Европейские государства после заключения мирных договоров и до вступления на королевский престол Пруссии Фридриха II

1720—1740 гг.

Вслед за великими войнами, на которых было сосредоточено внимание всей Европы, наступили два десятилетия сравнительно мирного времени, но затем с 1740 года начинается снова бурный период. За минувшие два десятилетия границы и состав европейских государств приобрели тот самый вид, в каком застигла их французская революция, а именно: 1) Великобритания; 2) Франция; 3) Габсбургская монархия с Венгрией, Богемией и австрийскими (бывшими испанскими) Нидерландами, с ее владениями в Италии, Сардинией, Миланом, Неаполем во главе с императором, и, наконец, 4) Великая Российская империя, которая уже и тогда была предметом опасений со стороны Западной Европы. И без того уже грандиозная по своим размерам, Россия еще шире раздвинула свои пределы за счет владений Турции и Швеции и в последней войне получила самую крупную долю в добыче.

Кроме этих главных государств, в Европе было еще немало второстепенных, находящихся в упадке или в стадии развития. Таковы были, например, Нидерланды, Швеция, Дания и новое королевство Пруссия, еще не распавшаяся, но уже сильно расшатанная Польская республика со своими правами свободных выборов, с господством дворянского сословия, быстро разрушающаяся Османская империя, государства Пиренейского полуострова, Португалия и некогда грозная, но уже лишенная прежней своей мощи – Испания. Италия в то время состояла из множества мелких владений, из которых наиболее выдающимся был Пьемонт – еще юное королевство, во главе которого стоял Савойский правящий дом, получивший по Утрехтскому миру Сардинию, на которую Австрия обменяла Сицилию в 1720 году. Эти разрозненные государства назывались государственной системой и даже шла речь о равновесии европейских держав и нечто подобное, действительно, начинало проявляться после неудачного для Франции исхода испанской войны.

Религия все еще играла важную роль в политике, однако даже в окружении Людовика XIV все были поражены необычайным явлением: во время войны за Испанское наследство, Господь оказывал помощь «еретикам» и «узурпаторам» – Нидерландам и Англии. С другой стороны, и понятие национальности еще не вполне определилось, хотя уже и возможно было наметить три главные группы ее: романскую, славянскую и германскую.

Франция. Конец царствования Людовика XIV

Людовик XIV – самый типичный представитель своей эпохи – прожил еще два года после заключении Утрехтского договора. Последние десять лет его царствования были несчастливы для его государства, особенно же плохо пришлось ему в 1705-1707 году, когда ясно обозначился упадок того могущества, которое Людовик успешно созидал в первое время своего царствования. Чтобы добыть средства на ведение злополучной войны за испанский престол, приходилось пускаться на всевозможные ухищрения: налоги, установление должностей, за которые платились известные взносы, сдачу земель в аренду, выпуск новой монеты и кредитных билетов. Финансовые затруднения одолевали, и из них так и не могло уже выбраться это некогда богатейшее из европейских государств: они и послужили позднее поводом к революции. Борьба с янсенистами вспыхнула снова, но не имела теперь большого значения, так как сам король, подчинившийся влиянию госпожи де Ментенон, ревностной католички, и подружившейся с папой, быстро подавил янсенистское движение, ненавистное для него, как и всякое другое проявление свободомыслия.

Папская же власть и дух католицизма не допускали проявления посторонней воли. В 1713 году обнародована была папская Булла «Unigenitus», в которой был наложен запрет на «Новый Завет» янсенистов – издание Кенеля («Paschasius Quesnel»), одобренный даже архиепископом города Парижа – Ноайлем. Книга эта встретила сильный отпор со стороны иезуитов, а 101 выдержка из нее, были преданы папой проклятию. Как это ни странно, между ними оказались и такие, которые почти слово в слово совпадали с некоторыми изречениями Св. Писания и творений Святых Отцов. Влияние благочестия госпожи де Ментенон на короля совершенно перевернувшего весь уклад его личной и официальной жизни, по ее указаниям, объясняется, пожалуй, выражением итальянцев, которые смотрели на Людовика, как на человека «molto pio, e non molto dotto» («очень набожного, но не очень ученого»). При дворе воцарилась скука и строгий этикет, сторонницей которого была умная и набожная до ханжества вдова Скаррона – всесильная госпожа де Ментенон.

Французское общество было строго разделено на классы, к высшему из которых принадлежали дети и внуки самого короля, затем шли принцы крови, класс которых начинался с детей внуков французского королевского дома; затем шли незаконнорожденные дети Людовика XIV, воспитание которых было поручено госпоже де Ментенон,– в то время вдове Скаррона, одного из второстепенных поэтов этой блестящей эпохи. Родилась она в 1635 году и уже в зрелом возрасте, благодаря своему скромному месту воспитательницы, сумела выдвинуться и заслужить дружбу и любовь величайшего из государей того времени, а в 1685 году, пятидесяти лет от роду, сочеталась с ним тайным браком. Она придерживалась до того строгой формальности, что при дворе даже в точности соблюдались и такие мелочи, как, например, присутствие или отсутствие при титуле определенного члена «1е» или «la»: «Madam la Duchesse d'Orleans» или же: «Madame (?) Duchesse d'Orleans». Несоблюдение такого пустяка нередко влекло за собой серьезную немилость.

Помимо всего этого, Людовик XIV до конца своей жизни оставался энергичным и заботливым деятелем, всемерно радеющим за интересы своего государства; в натуре его не было мелочности; он обладал способностью ясно обобщать факты и здраво смотреть на их настоящие и будущие условия. Будущее Франции не внушало ему ни малейших опасений до злополучного 1711 года, когда счастье его покинуло. Помимо неудач в войне, Людовика постигло ужасное бедствие: в апреле этого года скончался его пятидесятилетний сын – Дофин, а вслед за тем, с 1711 года по февраль 1712 года умерли все его прямые наследники: сын Дофина (внук Людовика XIV), герцог Бургундский, воспитанник Фенелона,– человек строгой нравственности, прекрасный муж и семьянин; но еще раньше умерла его жена от кори и один из сыновей; от горя по любимой супруге скончался (также от кори) сам Дофин, а вслед за ним и второй его сын. Все эти смерти, приключившиеся в феврале 1712 года возложили на главу пятилетнего, единственного оставшегося в живых правнука короля, будущую корону Франции. В 1714 году умер и ближайший его дядя – третий внук Людовика XIV, герцог Беррийский; второй, Филипп V, как нам известно, отказался от всяких притязаний на престол Франции, и потому право регентства перешло к герцогу Филиппу Орлеанскому.

Людовик XV. Герцог Орлеанский – регент Франции. 1715 г.

Людовик XV. С гравюры Ж. Г. Вилля

Людовик XIV скончался 10 сентября 1715 года на семьдесят седьмом году жизни после долголетнего царствования, преисполненного славы и блеска. Во многом этот блеск был только кажущийся, но во многом и действительный. Наружная сторона его разрослась, как нам известно, до грандиозных размеров; в душе же, Людовик XIV, «Король Солнце» («Le Roi Soleil»), как он сам себя величал, признавал его лишь настолько, насколько он был связан с его собственной особой. Как ни преданы были своей вере французы, их вера не имела ничего общего с Евангельским учением, с учением кротости и милосердия. Это было особенно заметно в отношениях и воззрениях самого короля, весьма напоминавшего собой (несмотря на всю свою цивилизованность) тип восточных деспотов.

