С.Л. ФРАНК. СМЫСЛ ЖИЗНИ

Семен Людвигович Франк — русский философ и психолог — так же, как и Н.А. Бердяев, с 1922 года находился в вынужденной эмиграции. Имеет ли жизнь смысл, и если да — то какой именно? В чем смысл жизни? Или жизнь есть просто, бессмысленный никчемный процесс естественного рождения, расцветания, созревания, увядания и смерти, в частности человека, как и всякого другого органического существа? Эти вопросы поставлены философом в работе «Смысл жизни», отрывок из которой приведен ниже.

Человеческая жажда любви и счастья, слезы умиления перед красотой, трепетная мысль о светлой радости, озаряющей и согревающей жизнь или, вернее, впервые осуществляющей подлинную жизнь, — есть ли для этого какая-либо твердая почва в бытии человека? Или это — только отражение в воспаленном человеческом сознании той слепой и смутной страсти, которая владеет и насекомым, которая обманывает нас, употребляя как орудия для сохранения все той же бессмысленной прозы жизни животной и обрекая нас за краткую мечту о высшей радости и духовной полноте расплачиваться пошлостью, скукой и томительной нуждой узкого будничного, обывательского существования?

А жажда подвига, самоотверженного служения добру, жажда гибели во имя великого и светлого дела — есть ли это нечто большее и более осмысленное, чем таинственная, но бессмысленная сила, которая гонит бабочку в огонь?

Эти, как обычно говорится, «проклятые» вопросы или, вернее, этот единственный вопрос «о смысле жизни» волнует и мучает в глубине души каждого человека. Человек может на время, и даже на очень долгое время, совсем забыть о нем, погрузиться с головой или в будничные интересы сегодняшнего дня, в материальные заботы о сохранении жизни, о богатстве, довольстве и земных успехах, или в какие-либо сверхличные страсти и «дела» — в политику, борьбу партий и т.п. Но жизнь уже так устроена, что совсем и навсегда отмахнуться от него не может и самый тупой, заплывший жиром или духовно спящий человек. Неустранимый факт приближения смертии неизбежных ее предвестников — старения и болезней, факт отмирания, скоропреходящего исчезновения, погружения в невозвратное прошлое всей нашей жизни со всей иллюзорной значительностью ее интересов, — эти факты есть для всякого человека грозное неотвязное напоминание нерешенного, отложенного в сторону вопроса о смысле жизни.

Этот вопрос — не «теоретический вопрос», не предмет праздной умственной игры; этот вопрос есть вопрос самой жизни, он так же страшен и, собственно говоря, еще гораздо более страшен, чем при тяжкой нужде вопрос о куске хлеба для утоления голода.

Поистине, это есть вопрос о хлебе, который бы напитал нас, и о воде, которая утолила бы нашу жажду. Чехов описывает где-то человека, который, всю жизнь, живя будничными интересами в провинциальном городе, как все другие люди, лгал и притворялся, «играл роль» в «обществе», был занят «делами», погружен в мелкие интриги и заботы — и вдруг, неожиданно, однажды ночью, просыпается с тяжелым сердцебиением и в холодном поту. Что случилось? Случилось что-то ужасное — жизнь прошлаи жизни не было, потому что не было и нет в ней смысла!

И все-таки огромное большинство людей считает нужным отмахиваться от этого вопроса, прятаться от него и находит величайшую жизненную мудрость в такой «страусовой политике». Они называют это «принципиальным отказом» от попытки разрешить «неразрешимые метафизические вопросы», и они так умело обманывают и всех других, и самих себя, что не только для постороннего взора, но и для них самих их мука и неизбывное томление остаются незамеченными, быть может, до самого смертного часа.

Этот прием воспитания в себе и других забвения к самому важному, в конечном счете, единственно важному вопросу жизни определен, однако, не одной только «страусовой политикой», желанием закрыть глаза, чтобы не видеть страшной истины. По-видимому, умение «устраиваться в жизни», добывать жизненные блага, утверждать и расширять свою позицию в жизненной борьбе обратно пропорционально вниманию, уделяемому вопросу о «смысле жизни». А так как это умение, в силу животной природы человека и определяемого им «здравого рассудка», представляется самым важным и первым по настоятельности делом, то в его интересах и совершается это задавливание в глубокие низины бессознательности тревожного недоумения о смысле жизни.

И чем спокойнее, чем более размеренна и упорядоченна внешняя жизнь, чем более она занята текущими земными интересами и имеет удачу в их осуществлении, тем глубже та душевная могила, в которой похоронен вопрос о смысле жизни. Поэтому мы, например, видим, что средний европеец, типичный западноевропейский «буржуа» (не в экономическом, а в духовном смысле слова) как будто совсем не интересуется более этим вопросом и потому перестал и нуждаться в религии, которая одна только дает на него ответ.

Мы, русские, отчасти по своей натуре, отчасти, вероятно, по неустроенности и неналаженности нашей внешней, гражданской, бытовой и общественной жизни, и в прежние, «благополучные» времена отличались от западных европейцев тем, что больше мучились вопросом о смысле жизни, или более открыто мучились им, более признавались в своих мучениях.

