Священномученик Анатолий, митрополит Одесский 15 страница

"Папа очень любил маму, - пишет Л. В. Каледа, - и часто повторял, что не знает, где кончается он и где начинается она. Очень переживая смерть супруги, папа, как мне рассказывали его друзья, внешне держался спокойно".

Похороны Валентины Георгиевны пришлись на Троицкую родительскую субботу и проходили необычайно торжественно: "Все были в белых платьях и пели песнопения. На могиле много говорили о маме, говорил и папа". Через много лет, уже будучи священником, отец Владимир исповедовал человека, который рассказал ему, что толчком, послужившим его приходу к вере, было необычное зрелище: похороны а все одеты как на торжество, все радостные и все поют... "Это были похороны моей жены!" - сказал отец Владимир. Незадолго до смерти Валентина Георгиевна беседовала со своей подругой о заупокойных молитвах. Обе они были баптистками и отрицали значение этих молитв. На сороковой день после кончины Валентины Георгиевны эта подруга увидела ее во сне и стала рассказывать усопшей о ее муже и детях, но та сказала: "Это не то, а вы молитесь за меня? Молитесь, молитесь, это нужно".

"После смерти мамы нас сперва хотели разобрать и взять к себе разные друзья и родственники, но, чтобы сохранить семью, нас стала воспитывать и отдала нам всю свою жизнь ее очень близкая подруга, Мария Алексеевна Жучкова, считавшая мою маму своей духовной матерью. Мария Алексеевна всегда была православной. Это был великий человек, пожертвовавший для нас своей личной жизнью и счастьем иметь своих детей, чтобы мы не остались сиротами. Для меня она стала "мамой". Вскоре после смерти мамы Женя как-то сказал Марии Алексеевне: "Я бы тоже стал вас звать мамой, но боюсь, что надо мной будут смеяться". "Мама" очень расстроилась, что Женя так скоро забыл мать, но папа ее успокоил: "Что вы хотите от ребенка, ему нужна мать". Так она стала матерью для нас обоих. Жене сказали, что, если он хочет, он может звать ее мамой. Но так как родители, то есть папа и "мама", были на "Вы", то, видимо, от этого у нас в семье к папе обращались на "ты", а к "маме" на "Вы". От нас никогда не скрывали, что мама умерла, и мы всегда, как я себя помню, ездили 24 мая на ее могилу на Ваганьковское кладбище...

О папе было предсказано, что он будет священником (священство ему предсказала блаженная Мария Ивановна (U 1931 г.) из Дивеева, где первый раз он был еще до перехода в Православие), поэтому Мария Алексеевна, зная, что второженец не может быть священником, отказалась выйти за него замуж. Еще она боялась быть нам мачехой, если будут свои дети... Об этом разговор у них был только один раз. Больше отец к этому вопросу никогда не возвращался..."

После смерти жены Владимир Амбарцумович целиком посвятил себя работе в кружке и жил в основном на его средства (время от времени он находил работу, не требовавшую от него большой отдачи: в 1922-1923 годах состоял на службе в Рентгеновском институте, а в 1923-1924 годах - в Союзе коммунальников). До 1924 года христианские студенческие кружки пользовались всеми правами легальных общественных организаций, проводили публичные лекции на религиозные темы, в том числе и в Политехническом музее. В 1924 году деятельность христианского студенческого движения была запрещена советской властью, и многие его руководители были готовы подчиниться запрещению, но Владимир Амбарцумович рассудил иначе. Он считал, что в такое сложное и бурное время, какими были послереволюционные годы, христианское просвещение в России необходимо, и продолжил деятельность нелегально. Занятия проводились на частных квартирах; собирались членские взносы, организовывались съезды представителей кружков (последний состоялся летом 1928 года в Подмосковье).

Вслед за запрещением на движение обрушились репрессии, и проповедник чудом избежал ареста. Однажды он ночевал в доме Николая Евграфовича Пестова (1892-1978 гг., известный православный писатель) куда с ордером на обыск и арест пришли сотрудники ОГПУ. Чекист, проводивший обыск, не знал, что перед ним председатель студенческого движения; он продержал его всю ночь и рано утром отпустил, арестовав только хозяина квартиры. Владимир Амбарцумович пошел по Москве от одних друзей к другим, но у всех в этот ранний час горел свет - шли обыски. Проходив по городу до открытия парикмахерских, он сбрил бороду и усы, постриг волосы, затем сменил обычные очки на пенсне.

