся к этим типам как к наиболее продуктивным с на­учной точки зрения, которые обобщают черты, в иных случаях распы­ленные, в многозначные целостности, и выдвигают на первый план внутренние связи элементов, которые принадлежат друг другу в соот­ветствии с их неотъемлемой «логикой» при психологическом понима­нии лежащей в основе динамики. Это означает не просто аддитивное, или механическое сложение черт в одном и том же типе. Основным кри­терием для этого постулата должно быть то, что противопоставленные «истинным» типам Даже так называемые отклонения не могут более казаться случайными, но должны пониматься как многозначные в структурном смысле. Генетически последовательность значений каж­дого типа требует предположения, что большинство черт может быть выведено из определенных базовых форм глубинных психологических конфликтов и их разрешений;

б) наша типология должна быть критической в том смысле, что она понимает типизацию людей саму по себе как социальную функцию. Чем более строг тип, тем более глубоко демонстрирует он отпечатки соци­альных штампов. Это согласуется с такими характерными чертами наших «высокобалльных» респондентов, как жестокость и стереотип­ность мышления. Здесь заложен конечный принцип всей типологии. Ее главная дихотомия заключается в вопросе: стандартизована ли лич­ность сама по себе, или она действительно «индивидуализована» и про­тивостоит стандартизации в сфере человеческого опыта? Индивидуаль­ные типы будут специфическими конфигурациями внутри общего раз­деления.

Последнее различает prima facie «низкобалльных» и «высокобалль­ных» субъектов. Однако при ближайшем рассмотрении это разделение может быть применено к «низкобалльным»: чем больше они «типизи­руют» себя, тем сильнее, сами того не замечая, выражают фашистский потенциал;

в) типы должны быть сконструированы так, чтобы их можно было использовать прагматически, т.е. преобразовать в сравнительно жест-


Глава 13. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ И УЧАСТИЕ 591

 

кие защитные «паттерны», организованные таким образом, что разли­чия индивидуального характера играют несущественную роль. Это спо­собствует определенной «поверхности» классификации, сравнимой с ситуацией в санатории, где нельзя было бы начать никакого лечения, не разделив пациентов на маниакально-депрессивных, шизофреников, параноиков и т.п., хотя всем понятно, что эти различия исчезнут по мере продвижения вглубь. В данной связи можно принять гипотезу: если кому-либо удастся заглянуть достаточно глубоко, в результате диф­ференциации вновь возникает такая же «грубая» структура, но только более универсальная, а именно: некоторые фундаментальные либидозные констелляции. Позволительна аналогия из истории искусств. Тра­диционно грубое различение романского и готического стилей было основано на круглых и стельчатых сводах. Обнаружилась недостаточ­ность такого разделения: обе черты в некоторых случаях неотличимы, и существуют более глубокие контрасты между архитектурными стиля­ми. Это, однако, привело к столь усложненным дефинициям, что при их применении почти невозможно указать, является ли данное здание ро­манским или готическим, хотя структурная целостность почти не остав­ляла сомнений насчет его принадлежности к той или иной эпохе. Так, в конечном счете, пришлось использовать примитивные и наивные клас­сификации. Нечто подобное пригодится и при рассмотрении нашей проблемы. Поверхностный, на первый взгляд, вопрос «Какие люди встречаются среди тех, кто подвержен предрассудкам?» может ока­заться вполне оправданным с точки зрения типологических требова­ний, нежели попытка определить типы с помощью фиксаций прегенитальных или генитальных фаз развития и тому подобное. Существенно­го упрощения можно достигнуть путем интеграции социологических критериев в психологические конструкты. Такие социологические кри­терии могут относиться к членству в группе или идентификациям наших субъектов, равно как и к социальным целям, установкам и образцам поведения. Задача соотнесения критериев психологического типа с со­циологическими критериями выполнима в той степени, в какой нашим исследованием выявлено, что многие «клинические» категории (на­пример, стремление угодить грозному отцу) интимно связаны с соци­альными установками (например, верой в авторитет ради авторитета). Таким образом, для гипотетических целей вполне можно «перевести» многие основные психологические концепты в близкие им социологи­ческие понятия...


592 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

 

Детализированное описание некоторых типов можно предварить общей характеристикой. «Поверхностную зависть» (Surface Resent­ment) легко распознать через обоснованные, либо необоснованные ощущения социальной тревожности; наш конструкт ничего не говорит о психологических фиксациях или защитных механизмах, обусловлива­ющих типичные мнения.

«Конформист» — это, конечно, прежде всего принятие общих шаб­лонных ценностей. Super-ego так и не установилось достаточно прочно, и личность находится в целом под влиянием его внешних представлений. Наиболее очевидным механизмом, лежащим в основе этого синдрома, является боязнь «выделиться», быть не таким как все. «Авторитарный» тип управляется super-ego и постоянно должен бороться с сильными и весьма противоречивыми стремлениями. Его влечет страх оказаться слабым. В случае «крутого» парня преобладают подавленные стремле­ния «Id» в заторможенном и деструктивном состоянии. Как «чудак», так и «функционер-манипулятор», видимо, разрешили свой Эдипов ком­плекс через нарциссический уход в свою внутреннюю сущность. Их от­ношение к внешнему миру, однако, отличается. Чудаки в целом заменя­ют внешнюю реальность воображаемым внутренним миром, этому со­путствует в качестве главной характеристики проективность, и основ­ной страх заключается в том, что их внутренний мир будет «осквернен» контактом с опасной и отвратительной реальностью: их одолевают тя­желые табу, в формулировке Фрейда — delire de toucher. Манипулятивная личность избегает опасности психоза, сводя внешнюю реаль­ность к простому объекту действия: таким образом, она не способна к какому-либо позитивному катексису1. Этот тип склонен к принуждению даже более, чем авторитарный, и его принудительность видится полнос­тью отчужденной от super-ego: он не достигает трансформации внешней принудительной силы super-ego. Наиболее выдающейся защитой явля­ется его полное отрицание любых пробуждений к любви.

В нашем случае «конформист» и «авторитарный» тип будут, види­мо, наиболее частными.

Поверхностная зависть. Феномен, обсуждаемый здесь, находится не на том же логическом уровне, что и различные «типы» с высоким или низким количеством баллов, которые мы охарактеризуем далее. В самом деле, он не заключен внутри и не является сам по себе психоло-

 

______________

1 Катексис — психоаналитический термин, означающий привязанность к объекту, «заряжение» объекта либидозной энергией.