Преемником его был его малолетний правнук Людовик XV (1715 – 1774 гг). Регент Франции, Филипп Орлеанский, был человек умный и властолюбивый. Он вполне полагался (и мог, действительно, полагаться) на свою личную рассудительность, и потому не соблюдал в управлении страной никаких требований или указаний, которые Людовик XIV оставил в своем завещании для ограничения регента.

Насколько Филипп был умен, настолько же был и распущен в своих нравственных и религиозных воззрениях; насколько при дворе Людовика XIV господствовала чопорность и благочестие, доходившее до ханжества, настолько при дворе его юного преемника царили безнравственность и легкомыслие. Последнее, впрочем, принесло даже некоторую пользу, так как регент Филипп возвратил свободу заключенным янсенистам, осужденным папской буллой «Unigenitus», и прогнал от себя иезуитов, в числе которых был и последний из духовников Людовика XIV, отец ле Телье. Своим главным советником и, так сказать, соправителем, Филипп избрал бывшего своего учителя, аббата (а вскоре после того уже и кардинала) Дюбуа, настолько же умного и настолько же испорченного человека, как и его питомец.

Расстройство финансов, сильно пострадавших за последнее царствование, привело к серьезной попытке введения новой финансовой системы. Она была поручена некоему шотландцу, Джону Лоу, который прибыл в Париж в 1716 году и сумел убедить правителя в неоспоримых преимуществах своего особого финансового плана, вполне ясного для нас как своими преимуществами, так и крупными недостатками. Лоу, который действительно глубже других вникал в запутанный вопрос о денежном обращении, исходил в своей системе из принципа кредита и введения его в общий строй финансов государства, который он находил «более важным, нежели открытие обеих Индий», а свои вычисления основывал на той идее, что стоимость банковских обязательств смело может вдесятеро превышать наличность банка, а стоимость акций любого торгового товарищества – представлять ценность, вчетверо большую, чем все его имущество.

В этом именно смысле, на основании преувеличения идеи, в основе совершенно верной, был учрежден банк и основана большая торговая компания – на акциях. Опорой последней должны были служить заморские владения и торговые дела Франции, которыми, как совершенно правильно предполагалось, надлежало в будущем воспользоваться в гораздо более усиленной степени, нежели им пользовались до того времени. Жажда наживы до бесконечности преувеличила надежды на те сокровища, которые предстояло добыть на берегах Миссисипи и в Луизиане, в Ост-Индии или в Африке.

Вскоре предприимчивый шотландец был удостоен почетного звания «генерал-контролера» финансов, ради получения которого он перешел в католичество. Торговая компания, акции которой стали раскупаться нарасхват, приняла участие в откупе государственных доходов и таким образом могла ссудить государству 1200 миллионов за весьма умеренный процент, вследствие чего правительство могло погасить некоторые из своих старых займов, по которым уплачивались более высокие проценты. Возвращенные по этим займам деньги, в большей своей части, были обращены прежними кредиторами на покупку новых миссисипских акций, которые вследствие этого стали быстро возрастать в цене. Все захотели участвовать в барышах компании, стали покупать акции, брать их в качестве залога,– увлечение приняло громадные размеры; в то же время выпущено было и огромное, ни с чем не соразмерное количество банковых билетов, и мимолетное изобилие денег привело к весьма важному в политическом смысле замыслу – задумали выкупить покупные должности, уплатив обладателям права на них известную сумму, дабы вновь возвратить государству право произвольного распоряжения этими должностями...

Но до этого дело не дошло – все предприятие было подорвано правительственным распоряжением, по которому никто не имел права держать дома наличными деньгами сумму, превышающую 500 ливров. Этим распоряжением, совершенно во вкусе XVIII века, хотели искусственно поддержать курс бумажных денег, выпущенных в огромном количестве. Но в сущности оно-то и навело всех на сомнение в возможности получения полной суммы по всем выданным обязательствам. Притом же и большие торговые предприятия не приносили ожидаемых барышей: когда же, вскоре, вопреки всем представлениям и доводам Джона Лоу, ценность банковых билетов была понижена наполовину – наступил полный крах предприятия. Все очнулись от ослепления, стали осаждать банк требованиями, и оказалось, что банк не в состоянии уплатить всем. Насколько велико было бедствие, можно судить по тому, что не было уплачено заявленных обязательств на 2000 миллионов франков! Лоу вынужден был бежать; регент, некоторые из его приближенных и те немногие, что были поумнее других, воспользовались суммами банка для уплаты своих долгов, и даже кое-что полезное было сделано на эти суммы: государство же значительно снизило тягость своих долгов, черпая средства из оборотов банка.

Монета, отчеканенная в качестве насмешки над Джоном Лоу

Кардинал Дюбуа

Как внешнюю, так и внутреннюю политику Франции, Филипп-правитель и его соправители вели довольно удачно. По церковному вопросу они сошлись с папой, в силу необходимости, на таком компромиссе: янсенистов не притесняли и даже не преследовали возрождение протестантизма. С Англией пришли к выгодному соглашению и Тройственный союз против Испании, с присоединением к нему теперь Австрии, обратился в «четверной», так как испанцы стали слишком высокомерничать, а у французского королевского дома явилась своего рода зависть к родственному французской династии Филиппу V, Анжуйскому.

Испания. Филипп V

С вступлением Филиппа V на испанский престол началась в Испании новая династия. Он царствовал с 1701 по 1746 год и за это время сильно поднялось национальное чувство испанцев, ободренных своими успехами над союзниками перед окончательным утверждением своего короля на престоле. Народ имел полное основание любить своего государя: Филипп V был не только благочестивый, но и на деле богобоязненный и строго нравственный человек. К сожалению, он был не особенно самостоятельного нрава и нуждался в руководителе, который и нашелся сначала в лице его супруги, принцессы Савойской, умершей в 1714 году. Ею же, в свою очередь, руководила ее гофмейстерина, принцесса Орсини, которая после смерти королевы пыталась вновь женить короля, но на этот раз ошиблась в расчете.

Вторая супруга короля Филиппа, Елизавета Пармская – женщина умная, тщеславная и энергичная, прежде всего удалила всесильную обер-гофмейстерину и забрала в свои руки бразды правления, пригласив себе в сподвижники такого же умного и честолюбивого итальянского прелата – Альберони, который еще во время войны проявил замечательные способности как дипломат, ученый и патриот или, говоря вернее, преданный слуга Испании, на службе которой он находился. Его влияние было благотворно не только с национальной, но и с материальной точки зрения: кроме подъема народного духа, Альберони достиг еще и подъема финансов, что подало испанцам мысль и надежду приобрести влияние и на французские дела. Эти надежды основывались на том, что король французский еще несовершеннолетний и что Филипп V, в качестве герцога Анжуйского, имел больше прав на регентство, нежели Орлеанский; в случае же неудачи, они решили требовать возврата земель, отнятых у них Утрехтским договором, или, по крайней мере, вознаграждения обоих сыновей Филиппа V от второго брака, инфантов дон Карлоса и дон Филиппа, новыми владениями.

Между тем Альберони, которого папа не мог не пожаловать саном кардинала, ловко сумел прикинуться доброжелателем императора австрийского и, делая вид, будто собирается двинуть войска к нему на помощь против турок, неожиданно двинул их на остров Сардинию, которым и завладел беспрепятственно в августе 1717 года, несмотря на то, что этот остров был, по договору, присужден австрийцам. На этой политике предательства и лукавства скоро положен был конец. В 1719 году французское войско в количестве 40 000 человек перешло Пиренеи, Альберони был свергнут, а в 1720 году и сам Филипп V вынужден был подчиниться желанию четырех союзных держав: Австрии, Франции, Англии и Голландии, которые предлагали ему заключить мир, но с условием, чтобы он подписал отречение от своих второстепенных владений, доставшихся по Утрехтскому договору. Савойскому дому, который не особенно охотно присоединился к коалиции, пришлось также довольствоваться сделкой, придуманной главными державами, т. е. согласиться на обмен Сицилии на Сардинию, которая и в наши дни имеет так же мало значения, как и тогда, вернее говоря, никакого.

