Отчуждение от природы

Преодоление натуралистического мышления еще не означает, будто человек понят как единство микрокосма и макрокосма. Если человек выдернут из природной среды и помещен в технизированный мир — это означает, что его макрокосмичность не уловлена и не освоена. Человек в этом случае понимается не как животное, а как машина…

Одно из определений человека как homo faber — существо, изготовляющее орудие, которое так распространено в историях цивилизаций, уже свидетельствует о подмене целей жизни сред­ствами жизни. Логика машины противостоит логике жизни. Живая природа дарит нам смену естественных ритмов, где плодоношение замещает первоначальное цветение. Закат венчае философов она утратила свою универсальность, отделившись от духа. «Я» и мир оказались разъятыми, субъект и объект — противостоящими друг другу. Человек как бы вычленился из природы и утвердился в условной оппозиции по отношению к ней. Сама природа превратилась в простой объект человеческого знания. Противостояние человека и природы обеспечило множе­ство поразительных открытий. Оно, в частности, привело к экспансии познающего разума, крождениюфеномена техники.

Внедрение бэконовской точки зрения на природу в массовое сознание, которое исходило из того, что научное знание есть не что иное, как техническая власть над натурой, имело далеко идущие последствия. Ставнормойчеловеческойдеятельности, эта концепция оказалась величайшим со времени изобретения зем­леделия историческим событием нетолько вжизни человечества, но и в жизни всей планеты. Не случайно медленное накопление экологических изменений сменилось резкими сдвигами именно в эпоху Нового времени, когда в Европе и Северной Америке осуществился союз науки и техники. В западной культуре сформировалась общность междутеоретическим и эмпирическим подходами к природной среде.

До этой эпохи наука по традиции оставалась аристократичес­ким, интеллектуальным, созерцательным занятием, техника же оценивалась каквторосортная, прагматически ориентированная ремесленная деятельность. Сохраняло свою актуальность отме­ченное еще Аристотелем взаимодействие между интеллектуальной и вещественно ремесленной деятельностью человека. Внезапное проникновение науки и техники, вполне понятно, разрывало прежнюю установку культуры.

Однако было бы упрощением прослеживать в европейском сознании только эту тенденцию и не видеть постоянных контр­культурных тенденций в ней. Уже в XVIII в. обнаружился углубленный, обостренный интерес к природе как некий проти­вовес господствующей тенденции. Некоторые мыслители, в частности Руссо, выступили против технического оптимизма эпохи Просвещения и возвестили возвращение человека в лоно природы. Культурное самосознание технического человека под­верглось переоценке. Это нашло свое отражение в возрождении натурфилософских увлечений, в попытке обосновать правомер­ность ее методологических установок.

По мнению Шеллинга, в природе царит упорядоченность всех движений, величайшая геометричность. «Натурфилософия в ка­честве науки, противоположной трансцендентальной филосопроцесс от рассвета до гулких сумерек. Жизнь — вечное коло­вращение, п котором вновь и вновь заявляют о себе «младая кровь» и увядание, жизнестойкость бытия и его закатные формы.

Когда искусственный .технический компонент возвышается над природно органическим, это симптом перерождения культу­ры. Между тем, сотворив надприродный мир, человек стал утрачивать естественные корни. Он устремился qkoc.uioc артефак тов. Природа оказалась растерзанной. Человек вдруг обнаружил в себе поразительный синдром разрушительности. Осознавая, что натура — его единственный очаг, он в то же время начал жечь, испепелять, расщеплять, взрывать ее. В нем пробудились инстин­кты погромности, вакханальные страсти…

Мир у своих истоков был полон таинств. Загадки всебытия рождали животворящие взлеты души. Но человеку мнилось: его разум способен исчислить и распознать этот мир без волшебного остатка. Изобретя громоотвод, он счел прирученной молнию. Расщепив ядро, подумал, что ухватил первоначало материи. Разволшебствование мира обескровило его. Он превратился в некий физический остов…

Научившись преобразовывать реальность, человек стал ме­нять собственное окружение. Причем в фантастических ускоре­ниях. На протяжении жизни индивид, отрекшись от природных ритмов, оказывается в только что рожденной и тут же исчезнув­шей действительности. Он примеривает к себе стили жизни, маски, фантомную обстановку. Но психика, погруженная в эти конвульсии, не выдерживает, дает сбои, вязнет в синдромах.

