Великие воды Гиппопотамы. Гигантский скат. 3 страница

Другие эксперименты с носовыми выростами и лопастями в ушах дали нам очень странные результаты, но все они решительно подтверждали, что эти органы – основа механиз­ма, обеспечивающего равновесие и ориентировку в простран­стве, который действует совершенно непроизвольно. Если запечатано правое ухо, можно предположить, что постоянное давление на него преобразуется нервной системой животного как сигнал, оповещающий о препятствии, которое находится «справа по носу». Поэтому животное постоянно свора­чивает влево, как и делали это наши пленницы.

Один вечер задержался в моей памяти потому, что я ВДРУГ осознал – кругом сухо, а не мокро. Мы были в Африке уже больше двух месяцев, и все это время дождь лил ежедневно, иногда целый день напролет. Неделями подряд солнце не показывалось из‑за туч, и набитые тушки* живот­ных оставались такими же влажными и эластичными, как в тот день, когда их изготовили. За это время наше терпение вконец истощилось. Мы терпеливо дожидались конца дож­дей, чтобы углубиться в неизведанные глубины леса и переселиться в палатки. До сих пор нам приходилось довольствоваться наблюдением за самыми известными жи­вотными, и только за теми из них, кто сумел выжить или даже прижился на полуобработанной земле и во вторичных лесах возле человеческих поселений.

* Имеются в виду снятые и первично обработанные шкурки зверьков, набитые ватой или другим мягким материалом. Впослед­ствии из такой шкурки можно изготовить чучело для музея. Вместе с черепом тушка позволяет определить животное. (Примеч. перев.)

Сидя за рабочим столом, на веранде, выходящей на площадь станции Мамфе, я видел перед собой ничем не заслоненное широкое пространство неба на западе. Солнце клонилось к закату, полыхая, как жерло печи, за ложным горизонтом из тяжелых черных туч, которые громоздились недвижными колоннами и башнями, словно чудовищный мираж величавого силуэта Нью‑Йорка. Небо надо мной было хрустально‑прозрачное и бездонное. Там; куда уходил днев­ной свет, оно было бледно‑голубое между двумя широкими горизонтальными полосами неяркого нежного золота. Выше к зениту голубизна переходила в сияющий лиловый, сирене­вый, фиалковый тона, а снижаясь к востоку, тонула в таинственном индиго наступающей тропической ночи.

Работать в такой обстановке было бы святотатством, да и просто невозможно. Почуявшие это африканцы раствори­лись в сумерках – без разрешения и без шума. Я последовал их примеру и побрел по шелковистой высокой траве, глядя в бездонное небо с тоской, которая охватывает всех смертных под сенью вечернего неба, когда оно дышит вечным и нерушимым покоем. Я наткнулся на Бена, забравшегося на верхушку термитника и созерцающего закат; на его шоколад­ной коже играли отблески пламенеющего великолепия. Он молча сидел и смотрел, и я почувствовал себя счастливым.

Передо мной один из тех, кого брюзгливые европейцы сделали притчей во языцех, – африканец, слуга «белого человека», который вдобавок прошел через все гнусности и удушающую атмосферу миссионерской школы. И вот он тихо сидит, поглощенный зрелищем, которое в конце концов для него так же привычно, как для нас пляшущие огни реклам.

– Да, это очень хорошо – вот все, что он сказал.

Затем он неожиданно и таинственно заговорил на своем языке, описывая красоту того, что мы видели, как я узнал позже.

Под купоном неба мы сидели вдвоем в полном молчании, наблюдая и запоминая непрерывно меняющуюся игру красок. Воздух хранил безмолвие, только где‑то вдалеке барабан отбивал ритм, точно совпадающий с биением наших сердец, да временами одинокая трель доносилась с ближнего боло­та, где было полно лягушек.

Нет, кажется, это еще не все... Иногда я скорее чувство­вал, чем слышал, непомерно тоненький звук. Понемногу необычные звуки стали чуть слышнее, и я понял, что они доносятся с неба. Я глядел вверх и ничего не видел. Чаще всего оттуда неслись еле слышные, но внятные пискливые «ти‑ти‑тррр». Тут Бен неожиданно взглянул вверх и показал мне на черную точку, порхающую и ныряющую в. небе. Летучие мыши!

Ночь вступала в свои права, и воздух звенел – «ти‑ти‑тррр». Хлопотливые маленькие существа плавными кругами спускались ближе к земле. Первые экземпляры этих летучих мышей нам удалось добыть только через несколько дней.

