Общие особенности и итоги церковного развития на оккупированной территории СССР.

В первые же месяцы Великой Отечественной войны значительная часть территория СССР была оккупирована. Религиозная жизнь на ней отличалась заметным своеобразием. Подавляющее большинство районов страны к лету 1941 г. (а ведь среди сельского населения две трети были верующими) оказалось вообще без действующих храмов. Такое неестественное положение могло поддерживаться только репрессивными мерами. Как следствие, на оккупированной территории произошел бурный всплеск религиозного сознания. Сохранилось много свидетельств участников и очевидцев этого феномена общественной жизни СССР в годы войны. Так, по наблюдению протоиерея А. Ионова, написавшего «Записки миссионера о жизни в советской России», «религиозное пробуждение было общим, массовым и стихийным. Народ как в городах, так и в сельской местности... сам шел на открытие храмов, на их временный ремонт и украшение». В докладе Ленинградскому митрополиту Алексию псаломщика Николо-Конецкого прихода Гдовского района Псковской области С. Д. Плескача от 25 января 1944 г. отмечалось: «Могу сообщить, что русский человек совершенно изменился, как только появились немцы. Разрушенные храмы воздвигались, церковную утварь делали, облачения доставляли оттуда, где сохранились, и много строили и ремонтировали храмы. Всюду красилось. Крестьянки вешали чистые вышитые самими полотенца на иконы. Появилась одна радость и утешение. Когда все было готово, тогда приглашали священника и освящался храм. В это время были такие радостные события, что я не умею описать. Прощали обиды друг другу. Крестили детей. Зазывали в гости. Был настоящий праздник, а праздновали русские крестьяне и крестьянки, и я чувствовал, что здесь люди искали утешение».

В этих условиях естественным было появление чувства благодарности верующих германской армии за «возвращение» религиозной свободы. И первоначально часть населения активно выражало это чувство. Так, в сообщении полиции безопасности и СД от 16 октября 1942 г. говорилось, что жители Донской области радуются открытию храмов, резко выросло число крещений и часто происходят приглашения немецким солдатам быть крестными отцами. Иногда, при приходе частей Вермахта, население охватывала своеобразная истерика: немцев не только приветствовали, но некоторые женщины, плача, падали ниц перед солдатами, целовали их сапоги и благодарили за освобождение. Подобный случай описан в другом сообщении СД от 18 декабря 1942 г.: «Во время богослужений снова и снова выражается большая благодарность германскому вермахту, только благодаря которому снова стало возможно свободное занятие делами веры и использование церквей. В Кисловодске бургомистр просил коменданта и местного руководителя подразделения СД принять хлеб и соль из рук русской православной общины... К концу богослужения участники были совершенно растроганы. Женщины плакали, падали перед обоими немцами на землю и целовали им руки и ноги».

Но такое происходило лишь в первые дни или недели после занятия германскими войсками населенных пунктов. Вскоре их жители понимали, что получили не «освобождение» и «религиозную свободу», а жестокое угнетение. В связи с этим можно упомянуть интересный случай, произошедший в одном из русских городков после прихода частей Вермахта. По свидетельству очевидца, в ответ на приветствия части населения германский офицер честно сказал: «Погодите радоваться. За нами идут части СС, и тогда вы поймете, что мы никакие не освободители».

Конечно, нацистское руководство рассчитывало использовать религиозный фактор на занятых восточных территориях в своих пропагандистских целях. Но их собственные экспансионистские планы противоречили выполнению этой задачи. В частности, Г. Гиммлер хотел после истребления евреев, устранения христианских и прочих руководящих сил и порабощения верующих создать на территории СССР подлинную «арийскую» область господства^34. Еще более отрицательно относился к православию начальник Партийной канцелярии М. Борман, стремившийся взять в свои руки руководство религиозной политикой на всех захваченных территориях. Так, шеф Имперской канцелярии Ламмерс 13 ноября 1942 г. разослал всем компетентным германским ведомствам следующий циркуляр: «Чтобы сохранить единство политической линии и обеспечить использование полученного опыта, согласно воле фюрера руководитель Партийной канцелярии также заботится о единообразной разработке политико-конфессиональных дел на имеющих гражданскую администрацию присоединенных или занятых территориях. При этом он путем консультаций с компетентными германскими органами учитывает отличающиеся в разных местах правовые и реально существующие отношения. Для этой цели ваше учреждение также должно информировать руководителя Партийной канцелярии по всем важным и принципиальным вопросам и своевременно высказывать свою точку зрения».

Но не имея своего административного аппарата на оккупированных территориях СССР, Борман мог влиять на религиозную политику там в основном опосредованно, через рейхскомиссаров и т. п. Характерный инцидент произошел весной 1944 г. Узнав, что 10 марта в Кракове состоялось совещание о конфессионально-политических делах с участием представителей ведомства Розенберга и подотдела церковных дел правительства Польского генерал-губернатора, Борман отправил Розенбергу 3 мая рассерженное письмо: «Я указываю на то, что фюрером на меня была возложена ответственность за выполнение разработки этих вопросов партией... Поэтому обсуждение подобных вопросов представителем Вашего ведомства с представителями государственных учреждений в целом и на новых территориях в особенности противоречит указаниям фюрера. А потому я был бы благодарен Вам, если бы в будущем полностью считались с их исполнением и при всех обстоятельствах отказались от подобного рода переговоров».

Особенно неясен был вопрос разделения компетенций различных ведомств в церковной сфере на Востоке в первые месяцы войны. В это время каждый местный представитель оккупационной власти по своей инициативе занимался (или не занимался) регулированием этой проблемы, причем нередко в качестве стимула действовала давно существовавшая конкурентная борьба между «гражданскими» и «военными». Первоначально особенную активность стремилось проявлять СД. Свои самопровозглашенные притязания на лидирующую роль в практическом осуществлении церковной политики оно отстаивало в борьбе с Министерством занятых восточных территорий, МИД, РКМ, политическими отделами рейхс и генералкомиссариатов, церковными экспертами в Абвере, ОКБ, ответственными за вопросы душепопечения офицерами Вермахта и учреждениями местного «самоуправления» (главным образом в Прибалтике). Впрочем, последние существовали недолго. В результате директивы Розенберга от 13 мая 1942 г. и последующих указаний произошел роспуск церковных отделов в органах местного «самоуправления» — не должно было существовать даже внешней видимости государственной поддержки Церкви. В результате этого запрета все регулирование церковных дел легло на учреждения германской администрации, которые нередко с ним не справлялись и не могли так, как они хотели, контролировать возникавшие религиозные организации.