Глава 13. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ И УЧАСТИЕ 593

 

 

гическим «типом», но, скорее, представляет конденсацию более раци­ональных, как сознательных, так и подсознательных проявлений пред­рассудков, поскольку они могут быть различимы на более глубоких, бессознательных уровнях.

Мы можем сказать, что существует достаточное количество людей, которые «подходят друг другу», гармонируют в терминах более или менее рациональной мотивации, в то время как остальные из наших «вы­сокобалльных» синдромов характеризуются относительным отсутстви­ем или лживостью рациональных мотиваций, которые, в данном случае, должны определяться как простая «рационализация». Это не означает, однако, что лица с высокими баллами, чьи предрассудочные высказы­вания проявляют определенную рациональность, сами по себе изъяты из психологического механизма фашистского характера. Поэтому в предлагаемом ниже примере баллы высоки не только по Ф-шкале1, но и по всем шкалам: имеется всеобщность предрассудочных взглядов, что мы рассматриваем как несомненный признак того, что лежащие в осно­ве личности тенденции являются конечными детерминантами. И все-таки мы чувствуем, что феномен «поверхностной зависти» хотя и пита­ется более глубокими инстинктивными источниками, не должен быть полностью отвергнут в нашем обсуждении, поскольку представляет со­циологический аспект проблемы, важность которой может быть недо­оценена для выявления фашистского потенциала, если мы сосредото­чимся целиком лишь на ее психологическом описании и этиологии.

Мы рассмотрим здесь людей, которые воспринимают стереотипные предрассудки извне как готовые формулы, для того чтобы рационали­зировать и — психологически или фактически — преодолеть явные трудности в своем собственном существовании. В то время как сами респонденты, без сомнения, принадлежит к «высокобалльным», сте­реотипы их предрассудков, видимо, не слишком либидизированы и в целом поддерживаются на определенном рациональном или псевдора­циональном уровне. Не существует полного разрыва между опытом людей и их предрассудками: часто они достаточно явственно соотнесе­ны друг с другом. Эти субъекты способны представить относительно ра­зумные доводы для своих предрассудков и способны к рациональной ар­гументации. К ним принадлежит недовольный, ворчащий отец семей-

______________________

1 Ф-шкала («шкала фашизма») — техника измерения установки, разработанная на основе методики Р. Ликерта и использованная в исследовании «Авторитарная лич­ность».

 


594 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

 

ства, который счастлив, если кого-то можно обвинить в собственных экономических неудачах, и еще счастливее, если он может извлечь эко­номические выгоды из дискриминации меньшинства, реальных или по­тенциальных «покоренных соперников». Таковы мелкие лавочники, которым угрожают разорением фирменные магазины, последними, по их мнению, владеют евреи. Мы также можем вспомнить негров-анти­семитов в Гарлеме, обреченных на чрезмерную квартплату еврейскими сборщиками. Такие люди есть во всех секторах экономики, где чувст­вуется давление процесса концентрации, но не видно его механизма, в то время как им приходится ухитряться поддерживать свое экономичес­кое функционирование.

Респондент 5043 — домохозяйка, с крайне высоким количеством баллов по шкалам, которую «часто слушали обсуждающей соседей-ев­реев», но «очень дружелюбная пожилая женщина», которая «любит безобидные сплетни», выражает большое уважение к науке и проявля­ется серьезный, хотя и в некотором роде подавленный интерес к живо­писи. Она «боится экономической конкуренции со стороны модных портных»; «интервью показало такое же избирательное отношение к неграм». Она «испытала весьма суровое ухудшение в смысле статуса и экономической обеспеченности со времен юности. Ее отец был весьма богатым владельцем ранчо...».

Причина, по которой она была выбрана как представитель синдрома «поверхностной зависти», — ее отношение к расовым вопросам. Она «выражает весьма сильные предрассудки по отношению ко всем мень­шинствам» и «относится к евреям как к проблеме», причем ее стерео­типы следует «во многом традиционным представлениям», которые она механически переняла извне. Но «она не считает, что все евреи неиз­бежно имеют все эти характеристики. Также она не считает, что они могут быть определены по виду или по каким-либо особым чертам, кроме того, что они шумны и агрессивны».

Последняя цитата показывает, что она не считает черты, приписы­ваемые ею евреям, врожденными и естественными. Здесь нет ни жест­кой проекции, ни деструктивного стремления карать. «Что касается ев­реев, она чувствует, что их ассимиляция и образование, вполне воз­можно, решат проблему».

Ее агрессивность направлена явно против тех, кто может, как она опасается, «забрать у нее что-либо», как в экономическом, так и в ста­тусном смысле...


Глава 13. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ И УЧАСТИЕ 595

 

 

Можно добавить, что если и есть доля правды в популярном мнении, что антисемитизм — «теория козла отпущения», то это применимо к людям ее сорта. Их «слепые пятна», по крайней мере, частично при­надлежат к узким «мелкобуржуазным» ограничениям опыта и объяс­нениям, за которые они вынуждены цепляться. Они видят в евреях вы­разителей тех тенденций, которые в действительности присущи всеоб­щему экономическому процессу, и обвиняют в этом их одних. Этот по­стулат необходим им для уравновешивания собственного ego в поисках некоей «вины», ответственности за ненадежное социальное положе­ние: в противном случае нарушился бы справедливый порядок мира. По всей вероятности, они в первую очередь ищут эту вину в себе и подсо­знательно относят себя к «неудачниками». Евреи дают способ внешне­го освобождения этого чувства вины. Антисемитизм связан у них с удов­летворительным ощущением, что они «хорошие» и невинные, и возла­гает бремя ответственности на некоторый видимый и высоко персона­лизированный объект. Этот механизм институализируется. Личности, наподобие нашей 5043, возможно, никогда не имели неприятностей с евреями, а просто восприняли провозглашаемое вовне суждение, по­скольку им это выгодно.

Синдром конформиста. Представляет стереотипы, приходящие извне, но интегрированные внутри личности в общую согласованную структуру. У женщин особо проявляются изящество и женственность, у мужчин — стремление быть «настоящим» мужчиной. Восприятие превалирующих стандартов более важно, чем недовольство ими. Пре­обладает мышление во внутри- и внешнегрупповых терминах. Пред­рассудки, очевидно, не выполняют решающей функции во внутрипсихологическом устройстве индивидов, а являются лишь средствами внешней идентификации с группой, к которой они принадлежат или хо­тели бы принадлежать. Предрассудки у них проявляются в особом смысле: они перенимают ходячие суждения от других, не затрудняясь самостоятельно вникнуть в суть дела. Их предрассудки «разумеются сами собой», возможно «подсознательны» и даже неизвестны самим субъектам. Они артикулируются лишь при определенных условиях. Су­ществует антагонизм между предрассудками и опытом; их предрассудок «нерационален», равно как и слабо связан с их собственными тревога­ми, но в то же время, по крайней мере внешне, он не выражен подроб­но, по причине характерного отсутствия сильных импульсов, благодаря полному восприятию ценностей цивилизации и «благопристойности».