Это были крупные, сильные летучие мыши с относитель­но небольшими крыльями, простыми рыльцами, похожими на свиные пятачки, и голыми телами. Кожа блестела от масля­нистого секрета с неприятным запахом, а мясо, плотное, на удивление тяжелое, и после смерти источало эту жидкость целыми часами. Поразительнее всего были карманы, или сумки, расположенные под подбородком и открывавшиеся спереди. На коже в глубине сумки (то есть на коже горла) мы нашли сосок, соединенный с железой, и в нескольких случаях обнаружили уцепившуюся за сосок странную бескры­лую паразитическую муху.

Мешкокрылы (Saccolaimus peli) принадлежали как раз к той раздражавшей нас группе, представители которого летали на открытых местах. Это были первые летучие мыши, увиденные нами.

Прошло уже несколько недель, как мы интенсивно «облавливали» местность вокруг лагеря, и стало ясно, что мы выловили или распугали большинство обитавших там животных. Линии ловушек были переставлены в другое место: при этом способе отлова животных применяют метод, который называется «замкнутый круг». Это значит, что вы очерчиваете круг и постепенно двигаете ловушки ближе к центру, то есть к лагерю, так что животным приходится или выбираться сквозь заслон из ловушек, или быть, в конечном счете, загнанными прямо в лагерь. Когда ловушки подходят к границам лагеря, появляются последние ряды отступающих зверюшек. После того как их изловят – если им только не удалось убежать, – весь участок считается «отработанным».

Чтобы выбрать новый участок, я в одиночку вышел на поиски, собираясь осмотреть за день как можно большую площадь и спокойно оценить перспективы в меру своих знаний и способностей. Эти дни в полном одиночестве оказались необычайно плодотворными, и вовсе не потому, что мне хотелось под любым предлогом избавиться от общества. Просто когда тебя никто не отвлекает разговора­ми и ты идешь куда глаза глядят, можно, оказывается, сделать поразительное множество открытий.

В тот раз я отправился к обширному травяному «озеру», которое, как мне доложили, находится к юго‑востоку от лагеря. Я решил начать с этого места, потому что мне совсем не хотелось заблудиться в лесу.

Углубившись в густой лес позади травянистой пустоши, я с удивлением увидел, что иду вниз по довольно крутому склону. Пройдя немного вперед, я заметил отблески солнца на воде, далеко внизу. Благодаря своеобразию местных геологических условий река Манью, которая была нам хорошо знакома, где‑то повернула вспять, пробила извили­стый путь сквозь лесные дебри и текла иногда как бы в противоположном направлении. Это мы узнали позже, прой­дя до конца вниз по течению. Я тут же решил, что здесь и раскинутся наши новые счастливые охотничьи угодья и сюда будет перенесен наш лагерь.

Это ущелье когда‑нибудь вызовет серьезный интерес геологов, так как представляет собой точную природную модель Великого африканского грабена в Восточной Африке. Из‑за оползня или резкого сдвига подстилающих пород поверхность земли здесь просто просела вдоль центральной линии, по которой теперь течет река. Коренная скальная порода растрескалась вдоль и поперек на гигантские кубы, которые смещены провалом, так что их можно сравнить с кусками сахара в большой чашке. Между ними и под ними образовалось почти неисчислимое количество узких трещин и проходов, которые углубляются в стены ущелья, идут вдоль них и снова выходят наружу.

Вся эта местность покрыта густым лесом. Когда я принялся исследовать ровное песчаное дно проходов, напо­минающих узкие улочки среди высоких кубических скал, свет начал понемногу меркнуть. Поверхность скал практически нигде не обнажалась; повсюду, куда проникал хоть лучик света, скала была одета шелковистым, мягким, ярко‑зеленым мхом. Я очутился словно в погребенном городе – безмолвном, таинственном, немного жутком.

Я круто завернул за угол и вышел к широкому гроту, над которым нависала высокая скала. В сумрачной полутьме под этим природным порталом я увидел бесконечный поток летучих мышей, снующих туда и обратно – от устья пещеры к громадной горизонтальной расщелине в ее глубине. Свод портала был сплошь покрыт плотной массой спящих руко­крылых; они висели тесными рядами вниз головой. Земля более чем на фут была выстлана их экскрементами, которые выветрились под воздействием стихий и представляли собой массу слежавшихся останков бессчетных миллионов насеко­мых. В этом слое гуано летучих мышей я нашел много своеобразных насекомых и маленькую ярко‑красную много­ножку, какие никогда не попадались в других местах.

