Русско-французский союз

Союз между Россией и Францией был продиктован не только общностью военно-стратегических интересов той и другой державы, наличием угрозы со стороны общих врагов. К тому времени /348/ уже оказалась налицо для союза и прочная экономическая основа. Россия с 70-х годов остро нуждалась в свободных капиталах для вложения их в промышленность и железнодорожное строительство, франция, напротив, не находила у себя достаточного числа объектов для собственных капиталовложений и активно вывозила свой капитал за рубеж. Именно с тех пор постепенно стал расти удельный вес французского капитала в российской экономике. За 1869-1887 гг. в России были основаны 17 иностранных предприятий, из них 9 французских.

Французские финансисты весьма продуктивно использовали ухудшение русско-германских отношений. Парижские банки скупили русские ценности, выброшенные на денежный рынок Германии. В 1888 г. на Парижской бирже были выпущены облигации первого русского займа на сумму в 500 млн. франков, за ним последовали займы 1889 г. (на 700 млн. и 1200 млн. франков), 1890 и 1891 гг. Французский капитал в короткое время стал главным кредитором царизма. Так уже в начале 90-х годов закладывалась основа финансовой зависимости России от Франции. Экономические предпосылки союза имели и специальный военно-технический аспект. Уже в 1888 г. приехавший в Париж с неофициальным визитом брат Александра III великий князь Владимир Александрович сумел разместить по французским военным заводам взаимовыгодный заказ на изготовление 500 тыс. винтовок для русской армии.

Давними и прочными были культурные предпосылки союза между Россией и Францией. Ни одна другая страна не оказывала на Россию столь мощного культурного воздействия, как Франция. Имена Ф. Вольтера и Ж.Ж. Руссо, А. Сен-Симона и Ш. Фурье, В. Гюго и О. Бальзака, Ж. Кювье и П.С. Лапласа, Ж.Л. Давида и О. Родена, Ж. Визе и Ш. Гуно были известны каждому образованному россиянину. Во Франции всегда меньше знали о русской культуре, чем в России — о французской. Но с 80-х годов французы, как никогда ранее, приобщаются к русским культурным ценностям. Возникают издательства, специализирующиеся на тиражировании шедевров русской литературы — произведений Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского, И.А. Гончарова и М.Е. Салтыкова-Щедрина, не говоря уже об И.С. Тургеневе, который долго жил во Франции и стал для французов одним из любимейших писателей. Книга М. де Вопоэ «Русский роман», изданная в 1886 г., стала во Франции не только научным и литературным, но и общественным событием.

В условиях нараставшего сближения между Россией и Францией за союз ратовали в обеих странах поборники активной наступательной политики против Германии. Во Франции, пока она придерживалась оборонительной позиции по отношению к Германии, союз с Россией не был жгучей потребностью. Теперь же, когда Франция оправилась от последствий разгрома 1870 г. /349/ и в порядок дня для французской внешней политики встал вопрос о реванше, среди ее руководителей (включая президента С. Карно и премьер-министра Ш. Фрейсине) резко возобладал курс на союз с Россией.

В России тем временем толкали правительство к союзу с Францией помещики и буржуазия, задетые экономическими санкциями Германии и потому выступавшие за поворот отечественной экономики от немецких к французским кредитам. Кроме того, в русско-французском союзе были заинтересованы широкие (политически очень разные) круги российской общественности, которые учитывали всю совокупность взаимовыгодных предпосылок для этого союза. В обществе, в правительстве и даже при царском дворе начала складываться «французская» партия. Ее провозвестником стал знаменитый «белый генерал» М.Д. Скобелев.

17 (по русскому календарю, 5-го) февраля 1882 г. в Париже Скобелев на свой страх и риск произнес «сорвиголовью» речь перед сербскими студентами — речь, которая обошла европейскую прессу и повергла в смятение дипломатические круги России и Германии. «Ни одна победа генерала Скобелева не наделала такого шума в Европе, как его речь в Париже», — резонно подметила тогда же газета «Киевлянин». Русский посол во Франции князь Н.А. Орлов (сын шефа жандармов А.Ф. Орлова) был так шокирован этой речью, что донес Гирсу, будто Скобелев «открыто изображает из себя Гарибальди»[1]. О чем же так громко говорил «белый генерал»? Он заклеймил официальную Россию за то, что она стала жертвой «иностранных влияний» и теряет ориентировку в том, кто ее друг, а кто враг. «Если вы хотите, чтобы я назвал вам этого врага, столь опасного для России и для славян, я назову вам его, — гремел Скобелев. — Это автор «натиска на Восток» — он всем вам знаком — это Германия. Повторяю вам и прошу не забыть этого: враг — это Германия. Борьба между славянством и тевтонами неизбежна. Она даже очень близка!»