 


596 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

 

Хотя этот синдром и включает «вскормленных антисемитов», он при­сущ, несомненно, высшим социальным слоям...

Авторитарный синдром. Он ближе всего подходит к общей картине лиц с высокими баллами, поскольку проявляется во всем нашем иссле­довании. Синдром следует «классической» психоаналитической карти­не, включающей садомазохистское разрешение Эдипова комплекса, и был показан Эрихом Фроммом под названием «садомазохистский» ха­рактер. Согласно теории Макса Хоркхаймера, в коллективной работе, где он писал социопсихологическую часть, внешнее социальное подав­ление сопутствует внутреннему подавлению импульсов. Чтобы достичь «интернализации» социального управления, которое никогда не дает личности столько, сколько требует отношение последней к авторитету и его психологической силе, super-ego, приобретает иррациональный аспект. Субъект достигает собственной социальной приспособленнос­ти, только получая удовольствие от подчинения субординации. Это включает в игру импульсы садомазохистской структуры, равно как ус­ловие и результат социальной приспособленности. В обществе нашего типа садистские, также как и мазохистские тенденции находят подкреп­ление в действительности. Картиной трансляции таких подкреплений в черты характера является особое разрешение Эдипова комплекса, определяющее формирование синдрома, о котором здесь идет речь. Любовь к матери в ее первичной форме подлежит строгому табу. Итоговая не­нависть к отцу трансформируется формированием реакций в любовь. Эта трансформация ведет к особому виду super-ego. Трансформация ненависти в любовь — наиболее трудная задача, которую личность должна проделать на раннем этапе развития, никогда не завершается полностью успешно. В психодинамике «авторитарного характера» часть предыдущей агрессивности впитывается и превращается в мазо­хизм, в то время как другая часть соотнесена с садизмом, который ищет выхода в том, с чем субъект себя не идентифицирует, т.е. во внешних группах. Еврей часто становится заменителем ненавидимого отца, при­обретая на уровне фантазии те же самые черты, которые были отвра­тительны для субъекта в отце, такие, как практичность, холодность, до­минирование, даже сексуальное соперничество. Эта двоякость всепроникающа, причем явственно сопровождается слепой верой в авторитет и готовностью атаковать тех, кто проявляет слабость и социально под­ходит в качестве «жертвы». Стереотипы в этом синдроме служат не только средствам социальной идентификации, но и выполняют истинно «экономическую» функцию в собственной психологии субъекта: они


Глава 13. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ И УЧАСТИЕ 597

 

 

помогают направить энергию либидо в соответствии с требованиями слишком строгого super-ego. Таким образом, сами стереотипы могут быть крайне либидизированными и играть большую роль во внутрен­нем устройстве субъекта. Он воссоздает глубоко «принудительные» черты характера, частично с помощью регресса к анально-садистской фазе развития. Социологически, такой синдром особенно характерен для средних классов Европы. В этой стране (США. — А.Д.) мы можем ожидать его среди людей, чей действительный статус отличается от того, которого они домогаются...

Бунтовщик и психопат. Разрешение Эдипова комплекса, характер­ное для «авторитарного» синдрома, — не единственная составляющая типичной структуры для «высокобалльных» лиц. Вместо идентифика­ции с родительским авторитетом может появляться «бунт». Это, конеч­но, в определенных случаях ликвидирует садомазохистские тенденции. Однако бунт может проявиться таким образом, что авторитарная структура личности в целом не будет затронута. Так, ненавистный ро­дительский авторитет может исчезнуть лишь для того, чтобы уступить место другому авторитету — процесс облегчается «воплощенной» структурой super-ego, совпадающей с всеобщей практикой лица с вы­сокими баллами. Иначе мазохистский переход к авторитету может быть скрыт на подсознательном уровне, в то время как на демонстрационном имеет место сопротивление. Это может привести к иррациональной и слепой ненависти к любому авторитету, с мощным деструктивным до­полнением, сопровождаемой тайной готовностью «сдаться» и подать руку «ненавистной» силе. На самом деле крайне сложно отличить такое отношение от действительно неавторитарного, и почти невозможно до­стичь такого отличия на чисто психологическом уровне: здесь, как и по­всюду, принимается в расчет социополитическое поведение, опреде­ляющее, правда ли независима личность или просто замещает свою не­зависимость негативным переносом.

В последнем случае, когда он сочетается со стремлением к псевдо­революционным действиям против тех, кого индивид в конечном счете считает слабыми, получается «бунтовщик». Этот синдром играл боль­шую роль в нацистской Германии: покойный капитан Рем, называвший себя государственным изменником в своей автобиографии, послужил отличным примером. Здесь мы, видимо, находим и «кондотьера», кото­рый был включен в типологию, разработанную Институтом социальных исследований в 1939 г., и который описывается следующим образом:


598 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

 

«Этот тип возник вместе с возрастающей неуверенностью после­военного существования. Он убежден, что важна не жизнь, а удача. Он нигилистичен, но не из «побуждения к разрушению», а поскольку без­различен к индивидуальному существованию. Одним из источников возникновения этого типа является современный безработный. Он от­личается от прежних безработных тем, что его контакты со сферой про­изводства спорадические, если они вообще существуют. Нельзя более ожидать, что индивиды, принадлежащие к этой категории, будут исче­зать с вовлечением в процесс труда. Они готовы ненавидеть евреев от­части за их осторожность и физическую хрупкость, отчасти за то, что, будучи сами безработными, не имеют экономических корней, необы­чайно подвержены любой пропаганде и готовы последовать за любым лидером. Другим источником, на противоположном полюсе общества, является группа, принадлежащая к опасным профессиям — бродягам-колонистам, гонщикам, воздушным асам. Они рождены лидерами предыдущей группы. Их идеал, действительно героический, тем более чувствителен к «разрушительному» критическому интеллекту евреев, потому что они в глубине души сами не верят в свой идеал, а выработали его как рационализацию своего опасного образа жизни».

Симптоматично, что этот синдром характеризуется сверх того склонностью к «допустимым эксцессам» всех видов — от глубокого запоя и скрытой гомосексуальности под маской восхищения «молоде­жью» до склонности к актам насилия в смысле «путча». У субъектов этого типа нет такой жестокости, как у проявляющих ортодоксальный «авторитарный» синдром.