К счастью, в сумке оказался электрический фонарь; с его помощью я углубился в пещеру. Вход был довольно узким, и я едва в него протиснулся, но дальше путь расширялся, а потолок уходил далеко вверх. На стенах по обе стороны, куда только достигал луч фонаря, висели и ползали летучие мыши. Воздух буквально кишел ими. А пол здесь был покрыт слоем гуано такой мощности, что я не мог докопаться до дна даже с помощью «друга траппера»!

Я был так поражен, окопдован этим местом и его обитателями, что начисто позабыл о времени и пробирался вперед, в глубину, следуя за непрекращающимся потоком летучих мышей, которые неслись, огибая углы, как поток мчащихся наперегонки машин в большом городе в часы пик.

За следующим поворотом передо мной выросла сплошная стена. Все летучие мыши устремлялись вверх и скрывались за небольшой скалой. Я не без труда вскарабкался наверх и оказался на ребре одного из громадных обломков скалы. Над ним громоздился другой обломок, опиравшийся на третий где‑то далеко справа. Между ними оставался ход, похожий на галерею. Далеко впереди, в конце хода, я разглядел большую пещеру. В нее я и проник в конце концов с ружьем и всем прочим снаряжением, пережив несколько пренеприятных минут, пока протискивался ползком через узкий проход; меня все время преследовала мысль, что потолок того и гляди осядет и придавит меня, но не насмерть, и тогда мне придется долго погибать в дыре, где никто и ни при каких обстоятельствах не сможет меня отыскать.

Пещера, в которой я оказался, была гораздо больше предыдущих. Она была размером примерно с один из гигант­ских обломков и почти точной кубической формы. Воздух был сух, как в пустыне во время самума; может быть, от этого или от едкого зловония летучих мышей губы у меня поразительно быстро высохли и потрескались, а глаза непрерывно слезились. На потолке не было ни одной спящей летучей мыши, но на стенах, как мне показалось, они висели в громадном количестве. Некоторые были совсем близко. Положив на землю ружье и коллекторскую сумку, я стал подбираться поближе, вооруженный только фонариком и сачком, намереваясь изловить несколько штук.

Но когда я подошел к стене, существа, которых я принял за летучих мышей, исчезли словно по волшебству. Сию секунду они были передо мной – и вот их не стало. Когда я подошел достаточно близко, чтобы разглядеть, что же это такое, там было пусто. Какая‑то чертовщина!

Я решил, что их спугнул свет – если это не бесплотные тени, – и, выключив фонарик, подкрался к другой стене. Когда мне показалось, что до нее уже недалеко, я внезапно снова включил фонарь. Леденящее душу зрелище предстало моим глазам. Стена была сплошь покрыта гигантскими жгутоногими пауками: припав на брюхо, они сверлили меня неподвижными глазами. Они замерли всего на несколько секунд, а потом во мгновение ока метнулись кто куда и с Отвратительным шуршанием скрылись в тонких, как паутина, трещинах.

Как я уже говорил раньше, их вид и поведение вызывают неодолимое отвращение, но необычные размеры и окраска заставили меня – только ради науки! – охотиться на них с примитивным хитроумием пещерного человека, промышляющего пропитание. В конце концов я поймал несколько тварей, хотя больше упустил, пережив сильное нервное потрясение, когда один из них, убегая из сачка, прополз прямо по моей голой руке.

После этого я решил, что наука получила достаточно материала, созерцанием которого она может наслаждаться, а мне пора обратить внимание на других беспозвоночных, которые могут оказаться на земле. Летучие мыши влетали тем же путем, каким проник сюда и я. Пролетев галерею по диагонали, они скрывались в одном из трех вертикальных колодцев, хотя большая часть их толклась у крайнего слева, который был пошире других. По полу, повторяя линию их полета, поднималась грядка, образованная их пометом, – доказательство, что они испражняются на лету. Пол кругом был покрыт серебристым песком и идеально чист. Только в одном уголке пещеры, в стороне от трассы летучих мышей, скопилась кучка мелкого, похожего на шарики, помета.