Первые директивы РСХА, ОКВ и т. п. о церковной политике на занятых восточных территориях плохо доходили до нижестоящих инстанций, кроме того, они были сформулированы в общем виде, без необходимой детализации. На заседании РСХА 22— 23 сентября 1941 г. вообще было устно заявлено, «что так как в церковно-политической области многое никогда не может быть изложено в приказах и письменных директивах, работники ведомства должны уметь читать между строк и после этого действовать». Указ Розенберга о правовом положении религиозных обществ от 13 мая 1942 г. и изданные на его основе распоряжения рейхскомиссаров довольно поздно попали к нетерпеливым «практикам», не желавшим ждать так долго. Х.-Х. Вильгельм справедливо писал, что работники СД уже в период отсутствия директив пытались по своему разумению с большим или меньшим успехом разрешить существующую проблему. «Озабоченные бюрократы» полагали, что нельзя допустить вакуума и необходимо самим проявить инициативу. Они считали, что церковное развитие только тогда останется под контролем, если с самого начала «направить его по правильным рельсам». В отличие от многих офицеров Абвера и Вермахта, среди которых даже встречались отдельные образованные богословы, большинство занимавшихся церковными вопросами офицеров полиции безопасности и СД уже вышли из Церкви и гордо писали о себе в личном деле как о бесконфессиональных или неверующих. Некоторые из них были убежденными врагами Церкви и религии и это, естественно, проявлялось в их практической деятельности. Следует отметить также, что службы СД чрезвычайно недоверчиво относились к русским священникам вне зависимости от их юрисдикции. Лишь в редких случаях офицеры полиции безопасности не испытывали подозрений, что священники каким-нибудь образом сотрудничали с НКВД или коммунистами, возможно, и сейчас еще действуют по их заданию. И все же в СД, как и в гражданской администрации, преобладали прагматики; и даже известные своими «свирепыми» церковно-политическими взглядами руководители режима — Гитлер, Борман, Йодль или Гиммлер должны были считаться с тем, что порой их полные фантазий концепции ослаблялись на нижнем уровне до неузнаваемости.

По мере создания и укрепления органов гражданской администрации влияние СД в церковно-политических вопросах все более отходило на задний план. В целом можно констатировать, что почти весь период оккупации главную роль в практическом осуществлении религиозной политики на оккупированных территориях СССР играли РМО и его рейхскомиссары, которые при этом, правда, в принципиальных вопросах должны были руководствоваться директивами партийных вождей и лично Гитлера. Как говорилось в сводке полиции безопасности и СД от 24 июня 1942 г., Министерство занятых восточных территорий стремилось во время войны политически обезопасить области «за спиной» Вермахта и воспрепятствовать распространению саботажа, партизанской деятельности и т. п. Поэтому министерство выступало за предоставление местному населению возможностей определенного культурного развития и даже участия в управлении, хотя бы только и на срок войны. Особенно явно эта линия проявилась в прибалтийских генерал-бецирках. Но и чиновники РМО, как и их шеф — А. Ро-зенберг, писавший: «Христианский крест должен быть изгнан из всех церквей, соборов и часовен и заменен единственным символом — свастикой» ^4?, были в принципе враждебны всякой форме христианства.

Они желали, чтобы большая часть населения оккупированных территорий (как и в Германии) была безрелигиозной, хорошо понимая глубинную противоположность национал-социализма и христианства. Начальник группы религиозной политики К. Розенфельдер писал в меморандуме от 31 января 1943 г.: «Определяющая точка зрения для германского политического руководства заключается в том, что всякое христианское церковное направление по своей глубинной сути находится в непреодолимой мировоззренческой противоположности к национал-социализму. Это подходит для Церкви на Востоке, хотя указанная основополагающая вражда находится здесь в тени тотальной борьбы между Советским Союзом и руководимой рейхом Европой... Я повторно указываю на то, что со стороны германской администрации неверно придавать слишком большое значение Православной Церкви как средству управления людьми.... По-советски воспитанные поколения видят в Церкви средство оглупления и порабощения... Негативное отношение (особенно молодежи) к Церкви может измениться лишь, если она разовьется в силу народной и национальной защиты. И эта опасность при до сих пор существующем обращении с населением на Украине и ввиду возникающих дружеских связей между государством и Церковью в Советском Союзе является очень острой... Техника и естественные науки заняли в СССР место церквей и святых. Использование этого прямо-таки культового увлечения естественными науками и техническими аппаратами в занятых бывших советских областях может намного благоприятнее воздействовать в смысле германских целей, чем особый расчет на Церковь».

В этом меморандуме, как и в истории запрещения публиковать указ о религиозной свободе на занятых территориях СССР, прослеживается тесная связь нацистской церковной политики на Востоке с отношением к религиозной жизни в Германии. Чтобы лишний раз не сотрудничать с Церквами своей страны и не укреплять их, нацисты не допустили священников этих Церквей даже окормлять немцев, проживавших на бывших советских территориях. Здесь видна большая разница с позицией союзных Германии во второй мировой войне государств — финские, румынские, венгерские, словацкие, итальянские военные священники с разрешения своего начальства стремились вести активную миссионерскую деятельность в России, что вызывало негативную реакцию нацистских ведомств. Уже говорилось об их беспокойстве по поводу действий румынского духовенства. Относительно же венгерских, словацких и итальянских священников рейхскомиссар Украины Э. Кох писал 4 июля 1942 г. в РМО, прося указать им ограничиться чисто армейским душепопечением и запретить устраивать богослужения для гражданского населения. Восточное министерство (как и МИД) выразило полное согласие с мнением Коха о необходимости пресечь всякую миссионерскую деятельность и 30 сентября 1942 г. попросило Верховное командование Вермахта еще раз указать на это руководству союзных воинских частей.