После этого случая он полностью перешел на нелегальное положение - уволился с гражданской службы и не имел постоянного места жительства. "Мы в то время жили в Манихино, - вспоминает дочь, - в каком-то барском доме. "Маме" сообщили, что папа ждет ее на поляне. Она пришла туда и видит, что там сидит какой-то совсем чужой человек, с большим трудом она узнала в нем папу... Ночевал в это время он у друзей, иногда снимал на короткое время какую-нибудь комнату. Нередко бывало, что, войдя в какой-нибудь дом, при выходе он одевал другую одежду, чтобы быть менее узнаваемым... А мы в это время молились об отце: "Господи, дай, чтобы папа опять был с бородой".

Несмотря на опасность положения, он продолжал работу в кружке. В эти годы под его непосредственным руководством занимались Николай Овчинников (впоследствии иеросхимонах Нектарий, служивший в соборном храме Ельца), Валерий Поведский (впоследствии священник Таллиннской епархии), Василий Евдокимов (впоследствии священник Ташкентской епархии), врач Сергей Сергеевич Утешев, психиатр Дмитрий Евгеньевич Мелихов. В середине 1920-х годов среди близких знакомых Владимира Амбарцумовича появилось много православных; тогда же он познакомился с отцом Валентином Свенцицким, оказавшим большое влияние на его духовную жизнь. В 1925 году в Никольской церкви на Ильинке отец Валентин крестил детей, а в начале следующего года и их отец принял Православие. ("В Манихино "мама" нас водила в церковь, но никогда не причащала, что очень смущало священника (мы же были некрещеные). Папа, видя скорбь "мамы", решил нас крестить до своего присоединения к Православию".) Став прихожанином Никольского храма на Ильинке, Владимир Амбарцумович сразу включился в жизнь прихода, начал прислуживать и читать в церкви, принял участие в организации и осуществлении паломничеств в Дивеево и Саров. (В эти годы он жил на средства, получаемые от частных уроков по немецкому языку и общеобразовательным предметам.)

В конце 1927 года он, как ставленник протоиерея Валентина Свенцицкого, был направлен в город Глазов к епископу Ижевскому Виктору (Островидову) и 4 декабря в кафедральном Преображенском соборе рукоположен во диакона, а 11 декабря - во иерея и определен на служение к Георгиевской церкви Глазова. Через две недели отец Владимир был перемещен на службу в Московскую епархию и назначен настоятелем московского Князе-Владимирского храма в Старосадском переулке. Вторым священником в храме был отец Сергий Барделиус (впоследствии иеромонах Феодор, погиб в 30-х годах в заключении).

С этого времени началось непродолжительное открытое служение Церкви священномученика Владимира. По свидетельству прихожан Владимирского храма, он служил вдохновенно, особенно в праздники. Как писал протоиерей Глеб Каледа, бывший духовным сыном отца Владимира, "праздничные богослужения его были благоговейным восторгом, который охватывал весь храм". Проповедовал он "живо и доходчиво"; особенно большое влияние оказывал на молодежь и подростков; "как пастырь он, казалось, был создан прежде всего для них".

В 1928 году отец Владимир разошелся с отцом Валентином Свенцицким из-за крайних неповиновенческих взглядов последнего и перешел под духовное руководство архимандрита Георгия (Лаврова). Декларация от 29 июля 1927 года митрополита Сергия (Страгородского) вызвала резкий протест у отца Валентина; после ее выхода он почти до самой своей кончины не признавал духовной власти митрополита Сергия. Отец Георгий, напротив, убеждал своих духовных чад не вносить новых разделений в Церковь, и без того бедствующую, и остался на стороне Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. В мае 1928 года отец Георгий был арестован и после вынесения приговора выслан в Казахстан, в поселок Кара-Тюбе.

