Апологеты Биармии – Перми 3 страница

Н. М. Карамзин через Тормода Торфея знал о приходе и крещении биармов в Норвегии. К сожалению, как сторонник отождествления Биармии и Перми, он невольно ввел читателей своего бессмертного труда в заблуждение. Подводя итоги княжения Святослава Всеволодовича, Александра Невского и Алексея Ярославича, в 4‑м томе историк указал на распространение завоеваний татарской Орды. При этом, ссылаясь на «Историю Норвегии», он уверенно написал, что «моголы более и более распространяли свои завоевания и чрез Казанскую Болгарию дошли до самой Перми, откуда многие жители, ими утесненные, бежали в Норвегию, где король Гакон обратил их в веру христианскую и дал им земли да поселения ». Но в «Истории Норвегии» нет упоминаний о Перми, там говорится о Биармии.

Ошибся великий историк, не было такого, – севернее Владимира и Суздаля татары земель не завоевывали (за исключением Великого Устюга, где иногда собирали дань) и до Перми никогда не доходили. Не могли норвежские писатели указать в своих сагах и нашу летописную Пермь, т. к. они такого топонима и тем более этнонима не знали. Неверное отождествление Биармии и Перми привело Карамзина к ошибочному выводу, что татары так далеко проникали на Север и чуть ли не покорили Пермь, жителям которой якобы пришлось спасаться в Норвегии.

* * *

В 1834 году в очень популярном ежемесячном журнале «Библиотека для Чтения» была опубликована статья Осипа (Юлиана) Ивановича Сенковского (1800–1858) известного русского писателя, литературного критика, блестящего ученого‑лингвиста и востоковеда, под названием «О значении скандинавских саг для русской истории». Это был период, когда после выхода исторического труда Карамзина возродился интерес к истории России, в этой связи начали появляться первые переводы скандинавских саг на русский язык и комментарии к ним – о влиянии их на историю нашего государства, особенно историю его древнейшего периода, так туманно и противоречиво изображенного летописцами.

В этой статье также говорилось и о Биармии, ее географическом положении: «Бярмия иногда принимается в общем значении северо‑восточной части нынешней России <…> Бярмия была совсем не то, что полагал о ней Карамзин. Бярмия еще в XI веке считалась многолюдным и сильным государством и производила значительную торговлю. <…> Скандинавские саги наполнены с VIII столетия известиями о набегах на Austurweg и Бярмию, т. е. на нынешнюю Россию ».

Сенковский призывает ученых серьезнее отнестись к известиям скандинавских саг, касающихся истории нашего государства, одновременно сетуя на то, что «если бы могли знать все скандинавские саги того времени, или, по крайней мере, все уцелевшие, но досель неизданные, верно нашли бы в них источник многих событий, приводимых нашим летописцем ».

Особенно он просил обратить внимание на «Сагу об Эймунде», составленную в 1387 году и, по его словам, «столь любопытную во всех своих частях, новым и прекрасным светом озаряющую наш XI век », и, как оказывается, не зря. Остановимся поподробнее на содержание саги, т. к. в ней имеются любопытные сведения, значительно отличающиеся от сообщенных нашими летописями.

Действие происходит в Гардарики (якобы так называли скандинавы нашу Русь), и главным содержанием саги является вражда двух исторических персонажей – братьев Ярислейфа (Jarisleifr) и Бурислейфа (Burisleifr). Большинство историков считает, здесь речь идет о великом князе Киевском Ярославе Мудром (978–1054) и его старшем брате, князе туровском и киевском Святополке Окаянном (980–1019), якобы прозванном так народом за убийство своих братьев Бориса, Глеба и Святослава.

Хотя сразу бросается в глаза такое разночтение в именах русских братьев‑князей, но, судя по тем событиям, которые описываются в саге, и как считают наши историки, повторимся, в ней говорится о Святополке I. Хотя авторы настоящей книги в этом глубоко сомневаются, полагая, что скандинавские писатели запечатлели в саге фрагменты борьбы между братьями Ярославом Мудрым и князем Борисом, а не со Святополком.

Как гласит официальная история, после гибели трех братьев от руки своего старшего брата Святополка, Ярослав Мудрый решил изгнать его из Руси. В это время в Гардарики находился герой саги Эймунд со своим войском норманнов.