Крайним представителем этого синдрома является «крутой» па­рень, или «психопат» в терминах психиатрии. Здесь super-ego кажется полностью искалеченным, не найдя выход из Эдипова комплекса, по­скольку этим выходом оказывается регресс к всеобъемлющей фанта­зии самого раннего детства. Эти индивиды наиболее «инфантильны» из всех: им так и не удалось «развиться», испытать формирующее влияние цивилизации. Они «асоциальны». Деструктивные стремления прояв­ляются в скрытом нерациональном виде. Телесная сила и крепость — также в смысле способности «взять препятствие» играют решающую роль. Граница между ними и преступниками зыбка. Их удовольствие от преследования грубо садистское, направленное против любой беспо­мощной жертвы, оно неспецифично и едва ли окрашено «предрассуд­ками». Сюда входят различного вида хулиганы, дебоширы, палачи и все, кто выполняет «грязную» работу фашистского движения...


Глава 13. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ И УЧАСТИЕ 599


 


Чудак. Поскольку интроекция родительской дисциплины в «автори­тарном» синдроме означает постоянное подавление «Id», этот синдром может быть охарактеризован как фрустрация или расстройство в этом самом широком смысле этого слова. Однако, видимо, есть картина, в которой фрустрация играет более специфичную роль. Эта картина об­наруживается у тех людей, которые не смогли приспособиться к миру, воспринять «принцип реальности», которые не сумели найти равнове­сие между отречением и удовлетворенностью, и чья внутренняя жизнь полностью определяется отрицаниями, накладываемыми на них извне, не только в течение детства, но также и в течение взрослой жизни. Эти люди ввергаются в изоляцию. Они должны построить ложный внутрен­ний мир, часто близкий к иллюзии, настойчиво противопоставляя его внешней реальности. Они могут существовать только благодаря само­возвеличиванию, в сочетании с мощным отрицанием внешнего мира. Их «душа» становится их самым дорогим достоянием. В то же время они высокопроективны и подозрительны. Нельзя пропустить склон­ность к психозам: они «параноидальны». Для них предрассудки явля­ются наиважнейшими: это средство избегнуть острого умственного за­болевания через коллективизацию и через построение псевдореальнос­ти, против которой их агрессивность может быть направлена без како­го-либо скрытого вторжения в «принцип реальности». Стереотипность является решающей: она работает как форма социального подтверж­дения их проективных формул и, следовательно, институализируется часто до степени, близкой к религиозным представлениям. Эта картина обнаруживается у женщин и пожилых мужчин, чья изоляция социально усиливается их действительным исключением из экономического про­изводства...

Функционер-манипулятор. Этот синдром, потенциально наиболее опасный, определяется стереотипами в крайней степени: жесткие пред­ставления — скорее, цель, чем средства, и весь мир разделяется на пус­тые, схематичные, административные поля. Практически полностью отсутствуют объективный катексис и эмоциональные связи. Если в синдроме «чудака» проявлялось, что-то параноидальное, то в «манипу­ляторе» есть что-то шизофреническое. Однако разрыв между внешним и внутренним миром в этом случае не выливается во что-то типа обыч­ной интроверсии, а, скорее, наоборот: в некий тип принудительного сверхреализма, который берется для собственных теоретических и практических целей. Технические аспекты жизни, вещи как «инстру­менты» переполнены либидо. Особо проявляется любовь к «исполне-

 


600 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

 

нию» при глубоком безразличии к содержанию выполняемой работы. Эта картина обнаруживается у многих бизнесменов, а также, во все возрастающем количестве, среди появившихся менеджеров и инжене­ров, которые осуществляют в процессе производства промежуточную функцию между старым типом владельца и рабочей аристократией. Многие фашистские политические антисемиты в Германии проявляют этот синдром. Гиммлер может служить их .примером. Трезвый ум, на­ряду с почти полным отсутствием каких-либо привязанностей, делает их самыми безжалостными из всех. Организационный подход к вещам предполагает принятие тоталитарных решений. Их цель, скорее, кон­струирование газовых камер, чем погромы. Они даже не испытывают ненависти к евреям, они попросту «справляются» с ними при помощи административных мер, без всякого личного контакта с жертвами. Антисемитизм материализуется под девизом: «он должен функциони­ровать». Их цинизм почти совершенен. «Еврейский вопрос должен быть решен строго легально», — так они говоря о хладнокровно спла­нированном погроме...

Глава 14

СОВРЕМЕННЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕОЛОГИИ

К. МАННГЕЙМ

Идеология и утопия

[...] Слово «идеология» не имело вначале онтологического оттенка, ибо первоначально означало лишь учение об идеях. Идеологами назы­вали, как известно, сторонников одной философской школы во Фран­ции, которые вслед за Кондильяком отвергли метафизику и пытались обосновать науку о духе с астрологических и психологических позиций.

Понятие идеологии в современном его значении зародилось в этот момент, когда Наполеон пренебрежительно назвал этих философов (выступавших против его цезаристских притязаний) «идеологами». [...]

Слово «идеология» утвердилось в этом понимании в течение XIX в. А это означает, что мироощущение политического деятеля и его пред­ставление о действительности все более вытесняют схоластически-со -


Глава 14. СОВРЕМЕННЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕОЛОГИИ 601


 


 

зерцательное восприятие и мышление; и с этого момента звучащий в слове «идеология» вопрос — что же действительно есть действитель­ное? — более не исчезает.

[...] Если первоначально исследователи ложного сознания обраща­лись в своих поисках истинного и действительного к Богу или к идеям, .постигаемым посредством чистого созерцания, то теперь одним из кри­териев действительного все более становятся законы бытия, постигну­тые впервые в политической практике. Эту специфическую черту по­нятие идеологии сохранило, несмотря на все изменения содержания, которое оно претерпело на протяжении всей своей истории от Напо­леона до марксизма. [...]

Еще одно обстоятельство, которое и нам поможет продвинуться в изучении данной проблемы, может быть показано на этом примере. В своей борьбе .«сверху вниз» Наполеон, именуя своих противников «идеологами», пытался дезавуировать и уничтожить их. На более позд­них стадиях развития мы обнаруживаем обратное: слово «идеология» используется в качестве орудия дезавуирования оппозиционными сло­ями общества, прежде всего пролетариатом. [...]

Одно время казалось, что выявление идеологического аспекта в мышлении противника является исключительно привилегией борюще­гося пролетариата. Общество быстро забыло о намеченных нами выше исторических корнях этого слова, и не без основания, ибо только в марксистском учении этот тип мышления получил последовательно ме­тодическую разработку.

