Измерения Солнца, Луны и Земли 4 страница

Один из первых химиков Джабир ибн Хайян (Гебер), как теперь считается, жил в конце VIII или начале IX в. Его жизнь покрыта тайной, и не ясно, действительно ли большинство приписываемых ему работ написаны одним человеком. Также в XIII–XIV вв. в Европе появилось множество написанных на латыни трудов, которые приписывались Геберу, но сейчас считается, что их автор не был тем же самым человеком, что автор работ, приписываемых Джабиру ибн Хайяну. Джабир разработал технологии выпаривания, очищения, плавления и кристаллизации. Он искал путь превращения недрагоценных металлов в золото, и поэтому его часто называют алхимиком, но разница между химией и алхимией тех времен надуманна, поскольку не существовало никакой фундаментальной научной теории, которая доказывала бы, что такое превращение невозможно. На мой взгляд, для будущего науки куда важнее разница между химиками или алхимиками, которые вслед за Демокритом работали с веществами в чисто натуралистическом ключе, независимо от того, правильными ли были теории, и теми, кто, как Платон (и, если только они не переусердствовали с метафорами, Анаксимандр и Эмпедокл), переносил человеческие или религиозные категории на изучение веществ. Возможно, Джабир принадлежал к последним. Например, он придавал особое значение в химии числу 28, совпадающему с количеством букв в арабском алфавите, то есть в языке Корана. Почему‑то ему было важно, что 28 – это произведение 7 (предположительно, количество металлов) и 4 (количество качеств: холод, тепло, сырость и сухость).

Теперь обратимся к арабской медицинской и философской традиции. Здесь одной из первых значимых фигур был аль‑Кинди (Алькиндус), который родился в IX в. в знатной семье в Басре, но работал в Багдаде. Он был последователем Аристотеля и пытался согласовать его доктрины с доктринами Платона и ислама. Аль‑Кинди был человеком с энциклопедическими знаниями, очень интересовался математикой, но, как и Джабир, вслед за пифагорейцами использовал в некотором роде магию чисел. Он писал работы по оптике и медицине, критиковал алхимию, хотя и защищал астрологию. Аль‑Кинди также руководил некоторыми работами по переводу с греческого на арабский.

Впечатляющей фигурой был ар‑Рази (Разес), говорящий на арабском перс из следующего за аль‑Кинди поколения. В числе его работ был «Трактат о малой оспе и кори». В «Сомнениях относительно Галена» он бросал вызов авторитету известного римского врача и спорил с теорией, идущей от Гиппократа, о том, что здоровье – это равновесие между четырьмя «соками тела» (эта теория была описана в главе 4). Ар‑Рази объяснял: «Медицина – это философия, и она не совместима с отказом от критики в адрес ведущих авторитетов». В отличие от типичных взглядов арабских врачей, он также бросал вызов и учению Аристотеля, например, его доктрине о конечности космоса.

Самым известным арабским врачом был Ибн Сина (Авиценна), еще один перс, говоривший на арабском. Он родился в 980 г. около Бухары в Центральной Азии. Ибн Сина стал придворным врачом султана Бухары и был назначен управляющим одной из провинций. Он был последователем Аристотеля и, как и аль‑Кинди, пытался согласовать его учение с исламом. Его трактат «Канон врачебной науки» был самым значительным медицинским сочинением в Средние века.

В то же самое время медицина расцвела и в исламской Испании. Аз‑Захрави (Абалкасис) родился в 936 г. неподалеку от Кордовы, главного города Андалусии, и работал там до своей смерти в 1013 г. Он был самым великим хирургом Средневековья и сильно повлиял на христианскую Европу. Возможно, из‑за того, что хирургия была менее подвержена беспочвенным теориям, чем другие разделы медицины, аз‑Захрави считал медицину наукой, не имеющей отношения к философии и теологии.

Медицина и философия в разлуке просуществовали недолго. В следующем веке в Сарагосе родился врач Ибн Баджа (Авемпас). Он работал на своей родине, а также в Фесе, Севилье и Гранаде. Ибн Баджа был последователем Аристотеля, который критиковал Птолемея, поэтому отрицал астрономию Птолемея, делая исключение для теории движения Аристотеля.

Работу Ибн Баджи продолжил его ученик Ибн Туфайль (Абубацер), который также родился в мусульманской части Испании. Он был врачом в Гранаде, Сеуте и Танжере и стал визирем и врачом султана из династии Альмохадов. Он выступал за то, что между учением Аристотеля и исламом нет противоречий, и, как и его учитель, отрицал эпициклы и эксцентры астрономии Птолемея.