Он предложил Ярислейфу помощь в сражениях с Бурислейфом. В первом бою при значительной поддержке норманнского войска Ярислейф одержал внушительную победу над ратью старшего брата. По мнению отечественных историков, это сражение произошло поздней осенью 1016 года у городка Любеча.

Хотя никто не видел мертвым Бурислейфа, однако все говорили, что он погиб в том бою. Но это были непроверенные слухи. На самом же деле Бурислейф бежал и зимой стал собирать новое войско.

Как говорится в саге, успокоившийся Ярислейф правил своими княжествами «по совету и разуму Эймунда конунга», а норманны были в большой чести и уважении у Великого князя. Однако пришло время платить норманнскому войску за услуги по защите княжества. Русский князь, думая, что началась спокойная мирная жизнь, решил отказаться от услуг скандинавов. Оказалось, что рано. Ярислейфу «Эймунд отвечает: «Мне говорили, что Бурислейф конунг жил в Биармаланде зимой, и узнали мы, наверное, что он собирает против тебя великое множество людей, и это вернее ».

Получив такое известие, Ярислейф тут же нашел деньги и заключил с норманнами договор о сотрудничестве еще на двенадцать месяцев. Сразу стали укреплять город. Затем Ярислейф приказал вывести всех женщин на городские стены со своими драгоценностями и насадить на шесты толстые золотые кольца и парчу, тканную золотом, чтобы их было далеко видно. Посчитав, что биармы очень жадны до драгоценностей, князь был уверен, что они обязательно нападут на город. Бурислейф вышел со своей ратью к городу, биармы пошли в атаку, и, не заметив глубокого рва перед стенами из‑за выставленного на обозрение золота, часть их обрушилась в него и погибла.

Собрав остатки войска, биармы снова пошли на приступ городских стен и, несмотря на большие потери, ворвались внутрь города. Когда Эймунд с большим отрядом увидел, что биармы уже вошли в город (тут как обычно во всех скандинавских сагах, герои которых никогда не знают горечь поражения), он разгромил нападавшее войско: «И побежали из города все бьярмы, которые еще уцелели, и бежит теперь Бурислейф конунг с большими потерями людей. А Эймунд и его люди гнались за беглецами до леса и убили знаменщика конунга, и снова был слух, что конунг пал… »

В свое время между исследователями возник спор, где же Святополк мог собрать свое новое войско для борьбы с братом. По мнению некоторых ученых, под биармийцами здесь надо понимать печенегов, т. к. первые якобы являются вымыслом автора саги, который был больше знаком с биармами, чем с печенегами. Однако с этим заявлением трудно согласиться, печенеги, представлявшие собой объединения тюркских племен, были скотоводами‑кочевниками и располагались не на севере и даже не на северо‑востоке нынешней России, а на юге или юго‑востоке, поэтому, как справедливо заметила знаток скандинавских саг Т. Н. Джаксон, биармийцев никак не следует отождествлять с печенегами. Составители саги знали, что Святополк сбежал в какие‑то отдаленные земли, а для них территорией, граничившей с Гардарики, выступала как раз Биармия. О. И. Сенковский тоже был твердо уверен, что «Святополк ушел от Любича к Северу, к финским племенам, обитавшим в той стороне, частью в земледельческом, частью в кочевом состоянии. <…> Печенеги у нас и бярмийцы у норманнов нередко означали разные поколения, обитавшие в восточной России, которые теперь ученым образом называем мы финскими».

Абсолютно был прав Сенковский и в том, когда призывал исследователей обратить серьезное внимание на содержание «Саги об Эймунде». Действительно, ученые давно заметили несоответствие некоторых событий, описанных в наших летописях и указанной скандинавской саге. Кроме того, историков смутило то обстоятельство, что имя брата Ярослава – Бурислейф, никак не похожее на имя Святополка. В Бурислейфе можно скорее узнать искаженное скандинавами имя Бориса – Борислава, старшего брата Ярослава и Святополка. Тогда получается, что Ярослав воевал не со Святополком, а с Борисом?