[...] Поэтому нет ничего удивительного в том, что понятие идеологии связывали прежде всего с марксистско-пролетарской системой мыш­ления, более того, даже отождествляли с ней. Однако в ходе развития истории идей и социальной истории эта стадия была преодолена. Оцен­ка «буржуазного мышления» с точки зрения его идеологичности не яв­ляется более исключительной привилегией социалистических мысли­телей; теперь этим методом пользуются повсеместно, и тем самым мы оказываемся на новой стадии развития. [...]

[...] Мы ставим перед собой цель показать на конкретном примере, как структура политического и исторического мышления меняется в за­висимости от того или иного политического течения. Чтобы не искать слишком далеких примеров, остановимся на упомянутой нами пробле­ме отношения между теорией и практикой. Мы покажем, что уже эта самая общая фундаментальная проблема политической науки решается


602 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

представителями различных политических и исторических направлений по-разному.

Для того чтобы это стало очевидным, достаточно вспомнить о раз­личных социальных и политических течениях XIX и XX в. В качестве важнейших идеально-типических представителей этих течений мы на­зовем следующие: 1. Бюрократический консерватизм. 2. Консерватив­ный историзм. 3. Либерально-демократическое буржуазное мышле­ние. 4. Социалистическо-коммунистическая концепция. 5. Фашизм.

Начнем с бюрократическо-консервативного мышления. Основ­ной тенденцией любого бюрократического мышления является стрем­ление преобразовать проблемы политики в проблемы теории управле­ния. Поэтому большинство немецких работ по истории государства, в заглавии которых стоит слово «политика», de facto относится к теории управления. Если принять во внимание ту роль, которую здесь повсюду (особенно в Прусском государстве) играла бюрократия, и в какой мере здесь интеллигенция была по существу бюрократической, это своеоб­разная односторонность немецкой науки по истории государства станет вполне понятной.

Стремление заслонить область политики феноменом управления объясняется тем, что сфера деятельности государственных чиновников определяется на основании принятых законов. Возникновение же за­конов не относится ни к компетенции чиновников, ни к сфере их дея­тельности. Вследствие этой социальной обусловленности своих взгля­дов чиновник не видит, что за каждым принятым законом стоят соци­альные силы, связанные с определенным мировоззрением, волеизъяв­лением и определенными интересами. Чиновник отождествляет пози­тивный порядок, предписанный конкретным законом, с порядком как таковым и не понимает того, что любой рационализированный порядок есть не что иное, как особый вид порядка, компромисс между метарациональными борющимися в данном социальном пространстве силами.

Административно-юридическое мышление исходит из некоей специ­фической рациональности, и, если оно неожиданно наталкивается на какие-либо не направляемые государственными институтами силы, на­пример, на взрыв массовой энергии в период революции, оно способно воспринять их только как случайную помеху. Поэтому нет ничего уди­вительного в том, что в ходе всех революций бюрократия всячески стре­милась избежать столкновения с политическими проблемами в поли­тической сфере и искала выхода в соответствующих постановлениях. Революция рассматривается бюрократией как непредвиденное нару-


Глава 14. СОВРЕМЕННЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕОЛОГИИ 603

 

шение установленного порядка, а не как самовыражение тех общест­венных сил, которые стоят за любым установленным порядком и созда­ют, сохраняют или преобразуют его. Административно-юридическое мышление конструирует лишь замкнутые статические системы и посто­янно видит перед собой парадоксальную задачу — включить в свою систему новые законы, возникающие из взаимодействия находящихся вне рамок системы сил, т.е. сделать вид, будто продолжает развиваться одна основополагающая система. [...]

Таким образом, бюрократии всегда свойственно стремление гипо­стазировать собственную сферу деятельности в соответствии со своими социально обусловленными воззрениями и не замечать того, что об­ласть администрации и упорядочения определенных функций является лишь частью всей политической действительности. Бюрократическое мышление, не отрицая того, что политика может быть наукой, отожде­ствляет ее с наукой управления. При этом вне сферы внимания остает­ся иррациональная среда, а когда она заставляет вспомнить о себе, ее пытаются ввести в колею «повседневной государственной жизни». [...]

Наряду с бюрократическим консерватизмом, в значительной мере господствовавшим в административном аппарате Германии, особенно Пруссии, существовал и развивался параллельно ему другой вид кон­серватизма, который может быть назван историческим. Его социаль­ной основой было дворянство и все те слои буржуазной интеллигенции, которые по своему духовному и реальному значению занимали в стране господствующее положение, но при этом постоянно сохраняли извест­ную напряженность в своих взаимоотношениях с консерваторами бю­рократического толка. В формировании этого типа мышления сыграли большую роль немецкие университеты, прежде всего круги универси­тетских историков, где этот образ мыслей еще поныне сохраняет свое значение.

Характерным для исторического консерватизма является то, что он понимает значение иррациональной среды в жизни государства и не стремится устранить ее административными мерами. Исторический консерватизм отчетливо видит ту не организованную, не подчиняющую­ся точным расчетам сферу, где вступает в действие политика. Можно даже сказать, что он направляет все свое внимание на подчиненные во­левым импульсам, иррациональные сферы жизни, внутри которых, соб­ственно говоря, и происходит эволюция государства и общества.

[...] Если для бюрократа сфера политики была полностью заслонена управлением, то аристократ с самого начала живет именно в сфере по-


604 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

литики. Его внимание постоянно направлено на ту область, где сталки­ваются внутренние и внешние сферы государственной власти, где ни­чего не измышляется и не дедуцируется, где, следовательно, решает не индивидуальный разум, а каждое решение, каждый вывод является компромиссом в игре реальных сил. [...]

Следовательно, политический деятель должен не только знать, что в данной ситуации правильно, и ориентироваться в определенных зако­нах и нормах, но и обладать врожденным, обостренным длительным опытом инстинктом, который поможет ему найти правильное решение.

[....] Буржуазия вступила на историческую арену как представитель­ница крайнего интеллектуализма. Под интеллектуализмом мы здесь по­нимаем такой тип мышления, который либо вообще игнорирует эле­менты воли, интереса, эмоциональности и мировоззрения, либо подхо­дит к ним так, будто они тождественны интеллекту и могут быть просто подчинены законам разума.

Представители этого буржуазного интеллектуализма настойчиво стремились к созданию научной политики. Буржуазия не только выска­зала подобное желание, но и приступила к обоснованию этой науки. Точно так же как буржуазия создала первые подлинные институты по­литической борьбы в виде парламента, избирательной системы, а позд­нее Лиги Наций, она систематически разработала и новую дисципли­ну — политику.