В эти годы отец Владимир был близок с епископом, впоследствии митрополитом, Мануилом (Лемешевским, U 1968 г.), который часто служил в храме Святого князя Владимира; с отцом Сергием Мечевым (расстрелян в 1941 году; с Сергеем Алексеевичем Никитиным, впоследствии епископом Калужским и Боровским Стефаном (U 1963 г.). Летом 1928 года по просьбе священника Василия Надеждина, с которым у него также сложились близкие отношения, он временно служил в храме во имя Святителя Николая у Соломенной Сторожки. Отец Василий после продолжительной болезни уехал лечиться на кумыс, доверив отцу Владимиру своих духовных чад. Тот в короткое время расположил к себе прихожан Никольского храма своей деликатностью и полным отсутствием желания "завоевать" их сердца, принадлежавшие другому пастырю.

В 1929 году Князе-Владимирский храм был закрыт. Оставшись без места, отец Владимир с сыном пытался проехать к отцу Георгию в Кара-Тюбе, но из-за голода и болезни сына был вынужден вернуться в Москву. Дочь вспоминает, что при отъезде отца она "так плакала, что папа полдороги, к недоумению Жени, не мог прийти в себя". Когда же они вернулись, она радовалась и говорила, что Господь услышал ее молитвы и вернул папу.

В октябре отца Василия Надеждина арестовали и сослали в Кемский концлагерь, и 19 февраля 1930 года он скончался в Кеми, перед кончиной написав письмо своим духовным детям и отцу Владимиру, прося его возглавить осиротевший приход. Отец Владимир откликнулся на эту просьбу и стал настоятелем храма Святителя Николая у Соломенной Сторожки; вместе с ним служил отец Михаил Шик, впоследствии принявший мученическую кончину в Бутове 27 сентября 1937 года. Община Никольского храма, созданная в 1920-е годы отцом Василием, была известной в Москве. Храм посещало много молодежи; прихожане, в основном жители поселка при Сельскохозяйственной академии, занимались преимущественно наукой. Когда после революции запретили преподавание Закона Божия в школах, группа профессоров академии обратилась к отцу Василию с просьбой организовать религиозно-нравственное воспитание их детей. Батюшка часто проповедовал, не жалея сил для того, чтобы уберечь свою паству от соблазнов безбожного времени. Он создал прекрасный молодежный хор, устраивал беседы об основах православного вероучения, посещал с молодежью концерты классической музыки, разбирал литературные произведения.

Отец Владимир сумел сохранить и укрепить никольскую общину. Его службы и проповеди собирали полный храм. Прихожанам запомнились беседы на темы апостольских посланий и Евангелия; они были содержательными и поучительными, но более рациональными, чем проповеди отца Василия. Со свойственной ему ревностью священномученик Владимир заботился о благолепии храма, уделял много внимания церковному хору. Обладая прекрасным музыкальным слухом и красивым голосом, он хорошо знал и любил богослужебное пение и часто обсуждал с регентом предстоящие службы, выбирая соответствующие песнопения. Он считал, что в храме ничто не должно отвлекать внимание от молитвы. Как-то он сказал регенту правого хора Ольге Павловне Шпор: "Выхожу на амвон, смотрю на ваш хор - цветник, а не церковный клирос: платочки и шапочки всех видов, цветов и узоров". После этого девушки-певчие стали надевать черные платки, и хор внешне воспринимался как единое целое.

Священномученик Владимир "был высокого роста с черными длинными волосами, всегда с бородой, и в молодости тоже". Он обладал твердым, не терпящим компромиссов характером и в то же время был очень миролюбив и не переносил ссор. С каждым человеком, за очень редким исключением, он разговаривал как с самым важным и дорогим. Он запечатлелся в памяти духовных детей как очень цельная личность; окружающих всегда поражал сосредоточенный взгляд его темно-карих глаз; трудно было представить у него хаотическое блуждание мыслей, как это бывает у большинства людей. Он мог сосредоточенно молиться среди шума и суеты; его близкие, у которых он нередко жил, вспоминают, как он подолгу молился, стоя в углу комнаты, в которой жизнь шла своим чередом: кто-то разговаривал, ел, спал и т. л "Вспоминая его, - писал протоиерей Глеб Каледа, - стыдно оправдываться и слушать оправдания других, что не было условий для молитвы".