А что же говорят нам отечественные историки об упомянутых персонажах этой саги? Татищев пишет, что в 1010 году великий князь Владимир роздал во владения своим сыновьям следующие города: Ярославу – Новгород, Борису – Ростов, бывшую вотчину Ярослава, Глебу – Муром, бывшую вотчину Бориса, который, подчеркнул Татищев, «пребывал при отце неотлучно ». А о Святополке историк пока не упомянул, сообщение о нем появится чуть позднее.

В 1014 году киевский князь Владимир решил отправить войско в воспитательных целях против окончательно отбившегося от рук сына Ярослава, засевшего в Великом Новгороде и отказавшегося платить отцу ежегодную дань в размере 3000 гривен. Но к тому времени Владимир, обиженный сыном, заболел и отказался от своей затеи. Убоявшись нападения отца, Ярослав именно тогда послал своих людей к варягам за подмогой, и те не замедлили явиться в Новгород с большим войском, как упоминается в саге об Эймунде.

Кроме болезни Владимира, выдвижению карательного войска из Киева помешало еще одно обстоятельство, – в 1015 году на Русь пошли печенеги, и надо было защищать киевскую землю. Владимир послал против них войско под водительством сына Бориса. Но вскоре, не справившись с недугом, великий князь Владимир умирает в возрасте 67 лет.

Как пишет Татищев, в это же время Святополк находился в Киеве по своим делам. Именно он предотвратил попытку княжеского окружения скрыть факт смерти Владимира: те, завернув тело в ковер, вынесли на улицу и положили около церкви, не сказав, кто там лежит. Узнав о таком издевательстве над покойным, Святополк приказал привезти тело в Киев и положить его в церкви Пресвятой Богородицы, которую Владимир сам построил.

Далее Татищев сообщает, что Святополк якобы захотел овладеть Киевом в отсутствие брата Бориса, зная о том, что Владимир завещал тому весь город «со всею принадлежащею к нему областию ». Борис же, не найдя почему‑то внезапно исчезнувших печенегов, повернул обратно домой и по дороге, получив известие о смерти отца, «весьма опечалился и большую часть войска распустил ». Затем, как повествует историк, Святополк решил избавиться от брата, подослав к нему наемных убийц. Якобы он сказал им: «Убейте Бориса, чтоб никто не сведал ». Наемники немедля собрались и отправились навстречу Борису, у которого уже не было войска. Его шатер стоял на берегу реки Ольты.

И тут в летописях начинается что‑то непонятное и мало объяснимое с точки зрения логики. Один из подручных Бориса предупредил его, что пришли наемные убийцы и хотят его погубить. Но, что удивительно, тот смиренно помолился и лег в постель. Естественно, подосланные убийцы, не встретив достойного отпора, быстро окружили шатер и закололи Бориса, а заодно умертвили его слуг. Затем Бориса, оказавшегося почему‑то живым, замотали в ковер и привезли в Вышгород. Святополк якобы, узнав, что Борис жив, послал снова двух варягов добить его, которые завершили свое черное дело, проколов Бориса мечом пониже сердца. Так, ссылаясь на летописи, писал Татищев.

И все же тут есть какая‑то нестыковка. Почему же Борис, смирено, как бычок, пошел под нож убийц, ведь про него не скажешь, что он был трусом. Накануне он лихо скакал со своим войском сражаться с печенегами, а тут как смиренный раб подчинился злой воле брата. Но только вот – какого брата?

Теперь снова вернемся к содержанию «Саги об Эймунде». В ней говорится о двух норвежских ярлах, Эймунде и Рагнаре, которые, будучи изгнанными из Норвегии, пришли в Гардарики и нанялись на службу к конунгу Ярислейфу (Ярославу). Пришли они к нему по одной причине: узнав о распрях сыновей Владимира, решили подзаработать воинской службой у одного из них, причем у самого сильного. Об этом герой саги Эймунд сам говорит: «Я скажу вам мое мнение, если вы желаете: я узнал о кончине конунга Вальдамара (Владимира), на востоке, в Гардарике, и теперь это владение держат три его сына, мужи самые доблестные. Но он разделил владение свое между ними едва ли поровну, потому что один из них имеет областей более, нежели два другие. Один называется Бурислейф и получил самую большую часть отцовского наследства: он же и самый старший между ними; другому имя Ярислейф; третьему Вратилаф. Бурислейф имеет Кенугард (Киев), Ярислейф – Гольмгард (Новгород), а третий правит Палтеском (Полоцком)… Теперь мне пришло в голову: не покажется ли вам удобным, чтоб мы отправились туда, и повидались с теми конунгами, да пристали б к какому‑нибудь из них, а всего лучше к тому, кто хочет удержать свое владение за собою и доволен так, как отец поразделил между ними?» (Эймундова сага, перевод О. Н. Сенковского).