Не человек творит машины. Механизмы и технологии дикту­ют ему свои законы. И он тянется к искусственным структурам, потому что верит: пересотворенный мир, вздыбившийся над природой, окажется более комфортабельным, управляемым. Пре­одоление собственной природности ведет к эффекту зомбизма.

Словозо.иб» пришло из западноиндийского фольклора. Всис теме магических верований негров Вест Индии и Африки это— труп, оживленный и движимый колдовскими чарами. Словно завороженный, зомби проносит повсеместно искус небытия. В современном лексиконе зомби — это человек, живущий и действующий механически безжизненно и по чужой воле. Часто используется как метафора технизированного человека.

Во времена средневековья представления об искаженной природе человека как микрокосма находили выражение в расска­зах об инкубах и суккубах. Образ механического живого существа воплощен в романе М. Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей». Герой романа — молодой талантливый ученый, увлеченный проблемой оживления материи. Он создаетуродли вого гиганта, который ненавидит своего творца и мстит ему за свое одиночество.

Максимилиан Волошин писал о Новом времени, когда «наеди­не с природой» человек «как будто озверел от любопытства». Влабораторияхлюди пытались, по слову поэта, выведать сокро­веннейшие тайны. А что же в итоге? Природа, одурелая от пыток, как сказано у Волошина, выдала кое какие секреты. Но человек накладывал табу на все, что не было механизмом: на откровение, таинство, экстаз…

Философия Просвещения также создавала образ человека с пскаженноимикрокосмичностью. В работе Генриха Гейне «Рели­гия и философия в Германии» рассказывается об изобретенной англичанином машине, которая в точности копировала человека. Эта машина приставала к своему хозяину с просьбой: «Дай мне душу!» Но этого хозяин сделать не мог.

Человек сам взращивает в себе комплексы технизированного индивида, отлученного от органики. Немотивированная жесто­кость, безверие души, дистрофия интуиции и чувств — таковы приметы преобладания технической формы над природой. Техни­зированный мир, мертвящая рутина бюрократии, деперсонифика ция — это черты данного отлучения человека от природности.

Современная культура демонстрирует отчужденность от природы. Даже там, где, казалось бы, должна раскрываться спонтанность индивида, его сокровенная своеобычность в интим­ной жизни, господствует всеохватная рецептурность. Объект страсти воспринимается как вещь, как машина для получения удовольствия. Вообще изначальный смысл этих слов перечеканен в социологическое понятие. Человек машина — это метафора, некий образ. Отчужденный индивид, воплотивший в себе проту­беранцы технической цивилизации, — вот что такое человек машина.

Человек машина — это запоздалое дитя рассудочной эпохи.Отпрыск абстрактной логики, презревшей полнокровие жизни.

Чадо мертвящих цивилизационных структур. Плод технического сумасшествия. Человек машина — следствие длительных куль­турных мутаций, явивших раковую опухоль, омертвение ее жизненных тканей. Он — неожиданный итог завершенности, открытости человека, одна из современных альтернатив челове­ческой эволюции.

Многообразие и естественность ритмов человек машинахотел бы подменить искусственной пульсацией, безжизненным шеве­лением, устремленным к окончательной остановке. Этот пункт назначения не имеет ничего общего с нирваной, где блаженство рождено воссоединением с духом. Здесь всевластие распада, самодержавие смерти… Бытие развертывает себя в механических конвульсиях, предваряющих финальное распыление. Жизнь ока­зывается торжествующей травестией смерти.