В Германии и Франции, а также в Австро-Венгрии речь Скобелева надолго стала политической злобой дня. Впечатление от нее было тем сильнее, что она воспринималась как инспирация «свыше». «Что Скобелев, генерал на действительной службе, знаменитейший из русских военных деятелей того времени, говорит никем не уполномоченный, исключительно от своего собственного имени, этому никто не поверил ни во Франции, ни в Германии», — справедливо заключал Е.В. Тарле. Скобелев спустя четыре месяца после этой речи внезапно умер. Но «французская» партия в российских «верхах» продолжала набирать силы. Ее составляли духовный пастырь царя К.П. Победоносцев, главы правительства Н.П. Игнатьев и сменивший его Д.А. Толстой, /350/ начальник Генерального штаба Н.Н. Обручев, самый авторитетный из генералов (вскоре ставший фельдмаршалом) И.В. Гурко, самый влиятельный из коноводов прессы М.Н. Катков. В январе 1887 г. царь уже так сказал Гирсу о национальных антипатиях россиян к Германии: «Прежде я думал, что это только Катков, но теперь убедился, что это — вся Россия».

Правда, сильна была при дворе и в правительстве России и «германская» партия: министр иностранных дел Н.К. Гире, его ближайший помощник и будущий преемник В.Н. Ламздорф, военный министр П.С. Ванновский, послы в Германии П.А. Сабуров и Павел Шувалов. Придворной опорой этой партии являлась жена царского брата Владимира Александровича великая княгиня Мария Павловна (урожденная принцесса Мекленбург-Шверинская). С одной стороны, она воздействовала на семью царя в пользу Германии, а с другой — содействовала правительству Германии, информируя его о планах Александра III и о русских делах[2]. По влиянию на царя и на правительство, а также по энергии, настойчивости и «калибру» состава «германская» партия уступала «французской», но зато в пользу первой сказывался ряд объективных факторов, препятствовавших русско-французскому сближению.

Первым из них был географический фактор отдаленности. Военный союз требовал оперативных сношений, а таковые между странами, расположенными на противоположных концах Европы, представлялись весьма затруднительными в конце XIX в., когда не было ни радио, ни авиа, ни даже автотранспорта, а телеграфная и телефонная связь только еще совершенствовалась. Впрочем, этот фактор сулил русско-французскому союзу и очевидную выгоду, поскольку заключал в себе смертельную для Германии угрозу войны на два фронта.

Больше препятствовали союзу между Россией и Францией различия в их государственном и политическом строе. В глазах такого реакционера, как Александр III, союз царского самодержавия с республиканской демократией выглядел почти противоестественным, тем более что он ориентировал Россию против Германской империи во главе с традиционно дружественной и даже родственной царизму[3] династией Гогенцоллернов. Именно на этом, монархическом, складе мышления самодержца строила «германская» партия свою политику. Гире прямо говорил в сентябре 1887 г. германскому поверенному в делах при дворе Александра iii (будущему канцлеру) Б. фон Бюлову: «Я вам даю голову на отсечение, что никогда, никогда император Александр не подымет руку против императора Вильгельма, ни против его /351/ сына, ни против его внука». При этом Гире искренне удивлялся: «Как могут эти французы быть настолько глупыми, чтобы воображать, будто император Александр пойдет со всякими Клемансо против своего дяди! Этот союз мог бы только внушить ужас императору, который не стал бы таскать каштаны из огня в пользу Коммуны»[4].

Отсюда видно, почему русско-французский союз складывался хотя и неуклонно, но медленно и трудно. Ему предшествовал ряд предварительных шагов к сближению между двумя странами — шагов взаимных, но более активных со стороны Франции.