Людовик XV с 1723 г.

Как ни было поведение Дюбуа несогласно с его духовным званием, а папе пришлось-таки прислать ему кардинальскую шапку: умный соправитель Филиппа Орлеанского со всеми имел сношения, а от Англии даже получал тайно денежный пенсион. Добившись в 1721 году сана кардинала, он снова сделал шаг к сближению с Испанией, предложил обручить четырехлетнюю дочь Филиппа V с королем французским, а дочь герцога-регента выдать за принца астурийского. В феврале 1723 года исполнилось совершеннолетие Людовика XV и в том же году скончался кардинал, а за ним и герцог Орлеанский (от оспы, в декабре 1723 г.). О нем говорили в народе, будто бы сам сатана за ним приходил, потому что регент запродал ему свою душу. Его место при короле занял Людовик Генрих, герцог Бурбон-Конде,– человек не лучше Орлеанского по своей нравственности и несравненно худший его в делах управления.

Тем временем в Испании разыгрывалась своего рода комедия. Там король Филипп, утомленный заботами правления, передал престол своему сыну, принцу Людовику, но в том же году юный король скончался от оспы. Тогда, с разрешения папы, Филипп V дал себя убедить в необходимости вернуться на оставленный им престол.

Между тем королева Елизавета всецело предалась мечтам, чтобы оба ее сына получили наделы в Италии, и с этой целью повела уже тайные переговоры с венским двором. Но об этом проведали во Франции, и регент отослал обратно в Испанию юную инфанту, которую воспитывали при французском дворе для ее будущего высокого сана супруги Людовика XV. Его помолвили и женили на Марии, дочери бывшего короля польского, Станислава Лещинского, в 1725 году. Большое влияние в франко-испанском разрыве оказала в этом случае одна безнравственная, но властная женщина, некая маркиза де При (de-Prye). Разрыв брачных планов с Испанией, как небывалое еще оскорбление, побудил испанцев войти в союз с австрийцами против Франции, и в Вене был заключен между обеими державами союзный договор, причем важную роль играл преемник Альберони, барон Рипперда, перешедший с голландской службы на испанскую; обе державы согласились помогать друг другу в случае нападения со стороны Франции. Но из этого союза не последовало никакой дальнейшей опасности для Франции, так как королю Людовику XV посчастливилось сыскать такого министра, который сумел без всякого насилия поддержать мир и сохранить достоинство Франции.

Во главе правления стоял теперь епископ Фрэжюсский, Эркюль де Флёри, кардинал Флёри, человек большого ума и дипломатического дарования. Это был, бесспорно, самый достойный из четырех кардиналов, державших во Франции бразды правления в течение последних 75 лет. Флёри, как воспитатель короля, давно уже приобрел его доверие, так что герцог Бурбонский, желая устранить его, тем самым подготовил почву для своего собственного падения, свершившегося в июне 1726 года. Внезапная опала регента или, вернее, главного советчика, повлекла за собой возвышение в этот высокий сан самого кардинала, который умело держал в своих руках бразды правления еще целых 18 лет (ему было 73 года при вступлении в эту должность),– до самой своей смерти в 1743 году. Он пользовался неограниченным доверием короля и вполне оправдал его. Разумной расчетливостью и умением ему удалось постепенно восстановить равновесие французских финансов; сами собою, под его мирным управлением, пришли вновь в цветущее состояние и торговля, и промышленность, развитию которых так благоприятствует и положение Франции, и ее природные условия. Точно так же удалось ему умными и энергичными мерами положить конец долгой борьбе, поднятой из-за папской буллы «Unigenitus». Он решительно стал на сторону папы и сделал ее законом для всех, и парламент, после некоторого колебания, назначил за неисполнение буллы строгое наказание. Но вместе с тем он умел быть снисходительным и к парламенту, который все-таки стоял за духовных пастырей, подвергавшихся преследованию.

Кардинал Флёри. Гравюра работы И. Древэ с портрета кисти Гиацинта Ригo

Кардинал Флёри

Внешнюю политику кардинал Флёри вел так же ловко и разумно. Он вообще отличался умеренным и миролюбивым характером. Все отношения европейских держав между собой имели точкой отправления желание императора австрийского – оставить свои владения дочери, за неимением сыновей, наследников его власти. В этих делах Франция, состоявшая в добрых отношениях с Англией, благоразумно держалась лишь посреднической роли. Частности: присоединения того или другого государства к союзу той или другой державы, или например: европейский конгресс в Суассоне, 1728 год Ссвильский трактат, состоявшийся между Францией, Англией и Голландией в 1729 году; занятие Пармы австрийцами в 1731 году; испанско-тосканское «семейное соглашение» в том же 1731 году – не важны для целей нашего изложения, так как тут дело шло вовсе не о существенных интересах итальянского населения, а только о чисто династических интересах. Эти вопросы еще не были окончательно решены, когда в 1733 году прибавилось к ним новое осложнение.

Осложнение вызвано было смертью короля польского Августа II (1733 г.), после которого предстояли, по обыкновению, выборы нового короля, а следовательно и связанные с ними беспорядки. Французская партия избрала тестя Людовика XV, Станислава Лещинского, а противная партия, опираясь на покровительство, оказываемое ей в этом случае Россией и Австрией, отдала предпочтение Августу III, преемнику Августа II Саксонского.

Король Людовик XV отстаивал права своего тестя, и с этой целью послал войска на Рейн и в Италию; к нему присоединились еще Испания и Сардиния, а император австрийский объявил этим державам войну. Таким образом 1734 год оказался весьма воинственным. Французские военные силы вторглись в Лотарингию и заняли земли по Рейну; испанское войско завладело Неаполем и Сицилией для принца Карлоса, а французско-сардинское – Миланом. Однако и все эти обстоятельства кардинал Флёри сумел обратить во благо своему государству: 3 октября 1735 года Франция заключила с венским двором предварительный мирный договор в Вене, к которому на следующий год примкнули Испания и Сардиния, и который был окончательно утвержден в 1738 году. Этим договором определилось, положение дел в Италии, которое и осталось без изменений вплоть до французской революции, а затем снова было восстановлено в 1815 году. Неаполь и Сицилия достались испанскому принцу, который и основал здесь под именем Карла I неаполитанскую линию Бурбонского дома; Парма и Пьяченца отошли к империи, а вторичным водворением на польском престоле Станислава Лещинского, которому так и не суждено было утвердиться на нем окончательно, воспользовались французы. Он сохранил за собой совершенно бесплодный титул короля польского и кроме того получил Лотарингию с г. Баром; а герцога Лотарингского, Франца Стефана, помолвленного с дочерью и наследницей императора Марией Терезией, пожаловали титулом великого герцога Тосканского.

У Лещинского не было сыновей и потому после его смерти Лотарингия должна была перейти к королю французскому, супругу его дочери Марии. 19 мая 1736 года Германская империя «правительственным актом» подтвердила этот договор и не преминула по этому поводу, с обычной своей чопорной витиеватостью, выразить свою признательность его императорскому величеству за такую, еще «раз достойно выказанную отеческую об империи заботливость и предусмотрительность». В 1737 году, после смерти последнего из Медичи, Франц Стефан вступил в управление великим герцогством Тосканским.

