Культура Древнего Рима. Своеобразное продолжение культура античной Греции получила в Риме

Своеобразное продолжение культура античной Греции получила в Риме. Как пишет об этом

крупнейший наш знаток древнеримской культуры Г. С. Кнабе, античная культура в обеих ее

разновидностях «. строится вокруг единой, основной и исходной общественной формы

античного мира — самостоятельного города-государства», именовавшегося по-гречески

«полис», а по-латыни «цивитас» (откуда позднейшее «цивилизация»). Вместе с тем, нет сферы,

в которой римская культура не отличалась бы, и весьма существенно, от греческой. Нетрудно

понять причины этого отличия: если в основе греческого полиса лежало ремесленное

производство с порождаемой его потребностями торговлей, то бытие Рима базировалось, как и

в древневосточных империях, на земледелии, ремесло же имело второстепенное значение, а

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 138

торговля оспаривала первенство с военными завоеваниями и ограблением покоренных народов.

Хотя ремесленное производство было развито здесь в такой мере, что возникли даже

небывалые организационные формы — корпорации ремесленников, но развиты были по

преимуществу те отрасли производства, которые изготавливали предметы роскоши; как

отмечает историк, «..здесь было много чеканщиков, литейщиков, красилен, золотошвейных и

позументных мастерских, здесь выделывались

в большом количестве разные вещи из черного дерева, гипса, бронзы, золота и т. д.». Здесь

скапливались такие богатства, каких не знали богатейшие люди в Греции, а это доводило до

предела социальную дифференциацию, предвосхищая — не могу снова удержаться от

ассоциаций — положение, сложившееся в буржуазном обществе в XX веке. «До сих пор ни в

одной стране древнего мира — ни в Греции, ни в эллинистических государствах — не было

такого огромного количества рабов и такой их дешевизны», утверждают историки, что,

«..неизбежно приводило к вытеснению свободного производителя». Понятно, что, при всех

связях с культурой Греции, это порождало существенно отличный тип общественного

сознания, ментальности, принципов художественного творчества. Вот почему продуктивным

представляется такой подход к характеристике римской культуры, который, как это было

сделано М. В. Алпатовым в его «Всеобщей истории искусств», последовательно сопоставляет

ее с культурой Греции, позволяя тем самым выявлять действительное своеобразие Рима и его

место в историко-культурном процессе.

Милитаристская ориентация всей жизни общества требовала жесткой его организации, и не

только армии, но всех сторон общественного и частного бытия, — особенно перед лицом

огромной и все возраставшей массы рабов, о значении которой как мощной и крайне опасной

социальной силы говорит хотя бы знаменитое восстание Спартака; вот почему историческое

вытеснение республиканского строя монархическим было здесь закономерно и неотвратимо

— так же, как много веков спустя нечто подобное произошло в наполеоновской Франции, в

сталинской России, в гитлеровской Германии, во франкистской Испании, в мао-цзедуновском

Китае и, разумеется, на родине Августа — в муссолиниевской Италии.

Весь этот комплекс социальных сил определил существенные отличия римской культуры от

афинской, при том, что для образованных римлян греческая культура была образцом, который

нужно было изучать и воспроизводить. В этом городе, радикально отличном от городов

восточных земледельческих империй, концентрация землевладельцев, живших вдали от своих

поместий, соседствовала с жизнью ремесленников и торговцев, ученых и художников,

чиновников и жрецов, воинов и гладиаторов, создавая такую амальгаму, то и дело

становившуюся взрывчатой смесью, которая порождала особый строй культуры — на уровнях

психологическом и идеологическом, поведенческом и деятельностном.

История Рима показала еще более рельефно и, я сказал бы, обнаженно,

преждевременность, и потому обреченность, социокультурной системы, основанной на

принципах демократии, гуманизма, свободы личности и ее творческого самопроявления, ибо

уровень развития практической деятельности — примитивность ремесленного производства и

сохранявшаяся жесткая зависимость жизни крестьянина от природных стихий —

препятствовал укреплению и развитию первых ростков личностной свободы, а значит, и права

личности на независимое от мифологии мышление и творческое созидание новых форм жизни.