Весной 1931 года благочинный предложил духовенству следовать формуле поминовения властей введенной Временным Патриаршим Священным Синодом при Заместителе Патриаршего Местоблюстителя митрополите Сергии, и определить свое отношение к июльской Декларации 1927 года. В случае несогласия предлагалось уволиться на покой, чтобы не подпасть под запрещение в священнослужении. Отец Владимир признавал иерархическую власть митрополита Сергия, но сомневался в каноничности его местоблюстительства, хотя и не решался его отрицать, поэтому он принял решение выйти за штат и в сентябре 1931 года поступил на службу в Научно исследовательский институт птицеводства заведующим группой измерительных процессов.

Находясь на гражданской службе, он продолжал активную духовно-религиозную работу: руководил своими духовными детьми, совершал службы в домах наиболее близких из них, исповедовал, занимался с молодежью. Не имея возможности часто встречаться с духовными детьми, он прикреплял духовно неопытных чад к духовно и жизненно зрелым.

Сам испытав тяготы лишенства, отец Владимир разыскивал семьи репрессированных и организовывал им постоянную материальную помощь. В то время он имел неплохой заработок, значительную часть которого отдавал неимущим, ограничивая потребности своих собственных детей, оставляя самый минимум и не допуская никакого излишества.

"Помню, у меня были туфли, - пишет Л. В. Каледа, - а кто-то подарил мне синие резиновые тапочки, папа их у меня отобрал и отдал нуждающейся семье". Своих духовных детей, имеющих достаток, он благословлял помогать семьям лишенцев, требуя, чтобы помощь поступала регулярно в договоренном объеме и в четко определенный срок.

Среди семей, которым помогали отец Владимир и его духовные дети, были семьи отца Василия Надеждина; отца Михаила Соловьева, впоследствии архиепископа Тихвинского Мелитона (U 1986 г.); отца Сергия Сидорова, принявшего мученическую кончину в Бутове 27 сентября 1937 года, и др.

Дочь вспоминает, как в начале 30-х годов они с отцом ходили по Сергиеву Посаду и искали семью отца Владимира Медведюка, "с которым папа, видимо, был достаточно хорошо знаком, так как они одно время служили в соседних храмах".

5 апреля 1932 года отец Владимир был арестован органами ОГПУ как "активный участник Всесоюзной контрреволюционно- монархической организации "Истинно Православная Церковь". На допросе он дал следующие показания:

"...Формулу, введенную Сергиевским Синодом, о поминовении властей я считал для себя неприемлемой (как новшество) и поэтому ее не употреблял. Это, в частности, было одним из мотивов моего ухода от священнической деятельности. Как верующий человек я, естественно, не могу разделять политики соввласти по религиозному вопросу... Фамилии своих знакомых предпочитаю не называть, дабы не навлечь на них неприятностей... Ведя организованную работу среди молодежи, я ставил перед собой задачу удовлетворения их личных запросов, в духе христианского понимания жизни. Это были частью из числа прихожан церкви Соломенной Сторожки, частью - не прихожане. Организованной эту работу понимать следует в том смысле, что отношения эти были результатом личного доверия, дружбы. Постепенно эти люди от меня отошли - в силу моей загруженности и намерения оставить эту деятельность. По социальному признаку это были, главным образом, советские служащие, преимущественно женщины. Повторяю, что назвать персонально этих людей я отказываюсь по моральным и религиозным причинам..." В обвинительном заключении, составленном в июне 1932 года, ему инкриминировалась "контрреволюционная работа среди молодежи". Фактически же арест был связан с непризнанием декларации митрополита Сергия. По этому делу было арестовано более ста человек духовенства и мирян, не поминающих митрополита Сергия, в том числе и большая группа прихожан Соломенной Сторожки.

Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ СССР 7 июля 1932 года священномученик Владимир был приговорен к высылке в Северный край сроком на три года, но затем было постановлено приговор считать условным и обвиняемого "из-под стражи освободить", о чем ходатайствовало руководство Академии наук, где он в то время работал.

После освобождения отец Владимир продолжал работать научным сотрудником в ряде научно-исследовательских организаций, занимался разработкой и конструированием различных приборов и установок, имел авторские свидетельства на изобретения. "Помню, он что-то паяет, а потом ходит дует куда-то в трубку. Так он сделал мне маленькую железную чернильницу "невыливайку", так как в школе не было чернил и мы носили их из дома в пузырьках или стеклянных чернильницах и, кувыркая их, вечно обливались чернилами. Вместе с владыкой Мануилом он увлекался инкубаторами, и курами. У меня с Женей были свои куры, для которых папа сделал специальный курятник из фанеры с гнездами и специальной поилкой из перевернутой бутылки".