В вопросе же атеизации советского населения К. Розенфельдер скорее выдавал желаемое за действительное. Все опросы, проводимые в различных оккупированных городах СССР, давали цифру верующих более 90%. Население и предположить не могло, что нацисты хотели бы иметь обратный результат. Об этом ярко написал в своих воспоминаниях участник Псковской православной миссии протоиерей Георгий Бенигсен: «Немцы враждебны Церкви... им страшно не хочется отдавать нам души сотен тысяч военнопленных и пропускать наше влияние к миллионам русских душ на оккупированной ими территории России. Они верят в то, что большевистская политика изгладила все следы христианства из души русского человека, и всячески оберегают эту душу от нового влияния Церкви». Относительно же самого факта разрешения создания Псковской миссии Бенигсен подчеркивал следующее: «Собственно, эта победа была нашей только в очень незначительной степени. Ее одержали сотни тысяч русских людей, истосковавшихся по Богу, по Церкви, по благовестию, тех, к кому мы отправляли наших священнослужителей. Эти люди вдребезги разбили надежды немцев на успех советской антирелигиозной пропаганды и воспитания. Они требовали Церкви, священников, богослужения. Немцам, нехотя, пришлось уступить».

Нацистская церковная политика на Востоке в целом соответствовала лозунгу «разделяй и властвуй», при этом некоторые чиновники доходили до идеи максимально возможно более мелкого раздробления Православной Церкви. В сущности, об этом речь шла и в скандально известном приказе Э. Коха от 1 октября 1942 г., и в сообщении полиции безопасности и СД от 21 сентября 1941 г., писал об этом и представитель РМО при группе армий «Север» в докладе от 9 декабря 1941 г.: «По моему мнению, нам не может быть все равно, что путем создания охватывающих обширные территории церковных организаций в дальнейшем возникнет фронт против немцев. И эта опасность существует, если допустим или, может быть, даже поддержим церковные организации, превышающие рамки приходов»^35. Правда, само РМО с середины 1942г. подобные идеи не разделяло, полагая, что в условиях существования Московского Патриархата ему должны противостоять сильные сепаратистские национальные Православные Церкви.

На оккупированных территориях СССР во многом были оставлены в силе советские антирелигиозные законы. Наиболее заметно это проявлялось на Украине. Например, здесь церковные венчания допускались лишь после регистрации бракосочетания в государственных учреждениях^35. Различные ограничения касались церковных праздников. Так, в докладе в мае 1942 г. из генерал-бецирка Николаев сообщалось: «Если это не вызывает простоя в работе, Церкви молчаливо разрешено отмечать ее праздники. Впрочем, согласно строгим указаниям только немецкие праздники считаются законными». На примере этого доклада видно и стремление пресечь всякую несанкционированную деятельность православных архиереев. Резко негативную реакцию германской администрации вызвало появление в Гайворонском районе украинского епископа, самовольно пославшего указания местным священникам: «Если эти мероприятия и были чисто церковного содержания, все равно в интересах сохранения местной субординации и получения влияния необходимо следить за тем, чтобы подобные случаи не повторялись». Почти повсеместно из обязательных школьных программ было изъято преподавание Закона Божия. Исключения существовали или в отдельных местностях, управлявшихся военной администрацией (Курск, Полтава), или в Прибалтике. Но и там это преподавание было запрещено священникам. Так, в августе 1941 г. генеральный советник по делам культа при генерал-комиссаре Литвы выступал против передачи преподавания религии из рук священников в руки учителей, считая, что германские мероприятия будут расценены литовцами в качестве близких к большевистским. Однако РМО переслало в январе 1943 г. в рейхе -комиссариат «Остланд» направляющую линию для создания школ в прибалтийских генерал-бецирках, согласно которой религиозные занятия могли проводить только светские учителя, не допускалось преподавание Закона Божия священниками вне школьного времени.

Подобная политика вызывала несогласие даже у некоторых руководителей немецкой гражданской администрации. Например, генерал-комиссар Магуниа в «Докладе об опыте 2,5-годовой деятельности в генерал-бецирке Киев» от 31 мая 1944 г. писал: «Мне кажется ошибкой, что мы именно в религиозной сфере подражали уже использованным большевизмом методам, так как нами были запрещены религиозные занятия в школах, несмотря на то, что нам подходит любое средство, способствующее борьбе с идеологией большевизма... Порой создается впечатление, что на нашу позицию по отношению к Православной Церкви влияет точка зрения относительно политического католицизма и исповеднического фронта в рейхе». А генерал-комиссар Кубе, выступая в апреле 1943 г. на рабочем совещании администрации генерал-бецирка Белоруссия, критиковал прежнюю, слишком жесткую оккупационную политику и предлагал сделать шаги навстречу местному населению, в оценке которого ранее в Германии очень ошибались, в то время как его положительные качества не были разрушены большевизмом: «Мы пришли в страну с общей направляющей линией — управлять этой страной и заставить эту страну служить нашей экономике для немецкой войны на Востоке... А стоило бы привлечь этот народ к активной совместной работе, освободить этот народ из сетей большевизма. Единственное позитивное, что нами было заявлено в 1941 году, это то, что мы должны снова разрешить Православную Церковь, и с тех пор данное дело уже приведено в порядок». Кубе и сам в 1941—1942 гг. проводил жесткую политику. Так, за одного убитого немца в Белоруссии расстреливали 50—100 невинных мирных жителей, что вызывало лишь горячую ненависть к оккупантам и бурный рост партизанского движения. В 1943 г. генерал-комиссар начал задумываться об ошибочности некоторых своих акций, но вскоре был убит партизанами. После смерти Кубе прежняя практика была продолжена— _в ответ на его убийство казнили 3000 жителей Минска, причем людей для этой акции хватали прямо на улицах или в оперном театре во время представления.