Большинство исследователей, да и сам Сенковский считал, что под Бурислейфом надо подразумевать Святополка. Но это неправильное суждение, в саге четко указано, что Бурислейф был старшим сыном, а Святополк считался младшим сыном (вернее, даже пасынком). Это также противоречит содержанию летописей, да и нашим именитым историкам. Татищев утверждает, что Борис у князя Владимира «пребывал неотлучно », значит, все это время находился в Киеве. О Святополке он пока подозрительно умалчивает. А Ярослав стал собирать войско против князя Владимира, намереваясь дать отпор, когда тот потребовал непосильную дань, и при этом Ярослав наверняка «не задыхался» от любви к своему брату Борису, занявшего сторону отца.

Далее в саге говорится, что однажды к Ярислейфу пришло письмо от брата Бурислейфа, в котором тот требовал передать в его владения несколько деревень, удобных для сбора налогов (дани). Естественно, Ярислейф ответил отказом на требования брата и стал готовиться к войне. (Очень похоже на изложение наших летописей, только где тут Святополк?)

Тогда оба конунга Гардарики созвали своих людей и встретились, как повествует сага, у речки с большим лесом. Простояв четыре дня в полной боевой готовности, братья все же решились на битву. К тому времени варяги зашли с тыла, и рать Бурислейфа была сломлена, его люди разбежались по полю. Пронесся слух, что сам Бурислейф убит, Ярислейф взял огромную добычу после этого сражения. (Здесь речь идет о сражении при Любече в 1016 год у.)

Слухи о смерти Бурислейфа оказались ложными. Герой саги Эймунд откуда‑то узнал, что этот конунг после битвы бежал и всю зиму прожил в Биармии. Бурислейф там собрал большое войско, готовое снова выдвинуться на Ярислейфа. Потом произошло второе сражение, обо всем этом выше уже упоминалось. При попытке взять приступом город Ярислейфа, войско Бурислейфа вторично, и не без помощи норманнов, потерпело сокрушительное поражение, а сам он едва спасся бегством.

Вскоре пронесся слух, что конунг Бурислейф снова «вошел в Гардарик с огромною ратию и многими злыми народами ». Эймунд со своим родственником Рагнаром и десятью варягами направились ему навстречу. В лесу, когда наступила ночь, они подкрались к шатру Бурислейфа, где тот отдыхал, и как сообщает сага: «Эймунд еще с вечера тщательно затвердил в памяти то место, где конунг спит в своей палатке: он двинулся туда и быстрыми ударами нанес смерть ему и многим другим. Достав Бурислейфову голову в свои руки, он пустился бежать в лес, – мужи его за ним, – и их не отыскали. Оставшиеся в живых Бурислейфовы мужи были поражены ужасным испугом от этого страшного приключения, а Эймунд со своими людьми ускакали прочь. Они прибыли домой утром, очень рано, и пошли прямо в присутствие конунга Ярислейфа, которому наконец донесли с достоверностью о кончине конунга Бурислейфа ».

Все прекрасно знают из истории, что Святополк подобным образом не погибал и сам себя «не заказывал» летописным киллерам. Зато в древнерусских источниках, а также у Татищева и Карамзина, можно найти подобную картину смерти другого великого князя – Бориса: «И се нападоша акы зверье дивии около шатра. И насунуша и копьи, и прободоша Бориса и слугу его » (1015 г. Лаврентьевская летопись, ПСРЛ, т. 1.).

Выходит, все же о Борисе говорится в саге. Действительно, историки уже давно стали склоняться к мысли, что Бурислейф саги это не Святополк, а Борис. Тогда получается, что Бориса приказал убить прославленный в веках летописцами Ярослав Мудрый, а на бедного Святополка навесили «всех собак». Давайте разберемся, мог ли вообще Святополк воевать с Ярославом и быть убийцей своих сводных братьев.