Но где в природе можно отыскать аналог этих автоматических ритмов? Понятное дело, в феномене техники. Но она не упала с неба. Ей предшествовал некий вывих сознания, которое отвергло универсальность и полнозвучие бытия. Человек, по слову поэта, разъял вселенную на вес и число. Освободил заклепанных титанов. Вселенная предстала перед ним как черный негатив. Прав Максимилиан Волошин, сказав, что точно так осознала бы мир сама себя познавшая машина.

«Не будет преувеличением сказать, — отмечал Н .А. Бердяев,— что вопрос о технике стал вопросом о судьбе человека и судьбе культуры». Техника, по его словам, становится последней любовью человека, и он готов изменить свой образ под влиянием предмета своей любви. Но что такое техника как феномен? Разгадыванию этой тайны посвятила себя возникшая в начале Х1Хв. философия техники. Обычно ее рождение связывают с появлением книги И.Бекмана «Руководство по технологии, или Познание ремесел, фабрик и мануфактур» (1777). Однако значи­тельно чаще ее отсчет ведется от труда немецкого левогегельянца Эрнста Каппа (1808—1896) «Основные черты философии техни­ки» (1877), переизданного в ФРГ спустя столетие. Этот факт как раз и знаменует углубление интереса к философским проблемам техники, космыслению традиций и восстановлению преемствен­ности идей в этой сфере исследований.

В развитии философии техники значительную роль сыграла русская религиозная философия. «Технику можно понимать в более широком и в более узком смысле, — писал Н.А. Бердяев,— Techne значит и индустрия, и искусство. ТесЬпахазначитфабри ковать, создавать с искусством. Мы говорим не только о технике экономической, военной, технике, связанной с передвижением и комфортом жизни, но и о технике стихосложения, живописи, танца, права, даже о технике духовной жизни, мистического пути».

Скажем, йогу мы можем рассматривать как своеобразную духовную технику. Однако для реализации йогической культуры не нужны никакие внешние приспособления. Здесь культура вырастает на органической основе и испытывает потребности в артефактах. Следовательно, противопоставление природы и куль­туры в целом носит условный характер.

Парадокс, сопряженный с техникой, можно выразить пример­но так: без техники невозможна культура, ибо с ней связано само возникновение культуры. С другой стороны, окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху влечет культуру к гибели. Именно поэтому жажда возврата прошлого, тяга к восстановлению естественности так ощутимы в философии культуры. Сначала человек зависел от природы. Эта зависимость была растительно животной. Затем возникла новая зависимость человека от природы, только другого вида — машин­ной природы.

Однако воздействие техники на культуру не исчерпывается только негативными воздействиями на человека. Техника имеет космогоническое значение, через нее создается новый космос. Человеку удалось вызвать к жизни, реализовать новую действи­тельность. Это показатель безусловной мощи человека. Здесь можно догадываться о творческом и царственном призвании человека. Но тут же и показатель его слабости, его склонности к рабству.

Технизация духа, технизация разума может обернуться гибелью духа и разума. Техника отрывает человека от земли, она наносит удар всякой мистике земли. Титанизм техники прямо противо­положен всякому пассивному, животно растительному пребыва­нию в материнском лоне, в лоне матери земли. Так завершаетс по сути делателлурический этап в истории человечества. Новместе стем техника даетчувствопланетарности земли, радикально иное чувство земли, чем то, какое было свойственно человеку в прежние эпохи.

Старые культуры, подчеркивал Н.А. Бердяев в цитированной работе, овладевали лишь небольшим пространством и небольши­ми массами. Такова была наиболее совершенная культура прошло­го: в Италии в эпоху Возрождения, во Франции XVII в., в Германии начала XIX в. Это была культура аристократического типа. Ноонабылабессильнапередогромнымимножествами. Это оказалось посильным технической культуре. Она овладевает огромными пространствами и огромными массами. Все делается мировым, все распространяется на всю человеческую массу в эпоху господства техники.