Венский договор, 1735 г.

В то время, как в Западной Европе происходили вышеописанные перемены, восточная держава Турция не дремала. Воспользовавшись этим периодом розни между двумя сильнейшими государствами для своих личных выгод, она завладела Мореей, которая досталась Венецианской республике по Карловицкому договору (1699 г.). Однако в 1716 году Австрия направила против турок прежнего их победителя – принца Евгения Савойского, и он снова стяжал себе лавры в августе того же года при Петервардейне, а затем в 1717 году отвоевал у неприятеля Белград. В следующем 1718 году заключен был мир при Пасаровицах, по условиям которого для венецианцев была утрачена Морея, но императору достались: Белград, Семендрия, Темешвар и еще небольшое владение, которое обеспечило ему удобные границы для Венгрии.

Швеция с 1720 г. Дания

Как Швеция, так и Дания не привлекали к себе в это время особого внимания. Первая, лишившись своего видного положения еще по договору 1648 года, находилась с 1720-1751 годы под управлением супруга королевы Ульрики Элеоноры, Фридриха VI. Он правил на условиях, установленных в королевстве после смерти Карла XII. В Дании же преемником Фридриха IV ( 1730 г.) после его смерти явился Христиан VI (1730-1746 гг.).

Англия

Наиболее развитым за последнее время североевропейским государством была Англия, достигшая значительной степени всестороннего процветания при королеве Анне, преемнице Вильгельма III. Эта перемена правления совершилась уже не в силу революции или какого-либо чрезвычайного акта, но уже в силу нового, в 1689 году установленного права, которое получил себе еще одно подтверждение в самом факте этого беспрепятственного наследования престола Анной после Вильгельма III. Как нам уже известно, она не отличалась особенно блестящим умом или талантами, но продолжала разумную политику покойного короля – держалась, по возможности, выше всяких партий и не допускала, как это часто случается в республиканском правлении, преобладания одной партии над другой, причем и сподвижниками ее были замечательные люди. К народу относилась она чрезвычайно добродушно и была им любима; этой любви народной немало способствовало то глубокое соболезнование, которое всем внушали семейные несчастья, пережитые Анной: она похоронила всех своих детей, прижитых ею в браке с датским принцем, и должна была пережить своего супруга.

Правление ее оказалось весьма плодотворным по результатам: в некотором смысле именно ей пришлось пожать плоды посеянного ее предшественником – дальновидным политиком. Нам уже известны победы ее полководцев в войне за Испанское наследство и вообще удачное ведение этой войны в целом, знаем и о прочном ее союзе с Нидерландами, и о сближении с Португалией при посредстве знаменитого «Метуэнского договора», состоявшегося в 1703 году в Лиссабоне. Он имел особенно важное значение в смысле того, что дифференциальные пошлины на португальские вина были понижены на треть против пошлин на вина французские, взамен чего открыт был свободный ввоз английским шерстяным товарам в Португалию. Кроме того, благоприятное влияние на развитие английской торговли имело еще положение англичан в Испании, занятие Гибралтара и острова Минорки. Благодаря всем этим обстоятельствам, Английское королевство могло свободно нести громадные финансовые затраты, которых стоили последние войны.

Внутренняя политика увенчалась в Англии таким же успехом, как и внешняя. Величайшим из событий первой было, бесспорно, слияние Англии и Шотландии воедино, состоявшееся в 1707 году. Особенности каждой народности, преимущественно отстаиваемые Шотландией, страной более слабой и более бедной, были сохранены в неприкосновенности, но материальные выгоды слияния в этот век быстро развивающегося меркантилизма, были уже слишком очевидны, чтобы их можно было оставить без внимания. Благодаря этому слиянию Шотландия, наконец, могла принять полное участие в широко развитом мореплавании и в колониях богатой Англии. А вот вероисповедание шотландцев осталось неприкосновенно, и в английском парламенте наравне с английскими представителями стали заседать теперь и шестнадцать шотландских пэров, а в Нижней палате 20 шотландских коммонеров. Во главе нового управления стояли: Роберт Харлэ – впоследствии герцог Оксфордский – и Сент-Джон – позднее лорд Болингброк (1710 г.). В народе поговаривали, не без раздражения, о том, что будто бы не только эти господа, но и сама королева настроены в пользу якобитов-легитимистов; но достоверно известно только то, что она не желала, чтобы в ее государстве, при жизни ее, жил ее будущий наследник, курфюрст Ганноверский, большой сторонник «вигов», которым он вскоре и доказал на деле свое сочувствие.

Георг I, 1714 гг.

В августе 1714 года умерла королева Анна. Согласно постановлению 1710 года, ей наследовал Георг Лудвиг, курфюрст Ганноверский, под именем Георга I (с 1714 по 1727 год). Все прежние министры получили отставку, а напоминание претендента, Иакова Стюарта, о его правах на престол, только подкрепило протестантов, из которых главным образом и состояла партия «вигов». Король Георг из них избрал своих министров, которые направили всю свою ненависть против торийских вождей. Лорд Болингброк бежал во Францию, а герцог Оксфордский был арестован по обвинению в государственной измене. Между тем, Болингброк, как человек свободомыслящий, предприимчивый и смелый, примкнул к недовольным с претендентом во главе, и, в качестве «статс-секретаря» последнего, привел в исполнение дерзкий план: возмутил шотландский народ против английского правительства в конце 1715 года, а в январе 1716 года состоялось даже коронование в Сконе короля Иакова VIII. Но силы правительства несравненно превосходили шотландские, и победы первых над шотландскими войсками, храбро перешедшими границы своего могущественного соседа, дали им бесспорный перевес; особенно замечательна была победа при Престоне. Как и всегда, неуспех восстания способствовал еще большему усилению правительства; плодом этого усиления был так называемый «Семилетний билль» («Septennial-Bill»), которым выборы парламента утверждались не раз в три года (как прежде), а раз в семь лет.

Сам король, Георг I, прочно сидел на престоле, но не стяжал особой любви своего народа, чему мешало то, что он не говорил и не понимал по-английски и всей душой был предан своей родине, видевшей его детство, юность и зрелый возраст. Если бы ему предложили на выбор: быть королем в Англии, или просто жить в своем милом Ганновере и в его окрестностях, он, не колеблясь, выбрал бы последнее – до того скромны были его желания. Во внешней политике видную роль играл главный ее представитель со стороны англичан – министр Стангоп, а со стороны французов – кардинал Дюбуа, заключившие от лица своих держав дружественный союз против Испании: то была эпоха тройственных и четверных союзов! Однако и положение Георга, как государя континентального, тоже имело значение, благоприятное для Англии, в смысле выполнения условий Утрехтского мира; этому-то значению курфюршество Ганноверское и обязано было получением Бремена и Вердена. В 1721 году Роберт Уальполь вступил в управление кабинетом, и с тех пор держался в нем целых двадцать лет, благодаря влиянию, которое он оказывал на наследника престола, принца Уэльского. Главной точкой опоры его было умение в распоряжении финансами и поощрение промышленной деятельности; свою предусмотрительность и умение он проявил еще и в устройстве финансов, которым в 1720 году грозил крах, благодаря проектам, похожим на те, которые аферист Джон Лоу проводил во Франции.

Георг II, 1727 г.

