ПЕРВОБЫТНАЯ ГРЕЧЕСКАЯ МАГИЯ

Относительно магии греков, которой мы займемся сначала, господствуют самые противоположные взгляды. Некоторые придерживаются того мнения, что греки в древнейшие времена не имели никакого понятия о волшебстве; другие исследователи, напротив, видят во всей греческой цивилизации не что иное, как «воплощенную магию, подобной которой не было ни у какого другого народа, ни до, ни после греков». (Ennemoser, Geschichte der Magie, p. 484).
Всякий согласится с тем, что это мнение в буквальном своем смысле крайне несправедливо; но, с другой стороны, увлекаясь греческой жизнью, не следует упускать из вида ее темную сторону. Подобно всем древним народам греки верили в привидения и в демонов, поддерживали культ мертвецов и подземных духов и представляли себе богов в образе зверей и страшных чудовищ. Название героя, с которым позднее было связано представление о великих подвигах, первоначально означало лишь душу умершего, продолжающую жить в могиле или в доме под порогом, или на очаге. Для питания героя лили кровь жертвенных животных в углубления, через которые она должна была проникать в землю; могила героя какого-нибудь города становилась для окрестной страны местопребыванием оракула. Это почитание героев, тесно связанное с государственным и правовым строем, сохранилось в греческом мире до позднейших времен. Вместе с родственным ему поклонением подземным богам оно послужило основанием для целого ряда жреческих обрядов, носивших характер волшебства, магии, таинства; обряды эти упрочились тем более, что жреческое сословие и жреческие семейства в Греции остались почти нетронутыми новым быстро развивающимся культом и охотнее вращались в кругу традиционных представлений доисторических греков, чем в кругу новых идей, вызванных ионическим и аттическим просвещением. Простой народ, само собою разумеется, по развитию стоял не выше жрецов: аркадские, мессенские и фессалийские крестьяне до времен Римской империи сохранили свои первобытные культы с медвежьей пляской и факельным богом, с неуклюжими идолами и грубыми обычаями, с заклинаниями и чудодейственными исцелениями и вообще придерживались самого наивного суеверия, которое легко могло привести к самым грубым заблуждениям и необузданному распутству, как это и случилось действительно во время усиления культов Диониса и Асклепия.
Образованные классы также не оставались чужды этой низшей религии; кроме того, что их вместе с другими увлекали религиозные эпидемии, вроде вышеупомянутых, в жизни большинства греков оставался элемент суеверия, как это видно, например, из празднества анфестерий в Афинах. В эти дни, посвященные культу мертвых, все ежеминутно ожидали появления привидений и, чтобы защитить себя от них, жевали листья боярышника, мазали дверные косяки смолой, приносили пищу мертвым, прося их милостиво вкусить ее и т. п., словом, совершали действия, свидетельствовавшие о самых первобытных представлениях. И это был не единственный случай, когда образованный грек обнаруживал образ мыслей, плохо согласовавшийся с греческим просвещением.
Но именно эта дисгармония между суеверием и культурой и представляет особенный интерес в жизни греков, а вместе с тем показывает нам, насколько греческая культура стояла выше других культур древнего мира, которые, как, например, вавилонская, насквозь были проникнуты суеверием и допускали всякого рода демонологию. Греческая же культура, в которой мы видим корень нашей культуры, все более освобождалась от суеверий и избрала своей основой свободную, развитую человеческую личность, как нам ее изображает Гомер. Ионийские колонисты на малоазийском берегу, среди которых возникли его поэмы, принесли с собой очень малую долю культа, суеверия и предрассудков родины и свободный, можно сказать свободомыслящий, дух этих людей благодаря созданному ими эпосу остался незабвенным моментом эллинской жизни и типом истинно греческого духа. Поэтому, желая рассмотреть отношение греков к суеверию и демонологии, мы смело можем избрать своей исходной точкой Гомера.
Помимо хорошо известных олимпийских божеств греческая религия охватывала в гомеровскую эпоху еще целое множество низших духов, так называемых «нимф», населявших всю природу. Это видно, например, из слов Одиссея, когда он, высадившись на остров феаков и будучи разбужен криками Навзикаи и ее служанок, говорит:

(Од. VI, 122 и след.)
«Кажется, девичий громкий вблизи мне послышался голос.
Или здесь нимфы, владелицы гор крутоглавых, душистых,
Влажных лугов и истоков речных потаенных, играют» *.