Наиболее же активно критиковали нацистскую политику в России (как общую, так и религиозную) некоторые представители Вермахта и военной администрации. Между военными инстанциями и НСДАП имелись серьезные разногласия. Политику Гитлера считали губительной для Германии представители старой аристократии и высшего военного общества. В этих кругах сохранялись симпатии к России в духе прежней политики Бисмарка. Армия в общем лучше понимала положение, хотя и была лишена возможности влиять на русскую политику Гитлера и Розенберга. В различных донесениях с мест более здравые люди старались донести до сведения верхов информацию о необходимости иного отношения к населению оккупированных восточных областей и религиозным организациям.

Уже в докладе начальника штаба 11 корпуса в ОКВ от 6 сентября 1941 г. говорилось: «Там, где в проходящей воинской части имеется священник... прежде всего немецкие поселенцы, но также и украинцы и русские, умоляют совершить обряд крещения, освятить браки и вообще провести богослужение... В этой ситуации появляется направляющая линия шефа ОКБ от..41 г., согласно которой религиозной или церковной деятельности гражданского населения не следует ни способствовать, ни препятствовать, представителям вермахта безусловно необходимо держаться в стороне от таких мероприятий населения, и священникам вермахта запрещена всякая церковная деятельность и религиозная пропаганда. Такое распоряжение невозможно объяснить гражданскому населению и прежде всего нашим немецким поселенцам. Мы подтверждаем этим большевистские утверждения о враждебном отношении национал-социализма к религии и отказываемся от одного из сильных, в настоящее время сильнейшего, чуть ли не единственного средства воздействия на население... Поэтому я прошу, исходя из поведения немецкого народа, безопасности армии и внешнеполитических обстоятельств, подвергнуть направляющую линию перепроверке».

Докладов и донесений подобного содержания было довольно много, и не только в 1941 г., но и в 1942—1943 гг. А 22 декабря 1942 г. состоялся обмен мнениями Розенберга с руководящим составом военной администрации на Востоке, на котором, в частности, командующий в областях группы армий «Центр» генерал Шенкендорф заявил: «Урегулирование Церкви — на 100 процентов в немецких интересах, однако это не было использовано». Находились и германские военнослужащие — глубоко верующие христиане, которые хотели понять православие и, по мере сил, совершенно бескорыстно помочь Русской Церкви. Воевавший в составе Вермахта историк Ф. Хейер в 1948 г. писал: «Много лютеран из немецких солдат, вырываясь хоть на час из ужасной обстановки театра военных действий, смиренно переступали порог православных храмов и искали здесь общения с верующими православными мирянами. То, что они нашли общение в образе Иисуса Христа, то, что они восприняли в православной молитве, и поныне живет в них и продолжает оказывать влияние».

Однако направляющая линия в религиозном вопросе определялась руководством НСДАП, и мнение офицеров Вермахта практически не оказывало на нее влияние. Лишь военные поражения, новая религиозная политика советского правительства и проведение выборов патриарха в Москве заставили германские ведомства внести определенные коррективы в свое отношение к Православной Церкви на оккупированных территориях СССР. В связи с проведением серии контрпропагандистских акций была допущена заметная активизация церковной жизни. Уже через месяц после встречи Сталина с православными митрополитами К. Розенфельдер писал 5 октября 1943г. руководству оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга: «Существует опасность, что до сих пор не уступающие всем советским попыткам оказать на них влияние Балканы поддадутся новой религиозной и церковной политике Сталина... Крайне важна быстрая и широкомасштабная немецкая контракция. В настоящее время приведены в движение следующие мероприятия: Министерство занятых восточных территорий заботится о том, чтобы архиереи оккупированных восточных областей в заявлениях, воззваниях, посланиях и т. д. заняли позицию в отношении церковной политики Сталина... В Вене вскоре состоится архиерейская конференция Средне-Европейского православного митрополичьего округа, которая издаст соответствующее обращение ко всем христианам».

Интересно отметить, что РМО также готовило выпуск специальной контрпропагандистской книги «Правда о религии в России. Ответ на вышедшую в 1942 г. под таким же названием книгу Московского Патриархата». Работа над книгой началась в декабре 1943 г. и продолжалась до сентября 1944г., причем была почти закончена. Книгу планировалось издать в Женеве в конце сентября 1944 г. тиражом 4000 экземпляров, писала ее большая группа ученых: профессора Келлер, Бруннер, Шумилин, доктор Брюшвейлер, А. Кроттет и А. Веймарн. Этому делу уделялось значительное внимание. 14 июля 1944 г. оперативный штаб рейхслейтера Розенберга писал в финансовый отдел РМО: «Рейхсминистр придает большое значение проведению данной пропагандистской акции, так как этим могла бы быть эффективно предотвращена церковно-политическая пропаганда Советского Союза в нейтральных и даже враждебных зарубежных странах». Книга объемом в 400 страниц с 253 фотографиями была почти завершена, но так и не издана. 13 сентября 1944 г. финансовый отдел указал, что финансирование акции прекращается, так как наличная валюта теперь «выделяется только для тотального ведения войны». Незаконченная рукопись этой по-своему интересной книги сохранилась в Бундесархиве Берлина.

РМО совместно с РСХА допустило и даже способствовало проведению в первой половине 1944 г. целой серии конференций украинских, белорусских и прибалтийских православных архиереев. Однако все предложения, исходившие, в частности, от политического отдела рейхскомиссариата «Остланд» о создании единой Церкви на оккупированных территориях СССР в качестве противовеса Московской Патриархии или хотя бы о проведении общей конференции всех православных архиереев в Берлине были категорически отвергнуты.