Недавно появился полный перевод «Хроники» Титмара Мерзебургского из Саксонии, освещающей, в том числе и годы правления Владимира. Его современник епископ Титмар (он работал над хроникой в 1012–1018 гг.), представил уникальные сведения о Древней Руси, имеющие огромное значение в ее изучении. Специалисты считают, что заключительная часть правления Владимира очень скупо освещена древнерусскими источниками. Все, что известно об этом периоде из «Повести временных лет», исчерпывается несколькими скудными записями, поэтому исследователям при написании истории Российского государства приходится зачастую даже импровизировать. Не избежали этого, кажется, и наши известные историки Татищев и Карамзин.

А в «Хронике» Титмара из Мерзебурга сообщается следующее: «VII, 72. Идя далее в своем повествовании, я расскажу ради осуждения об образе действий короля Русского Владимира. Взяв себе из Греции жену, по имени Елена, которая была просватана за Оттона III, но коварным образом отнята у него, он по ее убеждению принял святую веру, которую не украсил праведными трудами. Ведь он был без меры чувственен и свиреп, причинив изнеженным данайцам много вреда. Имея трех сыновей, он отдал в жены одному из них дочь князя Болеслава ( польского князя Болеслава I. – Авт.). <…> Названный король, услышав, что сын его, подстрекаемый Болеславом, тайно готовится восстать против него, схватил его вместе с женой и названым отцом и заключил их, отдельно друг от друга, под стражу. <…> VII, 73. После этого дни короля истекли, и он умер, оставив все наследство двум своим сыновьям; третий сын тогда находился в тюрьме, откуда позже, улизнув, бежал к тестю; в тюрьме, правда, осталась его жена».

Не будем останавливаться на некоторых неточностях Титмара: он неверно называет жену‑гречанку Владимира Еленой вместо Анны, не знает, что у Владимира было не три сына, а двенадцать. Но стоит, конечно, обратить внимание на уникальные сведения о женитьбе младшего сына (вернее пасынка) Владимира на дочери польского короля Болеслава (позднее выясняется, что это именно Святополк), а также о его заключении в темницу вместе с женой. Этих сведений мы не найдем ни в одной древнерусской летописи.

Как видно из сообщения Титмара, после смерти Владимира наследство досталось двум братьям, и конечно не Святополку, томящемуся в темнице, а Борису и Ярославу. И наверняка из‑за наследства между ними возникла борьба не на жизнь, а на смерть. Святополку же ничего не оставалось делать, как срочно бежать к своему тестю, польскому королю Болеславу, оставив даже свою жену в заключении. Появился он на Руси позднее вместе с Болеславом, только в 1018 году. А, как известно из летописей, к тому времени уже были убиты его сводные братья Борис, Глеб, Святослав. Позднее летописцы свалили всю вину на Святополка и обозвали его Окаянным, стараясь обелить Ярослава Мудрого.

В 1015 году, после смерти Владимира и бегства Святополка в Польшу, в Киеве утвердился Борис, опиравшийся на союз, по одной версии, с печенегами (это противоречивое утверждение, в это время, по летописным данным, он активно воевал с ними), по версии же авторов книги, – это были действительно жители неведомой страны – Биармии, обиженные на великого князя за плату неимоверно высокой дани Новгороду. А Ярослав, в свою очередь, как уже известно, заключил союз с варягами – выходцами из Норвегии. Между братьями началась междоусобица, закончившаяся гибелью Бориса. Захватив Киев, Ярослав чувствует себя там неуверенно и после поражения на Буге в 1018 году бежит не в Киев, а в родной Новгород. Только после этого в Киеве утверждается Святополк, правивший в нем всего 11 месяцев, а затем снова изгнанный братом Ярославом.

Исследователи подметили одну странность в этой истории – спустя много десятилетий потомки Ярослава Мудрого продолжали называть своих сынов Святополками. Имя того, кто заклеймен как убийца первых русских святых, носил внук Ярослава, сын Изяслава Ярославича (скончался почти через сто лет после Окаянного тезки, в 1112 году), в той же ветви Ярославичей еще через три поколения появляется новый Святополк (умер в 1190 году); праправнук Ярослава – потомок другого его сына, Всеволода, также носит имя «святоубийцы» (умер в 1154 году). Только после этого Святополки исчезают из великокняжеских родословных.