В 1727 году вступил на престол Георг II и царствовал до 1760 года. За это время еще более упрочилось влияние уже и без того сильного министра, благодаря Севильскому трактату 1729 года, по которому за англичанами утверждено право беспрепятственной торговли в Испании и ее колониях и право владения Гибралтаром и Миноркой. Затем, в 1731 году, когда, наконец, и император германский, Карл VI, подтвердил эти условия, Утрехтский договор окончательно вошел в силу. Отношения англичан к французам, между тем, изменились: в 1733 году между испанским и французским представителями дома Бурбонов состоялось соглашение или так называемое «семейное условие»; состоялось оно в глубокой тайне и имело целью ограничить могущество Англии на море. Кроме того, оно как бы послужило предвестником грядущих войн за первенство на море вообще – войн, которыми так была переполнена вторая половина XVIII столетия.

Нидерланды

Меньше всего приходится упоминать после Утрехтского мира о нейтральной стране – Нидерландах. Тяжело легли на них – и без того уже скудных по своей природе и по денежным средствам – затраты, которые вызвала война за Испанское наследство. Поэтому Нидерланды предпочли придерживаться нейтралитета в общеевропейских делах и ограничили в целях экономии свой флот, а также и войско самым необходимым минимумом – в 34 000 человек. Положение страны было настолько затруднительно, что поддерживать ее приходилось на те средства, которые были отложены, как избыток, в более благоприятные времена. Но больше всего забот доставляла в ту пору нидерландцам основанная в Остенде Ост-Индская торговая компания (1722 г.), которая и была, наконец, уничтожена в 1731 году после долгих обсуждений и переговоров.

Общий обзор

Если не ставить Карлу VI в укор то, что он уступил королю французскому (после своей смерти) уже наполовину потерянную для него Лотарингию, то можно смело признать, что он с достоинством поддерживал славу германского могущества. Не имея прямого потомства мужского пола, он еще при жизни озаботился вопросом о престолонаследии, и целью своей политики поставил – утверждение своей дочери Марии Терезии наследницей всех габсбургских земель в империи. С этой целью он обнародовал 6 декабря 1724 года закон о престолонаследии, так называемую Прагматическую Санкцию, и всеми силами старался побудить все главные и второстепенные державы к признанию всех статей этой «санкции». Принц Евгений Савойский высказал по этому поводу мнение, что готовая к бою армия в 100 000 человек была бы несравненно лучшей охраной прав наследования, нежели какие бы то ни было санкции; но такой совет было, несомненно, легче дать, нежели исполнить. На это потребовались бы единовременно большие затраты и хлопоты; а между тем и то, и другое было недоступно такой, хоть и весьма обширной империи, но все же склеенной из отдельных государств и владений несогласных между собой и враждебно относившихся друг к другу. Да и в общей германской жизни Австрия (даже и в смысле ее немецких земель) принимала лишь самое незначительное участие.

Император Карл VI. Гравюра и портрет работы Антония Биркгарда

Германия. Карл VI

О такой «общей германской» жизни в политическом смысле в это время едва ли может идти речь. В это время все пространство территории Германской империи может быть определено приблизительно в 12 000 кв. миль, а ее население составляло около 26-30 миллионов человек, которые распределялись на 2300 городов, 3000 торговых местечек, около 100 000 сел и 30-40 тысяч рыцарских владений. Из почти 300 владетельных территорий, на которые она распадалась, вероятно, было до 80 и таких, площадь которых не превышала и 12 кв. миль. Вся эта разнородная масса владений – рейхсграфств, епископств, аббатств, герцогств, курфюршеств.к которой можно было еще причислить приблизительно 30 баронств и от 1400 до 1500 имперско-рыцарских поместий – по старому порядку подразделялась на десять округов. Главным органом и символом единства в этих владениях можно считать сейм в Регенсбурге, где составлявшие его члены подразделялись на «коллегии» курфюрстов, князей и вольных городов, где согласия трех членов, утвержденного императором, было достаточно, чтобы считать любой вопрос или проект принятым, причем, однако, решающий голос имела «Коллегия курфюрстов», где опять-таки, если решался духовный вопрос, состав сейма делился на две части: 1) коллегию евангеликов – «Corpus Evangelicorum» и 2) коллегию католиков – «Corpus Catholicorum». Но если и решался вопрос единодушно и довольно быстро, непременно появлялись комментарии и возражения, которые затягивали на десятки лет заключительное его решение. То же было и в судах, где дело могло начаться еще при жизни главного истца и все еще тянуться тогда, когда от всей его семьи уже никого не оставалось в живых. Например, в 1772 году было насчитано 61 230 нерешенных дел; нашлись люди, которые высчитали, что со всеми пересмотрами, затяжками и деловой перепиской любое дело может тянуться приблизительно 188 лет. Как ни разрушительно действовала на империю и на ее народный дух общая рознь и своеобразность мелких владений, из которых она состояла, но, все-таки, несмотря на приведенные выше примеры, такие учреждения, как, например, «Главный государственный суд» – Reichskammergericht (1689 г.) или «Государственный совет» – Reichshofrat, принесли свою долю пользы, так как были учреждены именно с целью объединения государства и его населения. Постепенно это объединение пошло своим нескорым, но верным шагом и заметным образом отразилось, например, на литературном, печатном деле в следующих цифрах. В 1616 году из числа напечатанных книг было: 461 латинская книга и 270 немецких книг; в 1714 году – 209 латинских и 419 немецких; в 1716 году – 162 латинских и 396 немецких... Год от года немцы становились все более развитыми, начитаннее, интересовались сложными общественными вопросами, что и доказал на деле ученый Лейбниц (1646-1716 г.), разносторонний, живой и деятельный, принимавший живейшее участие в разрешении и отвлеченных, и религиозно-общественных вопросов. Многим в то время приходило на ум, что недостаток сплоченности и единодушия в германском народе происходит от духовной розни между ревнителями и последователями католической и протестантской веры, и многие задумывались над способами примирить эти два совершенно противоположные, по своим внешним формам, направления. Лейбниц и другие ученые или богословы, принимавшие близко к сердцу это дело, искали точек примирения и объединения в особенностях обоих вероисповеданий, но их старания не дали успешных результатов, потому что были направлены лишь к подробному разбору старых догматов и воззрений, а не к какому-либо новому, более целесообразному способу породнить между собой, с помощью общехристианских воззрений, всю великую, распавшуюся семью католиков и протестантов. В особую заслугу следует поставить деятельному защитнику чистого христианского учения, Христиану Томазиусу то, что он многое сделал для уничтожения веры в колдовство и во всякую «бесовщину» вообще.

Однако не одним только народом ощущалась необходимость в культуре: в ней сильно нуждались и высшие классы, усвоившие себе только внешний лоск цивилизации. При королевских и герцогских дворах предавались самому разнузданному веселью и безумной роскоши, беспощадно обирая своих подданных и вообще все бедное население, которое все терпело, не смея возмутиться. Как образец распущенности нравов и такого бесцельного, бессмысленного блеска, который в своем умственном и нравственном невежестве большинство высокопоставленных особ принимало за величие, связанное с их саном, можно привести герцогство Вюртембергское при герцогах: Эбергарде Людвиге (1693-1733 г.) и Карле Александре (1733-1737 г.). При одном – герцогством управляла порочная женщина – его любовница, госпожа фон Грэвениц, а при другом – всесильный еврей, Зюсс Оппенгеймер, который, так сказать, выжимал все соки из несчастного народа, лишь бы доставлять двору необходимые средства для необузданных кутежей. То же было при дворе курфюрста Саксонского, короля польского Августа II и при дрезденском дворе, где целые дни и ночи проводили в пикниках и маскарадах, разыгрывая из себя пастушек и крестьян, где романтизм достиг высшей своей степени, где был свободный доступ евреям и всяким искателям приключений, шулерам и мошенникам. Единственным и отрадным примером среди такой распущенности был прусский королевский двор, глава которого, сам король Фридрих I, не придавал значения внешней пышности и этикету, как это делали остальные, подражатели «Короля-Солнца» – Людовика XIV.