Весной 1890 г., после того как Германия отказалась возобновить русско-германский договор «о перестраховке», французские власти искусно воспользовались затруднительной для России ситуацией. Чтобы завоевать расположение Александра III, они 29 мая 1890 г. арестовали в Париже сразу большую группу (27 человек) русских политических эмигрантов. При этом французская полиция не погнушалась услугами провокатора. Агент петербургской охранки с 1883 г. A.M. Геккельман (он же Ландезен, Петровский, Бэр и генерал фон Гартинг) с ведома полицейских властей Парижа и, по всей видимости, за определенную мзду инсценировал в столице Франции подготовку к покушению на Александра III: сам доставил в квартиру «террористов» бомбы, навел на нее полицию и благополучно скрылся. Арестованные жертвы его провокации были преданы суду и (кроме трех женщин, с чисто французской галантностью оправданных) приговорены к тюремному заключению. Александр III, узнав об этом, воскликнул: «Наконец-то во Франции есть правительство!»[5].

Особо пикантной эта ситуация выглядела потому, что правительство Франции возглавлял в то время Шарль Луи Фрейсине — тот самый Фрейсине, который был главой французского правительства и в 1880 г., когда оно отказалось выдать царизму народовольца Л.Н. Гартмана, обвиненного в подготовке террористического акта против Александра II. Теперь Фрейсине как бы искупил перед Александром III давний грех афронта, нанесенного его отцу.

Полицейская акция 1890 г. в Париже унавозила почву для политического сближения между правительствами России и Франции. Летом того же года с обеих сторон был сделан первый практический шаг к союзу. Начальник Генерального штаба Российской Империи Н.Н. Обручев пригласил (разумеется, с высочайшей санкции) на маневры русских войск заместителя /352/ начальника французского генштаба Р. Буадефра. Переговоры между Обручевым и Буадефром, хотя и не были оформлены каким-либо соглашением, показали заинтересованность военного руководства обеих сторон в союзном договоре.

В следующем, 1891 г. противная сторона дала новый толчок складыванию русско-французского блока, афишировав возобновление Тройственного союза. В ответ Франция и Россия делают второй практический шаг к сближению. 13(25) июля 1891 г. в Кронштадт с официальным визитом пришла французская военная эскадра. Ее визит стал впечатляющей демонстрацией франко-русской дружбы. Эскадру встречал сам Александр III. Российский самодержец стоя, с непокрытой головой, смиренно прослушал революционный гимн Франции «Марсельезу», за исполнение которой в самой России людей карали, как за «государственное преступление»[6].

Вслед за визитом эскадры состоялся новый раунд дипломатических переговоров, результатом которых стал своего рода консультативный пакт между Россией и Францией, скрепленный подписями двух министров иностранных дел — Н.К. Гирса и А. Рибо. По этому пакту стороны обязались в случае угрозы нападения на одну из них договориться о совместных мерах, которые можно было бы принять «немедленно и одновременно». «Бывшая революционерка обнимает будущую» — так оценил события 1891 г. В.О. Ключевский. Анатоль Леруа-Болье назвал 1891 год «кронштадтским годом». Действительно, царский прием, оказанный военным морякам Франции в Кронштадте, стал как бы событием года с далеко идущими последствиями. Газета «Санкт-Петербургские ведомости» удовлетворенно констатировала: «Две державы, связанные естественною дружбой, располагают такой грозной силой штыков, что Тройственный союз должен остановиться невольно в раздумье». Зато германский поверенный Б. Бюлов в докладе рейхсканцлеру Л. Каприви оценил кронштадтское свидание как «очень важный фактор, который тяжело падает на чашу весов против обновленного Тройственного союза».

Новый год повлек за собой новый шаг в создании русско-французского союза. Р. Буадефр, к тому времени возглавивший Генеральный штаб Франции, вновь был приглашен на военные маневры русской армии. 5(17) августа 1892 г. в Петербурге он и генерал Н.Н. Обручев подписали согласованный текст военной конвенции, которая фактически означала договор между Россией и Францией о союзе. Вот главные условия конвенции.

Если Франция подвергнется нападению со стороны Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия нападет на /353/ Германию, а если Россия будет атакована Германией или Австро-Венгрией, поддержанной Германией, то Франция выступит против Германии.

В случае мобилизации войск Тройственного союза или одной из его держав Россия и Франция немедленно и одновременно мобилизуют все свои силы и придвинут их как можно ближе к своим границам.