Рим еще более отчетливо, чем Греция в эпоху эллинизма, показал — обретенное на этом пути

самосознание личности продолжает воспроизводиться и действовать даже в эпоху империи,

однако оно ведет неравную борьбу с политическим и религиозным традиционализмом. Г. С.

Кнабе подчеркивал в характеристике каждого аспекта римской культуры невозможность

использовать только одну какую-то краску, ибо всякий раз с ней нужно сопоставлять

противоположную: «..это общество предстает перед нами как раздираемое глубочайшими,

жесточайшими противоречиями, знающее такие формы общественной вражды и розни,

которые позднейшие эпохи даже не представляли себе»; но при этом «..силы, ориентированные

на ценности полиса, и силы, ориентированные на развитие, ... находятся в некотором

динамическом равновесии, не вытесняют одна другую, ... постоянно регенерируются». Эту

особенность римской культуры подчеркивал и М. В. Алпатов: «Вся культура Рима носит более

сложный, многослойный характер, чем греческая. В ней сталкиваются официальное

государственное течение эллинизированного общества и народные вкусы, восходящие к

далекому италийскому прошлому. Римское художественное наследие отличается большой

разнородностью, пестротой своих форм: мы находим здесь страстного Катулла рядом с

умеренным Горацием, многословного Тита Ливия рядом с образцом краткости — Тацитом,

суровую простоту инженерных сооружений рядом с ослепляющей роскошью императорских

дворцов, идеальную красоту Антиноя рядом с мужественной правдой портретов». К этому

можно было бы добавить и стилевой контраст комедий Плавта и Теренция, прозы Петрония и

Апулея, противоположность философских позиций эпикурейца Лукреция и стоика Сенеки...

Такая же острая противоречивость характерна и для других сфер культуры: «..светлую

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 139

сторону римской общественной и государственной жизни, — по справедливой оценке Ф. Ф.

Зелинского, — составляло

знаменитое римское право», но при этом самовластье цезарей сделало нарицательным имя

Нерона, патологический произвол которого был единственным «правом»; при том, что Рим

живет непрерывными войнами и восхваляет войну как главный способ своего политического

самоутверждения, возможным оказывалось и обращение Лукреция в самом начале его

удивительной поэмы «О природе вещей» к Венере с мольбой сделать так,

...чтоб жестокие распри и войны

И на земле, и в морях повсюду замолкли и стихли.

На протяжении всей истории Древнего Рима в его культуре сталкивались, причем, в самых

острых конфликтах, «ораторы-аттицисты» и «азианцы», «грекопочитатели» и

«грекоборцы», «иконопочитатели» и «иконоборцы», если позволительно применить здесь

позднейшие термины истории средневековой византийской культуры; используя французскую

терминологию Нового времени, можно говорить о споре римских «старых и новых», а

применяя оппозиционные понятия, известные по истории русской культуры XIX-XX веков,

римских «почвенников и космополитов», «архаистов и новаторов», «традиционалистов и

модернистов»... Все эти ассоциации правомерны и продуктивны потому, что они включают в

исторический контекст эту существенную особенность римской культуры — начавшееся в ней

и затем постоянно действовавшее в европейской истории то в латентном виде, то в открытом

противоборстве, сосуществование противоположных взглядов на соотношение настоящего и

прошлого, своего и иноземного, новаторского и традиционного в живом движении культуры,

республиканского и монархического, милитаристского и антимилитаристского. Вместе с тем

этот ассоциативный ряд выявляет закономерность возвращения Европы к подобным

конфликтам, но уже с иным соотношением сил личностно-креативного и традиционалистско-

мифологического потенциалов культуры.

Острейшая политическая борьба, раздиравшая культуру Древнего Рима, подчиняла себе и

развивавшееся личностное начало человеческого бытия в деятельности многих ярких

политических деятелей различных направлений — республиканского и монархического,

законодателей и заговорщиков, реформаторов и террористов, полководцев и. ораторов, имена

которых остались в истории именно благодаря уникальности их образа мыслей и действий; об

этом говорит и достигшее небывалого еще в истории расцвета искусство скульптурного

портре-

та; правда, высокая степень индивидуализации проявлялась в нем не столько в передаче

духовного содержания портретируемых, сколько в изображении пластических особенностей

лиц, что было связано в Риме, как и на Востоке, с культовым обычаем снимать маски с