[...] Предполагалось, что политическое поведение может быть науч­но определено без каких-либо особых затруднений. Связанная же с ним наука распадается, согласно этой точке зрения, на три части: 1) учение о цели, т.е. учение об идеальном государстве; 2) учение о позитивном государстве; 3) политика, т.е. описание способов, посредством которых существующее государство будет превращено в совершенное государ­ство.

Существует, следовательно, наука о целях и наука о средствах до­стижения этой цели. Здесь прежде всего бросается в глаза полное от­деление теории от практики, интеллектуальной сферы от сферы эмоци­ональной. Для современного интеллектуализма характерно неприятие эмоционально окрашенного, оценивающего мышления. Если же оно все-таки обнаруживается (а политическое мышление всегда в значи­тельной степени коренится в сфере иррационального), то делается по­пытка конструировать этот феномен таким образом, чтобы создавалось впечатление о возможности устранить, изолировать этот «оцениваю­щий» элемент и тем самым сохранить хотя бы остаток чистой теории.


Глава 14. СОВРЕМЕННЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕОЛОГИИ 603


 


При этом совершенно не принимается во внимание тот факт, что связь эмоционального с рациональным может при известных обстоятельст­вах быть чрезвычайно прочной (проникать даже в категориальную структуру) и что в ряде областей требование подобного разделения de facto неосуществимо. Однако эти трудности не смущают представите­лей буржуазного интеллектуализма. Они с непоколебимым оптимиз­мом стремятся к тому, чтобы обрести совершенно свободную от ирра­циональных элементов сферу.

Что же касается целей, то, согласно этому учению, есть некая пра­вильная постановка цели, которая, если она еще не обнаружена, может быть достигнута посредством дискуссии. Так, первоначально концепция парламентаризма (как ясно показал К. Шмитт) была концепцией дис­кутирующего общества, где поиски истины шли теоретическим путем. В настоящее время достаточно хорошо известна природа этого самооб­мана, объяснение которого должно носить социологический характер, известно и то, что парламенты отнюдь не являются сообществами для проведения теоретических дискуссий. Ибо за каждой «теорией» стоят коллективные силы, воля, власть и интересы которых социально обу­словлены, вследствие чего парламентская дискуссия отнюдь не носит теоретический характер, а является вполне реальной дискуссией. Вы­явление специфических черт этого феномена и стало в дальнейшем за­дачей выступившего позже врага буржуазии — социализма.

Занимаясь здесь социалистической теорией, мы не будем прово­дить различие между социалистическим и коммунистическим учением. В данном случае нас интересует не столько все многообразие истори­ческих феноменов, сколько выявление полярных тенденций, сущест­венных для понимания современного мышления.

В борьбе со своим противником, с буржуазией, марксизм вновь от­крывает, что в истории и политике нет чистой теории. Для марксист­ского учения очевидно, что за каждой теорией стоят аспекты видения, присущего определенным коллективам. Этот феномен — мышление, обусловленное социальными, жизненными интересами, — Маркс на­зывает идеологией.

Здесь, как это часто случается в ходе политической борьбы, сделано весьма важное открытие, которое, будучи постигнуто, должно быть до­ведено до своего логического конца, тем более что в нем заключена самая суть всей проблематики политического мышления вообще. [...]

Для нашей цели мы считаем необходимым ввести хотя бы две по­правки.


606 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

Прежде всего легко убедиться в том, что мыслитель социалистическо-коммунистического направления усматривает элементы идеологии лишь в политическом мышлении противника; его же собственное мыш­ление представляется ему совершенно свободным от каких бы то ни было проявлений идеологии. С социалистической точки зрения нет ос­нований не распространять на марксизм сделанное им самим открытие и от случая к случаю выявлять идеологический характер его мышления.

Далее должно быть совершенно ясным, что понятие «идеология» используется не в смысле негативной .оценки и не предполагает нали­чие сознательной политической лжи; его назначение — указать на ас­пект, неминуемо возникающий в определенной исторической и соци­альной ситуации, и на связанные с ним мировоззрение и способ мыш­ления. Подобное понимание идеологии, которое в первую очередь су­щественно для истории мышления, следует строго отделять от всякого другого. Тем самым не исключается, конечно, что в определенных ус­ловиях может быть выявлена и сознательная политическая ложь.

При таком понимании понятие идеологии сохраняет все свои абсо­лютно положительные черты, которые должны быть использованы в научном исследовании. В этом понятии зарождается постижение тогой что любое политическое и историческое мышление необходимым образом обусловлено социально; и этот тезис надо освободить от политической односторонности и последовательно разработать. То, как вос­принимается история, как из существующих фактов конструируется общая ситуация, зависит от того, какое место исследователь занимает в социальном потоке. В каждой исторической или политической работе можно установить, с какой позиции рассматривается изучаемый объект. При этом социальная обусловленность мышления совсем не обязательно должна быть источником заблуждения; напротив, в ряде случаев именно она и придает проницательность пониманию полити­ческих событий. Наиболее важным в понятии идеологии является, по нашему мнению, открытие социальной обусловленности политическо­го мышления. В этом и заключается главный смысл столь часто цити­руемого изречения: «Не сознание людей определяет их бытие, а, наобо­рот, их общественное бытие определяет их сознание»1.

С этим связан и второй существенный момент марксистского мыш­ления, а именно новое определение отношения между теорией и практикой. В отличие от буржуазных мыслителей, уделявших особое

_________________

1Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 7.


Глава 14. СОВРЕМЕННЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕОЛОГИИ 607

 


 


внимание определению цели и всегда отправлявшихся от некоего нор­мативного представления о правильном общественном устройстве. Маркс — и это является одним из важнейших моментов его деятель­ности — всегда боролся с проявлениями подобного утопизма в социа­лизме. Тем самым он с самого начала отказывается от точного опреде­ления цели; нормы, которую можно отделить от процесса и представить в виде цели, не существует. «Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразовывать­ся действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Условия этого движения порождены имеющейся теперь налицо предпосылкой»1.

Если сегодня спросить воспитанного в ленинском духе коммуниста, как будет в действительности выглядеть общество будущего, то он от­ветит, что вопрос поставлен не диалектически, ибо будущее складыва­ется в реальном диалектическом становлении.

В чем же состоит эта реальная диалектика?