Пруссия с 1701 г.

Фридрих не обнаружил во внешней политике ту смелость и силу, которой отличался его отец, но все же умел достойным образом поддерживать начатое им дело. Он весьма благоразумно держался во время запутанных и опасных столкновений Северной войны, а в войне за Испанское наследство, до полного окончания которой он не дожил, его войска, где бы ни приходилось им сражаться, действовали всегда смело и доблестно: при Гохштедте, под стенами Турина, при Рамильи. Достойными памятниками его царствования и его гуманных, миролюбивых наклонностей являются замечательные сооружения в Берлине: Берлинский замок, цейхгауз, мост с монументом курфюрста и в особенности университет, основанный в 1694 году, за которым осталась слава центра наиболее свободного направления учености и ума в Германии того времени. Богословские кафедры были в нем заняты друзьями Шпенера, которые были рады выйти из тисков ограниченного лютеранства и всей душой предались отраде иметь свободу слова и силой его приносить пользу людям невежественным и жаждущим христианской правды и истины. Особенно выдвинулся из числа таких искренних богословов Томазиус, обличитель невежественной веры в «колдовство и бесовщину», а с 1706 года и Христиан Вольф, опиравшийся на доктрины Лейбница, которые он разработал в научной и доступной форме в систематически изложенных печатных трудах. Его учение создало целую школу его последователей, чего не удалось ни Томазиусу, ни Лейбницу. Само устройство университета и его состава сложилось как нельзя удачно.

Удачен был также и выбор королем супруги, оказавшейся вполне достойной ему подругой по своему стремлению к поднятию литературного и научного уровня его государства. Дочь курфюрста Эрнста-Августа Ганноверского, София Шарлотта, была женщина весьма умная от природы и разносторонне образованная. Она особенно уважала Лейбница и ничего так не любила, как вести умный, серьезный разговор о вопросах, сильно интересовавших в то время таких выдающихся людей, как, например, Лейбниц и др. Гуманное и заботливое отношение Фридриха I к своему народу отразилось и на внешнем облике Пруссии. Свободомыслящий англичанин Толэнд, посетивший прусские владения, не нахвалится впечатлением, которое произвели на него хорошие дороги, тщательно вспаханные нивы, зеленые луга, красивые и прочные верстовые столбы с четкими надписями, благоустроенные постоялые дворы и гостиницы, которые резко отличались от виденных им за границами Пруссии.

Фридрих I, король Пруссии. Гравюра работы И. Г. Вольфганга с портрета кисти И. Ф. Венцеля

Фридрих Вильгельм I, 1713 г.

После смерти Фридриха в 1713 году на престол взошел его сын, Фридрих Вильгельм I. Несмотря на свои еще молодые годы (25 лет), он был уже отец семейства. В возрасте восемнадцати лет его женили на ганноверской принцессе, дочери Георга I, Софии Доротее, от которой у него родилось трое детей: двое умерли, а третий – кронпринц – родился в 1712 году. Правление молодого короля было совершенно противоположно по своему духу правлению его родителя и предшественника. Вильгельм, тотчас же по вступлении на престол, распустил весь придворный штат своего отца от высших до низших его представителей. Везде и во всем до крайности сократив издержки, он вычеркнул все, что относилось к внешнему блеску, ничего не прибавляя к королевскому достоинству, и в одном из своих писем прямо говорит: «Скажите герцогу Ангальтскому, что я не более, как министр финансов и фельдмаршал короля прусского».

Фридрих Вильгельм I. Гравюра работы Менцеля, XVIII в.

Внешняя политика

Фридрих I оставил после себя действительно сильно расшатанные финансы, и Фридриху-Вильгельму было вполне естественно обратить на них особое внимание. Но не одними личными и финансовыми мерами стремился он к их исправлению: он неуклонно держался мирного направления в своей внешней политике и, в самом деле, – отсутствие войн и уверенность народа в безопасности как нельзя лучше способствовали поднятию финансов. Солдат в душе, молодой король, однако, сознавал губительное влияние войн и потому более заботился о постоянной поддержке своего войска в боевой готовности, нежели о военных подвигах.

Однако в первые же годы своего царствования, он, в союзе с русским императором, завладел Штральзундом и затем ему досталась часть Померании с городом Штеттином по договору 1720 года. Относительно Швеции и ее владений король, однако, не питал миролюбивых замыслов. Напротив, он подумывал о том, как бы и вовсе вытеснить шведов из немецких пределов. Во всем же остальном он строго держался стороны императора германского, следуя в этом традициям своего дома.

Только однажды пошатнулось было согласие Пруссии с Австрией, когда последняя заключила с Италией в 1725 году Венский договор, направленный против «турок и протестантских князей» (contra el Turco у los principes protestantes). Главным пособником этого соглашения явился испанец-интриган барон Рипперда, в интересах своей карьеры много раз менявший даже религию.

Фридриха Вильгельма касалось это соглашение не только как протестантского короля, но и как будущего владельца юлих-клэвских владений, вследствие вымирания потомства мужского рода пфальц-нейбургского дома, которому пришлось их уступить во время распрей за это наследство. Тогда король прусский решился примкнуть к франко-английскому союзу, и 3 сентября 1725 года состоялся в Ганновере между Францией, Англией и Пруссией договор, по которому они обязались взаимно охранять в неприкосновенности свои права и границы. Но австрийский посол при берлинском дворе, генерал Секкендорф, был человек умный и ловкий: ему удалось провести прямого и добродушного короля, который согласился снова вступить в союз с императором в 1726 году. В октябре того же года в Вустерхаузене было подписано соглашение, по которому король признал «Прагматическую Санкцию», а император, со своей стороны, обязался помогать прусскому королю в утверждении за ним будущего юлих-клэвского наследства. Отношения между ними снова стали по-прежнему хороши; но еще более сблизил короля с императором берлинский договор, состоявшийся в декабре 1728 года, еще более упрочивший за Фридрихом Вильгельмом помощь императора в юлих-клэвском деле, взамен чего первый обязался выставить ему, в случае надобности, 10 000 человек войска на поддержание «Прагматической Санкции».

Этот договор еще более отдалил Пруссию от Англии, в которой с 1714 года царствовал Ганноверский дом. Стремление обеих королев – английской и прусской – породниться и тем восстановить добрые отношения между этими протестантскими династиями, не осуществилось. Политика и личные интересы помешали состояться предполагаемым брачным союзам: принца Уэльского с Вильгельминой, принцессой прусской, и кронпринца прусского (ее брата) с Амалией, дочерью короля английского Георга II. Много повлияло на эту неудачу и упрямство короля Вильгельма, который все больше и больше подпадал под влияние австрийской мнимой дружбы.