В свою очередь, у Ибн Туфайля был выдающийся ученик аль‑Битруджи. Он унаследовал от своего учителя преклонение перед Аристотелем и его отрицание Птолемея. Аль‑Битруджи неудачно пытался заново интерпретировать движение планет по эпициклам через терминологию концентрических сфер.

Один из врачей мусульманской Испании прославился как философ. Ибн Рушд (Аверроэс) родился в 1126 г. в Кордове. Он был внуком имама Кордовы. В 1169 г. Ибн Рушд стал кади (судьей) в Севилье, в 1171 г. – в Кордове, а затем по рекомендации Ибн Туфайля в 1182 г. стал судебным врачом. Как врач Аверроэс больше всего известен тем, что распознал функцию сетчатой оболочки глаза, но гораздо большую славу он имел как комментатор трудов Аристотеля. Его восхищенные слова в адрес Аристотеля даже несколько неудобно читать:

«[Аристотель] основал и завершил логику, физику и метафизику. Я говорю, что он основал их, потому что о работах, написанных по этим наукам до него, даже не стоит говорить, и они в значительной степени были превзойдены его сочинениями. И я говорю, что он завершил их, потому что никто из тех, кто пришел после него до наших дней (а прошло уже пятнадцать веков), не смог ничего добавить к его трудам или найти в них какую‑либо стоящую упоминания ошибку»{137}.

Отец современного писателя Салмана Рушди выбрал эту фамилию в честь светского рационализма Ибн Рушда.

Естественно, Ибн Рушд отвергал астрономию Птолемея как противоречащую физике, под которой он подразумевал физику Аристотеля. Он осознавал, что гомоцентрические сферы Аристотеля «не спасают явления», и пытался согласовать теорию Аристотеля с наблюдениями, но пришел к выводу, что это задача для будущего:

«В юности я надеялся, что я доведу это исследование [в астрономии] до благополучного завершения. Теперь, в старости, я потерял последнюю надежду, поскольку на моем пути стояли несколько препятствий. Но я могу сказать, что это, возможно, привлечет внимание будущих исследователей. Безусловно, современная астрономическая наука не может предложить ничего, из чего можно было бы вывести существующую реальность. Модель, которую мы разработали в наши дни, соответствует результатам вычислений, а не тому, что есть на самом деле»{138}.

Конечно, надежды Ибн Рушда на будущих исследователей не оправдались: никто и никогда не смог заставить работать теорию планет Аристотеля.

Были в мусульманской Испании и серьезные астрономические исследования. В XI в. в Толедо аз‑Заркали (Арзахель) стал первым, кто вычислил прецессию кажущейся орбиты Солнца вокруг Земли (в действительности это, конечно же, была прецессия перигелия орбиты Земли вокруг Солнца), которая, как сейчас известно, зависит от гравитационного притяжения между Землей и другими планетами. Аз‑Заркали определил значения прецессии в 12,9 секунды за год, что достаточно хорошо согласуется с современным значением в 11,6 секунды в год{139}. Группа астрономов, в которую входил аз‑Заркали, используя более ранние работы аль‑Хорезми и аль‑Баттани, разработала «Толедские таблицы», которые можно назвать наследниками «Подручных таблиц» Птолемея. Эти астрономические таблицы, как и те, которые последовали за ними, примечательны для истории астрономии тем, что описывали видимое движение Солнца, Луны и планет по зодиакальным созвездиям.

При правлении халифата Омейядов и сменившей его берберской династии Альморавидов Испания была свободным от национальных предрассудков центром знания, где терпимо относились как к мусульманам, так и к евреям. Моше бен Маймон (Маймонид) был евреем, который в это счастливое время – в 1135 г. – родился в Кордове. Несмотря на то что евреи и христиане были гражданами второго сорта в местах правления исламских правителей, в Средние века условия жизни евреев в арабском мире были гораздо лучше, чем в христианской Европе. К несчастью, во времена юности бен Маймона власть в Испании перешла в руки фанатичного исламского халифата Альмохадов, и он был вынужден бежать, пытаясь найти убежище в Альмейре, Марракеше, Кесарии и Каире. В конце концов он осел в Фустате, пригороде Каира. Там он жил до своей смерти в 1204 г., выполняя как обязанности раввина, оказавшего влияние на всех средневековых евреев, так и врача, которого высоко ценили и евреи, и арабы. Одна из его широко известных работ – «Путеводитель растерянных»[7], написанная в форме писем к юноше. В нем он выражает свое неприятие астрономии Птолемея, противоречащей Аристотелю:

«Ты знаешь об астрономии и то, что ты узнал из моего учения, и то, что прочитал в книге “Альмагест”. У нас было недостаточно времени, чтобы двинуться дальше. Теория, гласящая, что сферы движутся упорядоченно и что рассчитанные пути звезд находятся в согласии с наблюдением, зависит, как ты знаешь, от верности двух гипотез: или истинны эпициклы или эксцентрические сферы, или же и то и другое. Теперь я покажу, что и та и другая гипотеза опорочена неупорядоченностью и находится в прямом противоречии с выводами естественной науки».

Затем он признает, что схема Птолемея согласуется с наблюдениями, а схема Аристотеля – нет, и, как до него Прокл, бен Маймон разочаровывается в попытках понять небеса:

«Но обо всех вещах небесных человек не знает ничего, кроме нескольких математических расчетов, и ты видишь, как далеко он заходит в них. Я скажу словами поэта: “Небо – небо Господу, а землю Он дал сынам человеческим”{140}. Это значит, один лишь Бог владеет верным и совершенным знанием небес, их природы, их сути, их форм, их движений и их причин. Но Он дал человеку силу познавать все то, что творится под этими небесами…»

Как выяснилось, на самом деле все наоборот: именно движение небесных тел было объяснено в первые дни становления современной науки.

Следствием арабского влияния на европейскую науку стало множество терминов и имен собственных, имеющих арабское происхождение: не только упоминавшиеся «алгебра» и «алгоритм», но и названия звезд, например, Альдебаран, Алголь, Альфекка, Альтаир, Бетельгейзе, Мицар, Ригель, Вега и т. д., а также химические термины, например, калий[8], аламбик[9], алкоголь, ализарин (краситель) и, конечно же, алхимия.

Этот краткий обзор вызывает один вопрос: почему именно те ученые, которые были практикующими врачами, например, Ибн Баджа, Ибн Туфайль, Ибн Рушд и бен Маймон, были такими ярыми приверженцами учения Аристотеля? Я думаю, этому могло быть три причины. Во‑первых, врачам, естественно, были интересны работы Аристотеля по биологии, а тут он был на высоте. Также на арабских врачей большое влияние оказали труды Галена, который восхищался Аристотелем. И, наконец, медицина является областью, в которой трудно представить четкое противопоставление теории и наблюдений (такую ситуацию мы можем наблюдать и сегодня), поэтому некоторое расхождение физики и астрономии Аристотеля с наблюдениями могло не казаться врачам таким уж важным. Однако исследования астрономов использовались для целей, где требовались точные результаты, например, для создания календарей, измерения расстояний, выбора правильного времени для дневной молитвы и определения киблы – направления на Мекку, куда надо было поворачиваться лицом во время молитвы. Даже астрономы, которые пользовались своими наблюдениями для астрологических прогнозов, должны были уметь точно определить, в каком знаке зодиака находится Солнце и планеты в то или иное время, поэтому они не могли принять теорию Аристотеля, дающую неправильные ответы.

Арабская наука пошла на спад еще до конца правления халифата Аббасидов, начиная примерно с 1100 г. После этого уже не было ученых, которые могли бы сравниться с аль‑Баттани, аль‑Бируни, Ибн Синой и аль‑Хайсамом. Это спорная точка зрения, причем, увы, часть противоречий привносит современная политическая ситуация. Некоторые ученые отрицают, что вообще был какой‑то спад{141}.

Конечно, какой‑то научный прогресс продолжался и после окончания правления династии Аббасидов: при монголах – в Персии, затем – в Индии, а еще позже – в Оттоманской империи. Например, в 1259 г., всего через год после завоевания Багдада, по приказанию Хулагу была построена Марагинская обсерватория. Она должна была стать знаком благодарности астрологам, которые, как считал Хулагу, предсказали его успешные завоевания. Ее основатель и глава – астроном ат‑Туси – писал о сферической геометрии (геометрии больших кругов[10]на поверхности сфер, например, на воображаемой сфере неподвижных звезд), составлял астрономические таблицы и предложил улучшения к теории эпициклов Птолемея. Ат‑Туси основал научную династию: его ученик аль‑Ширази был астрономом и математиком, а ученик аль‑Ширази аль‑Фариси внес значительный вклад в оптику, объяснив радугу и ее цвета расщеплением солнечного света в каплях дождя.