Рассматривая его, я сразу заметил, что в нем нет мелких остатков насекомых, как в помете других летучих мышей. Он Скорее напоминал помет кролика, хотя кое‑где торчало несколько мелких косточек. Это заставило меня осмотреть потолок в поисках животного, ронявшего этот помет. Но я ничего не смог разглядеть, кроме небольшой трещины под потолком. Тогда, прихватив ружье, я кое‑как взгромоздился наверх, опираясь на сходящиеся под острым углом стены, и наконец заглянул в трещину через край карниза.

Стоило мне включить фонарик, как я похолодел с головы до ног. Мне казалось, что вся моя кожа съеживается, вот‑вот лопнет и спадет с меня словно кожура. Оставалось одно из двух: или заглянуть в трещину снова, или навзничь валиться вниз. Выбора не было. Собрав все свое мужество, я снова зажег фонарь и заглянул туда вторично. Это было ужасно.

Из темной норы, не дальше полуметра от моего лица, на меня смотрели четыре больших, желтых с прозеленью, немигающих глаза. Их величина невольно натолкнула меня на мысль о мертвом человеке, но это впечатление быстро рассеялось, потому что передо мной было не лицо, а морда животного. Эту физиономию описать невозможно. Для полно­ты впечатления представьте себе длинные влажные пальцы, цеплявшиеся за край норы и окутанные бесконечными складками морщинистой голой перепонки. Я наудачу затол­кал в щель сачок и попытался зацепить это существо, но поскользнулся и шлепнулся на дно пещеры.

К счастью, ружье упало на мягкий песок, а я не выпустил из рук сачок с бьющимся в нем громадным молотоголовым крыланом (Hypsignathus monstrosus). Мою левую ногу острыми иголками пронзала боль, а кисти рук совершенно онемели. Затем последовали ужасные минуты, когда я старался прикончить добычу прямо в сачке, одновременно растирая ногу и руки И производя при этом массу лишнего шума. Наконец, крепко зажав животное в руке, я усыпил его в «морилке» с хлороформом, после чего занялся сбором разлетевшегося во все стороны снаряжения. Когда я подни­мал ружье, мои руки все еще плохо слушались, но мне не терпелось убедиться в том, что стволы не забиты песком, и я глупейшим образом попытался переломить ружье и заглянуть в ствол с казенной части. Я так и не понял, что произошло, только оба ствола грянули почти одновременно, а ружье едва не вырвалось у меня из рук.

В ту же минуту погас фонарик.

Некоторое время гремело гулкое эхо, а потом мне показалось, что весь подземный мир, оползая с легким шорохом, переходящим в сокрушительный грохот, рушится мне на голову. Со всех сторон вокруг меня что‑то валилось; воздух наполнился удушающей пылью; пока я шарил в поисках фонаря, тысячи летучих мышей с визгом и свистом кружились вокруг моего лица.

Фонарик не загорался: по какой‑то неизвестной причине в проклятой штуке разошлись контакты. Мне пришлось выни­мать батарейки в полнейшей тьме. Я отогнул металлические полосочки по краям, и свет на минуту вспыхнул, пока я придерживал рукой навинчивающийся колпачок сзади корпу­са. Но я был настолько выведен из равновесия, что никак – даже ради сохранения жизни – не мог завинтить колпачок: не попадал в нарезку. Пришлось в конце концов зажечь спичку, но я не успел ничего разглядеть, как огонек стал зеленовато‑голубым и тут же погас. Остальные заж­женные спички постигла та же судьба.

Едва я сделал открытие, что спички горят тем лучше, чем выше над полом их зажигаешь, как справа от меня со страшным шумом рухнул целый земляной обвал, который засыпал мои ноги и большую часть снаряжения, лежащего на полу. Я стал энергично выбираться и спасать свое имуще­ство, но стоило мне наклониться, как спичка сразу гасла. Вблизи от пола явно был какой‑то газ или не хватало кислорода, из‑за этого огонек и гас. Пришлось направить все усилия на починку фонарика. Спустя некоторое время он, наконец, загорелся.

Но пользы от него было не больше, чем от фар машины в густом тумане – воздух был наполнен клубящейся пылью, из которой время от времени вылетала сильно перепуганная летучая мышь. Я на ощупь пробирался вперед, обвешанный снаряжением: ружьем, коллекторской сумкой, сачком и фонариком, пытаясь отыскать ту стенку, где была расщели­на, через которую я вошел, но вскоре совсем потерял ориентировку. Потом я запнулся о грядку помета летучих мышей. По ней я и пошел, пока она не привела к высокой Осыпи сухой земли, Которая все еще понемногу сыпалась сверху. Продолжая двигаться ощупью, я нашел, наконец, расщелину; пыль была так густа, что видно было только на несколько футов в глубину хода. Но этого оказалось вполне достаточно, чтобы встревожить меня.