В 1733 году, вследствие выборов на польский престол, произошли недоразумения дипломатического и даже воинственного характера, причем Фридрих Вильгельм сдержал свое слово и его пруссаки снова удостоились особой похвалы великого полководца Евгения Савойского. Выгоднее всего было бы для Пруссии, если бы над Польшей поставили королем местного магната или принца из совершенно нейтрального дома, но король твердо придерживался своих обещаний и потому только отстаивал интересы императора, которому, как нам уже известно, и удалось водворить Августа, курфюрста саксонского, на польском престоле. Но этим еще не окончились его невзгоды. Помимо него, его мнимый друг, Австрия, вошла в сношения с Францией, вследствие Венского договора удалившей своего кандидата на польский престол, и водворила на нем Августа III. Представители католических держав – Испании, Неаполя, Сардинии, Польши, Франции и Австрии – вошли в тесный союз. Об условиях и обещаниях насчет юлих-клэвского наследства не было больше речи: Австрия по отношению к Пруссии не соблюдала даже простой вежливости, что со стороны первой было даже недальновидно, как это вскоре оказалось на деле.

Внутренняя политика

Фридрих Вильгельм поступал как человек вполне честный и искренне расположенный к своему венценосному собрату и покровителю, поэтому его нельзя упрекнуть в легкомыслии. Что же касается его распоряжений внутри своих владений, в них он, наоборот, проявлял те самые качества, которые этим владениям были наиболее полезны. Положим, личность его как государя до крайности просто и отечески обходившегося со своими подданными, подавала повод к многочисленным анекдотам по этому поводу, но немало способствовала этому и сама его дочь, которую, после неудавшегося сватовства в Англии, он выдал за маркграфа Байрейтского. Про него ходили рассказы, будто он, сам король, собственноручно ловил на улице праздношатающихся и учил их трудолюбию своей «испанской тростью». Так, будто бы, случилось и с одним евреем, который, завидя короля, в испуге бросился от него бежать. Фридрих нагнал его и «проучил», приговаривая, что он желает, чтобы все подданные «не боялись, а любили его».

Кроме народных нужд и интересов, Фридрих Вильгельм знал еще толк в войске, которое особенно полюбил уже будучи кронпринцем, когда им был сформирован целый образцовый батальон, для которого он даже подбирал великанов. В его правлении численность прусской армии, при населении всего в 2,5 миллиона человек, составляла до 72 000 человек и притом не значилась только на бумаге и в списках, а существовала в действительности. Офицеры в его войсках главным образом принадлежали к дворянам его же владений, и это обстоятельство еще более способствовало единству патриотического чувства в подчиненных и начальствующих. Король любил сам наблюдать за тем, чтобы его солдаты были сыты, хорошо содержаны, одеты и всем довольны; в самом деле сила прусской армии не столько зависела от ее численного, сколько от качественного превосходства.

Совершенно несправедливо утверждают, будто только пристрастие к солдатчине побудило этого короля-скопидома к занятию вопросами народного хозяйства: напротив того, в нем были врожденные способности к подобного рода занятию. Он, несомненно, знал толк в сельском хозяйстве, и потому именно, вместо обычного арендного землевладения «по наследству», он установил аренду «временную», что побудило арендаторов особенно внимательно и бережливо обращаться с землей, которая, в случае их нерадения, у них отбиралась и отдавалась другому. При этом он ежегодно объезжал провинции, ко всему внимательно присматриваясь, и нередко случалось при этих объездах, что простая рига служила для королевского ночлега, за неимением лучшего помещения.

Потребности армии служили ему побуждением к поощрению промышленности, точно также, как и вызывали разные таможенные мероприятия. Ради нее учреждены были оружейные заводы для выделки огнестрельного и холодного оружия, а затем было обращено внимание на суконное производство, и вскоре все войско стало получать обмундирование из сукна, изготовляемого на королевской суконной фабрике. При этом правительство не затруднялось в средствах для борьбы с конкуренцией со стороны бумажных изделий: в 1721 году издан приказ штрафовать 100 рейхсталерами каждого, кто посмеет носить грубые или тонкие бумажные ткани.

Результаты этой хозяйственной деятельности оказались весьма очевидными. Правительство, унаследовавшее крупные долги от предшествовавшего короля, двадцать лет спустя, уже насчитывало в своей казне до 7 000 000 рейхсталеров сбережений. Войско, насчитывавшее к тому времени уже 90 000 человек, было прекрасно обмундировано, организовано и удовлетворено жалованьем и остальным довольствием. Население городов, расположенных по окраинам государства, в 1713 году не превышавшее 100 000 человек, в 1738 году достигло уже 206 000, следовательно, более, чем удвоилось. Большой заслугой Фридриха Вильгельма были его заботы о колонизации прусских земель переселенцами, которых он привлекал отовсюду: из Швабии, Саксонии, Франконии и т. д.

В 1731 году архиепископ Зальцбургский изгнал из своих владений протестантов, которых, равно как и 10 000 человек польских диссидентов, приютил король прусский, не пожалевший расходов на образование новых земледельческих колоний. Число таких благоустроенных сел в 1736 году возросло до 332.

В отношении науки Фридрих Вильгельм отличался узостью взглядов, но наряду с этим высоко ставил элементарную образованность. Так, например, недовольный взглядами ученого-богослова и красноречивого оратора города Галле, философа Вольфа, король побудил свой кабинет «довести до его сведения», чтобы он, под страхом повешения, оставил город в течение 48 часов (в ноябре 1723 г.). А между тем, тот же король, горячий сторонник народной грамотности, сделал обязательным для крестьянских детей посещение школ, число которых при нем увеличилось еще на 1000.

Частная жизнь короля

Частная жизнь Фридриха Вильгельма представляет собой особый интерес, как жизнь весьма замечательного и наиболее своеобразного из государей гогенцоллернского дома. Жизнь его шла в самых незатейливых и, так сказать, семейных условиях и может служить идеальным образцом жизни немца строгих нравов и хорошей немецкой семьи того времени. В юности он одевался просто и лишь позднее, уже будучи несколько лет королем, стал носить полковничий мундир потсдамской гвардии. Почти грубая простота его обхождения и строгая дисциплина, однако, не проявлялись в его ежедневных беседах с приближенными за кружкой пива и за голландской трубкой табака.

Это собрание, или Tabakscollegium, как его тогда называли, и изредка охота – вот и все развлечения короля, весь его отдых от многотрудных забот правления. Беседа велась здесь весело, непринужденно, причем без всякого стеснения обсуждались важные вопросы, в которых при иной обстановке было бы трудно добиться искренности. Здесь же допускались и шутки, в которые частенько пускался и сам король. Сборища эти происходили летом в Потсдаме или в Вустергаузене, под открытым небом или в палатке. Объезжая ежегодно свои владения, чтобы лично удостовериться в реальном их положении, король был до того непритязателен, что его личные потребности не превышали уровень самого простого смертного. О литературе в бесцеремонных беседах короля не было речи, и лишь порой, когда другие темы иссякнут, кто-нибудь начинал разговор о газетных новостях.

София Доротея, мать Фридриха Великого. Гравюра работы Эдуарда Эйхенса

Как и ко всем другим своим обязанностям, Фридрих Вильгельм и к своему дому как глава семьи относился весьма серьезно и добросовестно. Он был строг, но справедлив, и в деле воспитания детей во всем действовал согласно с супругой своей, Софией Доротеей, за исключением его религиозной стороны, не отвечавшей взглядам королевы.