Франция обязуется выставить против Германии 1300 тыс. солдат, Россия — от 700 до 800 тыс. «Эти войска, — говорилось в конвенции, — будут полностью и со всей быстротой введены в дело так, чтобы Германии пришлось сражаться сразу и на Востоке и на Западе»[7].

Конвенция должна была вступить в силу после ее ратификации императором России и президентом Франции. Подготовить же и представить ее текст к ратификации полагалось министрам иностранных дел. Однако Гире намеренно (в интересах Германии) затягивал представление, ссылаясь на то, что болезнь мешает ему изучить с надлежащей тщательностью детали. Французское правительство, сверх его ожиданий, помогло ему: оно запуталось осенью 1892 г. в грандиозной панамской афере.

Дело в том, что международная акционерная компания, созданная во Франции в 1879 г. для строительства Панамского канала под председательством Фердинанда Лессепса (того самого, который в 1859-1869 гг. построил Суэцкий канал), обанкротилась в результате хищений и подкупа множества видных должностных лиц, включая трех бывших премьер-министров[8]. Ряд этих лиц, безнадежно скомпрометированных, предстал перед судом. Во Франции началась министерская чехарда. Гирс и Ламздорф злорадствовали, предвкушая реакцию Александра iii. «Государь, — читаем в дневнике Ламздорфа, — получит возможность убедиться, насколько опасно и неосторожно слишком тесно связываться с государствами без постоянного правительства, каковым является в настоящее время Франция».

Царь действительно не торопил Гирса с изучением конвенции, но тут правительство Германии, ради которого Гирс так старался, расстроило всю его игру. Весной 1893 г. Германия начала очередную таможенную войну против России, а 3 августа ее рейхстаг принял новый военный закон, по которому вооруженные силы Германии численно вырастали с 2 млн. 800 тыс. до 4 млн. 300 тыс. человек. Получив подробную информацию об этом от французского Генерального штаба, Александр III рассердился и демонстративно сделал новый шаг к сближению с Францией, а именно послал в Тулон с ответным визитом русскую военную эскадру. Правда, царь все еще осторожничал. Он затребовал /354/ списки тех адмиралов, которые хорошо говорят по-французски, и тех, которые — плохо. Из второго списка царь повелел выбрать говорящего по-французски хуже всех. Таковым оказался вице-адмирал Ф.К. Авелан. Он и был послан во главе эскадры во францию, «чтобы меньше там болтал».

Франция оказала русским морякам столь восторженный прием, что Александр III оставил все сомнения. Он приказал Гирсу ускорить представление русско-французской конвенции и 14 декабря одобрил ее. Затем состоялся предусмотренный дипломатическим протоколом обмен письмами между Петербургом и Парижем, а 23 декабря 1893 г. (4 января 1894 г.) конвенция официально вступила в действие. Русско-французский союз был оформлен.

Подобно Тройственному союзу, русско-французский союз создавался внешне как оборонительный. По существу же оба они таили в себе агрессивное начало как соперники в борьбе за раздел и передел сфер влияния, источников сырья, рынков сбыта на пути к европейской и мировой войне. Союз 1894 г. между Россией и Францией в основном завершил ту перегруппировку сил, которая происходила в Европе после Берлинского конгресса 1878 г. Ф. Энгельс так определил итоги развития международных отношений 1879-1894 гг.: «Крупные военные державы континента разделились на два больших, угрожающих друг другу лагеря: Россия и Франция — с одной стороны, Германия и Австро-Венгрия — с другой». Соотношение сил между ними во многом зависело от того, на чью сторону встанет Англия — самая развитая в экономическом отношении держава тогдашнего мира. Правящие круги Англии пока еще предпочитали оставаться вне блоков, продолжая политику «блестящей изоляции». Но нараставший из-за колониальных претензий друг к другу англо-германский антагонизм заставлял Англию все определеннее склоняться к русско-французскому блоку.

Историографическая справка. Историография данной темы сравнительно невелика. В отличие от предыдущих и последующих лет внешняя политика России 1879-1894 гг. мало интересовала историков, за исключением такого, центрального в этой теме, сюжета, как русско-французский союз.