Согласно этой диалектике, нельзя представить себе a priori, каким должно быть и каким будет то или иное явление. Мы в силах повлиять лишь на то, в каком направлении пойдет процесс становления. Нашей конкретной проблемой является всегда только следующий шаг. В за­дачу политического мышления не входит конструирование абсолютно правильной картины, в рамки которой затем без всякого исторического основания насильственно вводится действительность. Теория, в том числе и теория коммунистическая, есть функция становления. Диалек­тическое отношение теории к практике заключается в том, что сначала теория, вырастающая из социального волевого импульса, уясняет си­туацию. По мере того как в эту уясненную ситуацию вторгаются дей­ствия. действительность меняется; тем самым мы оказываемся уже перед новым положением вещей, из которого возникает новая теория. Следовательно, движение состоит из следующих стадий: 1) теория — функция реальности; 2) эта теория ведет к определенным действиям; 3) действия видоизменяют реальность или, если это оказывается невоз­можным, заставляют пересмотреть сложившуюся теорию. Измененная деятельностью реальная ситуация способствует возникновению новой теории.

Такое понимание отношения теории к практике носит отпечаток поздней стадии в развитии этой проблематики. Очевидно, что этой ста-

_______________

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 34.


608 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

дии предшествовал период крайнего интеллектуализма и полнейшего иррационализма со свойственной им односторонностью и что данному пониманию приходится обходить все подводные камни, выявленные рефлексией и опытом буржуазной и консервативной мысли. Преиму­щество этого решения заключается именно в том, что ему надлежит воспринять и переработать все предшествующие решения, и в осозна­нии того, что в области политики обычная рациональность не может привести ни к каким результатам. С другой стороны, этот жизненный импульс настолько движим волей к познанию, что не может, подобно консерватизму, впасть в полный иррационализм. В результате всех этих факторов создается чрезвычайно гибкая концепция теории. [...]

Таким образом, социалистическо-коммунистическая теория является синтезом интуитивизма и стремления к крайней раци­онализации.

Интуитивизм находит свое выражение в том, что здесь полностью, даже в тенденции отвергается проведение точного предварительного расчета; рационализм — в том, что в каждую данную минуту подверга­ется рационализации то, что увидено по-новому. Ни одного мгновения нельзя действовать без теории, однако возникшая в данной ситуации теория не находится уже на том уровне, на котором находилась теория, предшествовавшая ей.

Высшее знание дает прежде всего революция: «История вообще, история революций в частности всегда богаче содержанием, разнооб­разнее, разностороннее, живее, «хитрее», чем воображают самые луч­шие партии, самые сознательные авангарды наиболее передовых клас­сов. Это и понятно, ибо самые лучшие авангарды выражают сознание, волю, страсть, фантазию десятков тысяч, а революцию осуществляют в моменты особого подъема и напряжения всех человеческих способ­ностей сознание, воля, страсть, фантазия десятков миллионов, под­хлестываемых самой острой борьбой классов»1.

Интересно, что в этом аспекте революция не выступает как взрыв присущей людям страстности, как чистая иррациональность, ибо вся ценность этой страстности состоит в возможности аккумулировать ра­циональность, накопленную в результате миллионов экспериментиру­ющих мыслительных актов.

___________________________

1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 80— 81.


Глава 14. СОВРЕМЕННЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕОЛОГИИ 609

 

Это и есть синтез, совершаемый человеком, который сам находится в иррациональной среде, знает об этой иррациональности и тем не менее не отказывается от надежды на возможную рационализацию.

Марксистское мышление родственно консервативному тем, что оно не отрицает иррациональную сферу, не пытается скрыть ее, как это де­лает бюрократическое мышление, и не рассматривает ее, подобно ли­берально-демократическому мышлению, чисто интеллектуально, будто она является рациональной. Марксистское мышление отличается от консервативного тем, что в этой относительной иррациональности оно видит моменты, которые могут быть постигнуты посредством рациона­лизации нового типа. [...]

Поэтому марксистское мышление направлено в первую очередь на выявление и рационализацию всех тех тенденций, которые в каждый данный момент влияют на характер названной среды. Марксистская теория выявила эти структурные тенденции в трех направлениях.

Она прежде всего указывает на то, что сама политическая сфера со­здается и всегда может быть охарактеризована данным состоянием сто­ящих за ней производственных отношений. Производственные от­ношения рассматриваются не в статике, как некий постоянно и неиз­менно повторяющийся круговорот экономики, а в динамике, как некая структурная связь, которая сама с течением времени постоянно видо­изменяется.

Во-вторых, утверждается, что с изменениями этого экономического фактора теснейшим образом связано преобразование классовых отно­шений, что одновременно ведет к преобразованию характера власти и к постоянным сдвигам в распределении комплектации власти.

В-третьих, признается, что системы идей, господствующих над людьми, могут быть поняты и познаны в своем внутреннем построении, что характер их изменения позволяет нам теоретически определить структуру этого изменения.

И, что значительно более важно, эти три вида структурных связей не рассматриваются независимо друг от друга. Именно их взаимосвязь становится единым кругом проблем. Идеологическая структура не из­меняется независимо от структуры классовой, классовая структура — независимо от экономической. И именно в этой взаимосвязи и в этом взаимопереплетении тройственной проблематики — экономической, социальной и идеологической — состоит особая интенсивность марк­систской мысли. Только эта сила синтеза позволяет марксизму все время заново ставить как для прошлого, так и для находящегося еще в

 


610 Раздел У. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

стадии становления будущего проблему структурной целостности. Па­радоксальным является здесь то, что марксизм признает наличие отно­сительной иррациональности и уделяет ей серьезное внимание. Однако он не ограничивается, подобно исторической школе, признанием этого факта, а всячески стремится по мере возможности устранить его по­средством рационализации нового типа. [...]

Таким образом, марксистское мышление предстает перед нами как рациональное мышление иррационального действия. О правильности этого анализа свидетельствует тот факт, что марксистские пролетар­ские слои, достигнув успеха, сразу же устраняют из теории диалекти­ческий элемент и начинают мыслить с помощью генерализующего, ус­танавливающего общие законы метода либерализма и демократии; те же из них, кто по самому своему положению вынужден ждать револю­ции, сохраняют верность диалектике (ленинизм).

Диалектическое мышление есть такое рационалистическое мышле­ние, которое ведет к иррациональности и постоянно стремится ответить на два вопроса: 1) где мы находимся? 2) о чем свидетельствует ирраци­онально пережитый момент? При этом в основе совершаемых действий лежит не простой импульс, а социологическое понимание истории; вместе с тем, однако, не делается никаких попыток растворить без ос­татка всю ситуацию и специфику данного момента в рациональном рас­чете. Вопросом к ситуации служит всегда действие, а ответом — всегда его успех или неудача. Теория не отрывается от ее существенной связи с действием, а действие есть та вносящая ясность стихия, в которой формируется теория. [...]