именитых покойников. Но есть и другое свидетельство развития личностного начала в этой

культуре — я имею в виду диапазон творческих индивидуальностей в художественной

словесности — и в поэтической лирике, и в прозаических жанрах литературы, и в ораторском

искусстве. Во всяком случае, если римский театр сохранял пришедший из Греции принцип

игры актера в маске, скрывающей индивидуальность персонажа, то в Риме же родились

дожившие до наших дней изречения: «Каждый человек кузнец своего счастья» или «Я человек,

и ничто человеческое мне не чуждо». О достигнутом здесь уровне развития личности можно

судить уже по тому, что, по точному заключению Н. В. Вулих, Гораций «..нарисовал в своих

сатирах интереснейший автопортрет, смотря на себя как бы со стороны», и «..изображает свои

собственные недостатки». В то же время в его одах воплощен возвышенно-поэтический образ

любимца богов, которой значительно «..отличается от того автопортрета, который давался в

сатирах». Подобное осознание внутренней противоречивости личности — одно из открытий

римской культуры, и не только Гораций отдавал себе в этом отчет, — историк I века до н. э.

Гай Саллюстий писал о столкновении в человеке двух начал — души и тела: «. .одно роднит

нас с богами, другое — с животными». Существенное противоречие сознания римлянина метко

выявил Г. С. Кнабе — его «специфически римский «шовинизм» и столь же своеобразный

«космополитизм»: с одной стороны, писал он, это было «сознание того, что Рим есть особое,

неповторимое и в этом смысле замкнутое в себе явление, отделенное от окружающего мира,

как бы стоящее иерархически несравненно выше его, а народы этого мира более или менее

неполноценны и созданы для подчинения, проявляется в истории города неоднократно и в

самых разных формах» — таковы, например, взгляды Тацита и Цицерона; более того, выход

римских воинов за границы города, пишет историк, «..знаменовал их превращение из

законопослушных и благочестивых граждан, какими они предполагались в пределах померия,

в исполненных злобы грабителей, насильников и убийц», а обратное, «очистительное»

значение имел при возвращении армии ее проход через триумфальную арку; с другой же

стороны, Сенека утверждал: «Моя родина — весь мир» и природа всех людей «родила

братьями».

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 140

Аналогична противоречивость отношения Рима к религии. Лукреций, излагая в

поэтической форме идеи Эпикура и обостряя, в типичном для Рима духе, суждения своего

учителя, утверждал: представления, будто боги «создали все» для человечества, противоречат

«здравому смыслу»: «..не для нас и отнюдь не божественной волею создан /Весь

существующий мир». Боги являются всего лишь метафорами природных сил, и Лукреций

относится к этому с философской снисходительностью:

Если же кто называть пожелает иль море Нептуном,

Или Церерою хлеб, или Вакхово предпочитает

Имя напрасно к вину применять, вместо нужного слова,

То уж уступим ему, и пускай вся земная окружность

Матерью будет богов для него, если только при этом

Он, в самом деле, души не пятнает религией гнусной.

Объясняя происхождение представлений о богах, поэт-философ,

оказывается более трезвым и проницательным мыслителем, чем мно-

гие наши современники: люди, пишет он, видели,

...что вращение неба и смена

Года различных времен совершаются в строгом порядке,

Но не могли распознать, почему это так происходит,

И прибегали к тому, что богам поручали все это,

Предполагая, что все направляется их мановеньем.

В небе жилища богов и обители их помещали...

Неудивительно, что самым решительным образом Лукреций критикует идолопоклонство,

жертвоприношения и всю обрядовую практику языческого культа, а Г. С. Кнабе утверждает

даже, что, в отличие от Эпикура, «Лукреций, говоря о богах и религии, буквально задыхается

от ненависти и презрения». Вместе с тем, в обыденной жизни римлян сохранялись уходившие в

первобытность поклонение богам, исполнение множества обрядов, сопровождавших все

сколько-нибудь значительные события государственной и частной жизни и занимавших почти

треть всего года!

Понятно, что здесь должно было существенно измениться соотношение различных сфер

духовной культуры по сравнению с тем, каким оно было в греческом полисе. Хотя С. Л.