Вся расщелина была забита землей и осколками камня. Понемногу до меня дошло, .что сотрясение от выстрелов вызвало обвал всех непрочно державшихся камней, а может быть, и сдвинуло «крышу» пещеры.

Постепенно пыль стала оседать, гул в недрах пещеры прекратился, с потолка больше ничего не сыпалось. Я пробрался обратно к дальней стене пещеры и обследовал поочередно три хода. Самый широкий, на который я возлагал все свои надежды, резко суживался и круто обрывался вниз, в трещину, очень малоприятную на вид. Во второй я не смог даже просунуть голову, а третий, хотя и очень узкий, казался бесконечно длинным. Однако и здесь пол круто уходил вниз, и вскоре я понял, что несколькими футами ниже скопился очень вредный воздух – спички в нем едва загорались. Поэтому мне пришлось вернуться обратно в центральную пещеру, хотя я был твердо уверен, что других выходов из нее нет. Но пыль к тому времени совсем улеглась, и я решил еще раз сделать круговой обход, на всякий случай.

Оказалось, что в одном углу есть вертикальный ход, вселивший в меня надежду, но, как я ни пытался, моя левая нога упорно не желала помогать мне карабкаться вверх! И это было тем более досадно, что клочок зажженной бумаги немедленно подхватило и безвозвратно унесло куда‑то вверх, что означало лишь одно – колодец связан с внешним миром. Затем я подносил горящие листки из записной книжки ко всем трем ходам по очереди. В одном листок сразу же потух, в другом едва теплился, зато в третьем уплыл вдаль, весело полыхая. Естественно, этот результат можно было предвидеть заранее!

Затем меня вдруг осенила мысль, что ход может быть засыпан только частично, и я, пробираясь вдоль карниза, образованного горизонтальной нижней частью коридора, стал совать горящие клочки бумаги в каждое отверстие, не засыпанное до конца. Я прошел примерно две трети рассто­яния направо, когда бумажка вырвалась из пальцев и порхнула прямо мне в лицо. Я ощутил легкий сквознячок. Дыра находилась очень низко и вела вправо и вниз, а та часть гигантской расселины, по которой я сюда пробрался, определенно поднималась вверх по отношению к кубической пещере. Оттуда поступал свежий воздух, и, если расщелина не окажется слишком узкой, я, очевидно, получу последний шанс выбраться отсюда. Я запихнул все имущество, в том числе ружейное ложе, в свою сумку, стволы обернул муслиновым мешочком сачка, чтобы не поцарапать, поглубже надвинул на голову фетровую шляпу – из тех же соображе­ний, сжал покрепче фонарик в правой руке и, положившись на волю аллаха, углубился в неведомый ход.

Двигался я медленно, а в одном месте с громадным трудом и болью – потолок, образованный нижней гранью гигантского косо стоящего куба, все снижался и снижался, пока не осталась узкая щель, через которую я должен был протиснуться во что бы то ни стало. Мне нужно было сделать последнее усилие – протянув руку, нащупать угол куба, образующего потолок. Угол был острый, как у маленькой пачки сигарет, хотя каменная громада надо мной весила, должно быть, тысячи тонн. Я должен был пролезть в эту щель, и моя отчаянная борьба была нисколько не легче оттого, что левая нога отказывалась мне повиноваться, а набитую сумку нужно было протащить вперед над головой, чтобы вытолкнуть наружу.

И завидовал же я этим мерзким жгутоногим паукам!

Выбравшись, я очутился в длинном и широком коридоре, выстланном чистейшим ковром серебристого песка. К тому времени я абсолютно потерял чувство направления, пошел наугад влево и очень скоро оказался в лабиринте громадных глыб. Карабкаться через них вверх мне было не под силу, и я решил нырнуть в завал и попробовать выйти на другую сторону. Передо мной открылся лаз, откуда несло сильным и смутно знакомым запахом. Но не успел я поразмыслить, чем бы это могло пахнуть, как из темной глубины донеслось хриплое рычание. Я мгновенно сообразил, что забрел в личные апартаменты леопарда, и без малейшего промедле­ния ретировался сквозь каменный завал, будто с рождения привык к подобным трюкам, как какой‑нибудь земляной червяк. Оставалось только попробовать выйти в другую сторону: мне как‑то не хотелось встречаться с леопардом и еще меньше – стрелять в него из ружья в недрах зем­ли, памятуя, чем кончился последний «торжественный салют».