Более впечатляющей фигурой, как мне кажется, был Ибн аш‑Шатир, астроном XIV в. из Дамаска. Опираясь на работы астрономов из Марагинской обсерватории, он развил теорию движения планет, в которой придуманный Птолемеем эквант был заменен парой эпициклов, что удовлетворяло требованию Платона о том, что планеты должны двигаться с постоянными скоростями по круговым орбитам. Также аш‑Шатир предложил теорию движения Луны, основанную на эпициклах, в которой ему удалось избежать избыточной вариативности расстояния между Луной и Землей, которая сокрушила лунную теорию Птолемея. В ранней работе Коперника, на которую он ссылается в своем «Малом комментарии», представлена теория движения Луны, идентичная теории аш‑Шатира, и теория движения планет, которая дает те же видимые результаты, что и у аш‑Шатира{142}. Сейчас считают, что Коперник узнал об этих результатах (а, возможно, и об их источнике), когда в молодости учился в Италии.

Некоторые ученые придают особое значение тому факту, что геометрическая конструкция, так называемая «пара Туси», придуманная ат‑Туси при работе над планетным движением, была позже использована Коперником. (Это был способ математического преобразования вращательного движения двух соприкасающихся сфер в колебательное прямолинейное движение). Возникла в некотором роде спорная ситуация: неизвестно, узнал ли Коперник о паре Туси из каких‑либо арабских источников или придумал ее сам{143}. Он достаточно охотно воздавал должное арабам и в своих работах упомянул пятерых ученых, в том числе аль‑Баттани, аль‑Битруджи и Ибн Рушда, но ни слова не сказал об ат‑Туси.

Известно, что, несмотря на влияние, которое ат‑Туси и аш‑Шатир оказали на Коперника, их работы не были продолжены исламскими астрономами. В любом случае необходимость введения пар Туси и планетных эпициклов аш‑Шатира была вызвана трудностями, которые в действительности (об этом не знали ни ат‑Туси, ни аш‑Шатир, ни Коперник) происходят от того, что планеты движутся по эллиптическим орбитам, а Солнце находится не в центре этих орбит. Эти трудности, как обсуждалось в главах 8 и 11, одинаково искажают предсказания теорий Птолемея и Коперника и не зависят от того, обращается ли Солнце вокруг Земли или Земля – вокруг Солнца. Гелиоцентрическую теорию ни один арабский астроном серьезно не рассматривал до современной эпохи.

В исламских государствах продолжали строительство обсерваторий. Возможно, самой грандиозной среди них была обсерватория в Самарканде, построенная в 1420‑х гг. при правлении Улугбека из династии Тимуридов, начало которой было положено Тимуром (Тамерланом). Там были получены более точные значения для звездного года (365 дней 5 часов 49 минут и 15 секунд) и прецессии равноденствия (один градус прецессии за 70, а не за 75 лет, что вполне сравнимо с современным значением – один градус за 71,46 года).

Важное открытие в медицине было сделано сразу же после окончания периода правления Аббасидов. Арабский врач Ибн ан‑Нафис описал легочное кровообращение, то есть малый круг кровообращения, который начинается в правом желудочке сердца, выбрасывает кровь в сосуды легких, где она обогащается кислородом и возвращается в левое предсердие. Ан‑Нафис работал в больницах Дамаска и Каира, а также писал сочинения в области офтальмологии.

Но, несмотря на эти примеры, трудно избежать ощущения, что развитие науки в исламском мире начало терять темп после окончания эры Аббасидов, а позже начался и ее упадок. Когда пришло время научной революции, она затронула только Европу и не коснулась исламских государств и исламских ученых. Даже после того, как в XVII в. стали доступны телескопы, астрономы в обсерваториях исламских стран продолжали наблюдать небесные тела невооруженным глазом{144} (хотя они и пользовались некоторыми инструментами). Астрономия по‑прежнему применялось в основном для составления календарей и в религиозных целях, а не для развития науки.

Неизбежно возникает тот же самый вопрос, что и при рассмотрении регресса науки после падения Римской империи: не связано ли это с тем, что религия набирала силу? В исламе, как и в христианстве, вопрос о противоречии между наукой и религией сложен, и я не берусь дать однозначный ответ. Эту проблему следует разделить как минимум на две. Во‑первых, каким было отношение исламских ученых к религии? То есть только ли те, кто сумел не принимать в расчет влияние религии, стали выдающимися учеными? И, во‑вторых, каким было отношение к науке в мусульманском обществе?