Утченко считает даже возможным говорить о наличии в Риме «своеобразной социальной

прослойки, ... которую мы определяем термином «интеллигенция»» и од-

ним из ярких представителей которой был Цицерон, однако ни в науке, ни в философии она

не принесла истории культуры таких достижений, которые были бы сопоставимы со

сделанным ее предшественниками в Греции; оно и естественно — тому типу культуры,

который здесь формировался, хотя и в городе, но на основе земледельчески-торгового и

милитаристского общественного бытия, к тому же обеспечиваемого во всех сферах трудом

массы рабов, и особенно после смены республиканской демократии императорским режимом,

в научном познании мира не было практической необходимости, а в философских

мудрствованиях тем более. Неудивительно, что в книге Дж. Бернала «Наука в истории

общества» соответствующий параграф назван весьма определенно: «Рим и упадок

классической науки»; в ряду аргументов здесь говорится о позиции известного

государственного деятеля Катона Старшего, автора сочинения «De agri cultura», что он

«..ненавидел греческую науку и не признавал ее. По его мнению, греческие врачи приезжали

для того, чтобы отравлять римлян, а философы — чтобы развращать их». Даже

просвещеннейший Цицерон, ценивший греческую философию, считал, что

пропагандировавшееся Лукрецием учение Эпикура «..подорвет веру народа в богов, а

следовательно, и в установленный порядок» — аргумент от тоталитаристской политики был

решающим. Ф. Ф. Зелинский писал в «Истории античной культуры», в разделе «Наука»:

«Подобно всем народам древности, за единственным исключением греков, древние римляне

знали первоначально только прикладное знание», причем оказывалось, что имеется в виду

нечто, весьма отличное от нашего понимания «знания»,— «..первым делом, умение обеспечить

себе благоволение богов ... молитвами и жертвоприношениями»; в имперскую эпоху историк

отмечает, как «заслуживающие нашей благодарности», естественно-научные сочинения

Сенеки и Плиния Старшего, хотя они написаны по греческим источникам и лишены

«оригинальности». Лукреций, несомненно крупнейший римский философ, был все же лишь

талантливым популяризатором учения созданного великим эллином, и не скрывал этого, а к

тому же отличался от Эпикура, как убедительно показал Г. С. Кнабе, «чувством страха»,

переполнявшем его поэму, — страхом, выраставшим «..из римской общественной практики —

из гражданских войн, в которых гибла городская республика», из царившего в жизни Рима

безудержной жажды обогащения и культа силы. Едва ли не самым крупным ученым этой эпохи

был архитектор Витрувий, что объяснялось потребностью развивавшейся империи в

грандиозной и великолепной архитектуре.

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 141

Социальная обстановка оказывалась в Риме питательной почвой и для резкого усиления, по

сравнению с эллинской культурой, с одной стороны, религиозного мистицизма, а с другой —

вульгарно понимаемого эпикуреизма, выражавшегося в неутолимой жажде наслаждений,

которые могли обеспечиваться богатством и властью, причем римляне не останавливались

перед самыми изощренно-извращенными способами получения развлечений — кровавыми

гладиаторскими «играми». При императоре Веспасиане был сооружен Колизей, рассчитанный

на 50 тысяч зрителей, и посвященные его открытию игры продолжались сто дней! Зрелища эти

соединяли смертельные схватки гладиаторов, бои людей с животными и зверей друг с другом.

Вспомним, что именно в Риме родилась ставшая легендарной формула властителей «Хлеба и

зрелищ» и что самый безудержный гедонизм привел общество к еще невиданному в его

истории нравственной деградации.

Существенно изменилось по сравнению с греческими прообразами отношение к искусству,

а соответственно и структура художественной культуры под влиянием двух наиболее сильных

ценностных ориентаций — политической и гедонистической. Первая, независимо от того,

имела она республиканский или имперский характер, утверждала свой безусловный приоритет

перед интересами личности; о ней можно судить по трактату Цицерона «О государстве», автор

которого чеканно сформулировал: «Не для того родила и воспитала нас родина, чтобы не

ожидать от нас в дальнейшем никакой помощи и давать каждому из нас, думающему лишь о

себе, проводить жизнь в тихом убежище, пользуясь удовольствиями досуга, но для того,

чтобы мы приносили ей в дар самое ценное и важное из наших духовных талантов, и только с

ее разрешения тратили бы избыток наших душевных сил на частную жизнь и досуг».