---------------------
* Перев. В. А. Жуковского.

То, однако, что Одиссей вслед за тем смело выходит из своего убежища, показьшает нам, что по греческому воззрению человеку нечего было бояться нимф. Из многих других мест гомеровских поэм видно, что это были добрые духи, которые подобно богам лишь в том случае относились враждебно к людям, когда последние оскорбляли их каким-нибудь поступком. Из вышеприведенной цитаты можно также сделать вывод, что греки не верили в злых духов. В глазах Одиссея существуют только две возможности: нимфы или люди; других говорящих существ он не знает. Халдейский поэт в подобном случае не преминул бы упомянуть о третьей возможности, о демонах, злоумышляющих против человека.
У позднейших греческих писателей, правда, встречается упоминание о демонах, но последние соответствуют у них скорее духам-хранителям, сопровождающим каждого человека; во всяком случае они не являются злыми божествами. С существами же такого рода греки познакомились лишь после того, как вступили в сношения с халдеями, хотя, впрочем, и в древнейшие времена им не совсем было чуждо представление о вредящих человеку демонах; свидетельство об этом можно найти у Гомера, напр, в Одиссее, V, 394 и след.:

«Сколь несказанной радостью детям бывает спасенье
Жизни отца, пораженного тяжким недугом, все силы
В нем истребившим (понеже злой демон к нему прикоснулся),
После ж на радость им всем исцеленного волей бессмертных».

Но подобные упоминания все-таки представляют лишь исключительное явление: настоящей демонологии у греков в ту эпоху еще не было.

Согласно их воззрениям все, что случается, происходит по воле богов; боги посылают человеку и доброе и злое, боги подвергают его болезни, спасают от гибели, низвергают его душу в гадес — словом, поступают с ним как им заблагорассудится. Всякие особенные напасти, постигающие человека, служат выражением гнева богов. Десятилетнее странствование Одиссея и все его злоключения вызваны лишь мщением Посейдона за то, что герой ослепил его сына циклопа Полифема (Од. I, 19 и след.):

«Преисполнились жалостью боги
Все; Посейдон лишь единый упорствовал гнать Одиссея,
Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны».

Если разгневанного бога нельзя умилостивить жертвами, что легко может случиться, так как боги часто бывают непримиримы в своем гневе,— то преследуемому остается только один исход — искать помощи у какого-нибудь благоприятствующего ему божества. Так Одиссей беспрестанно призывает Афину-Палла-ду, которая ему действительно и помогает, насколько она может это делать, не вступая в открытую распрю со своим могущественным дядей Посейдоном (Од. VI, 324 и след.):

«Дочь непорочная Зевса эгидодержавца, Паллада,
Ныне вонми ты молитве, тобою невнятой, когда я
Гибнул в волнах, сокрушенный земли колебателя гневом;
Дай мне найти и покров и приязнь у людей феакийских.—
Так говорил он, моляся, и был он Палладой услышан;
Но перед ним не явилась богиня сама, опасаясь
Мощного дяди, который упорствовал гнать Одиссея,
Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны».

Словом, во всех тех случаях, когда халдей, вероятно, предположил бы вмешательство демона и попытался бы усмирить его путем заклинания, грек с упованием обращается к тому из божеств, которое ему внушает наибольшее доверие.
Поэтому мы не можем и рассчитывать на то, чтобы у них существовало искусство заклинания.
Тем не менее у Гомера встречается немало мест, из которых видно, что греки верили в возможность волшебства, и притом не только в искусство прорицания,— последнее и у халдеев не было связано с верой в демонов,— но и в оперативную магию, т. е. в магические действия, могущие изменять ход вещей.