С другой стороны была совершенно гладкая глухая стена.

Я уже начинал приходить в отчаяние, а это как раз то, что не полагается чувствовать в нормальном, хорошо спланиро­ванном приключении. Мне захотелось немедленно закурить. Как я благословлял все на свете – в том числе и себя самого – за то, что со мной были сигареты!

Сидя на песке, покуривая, жалея себя и вспоминая множество дел, которые так и не успел сделать, я водил лучом фонарика по стене напротив, как вдруг заметил, что прямо перед моими глазами торчат большие пучки зеленого мха. Но прошло немало времени, пока я перекладывал свое снаряжение, бинтовал больное колено и курил вторую сигарету, и тут в мой отупевший мозг вдруг проникла простая мысль – зеленый мох означает солнечный свет. Когда же это открытие озарило мою глупую голову, я сообразил, что так и не взглянул вверх. Я направил фонарик к потолку и увидел бахрому зеленых ветвей, свисавших в расщелину. Пока я блуждал под землей, наверху настала ночь. Оказалось, что я просто‑напросто выбрался на поверхность.

Я примкнул стволы ружья, зарядил его на случай встречи с обитателем каменного лабиринта и двинулся в его владе­ния. Не без усилий я преодолел кучу каменных глыб и оказался у подножия деревьев, растущих на дне ущелья.

Спустя два часа я вернулся в лагерь – весь в ссадинах, хромой и умирающий от жажды.

Пока что я рассказал о нашем знакомстве всего с пятью видами западноафриканских летучих мышей. За время пребы­вания в Мамфе мы собрали ни много ни мало – двадцать пять видов, хотя большинство было представлено всего одним‑двумя экземплярами.

Когда мы «подкуривали» деревья в лесу, первыми появ­лялись летучие мыши. Они вылетали у верхушки, кружились некоторое время, норовя попасть обратно, затем решали, что становится слишком жарко, и со скоростью ракет уносились в соседний лес. Когда удалось подстрелить некоторых из них, оказалось, что это представители трех видов: два из них были близкими к тем, что мы ловили в гостинице в Мамфе, а третий (Hipposideros cyclops) представлял собой нечто совершенно новое.

Это было плотно сбитое животное средней величины, покрытое густым, длинным, довольно пушистым пестрым мехом, серебристо‑серым с более темными буровато‑серыми пятнами. Глаза, глядящие с уродливой морды – страшнее некуда! – были довольно велики для летучей мыши, носовая лопасть – плоская, почти правильной круглой формы на­шлепка, а рот – с плотно прилегающими губами и торчащими из‑под них острыми зубами. Но самой странной чертой удивительного облика животного были уши, по длине почти равные телу, сужающиеся к острым кончикам и вдобавок гофрированные по всей длине.

Мы держали в неволе нескольких представительниц этого вида: они свалились в сеть полузадохшиеся от дыма. Днем они висели себе вниз головой, как положено всякой порядочной летучей мыши, вечером оживали и сползали вниз по стенке клетки. Потом начинали разгуливать по клетке, опираясь на пальцы, согнутые назад и торчащие вверх. Собираясь взлететь – с пола или со стенки клетки, – они вытягивали шею вперед и принимались хлопать ушами будто запасной Парой крыльев. Затем в ритм движения включались «руки», и животное взлетало.

Эти летучие мыши, проводившие целый день на деревьях, чаще других оказывались в зоне выстрела.

Один из двух видов, добытых нами прямо в гостинице Мамфе (Hipposideros caffer), – маленькое серое существо с небольшими, мягко заостренными ушками. Другая разновид­ность этого вида населяла пещеры в ущелье Манью, а еще одна гнездилась в дуплах деревьев в лесу. Когда мы останавливались в Икоме, ниже по реке, мы превращали дом в импровизированную ловушку для летучих мышей. Там же мы и выловили новую разновидность. Зверек был необычай­но красив, с иссиня‑черными перепонками на крыльях и хвостике и ушами. Тело было покрыто длинной шелковистой шерстью насыщенного красновато‑оранжевого цвета. Это единственная побывавшая в моих руках летучая мышь, которая издавала протяжный свист, о чем я не нашел ни одного упоминания в специальной литературе.