Сила политического сознания была такова, что оно безоговорочно и, я сказал бы,

беззастенчиво, подчинило себе и архитектуру, и скульптуру, и саму религию (так возник

прецедент для ряда ситуаций в европейской культуре средних веков и Нового времени):

религиозное сознание вместе со всем комплексом суеверий утратили былое высшее место в

иерархии ценностей — это место заняла политика. Римский историк Полибий писал

достаточно откровенно почти то же самое, что Цицерон в только что приведенной цитате:

«Чтобы обуздывать массы, следует держать их в повиновении и страхе. Для этого нужна вера в

богов и страх преисподней». Само присвоение императору имени «Август», означавшее

«возвеличенный боже-

ством», говорило и о потребности религиозной санкции политической власти —

потребности, которая была осознана уже в древневосточных империях и сохранится на

протяжении всей последующей истории монархического строя, — то есть в сущности о

подчинении религиозного сознания политическим интересам.

Столь же радикально политическая власть стремилась подчинить себе пластические

искусства — отсюда главная направленность архитектуры и скульптуры на монументализацию

образов империи и императоров для демонстрации величия, могущества, богатства и красоты

«столицы мира» и ее властвующей элиты — примечательно, что именно римский автор (его

именуют Лонгином или псевдо-Лонгином) написал трактат «О возвышенном», в котором ввел

само это понятие в семью эстетических категорий, придав ей даже больший аксиологический

вес, чем введенной греками категории «красота». Из этого же политического корня выросло в

Риме и ораторское искусство — одно только имя Цицерона достаточно ярко характеризует

служебную роль этого «прикладного искусства слова» в гражданской жизни Рима, как писал он

об этом в трактате «Об ораторе».

В конечном счете именно небывало возросшим значением социального бытия и сознания

права гражданина — и даже подданного! — на критическое отношение к нравам и порядкам

общественной жизни объясняется неизвестное Греции и, тем более, древневосточным

культурам, развитие сатиры — и в литературе, и в театре, и в ораторском искусстве. В Риме

приобретало неизвестное прежде другим культурам — даже греческой! — развитое комическое

начало во всех областях искусства, не останавливавшееся перед «травестированием», как

пишет Н. В. Вулих, мифов.

Что касается второй — гедонистической — позиции в иерархии ценностей, то в сфере

пластических искусств она определила характер художественного ремесла, делая целью всех

его отраслей украшение общественного и частного быта, а в сфере словесных искусств не

только выдвинула на авансцену художественной культуры любовную лирику — в творчестве

Катулла и ряда других поэтов-лириков, — но и трактовала любовь как своего рода игру в

«шутливо-дидактических» привожу снова определение Н. В. Вулих, поэмах Овидия

«Искусство любви» и «Средства от любви». Достаточно типичен ставший широко известным в

дальнейшем ходе развития литературы «Золотой осел» Апулея, смысл которого сам автор

определил такими словами обращения к читателю: «Вот я сплету тебе на милетский лад разные

басни,

слух благосклонный твой порадую лепетом милым... Внимай, читатель, позабавишься!»

Художественная культура, моделировавшая, как и прежде, общий характер процессов,

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 142

протекавших в культуре Рима, быть может, наиболее отчетливо отразила их противоречием

между более широко, чем когда-либо прежде, развернувшимся спектром индивидуальных

стилей во всех жанрах художественной словесности, и в первой в истории нормативной

поэтикой, созданной Горацием в трактате «Наука поэзии», ставшем образцом для разработки в

Новое время эстетики классицизма. Отныне это противоречие будет определяющим для

развития всей духовной жизни европейского общества.

* * *

С распадом Римской империи данный тип культуры исчез из жизни человечества —

казалось, навсегда, оказалось — на тысячу лет, пока он не возродился в Италии, распространил

свое влияние по всей Западной Европе и стал исходным пунктом для полутысячелетней

истории западной цивилизации.

Гибель античного общества — один из интригующих эпизодов истории человечества. Ф.