Во-первых, естественно, что боги беспрестанно совершают чудеса,— это лежит в самой их природе; если бы они не могли совершать действий, превосходящих силы и способности человека, то они не были бы богами. Но мы видим также, кроме того, что и низшие богоподобные существа: полубоги, нимфы и т. п., одарены большим могуществом. Когда Менелай на Фаросе хочет поймать «правдиво вещающего морского старца Протея, одаренного божественной силой, взор которого проникает через морские глубины» (Од. IV, 384 и след.), что это нелегко ему удается, как видно из его рассказа (Од. IV, 454 и след.):

«Кинувшись с криком на сонного, сильной рукою все вместе
Мы охватили его; но старик не забыл чародейства;
Вдруг он в свирепого с гривой огромного льва обратился,
После предстал нам драконом, пантерою, вепрем великим,
Быстротекучей водою и деревом густовершинным;
Мы, не робея, тем крепче его, тем упорней держали».

Всем известен также рассказ о Цирцее, превратившей товарищей Одиссея в свиней; но Цирцея — дочь богов и сама богиня. Мысль же о возможности для людей творить подобные чудеса, по-видимому, не приходила в голову древним грекам. Когда Одиссей возвращается на родину, Афина придает ему вид нищего для того, чтобы весть о его прибытии не распространилась слишком рано. В таком превращении видит его в первый раз его сын Телемак; когда же они встречаются во второй раз, Афина уже возвратила Одиссею его прежний мужественный вид, но Телемак все-таки не узнает его (Од. XVI, 194 и след.):

«Нет, не отец Одиссей ты, но демон, своим чародейством
Очи мои ослепивший, чтоб после я горестней плакал;
Смертному мужу подобных чудес совершать невозможно
Собственным разумом: может лишь бог превращать во мгновенье
Волей своей старика в молодого и юношу в старца.
Был ты сначала старик, неопрятно одетый, теперь же
Вижу, что свой ты богам, беспредельного неба владыкам».

Здесь ясно выражено мнение, что человек сам не в состоянии изменять свой вид, и Гомер действительно нигде не рассказывает о таких превращениях, в которых не принимали бы участия боги. В общем, в песнях Гомера очень мало говорится о волшебстве; именно говорится о нем лишь там, где идет речь о чудодейственном применении растительных веществ.
Из таких мест особенно известно одно, на которое часто ссылаются как на доказательство того, что магия была в ходу у греков: это рассказ о том, как Елена привела в веселое настроение гостей за столом Менелая, когда они опечалились под влиянием воспоминаний о Трое (Од. IV, 219 и след.):

«Умная мысль пробудилась тогда в благородной Елене:
В чаши она круговые подлить вознамерилась соку,
Гореусладного, миротворящего, сердцу забвенье
Бедствий дающего; тот, кто вина выпивал, с благотворным
Слитого соком, был весел весь день и не мог бы заплакать,
Если б и мать и отца неожиданной смертью утратил,
Если б нечаянно брата лишился, иль милого сына,
Вдруг пред очами его пораженного бранною медью.
Диева светлая дочь обладала тем соком чудесным;
Щедро в Египте ее Полидамна, супруга Фоона,
Им наделила; земля там богатообильная много
Злаков рождает — и добрых целебных, и злых ядовитых».

Не подлежит сомнению, что египтянам уже в древности был известен гашиш, смолистое вещество, добываемое из индийской конопли (Cannabis indica) и еще в наше время повсюду употребляемое на Востоке как опьяняющее средство. Гашиш — на некоторых людей, по крайней мере,— оказывает совершенно такое действие, какое описано у Гомера, и способ употребления этого сока Еленою также является вполне естественным и имеет также мало общего с волшебством, как если бы гости напились вина для того, чтобы позабыть свои огорчения. Однако в других местах мы действительно имеем дело с волшебством; о кораблях феакийских в Одиссее рассказывается следующее (Од. VIII, 557):

«Кормщик не правит в морях кораблем феакийским; руля мы,
Нужного каждому судну, на наших судах не имеем;
Сами они понимают своих корабельщиков мысли».

Подобное же представление находим мы у северных народов, которые признавали за некоторыми семействами особый дар, заключавшийся в том, что когда они распускали паруса, сейчас же поднимался попутный ветер, направлявший их корабль куда им хотелось.
Из многих мест Илиады явствует, что под Троей с греками были врачи, которые при врачевании ран поступали вполне рационально, именно обмывали их и прикладывали к ним целебные травы. Лишь в одном месте встречаемся мы с указанием на лечение посредством волшебства, именно по1 поводу того, как Одиссей на охоте был ранен вепрем, рассказывается о врачах (Од. XIX, 457):

«... и потом Одиссееву рану
Перевязали заботливо; кровь лее, бежавшую сильно,
Заговорили» *.