Во время эры Аббасидов религиозный скептицизм был широко распространен в среде ученых. Самый яркий пример этого – астроном Омар Хайям, которого считали атеистом. В его рубаи явно видно это скептическое отношение:

Одних манит удел владык земли,

Других же рай, мерцающий вдали…

Держи что есть, о барышах забудь

И дальним барабанам не внемли!

Все мудрецы, которые в веках

Так тонко спорили о Двух Мирах,

Как лжепророки свергнуты; их речь

Развеял ветер, уста засыпал прах.

И я когда‑то к магам и святым

Ходил, познанья жаждою томим,

Я им внимал; но уходил всегда

Чрез ту же дверь, как и являлся к ним{145}.

Перевод, конечно, менее поэтичен, но вполне выражает скептицизм. Недаром Хайяма после смерти называли «змеей, жалящей шариат». Сегодня в Иране правительственная цензура требует редактуры поэзии Хайяма, чтобы скрыть или смягчить его атеистические воззрения.

Примерно в 1195 г. сторонник Аристотеля Ибн Рушд был отправлен в изгнание из‑за подозрения в ереси. Другой врач, ар‑Рази, откровенно высказывал свой скептицизм. В своем сочинении «Проделки пророков» он доказывает, что все религиозные чудеса были чистой воды мошенничеством, что людям не нужны религиозные лидеры и что Евклид и Гиппократ гораздо полезнее для человечества, чем все толкователи священных писаний. Его современник астроном аль‑Бируни явно разделял эти взгляды, поскольку он написал биографию ар‑Рази, где искренне им восхищался.

С другой стороны, врач Ибн Сина в своей переписке с аль‑Бируни вел бурные споры и говорил, что ар‑Рази лучше заниматься вещами, в которых он разбирается, например, гнойниками и экскрементами. Астроном ат‑Туси был правоверным шиитом и писал о теологии. Имя астронома ас‑Суфи говорит о том, что он был последователем суфизма.

Очень трудно свести воедино эти отдельные примеры. Большинство арабских ученых не оставили никаких записей о своих религиозных взглядах. Я предполагаю, что это молчание, скорее, указывает на скептицизм и возможный страх наказания.

Теперь перейдем к вопросу о том, как мусульмане в целом относились к науке. Халиф аль‑Мамун, который основал Дом мудрости, был явным сторонником науки. Особенно значимо, что он принадлежал к мусульманскому течению мутазилитов, для которых характерна более рациональная интерпретация Корана, за что они позднее подвергались гонениям. Но мутазилитов нельзя воспринимать как религиозных скептиков. Они не сомневались в том, что Коран является словом Божьим; они лишь отстаивали идею, что он создан Богом, а не существовал всегда. Нельзя их и путать с современными сторонниками гражданских свобод; мутазилиты преследовали мусульман, которые считали, что у Бога не было нужды создавать Коран, ибо тот существовал вечно.

К XI в. в исламском мире появились признаки явной враждебности к науке. Астроном аль‑Бируни жаловался на антинаучный настрой среди исламских экстремистов:

«Среди них были сторонники крайностей, которые клеймили науку за атеизм и заявляли, что они поведут за собой сбившихся с пути людей, чтобы заставить таких неучей, как они сами, возненавидеть науки. Это помогло им скрывать свое невежество и открыть двери полному уничтожению науки и ученых»{146}.

Есть хорошо известный исторический анекдот, в котором религиозный фанатик критиковал аль‑Бируни из‑за того, что астроном пользовался инструментом, на шкале которого месяцы были размечены на греческом, языке христианской Византии. На это аль‑Бируни ответил: «Византийцы тоже принимают пищу».

Ключевой фигурой в нарастании напряжения между наукой и исламом часто называют аль‑Газали (Альгазеля). Он родился в 1058 г. в Персии, затем переехал в Сирию, потом – в Багдад. Его религиозные взгляды тоже менялись – от ортодоксального ислама к скептицизму, затем к мистицизму суфизма и обратно к ортодоксальности, но в сочетании с мистическим суфизмом. Изучив работы Аристотеля и подведя итог в труде «Намерения философов», он позднее подверг критике рационализм в своей самой известной работе «Самоопровержение философов». (Ибн Рушд, сторонник Аристотеля, парировал ударом на удар и написал «Самоопровержение самоопровержения».) Вот как аль‑Газали выражает свою точку зрения относительно греческой философии:

«В наше время еретики слышат такие повергающие в трепет имена, как Сократ, Гиппократ, Платон, Аристотель и другие. Последователи этих философов сознательно вводят людей в заблуждение с помощью преувеличений, из‑за чего создается ощущение, что эти древние мастера обладали исключительными интеллектуальными способностями; что математика, логика, физика и метафизика были основательно развиты ими; что их великолепный ум оправдывает их бесплодные попытки проникнуть в сокрытое с помощью дедуктивного метода; что со всей остротой своего ума и всей оригинальностью достижений они отвергали авторитет религиозных законов: отрицали вескость позитивного содержания исторических религий и верили, что все, что в них говорится, – это только ханжеская ложь и тривиальность»{147}

Атака аль‑Газали на науку приняла форму окказионализма – доктрины, гласящей, что все, что творится в мире, не подчиняется никаким законам природы, а лишь непосредственно воле Бога. (Эта доктрина не была новой в исламе – за сто лет до аль‑Газали ее развил аль‑Ашари, противник мутазилитов.) В разделе XVII сочинения аль‑Газали «Опровержение их веры в невозможность отклонения от естественного хода событий» мы читаем следующее:

«С нашей точки зрения связь между тем, что мы считаем причиной и следствием, не является необходимой… У [Бога] есть сила создать чувство удовлетворения голода без еды, или смерть без отсечения головы, или даже оставить человека в живых после того, как голова была отрезана, или сделать все что угодно из взаимосвязанных вещей (независимо от того, что из них считается причиной). Философы отрицают эту возможность; напротив, они настаивают на том, что это невозможно. Поскольку познание таких вещей (которые неисчислимы) может занять бесконечное время, позволим себе привести один пример – а именно, сгорание комочка хлопка в момент его соприкосновения с огнем. Мы допускаем возможность контакта огня и хлопка, который не закончится сгоранием. Также мы допускаем возможность трансформации комочка хлопка в пепел без соприкосновения с огнем. А они отрицают эту возможность… Мы говорим, что Бог посредством своих ангелов или напрямую создает черноту в этом хлопке или уничтожение его частиц и их трансформацию в тлеющую массу или пепел. Огонь как неодушевленная вещь не производит никакого действия».

Другие религии, такие как христианство или иудаизм, тоже допускали возможность чудес и отклонений от естественного порядка, но здесь мы видим, что аль‑Газали отрицает само существование какого‑либо естественного порядка.

Это трудно понять, поскольку мы, конечно, наблюдаем проявление закономерностей в природе. Сомневаюсь, что аль‑Газали не знал, что небезопасно совать руку в огонь. Он мог бы отвести науке безопасное место в мире ислама, назвав ее изучением того, как Бог обычно повелевает происходящим, – эту позицию в XVII в. занял Николя Мальбранш. Но аль‑Газали не пошел этим путем. Причина этого изложена в другой его работе – «Начале наук»{148}, в которой он сравнивает науку с вином. Вино укрепляет тело, но тем не менее для мусульман оно находится под запретом. Точно так же астрономия и математика укрепляют ум, но «мы тем не менее опасаемся, что они могут привлечь кого‑нибудь к опасным учениям».

Не только сочинения аль‑Газали демонстрируют нагнетание исламской враждебности к науке в Средние века. В 1194 г. в Кордове под управлением династии Альмохадов, в другой части исламского мира, улемы (местные религиозные учителя) сожгли все медицинские и научные книги. А в 1449 г. религиозные фанатики разрушили обсерваторию Улугбека в Самарканде.

В сегодняшнем исламе мы видим проявления тех же самых опасений, которые беспокоили аль‑Газали. Мой покойный друг Абдус Салам, пакистанский физик, которому первому среди мусульман была присуждена Нобелевская премия (за работу, которой он занимался в Англии и Италии), однажды рассказывал мне, как он пытался убедить правителей богатых нефтью государств Персидского залива вкладывать деньги в научные исследования. Выяснилось, что они с энтузиазмом готовы поддерживать развитие технологий, но боятся, что чистая наука может отрицательно сказаться на культуре. Салам сам был правоверным мусульманином. Он принадлежал к религиозному течению ахмадитов, которое в Пакистане было признано еретическим, из‑за чего Салам многие годы не мог вернуться домой.

По иронии судьбы в XX в. Сайид Кутб, один из главных духовных лидеров радикального исламизма, призывал к замене христианства, иудаизма и ислама универсальным чистым исламом. Частично причиной этого было то, что таким способом он надеялся создать исламскую науку, которая преодолеет пропасть между наукой и религией. Но арабские ученые в свою золотую эру не занимались исламской наукой. Они занимались просто наукой.