Действия нацистов перед отступлением из оккупированных областей — массовое сжигание и разграбление храмов, вплоть до снятия колоколов, депортация и убийства священнослужителей говорили об их враждебности православию. Свидетельств намеренного разрушения ими церквей очень много. Например, в рапорте благочинного Ленинградской епархии протоиерея Н. Ломакина от 1 сентября 1943 г. говорилось о трагедии, случившейся в Старом Петергофе: «Свои обстрелы и разрушения храмов фашисты обставили так, что вместе с храмами погибли молившиеся в них (преимущественно старики, женщины и дети), искавшие под сводами храмов убежища и спасения от обстрелов и бомбежек. Под сводами Троицкой церкви и в самой церкви собралось свыше 2000 человек, из них не менее 100 детей. В подвале Лазаревской церкви и на кладбище (в склепах) укрывалось до 2000 человек. В убежище Серафимовской церкви было до 1000 человек. Эти цифры примерно определяют число жертв, погибших под развалинами храмов». Только в Ленинградской области нацисты уничтожили 44 храма, в Московской — около 50 и т. д.

Всего же, согласно отчету Чрезвычайной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-нацистских захватчиков, они разрушили и повредили 1670 православных церквей, 69 часовен и 1127 зданий других религиозных культов. В отчете приводятся конкретные примеры: «В груды кирпича превращена немцами в Киево-Печерской лавре знаменитая Успенская церковь, построенная в 1073 году. В Чернигове они разрушили древний Борисоглебский собор... Огромным разрушениям подверглись монастыри: Ново-Иерусалимский и Иосифо-Волоколамский в Московской области, Тихвинский в Ленинградской области, Антониев, Хутынский, Зверин, Деревяницкий и другие монастыри Новгорода... Разрушая монастыри, храмы, мечети и синагоги, расхищая их утварь, немецкие захватчики глумились над религиозным чувством людей. Солдаты и офицеры приходили в храмы в шапках, курили здесь, надевали на себя церковное облачение, держали в церквах лошадей и собак, из икон устраивали нары для спанья...» ³⁶⁶ Правда, надо отметить, что некоторые из занесенных в отчет Чрезвычайной комиссии церквей были разрушены еще в 1930 г., а ряд храмов пострадал от действий советских войск. Например, Псково-Печерский монастырь в начале 1944 г. активно бомбила авиация Ленинградского фронта, а Успенский собор в Киево-Печерский лавре по одной из версий был взорван 3 ноября 1941 г. специально оставленной в тылу немцев диверсионной командой капитана Лутина. В этот день храм посетили президент Словакии И. Тисо и рейхскомиссар Э. Кох. Однако заложенная еще в сентябре 1941 г. взрывчатка якобы сработала с опозданием, и нацистские руководители успели покинуть собор до взрыва^36.

Бурное развитие церковной жизни на оккупированной территории СССР началось стихийно и сразу приняло массовый характер. Германское руководство рассчитывало использовать религиозный фактор и к началу войны уже, в основном, разработало политику по отношению к Русской Церкви, принявшую окончательные формы в 1941—1942 гг. Эта политика сводилась к раздроблению Церкви, использованию ее для помощи немецкой администрации, ликвидации православия после окончания войны и созданию новой религии, призванной воспитывать послушных подданных рейха. Стремление к «атомизации» религиозной жизни проявлялось в поддержке иерархов, выступавших против Московской Патриархии. Однако фактически на всей оккупированной территории была восстановлена Русская Церковь, хотя в определенной степени и разделенная на 3 части. Сепаратистских национальных Церквей нигде, кроме Украины, создать не удалось, да и там за ней пошло меньшинство духовенства и верующих. Не только религиозность россиян, но и Русская Церковь как организация оказалась гораздо более сильной и живучей, чем полагали немецкие власти.

Открывшиеся храмы превратились в центры русского национального самосознания, проявления патриотических чувств. Вокруг них сплотилась значительная часть населения. Всего за три года оккупации в условиях голода, разрухи, отсутствия материальных возможностей было восстановлено более 40% от дореволюционного количества церквей. Существуют разные цифры открытых на оккупированной территории СССР православных храмов. Современные историки, как правило, говорят о 7547, ссылаясь на отчет Совета по делам РПЦ о состоянии церкви на 1 января 1948 г. Но к тому времени было уже закрыто в связи с нехваткой духовенства, изъятием у религиозных общин занятых ими общественных зданий, не менее 850 храмов в РСФСР, 600 на Украине, 300 в Белоруссии и 100 в Восточной Молдавии (Приднестровье). Так, в другом отчете Совета по делам РПЦ указывалось, что на 1 января 1947г. в России осталось действующими только 1300 церквей, открытых в период оккупации. Таким образом, общее количество равнялось, как минимум, 940. Эта цифра примерно соответствует встречавшемуся в советской литературе упоминанию о 10тыс. храмах^36. Кроме того, было воссоздано почти 60 монастырей — 45 на Украине, 6 в Белоруссии и 6—7 в РСФСР. Несомненно, что при соответствующих условиях подобный религиозный подъем произошел бы во всей России.

Религиозная жизнь на оккупированной территории СССР сразу же стала сферой острой идеологической, пропагандистской борьбы между нацистской Германией, с одной стороны, и советским государством, Московской Патриархией — с другой. Только сейчас, с рассекречиванием архивных документов, начала вырисовываться подлинная картина, выясняться, в какой степени церковная деятельность в период оккупации контролировалась из Москвы и Ульяновска (резиденции митр. Сергия (Страгородского) в октябре 1941 —августе 1943 гг.). На первом этапе указанной пропагандистской борьбы перевес имела Германия, но затем она стала все больше и больше проигрывать ее. Следует отметить, что до 1943 г. цели и интересы Московской Патриархии и советского государства совпадали далеко не во всем. Патриархия отнюдь не отождествляла себя с советским строем и учитывала возможность его падения. На оккупированной территории для руководства там церковной жизнью были оставлены экзархи Прибалтики и Белоруссии — митр. Сергий (Воскресенский) и архиеп. Пантелеймон (Рожновский), который еще в 1920—1930-х гг. подвергался активным преследованиям польских властей за свои промосковские симпатии. Существуют даже не подтвержденные документально свидетельства, что попытки остаться на занятой германскими войсками территории якобы предпринимал и экзарх Западной Украины митр. Николай (Ярушевич). Выбор экзархов оказался правильным — Владыки Сергий и Пантелеймон в главном остались верны Московской Патриархии до конца.