До зимы 1934-1935 годов отец Владимир не имел возможности жить со своими детьми, которых очень любил. Дети с Марией Алексеевной жили в Подмосковье, снимая комнаты то в одном, то в другом месте, а отец Владимир скитался из квартиры в квартиру по своим московским друзьям. Иногда, войдя в чей-нибудь дом, он видел, что там и так много народа, и уходил, ища пристанища на ночь в другом месте. Соскучившись по семье, он ехал ее навещать, говоря: "Я поехал в Лидино" - так по имени дочери он называл места, где жил и дети.

"Когда папа священствовал, - вспоминает Лидия Владимировна, - то мы были лишенцами, не получали карточек и не могли поступать в институт. Папа привозил продукты из Москвы, то, что нам собирали на приходе - собирали, урывая от себя". Когда дети подросли, он старался приезжать регулярно, хотя бы раз в неделю, занимаясь их воспитанием и образованием. "Помню, мы с Женей "делили папу" по часам, и иногда когда Женино время кончалось и он не отходил от папы, говоря: "О чем тебе с Лидой говорить, только о куклах", а я плакала".

Отец Владимир читал с детьми Слово Божие, с каждым отдельно. Кроме того, он учил дочь обиходному пению, а с больным сыном, не имевшим возможности посещать школу, занимался физикой и математикой. Полученных в это время знаний Евгению было достаточно, чтобы, когда он стал студентом-филологом, подрабатывать себе на жизнь репетиторством по физике и математике.

В 1933 году повсеместно проводилась паспортизация, и отцу Владимиру для получения паспорта пришлось уехать на год в город Россошь. В 1934 году он возвратился в Москву и устроился на работу в Институт климатологии в поселке Кучино. Здесь он снял две комнаты, в которых поселился вместе с детьми и Марией Алексеевной; затем им представилась возможность переехать в Никольское - ближе к Москве.

"Эти годы были для меня самыми счастливыми, - пишет Л. В. Каледа, - папа жил всегда с нами. Наконец пришла возможность привести нашу фисгармонию, и папа с наслаждением играет на ней и поет духовные и церковные песнопения, "песни Сиона" - песни и гимны студенческого кружка: "Непобедимое дано нам знамя, среди гонений его вознесем, Бог нас в любовь приобрел! Себе вечно, и нам победу дает Христос"...

Папа, сам будучи с рождения не православным, очень всегда просил "маму" держать православный быт в доме. Все церковные праздники у нас; отмечались, конечно, хождением в церковь, а также праздничным столом, на который "мама" была мастерицей, несмотря на скудость продуктов...

В церковь мы ходили в "Салтыковке" (храм в честь Почаевской иконы Божией Матери у станции Салтыковка).

Папа обычно стоял в алтаре. В неделю Святых отцов перед Рождеством папа всегда читал Апостол и очень подчеркивал слова "ВЕРОЮ..." (Евр. 12:36-39). И теперь в этот день я всегда почти со слезами вспоминаю своего отца, так как это чтение подходит к его жизни: "Друзии же руганием и ранами искушение прияша, еще же и узами и темницею... И сии вси поспешествовани бывше ВЕРОЮ..."

В середине тридцатых годов отец Владимир стал духовным сыном иеромонаха Данилова монастыря Павла (Троицкого), почившего в 1992 году, после долгих лет жизни в затворе. Вместе с ним у отца Павла окормлялась и вся семья.