-------------------
* В подлиннике: остановили волшебной песнью.

Относительно содержания магических песен или формул, а также о том, как греки себе представляли их действие, мы ничего не знаем и можем делать только предположение. Злых духов они, вероятно, не заклинали уже только потому, что не верили в них, как мы это видели выше; да, кроме того, если б они даже и верили в них, то, вероятно, не предположили бы их вмешательства при таком простом явлении, как рана, когда виновник этой раны, вепрь, лежал мертвый у их ног. С другой стороны, под словами «магическая песнь», вероятно, нельзя также понимать простое обращение к богам, так как в таком смысле этот термин, наверное, не стали бы употреблять. Таким образом, остается заключить, что греки верили в непосредственное влияние произносимой мистической формулы на природу вещей, т. е. признавали, что произносимое слово само по себе обладает способностью и свойством влиять на естественное течение событий. Это воззрение лежит, по-видимому, в основе древнегреческого волшебства; да и вообще на нем, должно быть, основывалась магия всех европейских народов в языческие времена. У северных народов, во всяком случае, можно подметить эту мысль, и есть основание предполагать, что она существовала и в других европейских народов, занимавшихся колдовством, но не веривших в демонов.
Вернемся, однако, к греческим врачам. Мы видели, что они даже при лечении ран прибегали к заклинаниям; естественно предположить, что то же делалось и при внутренних болезнях, правильное лечение которых требовало, конечно, гораздо более глубокого понимания дела, чем то, на какое способен первобытный народ. И мы действительно знаем, что собственно врачебное дело с древнейших времен было связано с храмами, главным образом с храмами Аполлона и Эскулапа. Что там при этом происходило, неизвестно нам в точности, так как медицинское дело до Гиппократа (около 400 г. до Р. X.) составляло тайну, хранившуюся в известных фамилиях жрецов; но и того немногого, что нам известно, достаточно, чтоб убедиться в том, что все лечение носило характер религиозной магии. Больные, желавшие быть принятыми в храм для лечения, должны были сначала поклясться в том, что строго будут соблюдать все предписания. Затем они должны были несколько дней поститься или, по крайней мере, придерживаться строгой диеты, причем употребление вина было почти совершенно воспрещено. После того жрецы водили их по храму и показывали им изображения и посвященные богам таблицы, служившие воспоминанием о чудесах, совершенных божественною милостью. При этом произносили молитвы и пели священные песни, которые больные должны были повторять вслед за жрецом. Пение часто сопровождалось музыкой. Затем совершали жертвоприношение богам; большею частью приносили в жертву барана, но иногда и других животных, преимущественно птиц. Чтобы достойным образом подготовить больных к получению откровения от бога, их обыкновенно заставляли омываться, затем намазывали их и возлагали на них руки. Они должны были вдыхать курения, приготовлявшиеся из различных трав, и ложились спать на освященных местах во внутренности храма. Во сне они получали откровение от бога, возвещавшего им смерть или исцеление и указывавшего средство для достижения последнего; на этих указаниях основывалось дальнейшее лечение. Некоторые писатели того времени сообщают, однако, что больные не всегда выздоравливали даже в тех случаях, когда выздоровление было обещано им от бога.
Если мы теперь обратимся к искусству прорицания у греков, то увидим, что оно опиралось у них на чисто религиозную основу. Грядущие события всегда возвещаются богами или непосредственно, или при помощи знаков, которые люди должны толковать. Непосредственные откровения давались в храмах через оракулов. Таких оракулов в Греции было несколько; наиболее известными и почитаемыми из них были оракул Аполлона в Дельфах, в Беотии и оракул Зевса близ Додоны в Эпире. В обоих этих местах бог давал ответы на предлагаемые вопросы через посредство жриц; жрица Аполлона называлась Пифия, жрица Зевса — Пелиада. Но они не могли возвещать слова богов во всякое время и при обыкновенных условиях: чтобы воспринять откровение богов, необходима была особая подготовка, именно жрицы должны были быть приведены в известное состояние экстаза. Средством для этого в Дельфах служили пары, выходившие из расщелины в скале, над которой построен был храм. Пифия всходила на треножник, поставленный над расщелиной, и под влиянием паров, проникаясь внушением бога, прорицала его ответ. Последний обыкновенно был, однако, так неясен, что его должны были сначала истолковать жрецы.