Энгельс объяснил его — а советские историки повторяли вслед за ним, — исходя из

представления о решающем значении классовой борьбы (а не соотношения производительных

сил и производственных отношений, как формулировал это К. Маркс, то есть материальной

культуры и экономического строя), природой рабовладения: «Всякое основанное на рабстве

производство и всякое основывающееся на нем общество гибнут от этого противоречия.

Разрешение его совершается в большинстве случаев путем насильственного порабощения

гибнущего общества другими, более сильными (Греция была покорена Македонией, а позже

Римом)».

Думаю, что объяснение это малоубедительно — непонятно, почему рабство

предопределило поражение рабовладельцев от носителей гораздо более примитивных форм

общественного бытия и культуры, многие из которых тоже были рабовладельцами? Видимо,

глубинная причина лежит все же не здесь. Не лежит она и в сфере экономической, где ищут ее

историки, склонные видеть в поляризации богатства и бедности причину всех бед, пережитых

человечеством (невольно вспоминается классический анекдот о человеке, искавшем

потерянный кошелек не там, где он его потерял, а там, где было светло...). Представ-

ляется, что кроется эта причина, о чем уже говорилось, в преждевременности античного

типа цивилизации — такого, который основан, говоря современным языком, на научно-

техническом прогрессе, свободе личности и демократической организации общественной

жизни. Преждевременным он оказался потому, что достигнутый уровень техники и технологии

как мирного производства, так и военного противоборства народов, и уровень развития

научного знания, лежавшего в их основе и в основе социально-организационной и

педагогической деятельностей, были недостаточно высоки для того, чтобы античный полис

мог противостоять враждебному варварскому окружению, и недостаточно высоки для того,

чтобы в самом городе можно было преодолеть нескончаемые кровавые распри

противоборствовавших социальных сил. Не стоит забывать, что только в конце XX века

человечество — да и то далеко еще не целиком! — осознало невозможность разрешения

социальных, экономических, идеологических, конфессиональных конфликтов силовыми

средствами, и осознало это не потому, что вдруг нравственно преобразилось, вняв проповедям

Л. Толстого, М. Ганди и П. Тейяра де Шардена, а потому, что научно-технический прогресс

привел землян к альтернативе: либо они отказываются от стремления одной группы

уничтожить другие, либо оно уничтожит себя целиком.

Две тысячи лет тому назад подобной альтернативы не существовало, и военная техника,

равно примитивная у варваров и у цивилизованных горожан, и равно примитивные формы

самодержавно-тиранически-имперской организации жизни государств, повсеместно

сменявшей начальные примитивно-демократические ее формы, предопределяли поражение

античной культуры в смертельной схватке с варварством. А. Ф. Лосев весьма убедительно

показал, что производство, основанное на рабском труде, «..может быть только ремеслом, без

сколько-нибудь развитой машинной техники или с ее несущественным применением», а на

такой материальной почве не может вырасти ни развитая личность, ни связывающая таких

личностей подлинная демократия — мы видим вполне отчетливо, что даже после

полутысячелетнего развития индустриального производства и освобождения человечества не

только от рабского труда, но и от крепостничества, оно только входит в преддверие той

«ноосферы», которая зиждется на демократии как взаимодействии свободных Личностей,

организуемом коллективным разумом Человечества.

Я сказал бы — пользуясь снова современным языком и апеллируя к современным

ассоциациям, — что «греческое чудо» и его римская

модификация были объективно первыми социокультурными экспериментами, которые

история человечества поставила на своем нелинейном пути развития в поисках оптимального

способа самоорганизации, и эксперименты эти показали: «верно, но рано». Потому спустя

полторы тысячи лет после поражения римской республиканской демократии, после жестокого

подавления свободно мыслящей и самодеятельной личности феодальным тоталитаризмом и

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 143

репрессивностью мировых религий, традиционализмом мышления с лежавшими в его основе

новыми вариантами мифологического мировоззрения, человечество возродило принципы

античной культуры — сначала в той же Италии, обретшей возможности для стремительного

культурного рывка, потом в Германии, реформировавшей христианское сознание, затем в

других странах Западной Европы, сменявших монархический строй на республиканский. Это

процесс во всех его трех аспектах стал развиваться, начиная с XVIII века, и в Восточной

Европе, и в завоеванной Западом Америке, а в XX веке и во все более широком спектре стран

Ближнего, Среднего и Дальнего Востока.