Почему князья продолжали называть своих сынов именем человека, преданного летописцами анафеме? Сам Ярослав Святополка братоубийцей никогда не называл, вероятно, дали ему прозвище Окаянный не сразу, а позднее, ориентировочно с середины XII века.

По одной версии, творцом легенды об Окаянном Святополке можно считать Владимира Мономаха (1053–1125), при котором игумен Сильвестр составил вторую версию «Повести временных лет», т. к. именно после правления Мономаха имя Святополк исчезает из княжеского именослова. Прозвище Окаянный он присвоил не брату своего деда Ярослава Мудрого, а двоюродному брату Святополку Изяславичу, поднявшему руку на родственника, двоюродного племянника теребольского князя Василька Ростиславича, ослепив его.

По другой версии, Святополк был причислен к религиозным противникам греческого духовенства, имевшим в то время большое влияние на Руси. Это они присвоили ему страшное прозвище Окаянный, означающее по церковным понятиям «злой дух, нечистый, сатана». Его посчитали противником христианства, попытавшегося восстановить позиции языческой веры. Именно поэтому Святополк был задним числом дискредитирован как братоубийца и навеки проклят.

* * *

К числу следующих апологетов Биармии – Перми можно смело отнести историка и востоковеда, известного археолога и знатока нумизматики Павла Степановича Савельева (1814–1859). В 1846 году появился его, увенчанный Демидовской премией и сообщавший немало новых сведений по древней русской истории, капитальный труд «Мухаммеданская нумизматика в отношении к русской истории».

В своей книге П. С. Савельев отождествляет Пермь с древней Биармией, располагая ее в северо‑восточной России, от Белого моря до Уральских гор. Для Савельева беормы норвежского путешественника Оттара однозначно – пермяки , а Vina скандинавских саг – река Двина.

У него появляются сомнения в правдивости саг, и, находя известия скандинавов крайне преувеличенными, Савельев, тем не менее, признает историческим фактом существование торговых связей норманнов с Биармией, по крайней мере, начиная с IX века. Монеты, похищенные норвежцами из храма Йомалы, Савельев считает куфическими, монеты могли попасть в Биармию лишь благодаря сношениям с булгарами. Одним из первых Савельев указывает на связи новгородцев с биармами, которые первоначально были очень сложными: «Подобно скандинавам новгородцы вели с Биармией и торговлю, и войну ».

Путь из Новгорода на Восток, считал ученый, шел тогда Северной Двиной, Вычегдой, Печорой через Камень на Урал. Новгородцы ходили туда Пермью, Печорой и Югрой. Другого удобного пути за Урал в то время еще не знали. А в Заволочье, уверял он, новгородцы проникли еще раньше.

По свидетельству летописей, в XII веке югорцы уже были данниками новгородскими, а если в более раннюю пору туда совершали походы, то, значит, считал Савельев, эта страна была достаточно знакома и безопасна для новгородцев. Торговые отношения с Биармией, по его мнению, начались еще в глубокой древности, и существовали не только в VIII–X вв., но даже в VI веке.

Позднее Савельева поддержал исследователь из Перми А. А. Дмитриев. «Надо оставить все сомнения, – говорил он, – в существовании торгового пути из волжско‑камской Булгарии в Пермь Великую и далее – в Пермь Вычегодскую и на устья Северной Двины, в Заволочье‑Биармию. В Булгарию же этот путь шел через Хозарию с юга, из Азии, как положительно свидетельствуют находки монет и разных ценных вещей, имеющих явное происхождение с Востока ».

По свидетельству А. А. Дмитриева, на развалинах древнего Булгара на Волге уже давно находили множество восточных монет и разных драгоценных вещей: золотых, серебряных и бирюзовых серег, браслетов и перстней, части металлических зеркал, бус, металлических украшений конской упряжи и т. д. Древнего серебра в Булгаре находили так много, что, по откровенному признанию одного казанского купца, торговавшего в «серебряном ряду» на рынке, «на своем веку» он один переплавил до 8 пудов булгарских серебряных монет и всяких древних вещей.

П. С. Савельев своими авторитетными работами по археологии и нумизматике еще раз убедил ученых: историков, археологов, этнологов, что Биармия и древняя Пермь – это одно то же понятие, что в скандинавских сагах под названием Бьярмаланда прославлялся именно Пермский край со своей столицей Чердынью.