Однако теперь, оглядываясь назад, на наше столь недавнее и столь далекое от нас прошлое, мы должны сознаться, что и мы тогда в значительной мере «заплыли жиром» и не видели — не хотели или не могли видеть — истинного лица жизни и потому мало заботились о его разгадке.

Происшедшее ужасаюшее потрясение и разрушение всей нашей общественной жизни принесло нам, именно с этой точки зрения, одно ценнейшее, несмотря на всю его горечь, благо: оно обнажило перед нами жизнь как она есть на самом деле.

Правда, в порядке обывательских размышлений, в плане обычной земной «жизненной мудрости» мы часто мучимся ненормальностьюнашей нынешней жизни и либо с безграничной ненавистью обвиняем в ней «большевиков», бессмысленно ввергших всех русских людей в бездну бедствий и отчаяния, либо (что уже, конечно, лучше) с горьким и бесполезным раскаянием осуждаем наше собственное легкомыслие, небрежность и слепоту, с которой мы дали разрушить в России все основы нормальной, счастливой и разумной жизни.

Как бы много относительной правды ни было в этих горьких чувствах, в них перед лицом последней, подлинной, правды есть и очень опасный самообман. Обозревая потери наших близких, либо прямо убитых, либо замученных дикими условиями жизни, потерю нашего имущества, нашего любимого дела, наши собственные преждевременные болезни, наше нынешнее вынужденное безделье и бессмысленность всего нашего нынешнего существования, мы часто думаем, что болезни, смерть, старость, нужду, бессмысленность жизни — все это выдумали и впервые внесли в жизнь большевики. На самом деле они этого не выдумали и не впервые внесли в жизнь, а только значительно усилили, разрушив то внешнее и, с более глубокой точки зрения, все-таки призрачное благополучие, которое прежде царило в жизни.

И раньше люди умирали — и умирали почти всегда преждевременно, не доделав своего дела, бессмысленно-случайно; и раньше все жизненные блага — богатство, здоровье, слава, общественное положение — были шатки и ненадежны; и раньше мудрость русского народа знала, что от сумы и тюрьмы никто не должен отрекаться.

Происшедшее только как бы сняло призрачный покров с жизни и показало нам неприкрытый ужас жизни, какая она есть сама по себе.

Так перед нами теперь, через увеличительное стекло наших нынешних бедствий, с явностью предстала сама сущность жизни во всей ее превратности, скоротечности, тягостности, во всей ее бессмысленности. И потому всех людей мучаший, перед всеми неотвязно стоящий вопрос о смысле жизни приобрел для нас, как бы впервые вкусивших самое существо жизни и лишенных возможности спрятаться от нее или прикрыть обманчивой и смягчающей ее ужас видимостью, совершенно исключительную остроту.

Трубецкой Евгений Николаевич (05.10.1863 — 23.01.1920) — философ, правовед, религиозный и общественный деятель, приват-доцент Ярославского Демидовского юридического лицея (1886 — 1897).

Родился в Москве. Окончил юридический факультет Московского университета в 1885 году. Получил степень магистра философии за исследование «Религиозно-общественный идеал западного христианства в V в. Миросозерцание Блаженного Августина» и степень доктора философии за исследование «Религиозно-общественный идеал западного христианства в XI в. Миросозерцание папы Георгия VII и публицистов — его современников».

Преподавал в должности приват-доцента в Демидовском юридическом лицее в Ярославле (1886—1897), в должности профессора в Киевском (1897—1905) и Московском (1905—1917) университетах, в последнем возглавлял кафедру философии после смерти своего брата князя С.Н. Трубецкого.

В философии был представителем метафизики всеединства, созданной Владимиром Соловьевым и развитой далее его последователями. Немалую роль в этом сыграло и личное их знакомство: около 15 лет братья Трубецкие были в числе ближайших друзей и собеседников Соловьева. Основной темой философии Е.Н. Трубецкого были размышления о смысле жизни. Ряд своих работ он посвятил философскому анализу судьбы России, психологии русского народа, духовных причин событий 1917 года. Подвергая резкой критике идеи русского мессианства, Трубецкой подчеркивал, что вместе с другими народами русский народ должен выполнять общее христианское дело на пути к всеединству.

Участвовал в организации и деятельности ряда научных обществ (Психологического общества при Московском университете, Религиозно-философского общества им. Вл. Соловьева и др.). Был одним из инициаторов, идеологов и главных участников книгоиздательства «Путь» в Москве в 1910—1917гг. и связанного с ним религиозно-философского направления. Занимался общественно-политической деятельностью: был одним из видных членов кадетской партии с момента ее основания в октябре 1905г.; издавал журнал «Московский еженедельник» либерально-консервативного направления (1906—1910). Был членом Государственного совета (1916—1917) и участником церковного Собора 1917—1918гг. После революции занял активную антибольшевистскую позицию, в период Гражданской войны находился при Добровольческой армии.В 1920году умер в Новороссийске от тифа.