Своими методами пыталось оказывать влияние на религиозную деятельность в оккупированных республиках и областях советское командование — через партизан, разведку, внедрение своих агентов и т. п. Вначале с церковной политикой германских властей пытались бороться и с использованием физических методов. Так, в ряде населенных пунктов священники, — невзирая на степень их вины, были расстреляны партизанами. Но уже с 1942 г. тактика начала меняться. Постепенно она все больше координировалась с Московской Патриархией.

Это отмечалось, в частности, в «Проекте итогового доклада о деятельности военной администрации в области операций на Востоке» от мая—июня 1943 г.: «Впрочем, советское руководство в 1942 году также отказалось от своей враждебной Церкви политики. Например, при взятии Харькова большевики велели — как рассказывало население после вторичного завоевания города немцами — широко открыть двери церквей и устраивать благодарственные молебны. В 1943 году вышеупомянутые кресты находили на дорогах и в отъявленных бандитских районах».

С 1943 г. и советское командование, и Патриархия согласованно переходят к наступательным действиям. Резко активизируются попытки расширить влияние на религиозную жизнь оккупированной территории. И они отчасти удаются — вероятно, были установлены регулярные связи с митрополитами Александром (Иноземцевым), Сергием (Воскресенским) и рядом других иерархов. Значительно усиливаются и пропагандистские акции.

В результате в 1943—1944гг. доля сторонников Московской Патриархии среди клира оккупированных областей постоянно росла. И после изгнания фашистских войск подавляющая часть украинских, белорусских, прибалтийских православных приходов относительно безболезненно вошла в ее состав. Еще легче обстояло дело с монастырями. Почти все они и в период оккупации считали себя принадлежащими в каноническом отношении к Московской Патриархии.

Последствия «религиозного возрождения» на оккупированной территории СССР были довольно велики. Историки В. И. Алексеев и Ф. Ставру склонны даже, несколько преувеличивая, придавать ему определяющее значение: «Германский фашизм был не менее враждебен христианству и особенно Русской Православной Церкви, чем советский коммунизм. Тем не менее, их столкновение, приведшее к оккупации германской армией значительной части территории СССР, приблизительно с одной третью населения страны, создало особые условия, сыгравшие решающую роль в судьбе Русской Православной Церкви... В целом по размаху и интенсивности это религиозное возрождение может быть названо вторым крещением Руси». В любом случае несомненно, что оно оказало заметное влияние на изменение религиозной политики советского руководства в годы войны.

Религиозный подъем показал, что преследования и гонения 1920—1930-х годов не смогли уничтожить веры людей и основ приходской жизни. Без сомнения, при отсутствии государственного давления подобное возрождение произошло бы и на остальной территории России. Последствия этого внутрирусского процесса вскоре самым непосредственным образом затронули многие европейские страны. Советское руководство старалось избегать на занятых в конце войны территориях Восточной и Средней Европы борьбы с Церковью. Даже в зоне советской администрации в Германии приходы и различные клирикальные структуры фактически остались в неприкосновенности. Например, земельная реформа не коснулась церковных наделов. Руководство военной администрации явно предпочитало контролировать Церковь и ее общины, а не вытеснять их в неподконтрольное подполье. Так, религиозный подъем в СССР позитивно отразился на большей части восточноевропейского христианства и создал возможности для его дальнейшего существования и активного развития.

Заключение.

Подводя итоги исследования проблемы, можно сделать вывод, что политика нацистской Германии в отношении Русской Православной Церкви претерпевала существенную эволюцию и разделена на два заметно различающихся между собой этапа: 1933 — весна 1941 и лето 1941—194. Существовала большая группа факторов, определявших позицию немецких ведомств в этом вопросе: пропагандистский, идеологический, внутригерманский, военный (ситуация на Восточном фронте), международный, внутрироссийский (положение на оккупированных территориях) и советский (влияние религиозной политики руководства СССР). Каждый из указанных факторов по-разному воздействовал на различные ведомства, заставляя их с течением времени в большей или меньшей степени корректировать свою позицию. При всем различии этих позиций решающую роль играли директивы высшего руководства НСДАП и лично Гитлера, что и позволяет говорить о существовании единой направляющей линии.

На первом этапе германские ведомства (главным образом Министерство церковных дел) оказывали явное покровительство Русской зарубежной церкви, в то же время целенаправленно проводя политику унификации православной диаспоры в III Рейхе. Развернутая таким образом кампания была рассчитана на международный пропагандистский эффект. Нацистский режим хотел предстать в глазах общественности антиподом советского правительства, именно в 1930-е годы наиболее активно преследовавшего Русскую Церковь. Кроме того, ставились цели смягчить неблагоприятное воздействие просочившихся за границу сведений о начавшихся ущемлениях Католической и Лютеранской Церквей, а также расположить к Рейху населенные православными балканские государства — Болгарию, Румынию, Грецию и Югославию. Со временем Рейхсминистерство церковных дел стало преследовать и свою цель, не разделявшуюся другими ведомствами — создание самостоятельной наднациональной Германской Православной Церкви. Уже на первом этапе выявилась внутренняя противоречивость нацистской политики — стремление показать себя защитником Русской Церкви и в тоже время проведение различных акций против Русского Западно-Европейского Экзархата юрисдикции патриарха Вселенского.

После начала весной 1941 г. военной агрессии Рейха на Балканах, а в июне — против СССР прежняя политика претерпела очень сильные изменения (первые признаки этих изменений были заметны уже в Генерал-губернаторстве в 1939—1940гг.) Возобладало враждебное отношение к Русской Православной Церкви. На нее были распространены и даже значительно усилены методы давления, уже опробованные по отношению к другим конфессиям на территории самой Германии, где направляющая линия в решении «религиозного вопроса» была ориентирована на разрушение (внутреннее и внешнее) сложившихся традиционных устойчивых структур, «атомизацию» Церквей. Русскую Церковь также пытались раздробить на несколько несообщающихся между собой частей (главным образом по национальному признаку), эти части поставить под полный контроль и при этом стремились использовать церковные организации для помощи администрации на оккупированных территориях и в пропагандистских целях. С этим было связано и изменение отношения к русскому духовенству в эмиграции — его старались полностью изолировать от событий в России и от пленных или вывезенных в Германию на работы соотечественников. Только с осени 1943 г., в основном под влиянием военного, советского и международного факторов, начинается некоторое смягчение позиции в отношении Православной Церкви. Но на практике оно проявлялось очень малозаметно. Основные принципы направляющей линии, выработанной во второй половине 1941 —первой половине 1942 гг., сохранялись, поэтому говорить о начале нового периода осенью 1943 г. нельзя.