Воспитание кронпринца

24 января 1712 года София Доротея – тогда еще кронпринцесса – родила кронпринцу сына и наследника, в числе восприемников которого был сам император австрийский. (До него у супругов было еще двое сыновей, но они оба умерли). К малютке кронпринцу была приставлена французская протестантка, вследствие чего крестник императора в самом раннем детстве научился лишь простонародному, солдатскому немецкому языку. На седьмом году к нему был назначен обер-гофмейстер, генерал Финкенштейн, человек безупречной нравственности и прямого, честного характера. Кроме него находились при малютке: унтер-гофмейстер фон Калькштейн (для военного дела) и воспитатель, опять-таки француз-реформат, Дюхан де Жанден (Duhan de Jandun), бежавший из Франции, вследствие преследования гугенотов. Не особенно ученый по своему образованию, он, однако, имел больше влияние на юного принца, нежели оба других; он, главным образом, развил в кронпринце любовь к литературе и к риторико-историческим сочинениям. Король заметил молодого де Жандена при осаде Штральзунда, где тот отличился в качестве офицера, и приблизил его ко двору.

Инструкция, выданная королем всем воспитателям и преподавателям его сына 3 сентября 1721 года, касается лишь внешних сторон их обязанностей. Они должны были строго наблюдать за тем, чтобы кронпринц вставал по воскресным дням в семь, а по будням – в шесть часов утра. Потом шли по порядку: краткая молитва, работа и игры, попеременно. Преподавание имелось в виду лишь в самых ограниченных размерах: немного сведений по истории, географии, арифметике, чтения и письма по-французски и Закона Божия. Последний преподавался ежедневно с 9 до 1045 утра. Латыни вовсе не полагалось, а познания молодого кронпринца во французском языке выразились в позднейшие годы в его переписке со своим учителем: слог их хорош, но орфография плоха.

Фридрих Великий в детстве. Портрет с натуры кисти придворного художника Антуана Пэна (Pesne)

В частности Фридрих Вильгельм, по-видимому, не входил и только иногда вдруг грубо и авторитетно вмешивался в то, что ему не нравилось: так, например, он заметил, что мальчик носил французскую прическу, и отменил ее. Кронпринц писал довольно прилично по-немецки и этим почерком был исключительно обязан скромному преподавателю элементарных знаний. Но дурное влияние на воспитание юноши оказывала, главным образом, рознь между королем, его сыном и женой. Опасаясь гнева своего супруга, София Доротея сама привыкла и сына приучила многое, даже подчас самое пустое, утаивать от отца, и это послужило основанием к дальнейшему непониманию их взаимных воззрений и отношений. Так, например, без ведома короля, кронпринц брал уроки у одного виртуоза-флейтиста, который прибыл из Дрездена. Флейта и французские книги – вот каковы были единственные наслаждения будущего короля Пруссии, которым он предавался по окончании своих военных обязанностей и обеда.

Король обходился с ним несравненно строже и холоднее, чем с последующими детьми, и прозвал его «изнеженным мальчишкой» за то, что из него не вырабатывался спартанец, чего он так усердно добивался. С 1726 года, когда ему минуло 14 лет, кронпринц, в чине майора, командовал потсдамскими солдатами-богатырями, но не чувствовал никакой любви к своему делу. Отец относился к нему не только строго, но и резко, холодно, придирчиво, так что юноше такая жизнь стала нестерпима.

Раздраженный отказом отца отпустить его в обычное для наследников престола путешествие, он решился бежать. Его сообщницей и соучастницей была не только мать, но и сестра, которая была на несколько лет старше его. Решение свое удалось ему привести в исполнение в 1730 году, когда отец взял его с собой в южногерманские земли. За ним, однако, следили и успели вовремя остановить его, донесли королю. Последний, едва только ступил на границу своих владений, как призвал к себе сына, который сознался во всем. Король очень серьезно посмотрел на это дело и готов был предать сына смертной казни, как дезертира. Удалось доказать королю, что о дезертирстве тут не могло быть и речи и что, кроме того, не им, подчиненным кронпринца, будущего короля, судить его. Король поддался на уговоры не сразу; но, считая достойное наказание необходимым, чтобы впредь была острастка, излил свой гнев на «подстрекателя и соучастника» принца, поручика фон Каттэ, которого, по его приказанию, казнили (6 ноября 1730 г.) под окнами арестованного юноши. Каттэ мужественно и с большим достоинством окончил жизнь, и на кронпринца, которого заставили смотреть на казнь, она произвела тяжелое, но сильное и внушительное впечатление.

Он вдруг как будто прозрел: его личные недостатки и проступки против отцовской воли стали ему вдруг очевидны; он, уже восемнадцатилетний юноша, почти мужчина, стал размышлять серьезнее и беспристрастнее, постепенно и к отцу стал относиться почтительнее, покорнее, усердно работал в военной и правительственной камере и своими самостоятельными и умными трудами побудил и отца признать за собою недюжинные способности к управлению государством. Со своей стороны и король стал к нему снисходительнее. Например, зная, что тот предан, по его мнению, «ереси», кальвинистскому учению, Фридрих Вильгельм не препятствовал ему в этом. «Что ж, – говорил он, – коли злодей стремится ко злу, ну и пусть себе стремится; коли хочет пойти к черту – пусть себе убирается!»

В конце февраля 1732 года, кронпринц, повышенный в чине полковника, был переведен в пехоту, стоявшую в Руппине, и тут также доказал, что он сведущ и в военном деле. Но еще более утешил он своего родителя тем, что с покорностью принял его выбор, когда Фридрих избрал ему в супруги принцессу Елизавету Христину Брауншвейг-Бевернскую (Bevern). Брак их, состоявшийся в 1733 году, оказался не особенно удачным. С 1736 года молодые супруги жили в стороне от дворцового этикета, в замке Рейнсберге, который король построил для них поблизости Руппина. Там кронпринц предался своим любимым литературно-философским занятиям, плодом которых явился его труд «Анти-Маккиавели».

Войдя в письменные сношения с Вольтером, благодаря своему умному и прекрасному (по слогу) письму, кронпринц послал ему для прочтения своего «Анти-Маккиавели» в 1739 году. В этом небольшом сочинении разбирается тип государя, которого изобразил Маккиавели; одобряются или опровергаются те или другие его черты, а кроме того высказываются и личные воззрения кронпринца на идеал государя. Кронпринц был, как и Вольтер, скорее противником религии, нежели ее сторонником, но, в то же время, он весьма серьезно относился к понятию об обязанностях короля, которому надлежит быть «первым слугой» («la premier domestique») своего народа. Замечательно, что принца особенно влекло к себе кальвинистское учение, потому что оно было основано на вере в предопределение; тогда как отец его, воззрения которого не допускали свободомыслия, потому и не признавал кальвинизма, что он именно и способствовал этому свободомыслию, был, так сказать, главным его рычагом.

Кончина Фридриха Вильгельма

Впрочем, нет прямых указаний на то, чтобы королю особенно бросалась в глаза эта духовная рознь с его сыном, тем более, что за последние годы жизни отца последний действовал крайне умно и рассудительно, так что отец убедился в достоинствах его, и в том, что он будет настоящим ему преемником и надежным продолжателем его дела, хотя и не признавал в нем его блестящих способностей.

Почувствовав приближение кончины – оно сказалось некоторыми признаками вполне ясно и задолго до смерти – умирающий король приказал позвать к себе сына. Когда Фридрих Вильгельм, в полном самообладании делая распоряжения по своему дому, изложил сыну положение своего государства и его отношение к различным державам, то встретил в сыне человека, который вполне способен был его понять и действовать с ним заодно. Он сам вручил ему бразды правления, а затем скончался 31 мая 1740 года.

Преемнику своему он оставил благоустроенное государство в 2 240 000 человек населения, размещенного на пространстве 2 275 кв. миль, 8 000 000 в государственной казне рейхсталеров экономии и стотысячное войско в полной боевой готовности.

Больной король обнимает своего сына, кронпринца, и затем сообщает о скором наступлении его царствования.