Пятой интересующей нас разновидностью является фашизм, сло­жившийся как политическое течение в нашу эпоху. Фашизм разраба­тывает особую точку зрения на отношение теории к практике. По своей сущности он активен и иррационален. Фашизм охотно заимствует по­ложение иррациональных философий и наиболее современных по своему типу политических теорий. В фашистское мировоззрение вошли в первую очередь (разумеется, соответствующим образом перерабо­танные) идеи Бергсона, Сореля и Парето.

В центре фашистского учения находится апофеоз непосредственно­го действия, вера в решающий акт, в значение инициативы руководя­щей элиты. Сущность политики в том, чтобы действовать, понять ве­ление момента. Не программы важны, важно безусловное подчинение вождю. Историю творят не массы, не идеи, не действующие в тиши силы, а утверждающие свою мощь элиты. Это — полнейший ирраци-


Глава 14. СОВРЕМЕННЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕОЛОГИИ 611

 

онализм, но отнюдь не иррационализм консерваторов и не то иррацио­нальное начало, которое одновременно и надрационально, не народный дух, не действующие в тиши силы, не мистическая вера в творческую силу длительного периода времени, а иррационализм действия, отри­цающий историю во всех ее значениях, выступающий с совершенно новых позиций. [...]

Как ни различна была складывающаяся из этого обращения к исто­рии картина у консерваторов, либералов и социалистов, все они держа­лись мнения, что в истории существуют доступные пониманию связи. Сначала в ней искали план божественного провидения, затем высокую целесообразность духа в динамическом и пантеистическом понимании. Однако это были лишь метафизические подступы к чрезвычайно пло­дотворной исследовательской гипотезе, которая видит в историческом процессе не последовательность разнородных событий, а связанные совместные действия важнейших факторов. Попытка понять внутрен­нюю структуру исторического процесса предпринималась для того, чтобы тем самым обрести масштаб для собственных действий.

Если либералы и социалисты твердо держались мнения, что эта связь, эта структура может быть полностью рационализирована, и раз­личие заключалось главным образом в том, что первые ориентирова­лись по преимуществу на прямолинейный прогресс, а вторые — на диа­лектическое движение, то консерваторы стремились к тому, чтобы по­знать становящуюся структуру исторической целостности созерцатель­но и морфологически. Сколь ни различны эти точки зрения по своим методам и своему содержанию, все они исходили из того, что полити­ческое действие происходит в рамках истории и что в наше время для совершения политического действия необходимо умение ориентиро­ваться в той находящейся в становлении общей совокупности связей, внутри которой находится субъект этой деятельности. Иррациональ­ность же фашистского действия устраняет эту в той или иной степени познаваемую историчность. [...]

С фашистской точки зрения и марксистское понимание, рассматри­вающее историю как основанную на экономических и социальных фак­торах структурную взаимосвязь, есть в конечном счете только миф, и совершенно так же, как с течением времени исчезает уверенность в структурированности исторического процесса, складывается и отрица­тельное отношение к учению о классах. Нет пролетариата, есть только пролетариаты.

 


612 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

 

 

Для подобного типа мышления и переживания характерно также представление, что история распадается на мгновенно сменяющиеся ситуации, причем решающими здесь являются два обстоятельства: во-первых, вдохновенный порыв выдающегося вождя передовых групп (элит); во-вторых, обладание единственно возможным знанием — зна­нием массовой психологии и техникой манипулирования ею.

Следовательно, политика как наука возможна только в определенном смысле: ее функция — продолжить путь к действию. Она совершает это двумя способами; во-первых, посредством уничтожения всех тех идолов, которые способствуют пониманию истории как определенного процесса; во-вторых, посредством внимательного изучения массовой психики, особенно присущего ей инстинкта власти и его функциониро­вания. Эта душа массы в самом деле в значительной степени послушна вневременным законам, поскольку она больше, чем что-либо иное, на­ходится вне истории, тогда как историчность социальной психики может быть обнаружена только там, где речь идет о человеке в опреде­ленных социально-исторических условиях. [...]

Буржуазия в своей теории также часто уделяла место этому учению о политической технике и помещала его, как правильно указывал Шталь, вне всякой связи рядом с идеями естественного права, служив­шими ей нормативами. По мере того как в ходе своего утверждения бур­жуазные идеалы и связанные с ними исторические представления час­тично реализовались, частично же, превращаясь в иллюзию, теряли свое значение, эти трезвые, вневременные представления все более выступали как единственное политическое знание.

На современном этапе развития эта специфическая технология чисто политической деятельности все более связывается с активизмом и интуитивизмом, отрицающим всякую конкретную познаваемость ис­тории, и превращается в идеологию тех групп, которые непосредствен­ное взрывающее вторжение в историю предпочитают постепенной под­готовке ее преобразования. Подобная направленность в различных ва­риантах свойственна как анархизму Прудона и Бакунина, так и синди­кализму Сореля, откуда она перешла в фашизм Муссолини. [...]

Часто утверждалось, что и в ленинизме есть налет фашизма. Но было бы неправильно не видеть за общим в этих учениях их различий. Общность состоит только в требовании активности борющегося меньшинства. Только потому, что ленинизм был изначально тео­рией, абсолютно направленной на революционную борьбу за захват


Глава 14. СОВРЕМЕННЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕОЛОГИИ 613


 


 

власти меньшинством, на первый план вышло учение о значении веду­щих групп и их решающем порыве.

Однако это учение никогда не доходило до полного иррационализма.

В той мере, в какой большевистская группа была лишь активным меньшинством внутри становящегося все более рациональным классо­вого движения пролетариата, ее активистская интуиционистская тео­рия всегда опиралась на учение о рациональной познаваемости истори­ческого процесса.

Своим отрицанием историчности фашизм отчасти обязан (помимо уже упомянутого интуитивизма) мироощущению поднявшейся буржуа­зии.[...]

Печатается по: Манхейм К. Идеология и утопия //Диагноз нашего времени. М.,1994. С. 7¾164.

Э.БЁРК








Дата добавления: 2016-04-06; просмотров: 609;


Поиск по сайту:

При помощи поиска вы сможете найти нужную вам информацию.

Поделитесь с друзьями:

Если вам перенёс пользу информационный материал, или помог в учебе – поделитесь этим сайтом с друзьями и знакомыми.
helpiks.org - Хелпикс.Орг - 2014-2024 год. Материал сайта представляется для ознакомительного и учебного использования. | Поддержка
Генерация страницы за: 0.098 сек.