Русская дореволюционная историография и на рубеже XIX-XX вв. традиционно продолжала выделять из всех вопросов отечественной внешней политики восточный вопрос[9], хотя он со временем отходил все дальше на второй план. Даже русско-французский союз так и не стал до 1917 г. для российских историков предметом специальных исследований.

В советской историографии все аспекты внешней политики царизма 1879-1894 гг. так или иначе рассматривались. /355/ Е.В. Тарле, а позднее Ф.А. Ротштейн обозрели их в сводных трудах по истории европейской дипломатии конца XIX в.[10] В 1928 г. был издан 1-й том капитального труда С.Д. Сказкина о «Союзе 3-х императоров» 1881-1887 гг.[11] (2-й том не был написан). На основе архивных, ранее никем не изученных данных Сказкин раскрыл причины возникновения и распада этого союза и все стороны его деятельности как последней попытки трех самых реакционных монархий Европы сохранить, по крайней мере, благожелательный нейтралитет между ними — попытки, обреченной на неудачу из-за обострения их обоюдно гегемонистских претензий, главным образом на Балканах. Столь же основательный труд о русско-французском союзе 1894 г. появился лишь в 1975 г.[12] Здесь исследован во всей его сложности процесс постепенного сближения России и Франции за 20 лет до оформления союзного договора между ними, подробно рассмотрены все — экономические, политические, военные, культурные — предпосылки союза и масштабно показано его значение. Никакого сравнения с трудами С.Д. Сказкина и А.З. Манфреда не выдерживают работы на те же темы В.М. Хвостова[13], излишне политизированные и декларативные.

На Западе (прежде всего во Франции) литература о русско-французском союзе 1894 г. неизмеримо богаче. Р. Жиро исследовал экономические предпосылки союза[14], Э. Доде, Ж. Мишон, У. Лангер и другие — его дипломатическую и военную сущность, причем с разных позиций: Мишон, например, развивал несостоятельную, хотя и распространившуюся в английской и немецкой литературе, версию о том, что русско-французский союз «возник из восточного вопроса».

Другие сюжеты российской внешней политики 1879-1894 гг. в зарубежной историографии освещены слабо. Зато историкам Запада принадлежит ряд превосходных обобщающих трудов по истории международных отношений конца XIX в., где рассматривается — в общеевропейском контексте — и внешняя политика царской России[15].

Примечания

1. Текст речи Скобелева и вступительная статья к ней Е В Тарле опубликованы: Красный архив. 1928 Т. 2. С. 215-220.

2. См.: Манфред А.3. Образование русско-французского союза. М., 1975. С. 226 (по архивным документам).

3. Александр III приходился Вильгельму I племянником, а Вильгельму II — дядей.

4. Цит. по: Манфред А.З. Указ. соч. С. 227. Ж. Клемансо был тогда лидером буржуазных радикалов во Франции.

5. Геккельмана-Ландезена в благодарность за услугу 1890 г. Александр III наградил очень щедро. Провокатор стал (под фамилией фон Гартинга) начальником русской тайной полиции за границей с генеральским чином и высоким окладом.

6. М.Е. Салтыков-Щедрин в очерках «За рубежом» горько иронизировал над тем, как он, будучи однажды в Париже, услышал прямо на улице пение «Марсельезы»: «Сам-то я, разумеется, не пел — но как бы не пострадать за присутствование!»

7. Сборник договоров России с другими государствами (1856-1917). С. 281.

8. С тех пор самый термин «Панама» стал нарицательным для обозначения особо крупных афер.

9. См., например: Жихарев С.А. Русская политика в Восточном вопросе. М., 1896. Т. 1-2; Горяинов С.М. Босфор и Дарданеллы. СПб., 1907.

10. См.: Тарле Е.В. Европа в эпоху империализма. 1871-1919. М., 1927; Ротштейн Ф.А. Международные отношения в конце XIX в. М.; Л., 1960.

11. См.: Сказкин С.Д. Конец австро-русско-германского союза. М., 1928. Т. 1 (2-е изд. — М., 1974).

12. См.: Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М., 1975.

13. См.: Хвостов В.М. Франко-русский союз и его историческое значение. М., 1955; История дипломатии. 2-е изд. М., 1963. Т. 2. Гл. 5, 8 (автор тома — В.М. Хвостов).

14. См.: Girault R. Emprunts russes et investissements francais en Russie. 1887-1914. P., 1973.