В августе 1937 года начались массовые аресты. "Каждое мгновение мы ждали ареста папы. Вечерами и ночью мы прислушивались к каждому автомобильному сигналу". В ночь с 8 на 9 сентября сотрудники НКВД явились в дом на окраине села Николо-Архангельское, неподалеку от Москвы, где в то время в двух маленьких проходных комнатках жила семья Амбарцумовых. Отец Владимир с сыном спали в сарае и, услышав стук, стали переговариваться, спрятано ли облачение. Пришедшие прошли на голоса в сарай, нашли облачение и предъявили ордер на арест. Начался обыск. Следователь искал священные сосуды и антиминс. Он с радостью хватал каждую шелковую тряпочку и все спрашивал: "Где это?" (он забыл слово "антиминс"). Но по слову Церкви: "Яко одушевленному Божию Кивоту, да никакоже коснется рука скверны" - святыни остались не оскверненными. Антиминс был спрятан внутри старой фарфоровой керосиновой лампы, которая стояла на шкафу. Священные сосуды - в вещах на чердаке. Следователи стали подниматься на чердак, но, видимо, устали и вернулись с половины лестницы. Забрали много всяких бумаг, писем, книг, молитвенники, комплект облачений, наперсный серебряный крест. Хотели забрать медальон с частицей мощей святителя Николая, отложили его с другими вещами на стол, но Евгений потихоньку забрал его и спрятал.

"Мы собрали папе какие-то вещи и положили их в наволочку. Папа вышел из дома, мы его провожали. Когда проходили садом, я сорвала яблоко и подала папе. "Не надо", - сказал следователь. "У вас есть дети? - оборвала его "мама". - Так дайте же детям проститься с отцом". Священномученик Владимир попросил прощения у хозяйки дома за беспокойство. Она сказала, что давно поняла, что он священник. Это была простая верующая женщина. Дети проводили отца до железнодорожной линии, дальше их не пустили. С платформы он помахал рукой и сел вместе с сопровождающими в поезд... "Утешайтесь надеждою, в скорби будьте терпеливы, в молитве постоянны", - было написано на пасхальном яичке, присланном отцом Павлом (Троицким) Лидии Амбарцумовой на Пасху 1938 года. Отец Владимир был заключен в Бутырскую тюрьму. Допрашивали его 20 и 21 сентября и 12 октября 1937 года:"

- В каких контрреволюционных организациях, когда и где вы вообще состояли?

- Я никогда ни в каких контрреволюционных организациях и группах не состоял.

- А чем вы тогда объясняете арест членов христианского студенческого кружка, фактически занявшегося контрреволюционной деятель- ностью?

- Прежде всего, я глубоко убежден, что советская власть религиозных людей не понимала и не понимает по сие время, поэтому совершенно естественно, [что] уже тогда возникли подозрения в том, что христианский студенческий кружок, проповедовавший христианскую веру среди студенческой молодежи, занимается контрреволюционной деятельностью. Я этот факт категорически отвергаю, а поэтому не могу считать себя состоявшим в контрреволюционной организации.

- Назовите известных вам по 1920 году членов христианского студенческого кружка и укажите, где они находятся в настоящее время.

- Руководителями этой организации были: Марценковский Владимир Филимонович - лектор, примерно в 1921 году был выслан из пределов СССР за границу; где он находится, мне неизвестно, и связи с ним я не имею; Шереметьева Анна Сергеевна (бывшая графиня) - умерла примерно в 1933 году. Фамилий рядовых членов организации я не назову, ибо не нахожу нужным.

- Расскажите следствию, какую роль вы играли в христианском студенческом кружке в 1920 году.

- В городе Куйбышеве (бывшая Самара) я был активным руководителем организации, являясь председателем.

- Назовите круг ваших родственников и близких знакомых и укажите, где они живут, чем занимаются.

- Брат - Амбарцумов Аршак Амбарцумович, живет в городе Москве, Вспольный переулок, дом No 19, квартира 9, работает инженером Главугля; сестра - Амбарцумова Наталья Амбарцумовна, проживает в городе Москве, Владимиров проезд, дом No 6, работает учительницей глухонемых; что касается своих знакомых, то я их просто не назову, ибо не хочу компрометировать своей судьбой. Должен еще указать тетку Кноблох Ольгу Андреевну, которая выслана в Кировскую область в 1935 году из Сталинградского края, города Красноармейска, а за что - мне неизвестно...

- Следствие располагает данными, что вы у себя на квартире проводили тайные богослужения. Дайте показания по этому вопросу. - Тайных богослужений у себя на квартире я не проводил. Начиная с 1931 года я бросил работать как священник и с тех пор богослужениями не занимаюсь вообще, хотя сана с себя не снимал - не отказывался.