В Додоне Пелиада пила воду из протекавшего там опьяняющего источника и благодаря этому становилась подобно Пифии, способной к восприятию сообщений богов. Метод в обоих случаях был один и тот же, только средства различны.
Известно, что многие из греческих оракулов пользовались такой славой, что не только греческие государства, но и иностранные цари обращались к ним за советом, когда имели в виду важные предприятия.
Помимо этих способов прорицания, связанных со служением при храмах, существовали еще и другие средства для определения будущих событий. Некоторые люди получали от богов в виде особой милости, а иногда и в виде наказания дар предрекать будущее. Такие прорицатели, не нуждавшиеся для открывания будущего ни в каких особенных приемах, неоднократно упоминаются у Гомера (Од. X, 492; Ил. VI, 75. XI, 329). Но и другие смертные, не обладавшие таким даром, могли предсказывать события, если только умели толковать знамения, посредством которых боги возвещали свою волю. К числу наиболее распространенных из таких знамений принадлежал, как и у халдеев, полет птиц; о нем не раз говорится у Гомера (Од. I, 200. II, 158; Ил. II, 858. X, 274. XII, 199). Чтобы осветить эту сторону греческой мантики, достаточно указать на то, как Одиссей и Диомед идут во мрак ночи высматривать знамение (Ил. X, 274 и сл.):

«Доброе знаменье храбрым не медля послала Афина,
Цаплю на правой руке от дороги; они не видали.
Птицы сквозь сумраки ночи, но слышали звонкие крики *
Птицей обрадован был Одиссей и взмолился Афине» .

----------------
* Перев. Н. И. Гнедича.

Всегда считалось хорошим знаком, если птица летела справа налево, поэтому оба героя и воздали хвалу Афине. К числу явлений природы, служивших предзнаменованием, принадлежала молния, которую Зевс посылал возвещать и дурное, и хорошее. В Илиаде упоминается также в одном месте о кровавом дожде как о предвестии грозящего бедствия (Ил. XI, 63).

Наконец греки прибегали еще к одному виду прорицания, запрещенному у халдеев, именно к некромантии, т. е. к заклинанию мертвых с целью узнать от них будущее. Это единственное магическое действие, которое Гомер описывает более или менее подробно; его совершает Одиссей, по совету Цирцеи приплывший через Океан к входу в Гадес (Од. XI, 23 и сл.):

Дав Беримеду держать с Эврилохом зверей, обреченных
В жертву, я меч обнажил медноострый и, им ископавши
Яму глубокую в локоть один шириной и длиною,
Три совершил возлияния мертвым, мгой призванным вместе:
Первое смесью медвяной, второе вином благовонным,
Третье водой, и мукою ячменною все пересыпав,
Дал обещанье безжизненно-веющим теням усопших:
В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертву
Им принести и в зажженный костер драгоценностей много
Бросить; Тирезия ж более прочих уважить, особо
Черного, лучшего в стаде барана ему посвятивши.
Дав обещанье такое и сделав воззвание к мертвым,
Сам я барана и овцу над ямой глубокой зарезал;
Черная кровь полилася в нее, и слетелись толпою
Души усопших из темной бездны Эрева поднявшись:
Души невест, малоопытных юношей, опытных старцев,
Дев молодых, о утрате недолгой жизни скорбящих,
Бранных мужей, медноострым копьем пораженных смертельно
В битве, и брони обрызганной кровью еще не сложивших.
Все они, вылетев вместе бесчисленным роем из ямы,
Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным».

Чтобы заставить их говорить, Одиссей дает им по очереди напиться крови, налитой в яму; кровь, как жизненный сок, на короткое время возвращает жизнь мертвецам.
Из других суеверных представлений, которые с уверенностью можно вывести из древнейших времен, укажем еще на «выбор дней», т. е. на веру в счастливые и несчастные дни, о чем упоминается у Гесзиода.