15. См.: Дебидур А. Дипломатическая история Европы. М., 1947. Т. 2.; Тейлор А. Борьба за господство в Европе (1848-1918). М., 1958; Renouvin P. La paix armee el la grande guerre (1871-1919). P., 1939. Сохраняет большое научное значение обзорно-аналитическая статья Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22).

Культура

XIX век стал поистине золотым веком культуры в России. Сбылось – вполне и со всей очевидностью – предсказание М.В. Ломоносова, утверждавшего в 1747 г.,

Что может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать!

Главной причиной крутого подъема отечественной культуры XIX в. был нараставший тогда процесс смены феодализма капитализмом во всех (экономических, социальных, политических, духовных) компонентах того и другого строя. Процесс этот подспудно развивался еще до отмены крепостного права. Реформа 1861 г. освободила и ускорила его. В результате темп национального развития России повысился, жизнь страны (культурная, в частности) стала более насыщенной, чем когда-либо ранее. Ряд факторов, производных от смены феодализма капитализмом, способствовал небывалому для России прогрессу культуры.

Во-первых, неизмеримо быстрее прежнего росли в XIX в. (особенно в пореформенные десятилетия) производительные силы, а с их ростом усилилась подвижность населения: многомиллионная масса крестьян перемещалась из деревни в город, на заводы и фабрики, на строительство железных дорог и т.д. Все это влекло за собой крупные перемены в духовной жизни народа: возрастала потребность в знаниях, в образованных людях для государственной службы, просвещения, промышленности, торговли; расширялся спрос на книги, журналы, газеты, культурные зрелища и развлечения.

Во-вторых, переход России от феодализма к капитализму сопровождался ускоренным формированием на ее территории славянских наций и присоединением к ней инонациональных окраин, которые тем самым тоже втягивались в общероссийский ход истории. Это стимулировало бурный рост национального самосознания народов России, который оживлял развитие отечественной культуры, придавал особую цельность, идейную зрелость и содержательность культурным ценностям. Творческая активность народных «низов» проявлялась в том, что их представители поднимались через все препятствия к высотам национальной и мировой культуры. Крепостными были поэт Т.Г. Шевченко, живописцы О.А. Кипренский и В.А. Тропинин, актеры М.С. Щепкин и П.С. Мочалов, актрисы П.И. Жемчугова и Е.С. Семенова, /357/ архитекторы А.Н. Воронихин и П.И. Аргунов, механики отец и сын Черепановы, композитор А.Л. Гурилев.

В-третьих, мощным рычагом культурного подъема служило освободительное движение против крепостничества и самодержавия. На протяжении всего столетия оно росло и вглубь, и вширь и по мере своего роста сильнее воздействовало на духовную жизнь страны. Демократический лагерь в лице своих мыслителей, политиков, художников от А.Н. Радищева до Г.В. Плеханова способствовал развитию науки, литературы, искусства с позиций исторического прогресса, гуманизма, высокой идейности и народности.

Наконец, содействовали прогрессу российской культуры XIX в. ее связи со странами Запада, взаимные контакты и обмен культурными достижениями. На Западе в то время господствовали более развитые, чем в России, экономические и общественные отношения. Более высоким, по сравнению с Россией, был и общий уровень западноевропейской культуры, которую представляли тогда такие гиганты общественной мысли, как Г.Ф. Гегель, А. Сен-Симон, Ш. Фурье, Г. Спенсер, К. Маркс; такие светила науки, как П.С. Лаплас, А. Гумбольдт, М. Фарадей, Ч. Дарвин, Л. Пастер; такие гении литературы, как И.В. Гете, Д. Байрон, Ч. Диккенс, О. Бальзак, В. Гюго, Г. Гейне; такие корифеи искусства, как Л. Бетховен, Д. Верди, Ф. Гойя, Н. Паганини, О. Роден. Поэтому общение с Западом благотворно сказывалось на развитии русской культуры.

Вместе с тем в России XIX в. сохранялись факторы, тормозившие развитие национальной культуры: это крепостное право, которое ограничивало возможности просвещения, и царский абсолютизм, сознательно затруднявший доступ к знаниям простому люду. Российская культура развивалась в сложных условиях противоборства как объективных, так и субъективных факторов, из которых одни содействовали, а другие препятствовали ее прогрессу.