С июля 1941 г. проблема Русской Православной Церкви попала в сферу интересов важнейших нацистских ведомств — Партийной канцелярии, РСХА, Министерства занятых восточных территорий и МИД. Министерство церковных дел было «отодвинуто на задний план», на оккупированные территории СССР его вообще не допустили. Следует отметить, что РКМ при этом осталось верно прежнему курсу, в основном благожелательному к русскому православию, проявляя в этом деле большое упорство. Но влияние Министерства уже было незначительным. Как видно из цитированных ранее архивных документов, в случае военной победы III Рейха Русской Православной Церкви пришлось бы столкнуться с новым, третьим этапом нацистской церковной политики. В РСХА и Партийной канцелярии разрабатывались планы постепенной ликвидации этой Церкви и создания новой псевдорелигии для занятых восточных территорий.

При всей первоначальной внешней разнице национал-социалистической и советской (1920—1930-х гг.) религиозной политики между ними было много общего. Это хорошо видно на примере области Вартегау, которая была в 1939 г. избрана «испытательным полигоном» для нацистских церковных экспериментов. Как и в СССР, там были закрыты монастыри, вся религиозная деятельность низводилась до уровня общин и т. д. Социалистическая (советская) терминология явно чувствуется в указаниях военным частям об отношении к религиозному вопросу на занятых восточных территориях с августа 1941 г. и в проектах так и не принятого закона о свободе религиозной деятельности на Востоке. Впрочем, подписать этот закон было, вероятно, выше сил Гитлера из-за его внутренней антихристианской позиции, а не только из-за опасения отрицательного для нацистов воздействия указа на Церкви в самой Германии. Реальная религиозная политика германской оккупационной администрации, как справедливо отмечало местное население, также имела много общего с довоенной советской. В своем приказе от 16 августа 1941 г. шеф РСХА Гейдрих приказывал подразделениям полиции безопасности и СД постоянно сообщать о развитии ситуации в церковной области в оккупированной части СССР, а также проявлял большой интерес к сохранению Московского антирелигиозного музея. Изучение опыта движения воинствующих безбожников в СССР казалось правительству III Рейха очень полезным. Германский историк Х-.Х. Вильгельм справедливо писал: «Нацистские руководители полагали, что вопрос ненужности религии в современном тоталитарном государстве должен быть в последний момент на советском тесте еще один раз изучен на практике, прежде чем высшее руководство после войны, возможно, действительно решится на проведение давно продекларированных жестких церковно-политических «мероприятий» на Родине и/или на оккупированных территориях».

В III Рейхе, как и в СССР религиозным организациям, в частности Русской Православной Церкви, уделяло внимание высшее руководство страны, в том числе Сталин и Гитлер лично. В некоторых деталях совпадала нацистская и советская религиозная политика на контролируемых территориях за пределами собственных стран. Например, в Генерал-губернаторстве в 1939—1944 гг. германские ведомства стремились противопоставить лояльную, как им казалось, Православную Церковь оппозиционной и преследуемой Католической. И во второй половине 1940-х гг. новые власти Польши отчасти действовали подобным образом. Как и Сталин, Гитлер в период войны, опасаясь раскола в обществе и дестабилизации режима, старался избегать открыто антицерковных акций.

Однако руководитель СССР был способен, если того требовали обстоятельства, на кардинальное изменение позиции в религиозном вопросе, что оказалось совершенно неожиданно для властей III Рейха. В сентябре 1943 г. Сталин принял в Кремле трех митрополитов Русской Церкви и долго беседовал с ними. После этого правительство СССР разрешило выборы патриарха, возобновление церковной издательской деятельности, духовного образования, открытие сотен храмов. Были внесены соответствующие изменения в законодательные акты. Эти перемены были вызваны целым комплексом причин: активной патриотической деятельностью Московской Патриархии, обращением в ходе войны к русским национальным патриотическим традициям, массовым религиозным возрождением на оккупированной территории, стремлением нейтрализовать воздействие нацистской пропаганды. Самым существенным образом влияли и отношения с союзниками — США и Великобританией.

Несомненно, Верховный главнокомандующий действовал по заранее разработанному плану, в котором с некоторых пор стал уделять Церкви значительное внимание для придания собственному режиму власти видимости демократического, веротерпимого государства. В его расчетах Московской Патриархии отводилась существенная роль в налаживании контактов с патриотическим движением, религиозными кругами на Балканах, Ближнем Востоке, в Северной Африке, установлении связей с влиятельными течениями в Англии, США, Канаде, способными оказать воздействие на правительство. Шаги Сталина навстречу Церкви вызвали симпатию в этих странах. Однако даже отношения с союзниками по антигитлеровской коалиции были здесь не главными. Внешнеполитические планы «вождя народов» были гораздо более глобальными. С весны 1943 г., когда исход войны стал ясен, он начал размышлять о будущем послевоенном переделе мира, разрабатывать планы создания мировой державы. В этих имперских замыслах Церкви отводилась немаловажная роль.