- Имели ли место случаи, когда во время личного богослужения присутствовали посторонние люди?

- Таких случаев не было...

- Вы на следствии 21 сентября 1937 [года] заявили, что категорически отвергаете контрреволюционную деятельность христианского студенческого кружка в 1920 году. Чем объяснить такую уверенность и гарантию в отношении этой организации и людей ее?

- На основании принятого устава этого кружка как сама организация, так ее члены должны были быть аполитичными. Поэтому я категорически заявляю, что ни сам кружок, ни его члены контрреволюционной деятельности не могли проводить.

- Вы вчера отказались дать показания в отношении лиц, входивших в организацию в 1920 году, известных вам сейчас как по месту жительства, так и по месту работы. Следствие настаивает, чтобы вы перечислили их.

- Так как я не усматриваю в деятельности этой организации ничего контрреволюционного, то я окончательно отказываюсь называть фамилии ее членов...

- Назовите круг лиц, посещавших вашу квартиру, и расскажите о характере разговоров с ними.

- О том, что квартиру посещали мои брат и сестра, я уже говорил, а в отношении других показания давать я категорически отказываюсь. Разговоры, которые я вел, носили характер семейно-бытовой, религиозный и научный, причем должен указать, что эти разговоры не носили политического характера, и я, в частности, считаю, что политические проблемы не являются главными проблемами ни в жизни отдельных людей, ни в жизни общества...

- Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Шиком Михаилом Владимировичем?

- С Шиком я знаком с зимы 1928-1929 года, и с осени 1929 года я с Шиком хорошо познакомился, когда его двадцатка с моим отзывом пригласила его служить в церковь у Соломенной Сторожки священником. Я в это время замещал настоятеля церкви.

- Когда и где вы встречались последний раз с Шиком М. В.?

- Последняя моя встреча была с Шиком М. В. осенью 1934 года в Москве, я его случайно встретил на Арбате, и пошли к нему на квартиру.

- Следствие располагает данными, что вы с Шиком М. В. встречались в начале 1937 года, и требует от вас правдивого показания.

- В начале 1937 года я с Шиком М. В. не встречался.

- Зачитываю вам показания обвиняемого вашего единомышленника Шика М. В. от 3 июня 1937 [года] о том, что вы у него были два раза в городе Малоярославце в 1935-1936 годах и два раза был у вас на квартире обвиняемый Шик М. В.

- Да, я, Амбарцумов В. А., целиком подтверждаю показания Шика М. В. о том, что я был у него два раза в городе Малоярославце и он у меня был два раза на квартире в селе Никольском, встречи были у нас в 1935-1936 году.

- Почему вы скрывали от следствия встречи с Шиком М. В. в начале 1937 года?

- Встречи с Шиком М. В. в начале 1937 [года] я скрывал от следствия лишь только потому, что я боялся, что буду обвинен как участник контрреволюционной организации церковников, будучи связан с арестованным Шиком М. В.

- Цель поездок к Шику М. В. в город Малоярославец в 1935-1936 годах?

- Цель моих поездок к Шику М. В. в город Малоярославец в 1935-1936 годах – личные встречи с единомышленником и обменяться мнениями по церковным, общерелигиозным вопросам, а также и жизненным вопросам.

- Изложите содержание контрреволюционных разговоров, имевших место между вами и Шиком М. В.

- При наших встречах мы, то есть я, Амбарцумов и Шик, обсуждали о тяжелом ненормальном положении Православной Церкви в СССР, говорили, что раз Церковь отделена от государства, то государство не должно вмешиваться в церковные дела, также говорили, [что] если Церковь не занимается политикой, то надо дать Церкви свободу действий и дальнейшего ее развития, дать возможность провозглашать свободно проповеди с целью укрепления Православной Церкви. Я говорил, что бывают случаи, когда служители культа невинно осуждаются за контрреволюционную деятельность и высылаются в концлагеря и в тюрьмы.

- Что вы говорили о новой Конституции?

- По вопросам Конституции я говорил, что хотя служители культа и получили по новой Конституции права быть избранными и избирать, но я не верю, что служители культа будут избраны в советы.

- Ваше отношение к советской власти?

- Я по своим убеждениям заявляю, что советская власть есть явление временное, как всякая власть"