Еще одна разновидность попалась нам при довольно странных обстоятельствах.

Во всем округе Мамфе, по размерам равном целому острову. Ямайка, имеется одна‑единственная дорога. Длиной она около двадцати миль и ведет от станции на восток, где прекрасный стальной мост в три пролета, перемахнув через реку, упирается в сплошную стену девственного леса, не нарушенную ничем – нет даже тропки, протоптанной афри­канцами. Дорога вместе с мостом была построена Управлени­ем общественного строительства и должна была стать первым отрезком магистрали из дальней Баменды к британ­ским портам в Южной Нигерии. Финансовая депрессия, желтая лихорадка, расправившаяся с дюжиной европейцев, множество текущих с севера на юг больших рек, оставшихся незамеченными при проектировании, – вот причины безвре­менной гибели этого проекта, который начали осуществлять почему‑то с середины. Единственная польза от дороги – возможность воспользоваться двумя грузовичками марки «форд» и иногда стареньким «остином», которые были завезены сюда на «барке» в период дождей, и провести с комфортом первый день путешествия к востоку от Мамфе.

Мы заметили, что этот пробитый человеком туннель в лесу оказался великолепным местом для ловли летучих мышей. Едва смеркалось, они начинали кружить высоко в воздухе (как, должно быть, и над остальным лесом, где их невозможно было увидеть) или перелетали из тени деревьев на одной стороне дороги в такую же тень на другой стороне. Более пристальные наблюдения позволили сделать вывод – летучие мыши здесь появлялись значительно раньше, чем где бы то ни было. Очевидно, это объяснялось тем, что дорога через равные расстояния пересекалась подземными дренажными канавами. И летучие мыши пользовались «тем­ными переходами», перелетая из тени в тень по обеим сторонам дороги.

На основе этих наблюдений мы разработали план ловли летучих мышей. Так как мы провели некоторое время в лесной глухомани, а вдобавок приближался день рождения одного из нас, мы решили, что небольшое развлечение вполне оправданно и никому не повредит.

В разработке планов большой энтузиазм проявили и остальные двое белых обитателей Мамфе. Было решено устроить бал‑маскарад с охотой на летучих мышей.

После чаепития, в пять часов, к порогу дома управителя округа был подан старенький «форд». Участники маскарада уже собрались, одетые в сногсшибательные по разнообра­зию импровизированные костюмы: «чисто галльский охот­ник‑спортсмен», «доблестное подражание генералу Герингу, снарядившемуся для охоты на кабана в Польше», «янки в тропиках» и «далекий от спорта английский сквайр». Шофер‑африканец нарядился в пилотку и рубашку небесно‑голубого цвета, так что мы даже не могли сообразить, то ли он участвует в общем маскараде, то ли вырядился в местный «выходной костюм», или его поступок в некотором смысле нарушает субординацию и потому заслуживает нарекания. Единственными нормальными членами экспедиции были пя­теро наших препараторов, которые явились в своей обычной форме – в серых рубашках и белых шортах, неся ружья и сачки.

Компания отправилась по дороге мили на три в глубь леса, а затем рассредоточилась, и каждый занял свой номер над какой‑нибудь из дренажных канав. Летучие мыши не заставили себя долго ждать. Началась непрерывная пальба, но мелкие зверьки метались так быстро, что просто мелька­ли перед глазами, пересекая пространство между отверсти­ем канавы и стеной близкого леса. Никто не попал в цель, хотя мистер Горгес, начальник округа, дважды прицелился настолько точно, что сбил летучую мышь с курса. Животные порхали кругами, потеряв направление, и Басси, стоявший у ближнего конца своей канавы, нырнул в нее и изловил добычу сачком. Но во второй раз добыча влетела в дренажную трубу, и Басси полез за ней. Когда он скрылся из виду, с другого конца забил настоящий фонтан из летучих мышей. Я подбежал к мистеру Горгесу, и мы попытались подстрелить, кто сколько сможет. Мы весело палили в темное отверстие канавы, как вдруг среди мечущихся крыла­тых мишеней возникла коричневая, как каленый орех, голова Басси. По счастливой случайности мы в ту минуту перестали стрелять. Оказывается, он прополз всю канаву насквозь.