* * *

Заметное влияние на русских историков в части изучения Биармии, ее локализации и отождествления с Пермью оказали финские ученые начала и середины XIX века. Одним из них был филолог и лингвист Иоганн Андреас Шёгрен (1794–1855), впоследствии ставший академиком Российской Императорской академии наук.

В начале XIX века среди финской интеллигенции резко возрос интерес к своим этническим корням, а, следовательно, к истории народов, говорящих на финно‑угорских языках. Присоединение Финляндии к России открыло для финнов новые возможности исторических, лингвистических, фольклорных и других исследований. Огромный вклад в их развитие внес и финский ученый А. И. Шёгрен.

Являясь сторонником отожествления Биармии и Перми, Шёгрен утверждал, что Пермь является просто новгородской переработкой слова Биармия . Пытаясь выяснить значение слова Пермь , он выводил его происхождение от финско‑зырянско‑пермяцких корней. Он же является автором идеи, что Пермь получила свое название от финского слова Perämaa, означающее задняя сторона или задняя земля.

По инициативе Шёгрена, другой известный финский ученый, знаменитый лингвист и путешественник Матиас Александр Кастрен (1813–1852), начиная с 1838 года, предпринял ряд экспедиций по Северной Европе, Уралу, Сибири и Дальнему Востоку с целью изучения этнографии северных народов, доказательства родства самодийских языков с финским.

Путешествуя по Северу, Кастрен становится убежденным сторонником существования Биармии, являющейся, по его мнению, центром высокой культуры и богатой торговли. Кастрен напишет позднее следующее: «По крайней мере, о Великой Пермии и Великой Булгарии будут помнить до тех пор, пока Россия будет иметь историю, потому что древняя история Восточной России есть ее история <…> Что же касается до торговли Бьярмаландии и Булгарии, то о значении ее единогласно свидетельствуют историки многих стран. В высшей степени вероятно, что торговый путь от Белого к Каспийскому морю пролегал по владениям пермяков, булгар и хазар и что этот путь продолжался до Норвегии, к югу до Индии. Такие торговые сношения были возможны вследствие больших рек, прорезывающих Восточную Россию ».

Из вышеприведенного текста можно сделать вывод, что для финского ученого Великая Пермь и Биармия – это одно и то же понятие, он не разделял их. Далее Кастрен еще раз подчеркивает тождество Биармии с Пермью, представляя размещение племен на севере России: «Пермское племя занимало речную область Камы и Двины, карелы жили прежде по Двине и Белому морю, весь – по Онеге и Белому озеру ». Таким образом, Кастрен считал, что пермяки жили по всей Двине, значит, именно они являлись биармийцами скандинавских саг, с чем, конечно, невозможно согласиться.

Это было не единственное мнение финского ученого о местоположении Биармии. Путешествуя по Карелии, которую он делил на две части – «лопарскую и русскую Карелию», Кастрен пришел еще к одному выводу: «Приходы Рованиеми и Кеми, которые в старину тоже были населены лопарями, впоследствии большую частьсвоего населения получали из русской Карелии или из древней Биармии <…> Крестьяне в Кеми и Рованиеми наследовали от отцов и дедов своих, так называемых Биармийцев, большую охоту к торговым предприятиям ».

Оказавшись в Архангельской губернии, Кастрен, тут уже противореча себе, становится убежденным сторонником любопытной идеи, что Холмогоры – это столица и крепость древних биармийцев.

Хотя местные сказания относят пермяков, зырян, корелов и другие народы к чудскому племени, по словам Кастрена, их всегда отличали от той настоящей древней чуди, давно вымершей. На Севере повсюду, особенно по Северной Двине и южному берегу Белого моря, у местного населения были распространены сказания, что в древности, до прихода в эти места новгородцев, тут жил языческий народ – чудь белоглазая , в летописях получившая название чудь заволочская . Архангельские старожилы поведали Кастрену, что богатства чуди были неизмеримы; обычно они хранили их, зарывая в землю. Об этой привычке биармийцев, как мы знаем, повествуют и скандинавские саги. По мнению ученого, хотя все приведенные описания древнего народа свойственны финнам, тем не менее, существует большое совпадение местных преданий с известиями саг о биармах.