Значительно более прагматичный, чем вожди III Рейха, Сталин «переиграл» их. Председатель Совнаркома был готов, если надо, отказаться от важнейших постулатов коммунистической идеологии и поступать прямо вопреки им. И все советские органы власти, так или иначе, претворяли его волю в жизнь. В этом плане, как и в других сферах, между сталинским и нацистским режимами существовали серьезные различия, не позволявшие последнему совершать подобную «эволюцию». В определенном смысле национал-социализм нельзя назвать тоталитарной диктатурой, как это утверждается в декларациях немецких католических епископов «Католическая Церковь и национал-социализм» от 31 января 1979 г. и «Воспоминания и ответственность» 1983 г. Некоторые германские ученые даже считают, что подобные утверждения означают отказ от коллективной вины и служат реабилитации. В Советском Союзе нельзя было и представить такого различия позиций и открытой борьбы различных ведомств по вопросам церковной политики, какие существовали в III Рейхе.

В советской идеологии полностью отсутствовали элементы, характерной для национал-социализма расовой теории, которые нацистские идеологи всячески старались привнести в церковную сферу. Не случайно Е. Л. Факенгейм в своей статье писал: «Эти двенадцать лет Третьего Рейха представляют собой уникальный в истории Церкви каирос (то есть благоприятный момент, исторический шанс) дьявола», назвав далее нацистское общество «царством Антихриста, сердцевиной которого был мир Голокауста». Почти все руководители III Рейха (в отличие от советских) были мистически, псевдорелигиозно ориентированы и уделяли этой стороне заметное внимание.

С конца 1930-х гг. разрабатывались и планы создания «новой религии». Об одном из них, вероятно добытом американской разведкой, говорилось в официальном заявлении президента США Рузвельта от 28 октября 1941 г.⁵ Правда, подлинность этого документа вызывает сомнения. Примерно в 1939 г. другой детальный, поэтапный, рассчитанный на 25 лет, «План национал-социалистической религиозной политики» разработала служба рейхсляйтера Розенберга. В нем говорилось о необходимости через 25 лет ввести обязательную для каждого гражданина нацистскую государственную религию^.

Таким образом, в случае выполнения этого плана традиционные конфессии ждала бы печальная судьба. Тема — христианские конфессии и тоталитаризм — имеет несколько измерений. Во всех европейских странах, где утвердились авторитарные режимы, в том числе в Германии и России, христианские ценности рассматривались в качестве важнейшего составного элемента национальной идеологии и культуры. Однако Церкви и их паства не сумели воспрепятствовать установлению указанных режимов, и причины этого до конца не исследованы. В настоящее время в Германии положение Церкви в период национал-социализма зачастую описывается как борьба за выживание. Обозначенное таким абстрактным и обобщенным образом положение религиозных организаций нередко приводит к умолчанию о многих формах сотрудничества на разных уровнях. Ведь значительная часть нацистов продолжала оставаться хотя и плохими, но христианами. С другой стороны, несомненно, что несмотря на крайне сложное положение, в котором оказались в странах с тоталитарными режимами христианские Церкви, они стали одним из немногих островков нравственности, опорой внутреннего сопротивления тоталитарной идеологии и эгики. На примере СССР хорошо видно, как по мере утверждения сталинской диктатуры часть духовенства превратилась в очаг свободомыслия, оппозиции господствующему политическому режиму, широкое распространение получила Катакомбная (тайная) Церковь. В конечном счете, разгром и внутренний кризис РПЦ к концу 1930-х гг. самым непосредственным образом сказался на ограничении свободы совести, утверждении тоталитарного идеологического контроля, размывании нравственной основы борьбы и протеста в стране.

И все же в суровых, порой жесточайших условиях Русская Православная Церковь сумела выстоять. Пройдя через гонения, прещения, террор первых двух десятилетий советской власти, она вновь начала возрождаться во время тяжелых испытаний для всего русского народа. Расчеты нацистских ведомств использовать ее в своих целях не оправдались.

Начавшаяся 22 июня 1941 г. война, вопреки ожиданиям многих, не обострила отношения Московской Патриархии с советским государством. Церковь не поддалась искушению рассчитаться за нанесенные ей жесточайшие удары. Патриотизм православного духовенства и мирян оказался сильнее обид и ненависти, вызванных долгими годами гонений на религию. С первого дня Отечественной войны руководство Московской Патриархии призвало народ к защите Родины и этим поддержало и государство. Такая позиция Церкви была особенно важна в свете значительного роста религиозности в первой половине 1940-х гг. как среди мирного населения, так и среди военнослужащих. Она создавала, по словам Ленинградского митрополита Алексия, «нравственные условия победы». Религиозный фактор сыграл существенную роль в изменении поначалу неблагоприятного для СССР хода боевых действий. Проявления патриотической деятельности Русской Церкви были очень многообразны: морально-нравственное влияние (через послания, обращения, проповеди); сбор денежных средств, драгоценностей, медикаментов, одежды, продуктов в фонд обороны; служба церковнослужителей в рядах действующей армии и участие в партизанском движении; помощь раненым бойцам шефством над госпиталями и созданием санитарных пунктов; участие в сооружении оборонительных укреплений, организация противовоздушной обороны и т. д.

Подобная ситуация существовала и на оккупированной территории, где неожиданно для нацистов начался бурный, стихийный процесс церковного возрождения Как только ушли советские войска, там произошел настоящий «религиозный взрыв» — за несколько месяцев открылись сотни православных храмов, а всего за 1941—1944 гг. примерно 940. И эти церкви стали центрами русского национального самосознания. Впрочем, проблема патриотизма в годы второй мировой войны является достаточно сложной и неоднозначной. Представители всех частей Русской Православной Церкви, в том числе и карловацкое духовенство, были патриотами и желали возрождения свободной процветающей великой России. Но представляли себе пути к достижению этой цели по-разному и порой оказывались в «разных лагерях». Данная тема требует дополнительного специального исследования.

В целом же можно сделать вывод, что ни одна из частей или юрисдикции Русской Церкви не стала сотрудничать с нацистами. Нацистским ведомствам даже не удалось полностью подчинить и сделать своим послушным орудием православную епархию на территории Германии. Здесь особенно сильное сопротивление продемонстрировали евлогианское духовенство и прихожане. К концу 1943 г. нацисты проиграли СССР и пропагандистскую войну в церковной области, что было особенно заметно на примере балканских стран. Так завершился «крестовый поход» под знаком свастики на Восток.