Население дуплистых стволов 5 страница

Однако у них хватило ума держаться вне выстрела, и, если бы не эта предусмотрительность, их накрыл бы шкваль­ный огонь из всех наших ружей. Как вы понимаете, нам придавало храбрости численное превосходство и разнообра­зие вооружения. Старик дозорный лаял не переставая, пока мы не прошли мимо и не скрылись из виду среди разбросан­ных скал. Тогда он встал и неторопливо спустился по склону поближе к нам. Словно чувствуя границу досягаемости выстрела, он повернул вправо и устроился на следующем наблюдательном пункте. Оттуда он следил за нами, не спуская глаз, и нам пришлось пройти прямо под ним.

Мы пересекли открытое пространство и подошли к тому месту, где кормились обезьяны. Мелкие растеньица, похожие на салат, были вырваны с корнем, вокруг валялись листья, а сочные клубни были отгрызены. Дальше нам нужно было подняться немного вверх, чтобы обойти глубокий овраг. Тут мы оказались как раз под стадом обезьян, а дозорный двигался в том же направлении, не отставая от нас. Должно быть, ему показалось, что мы перешли в наступление, потому что он издал дикий вопль и галопом бросился предупреж­дать остальных. Но они услышали его крик и обратились в бегство, причем с осыпи сорвалось несколько крупных валунов. Камни, подскакивая, катились на нас: ни дать ни взять цепь карликовых всадников, мчащихся в атаку. Некото­рые застряли на осыпи, зато другие пронеслись в опасной близости.

Не сомневаюсь, что большинство людей уверяли бы, что павианы нарочно сбросили на нас камни' Сообщений о подобных проделках предостаточно!

Близились сумерки, а деревни Тинта все еще не было видно, хотя идти здесь было значительно легче, и мы были уверены, что нам осталось преодолеть последний гребень. Об этом мы и беседовали, когда вечернюю тишину пронзил тот самый ужасный нарастающий свист.

Мы сразу же забыли о деревне Тинта и ее географиче­ском положении. Решили: надо выследить привидение и покончить с ним раз и навсегда. Остановились по команде, сбросили на землю ношу и встали, ожидая нового крика. Ждать пришлось долго. Наконец он снова зазвучал. Последо­вала горячая дискуссия о том, откуда он доносится. Все африканцы, кроме Фауги и Гонг‑гонга, уверяли, что крик раздается снизу, из долины. Джордж разумно воздержался от какого‑либо высказывания. Я был в равной мере убежден как в том, что он раздается сразу со всех сторон, так и в том, что он исходит из одного определенного места. Но поскольку Фауги и Гонг‑гонг родились на травянистых равнинах, я решил прислушаться к их мнению. Они оба утвержда­ли, что звук исходит из глубины длинной узкой долинки поднимавшейся по склону вправо от нас. Когда он раздался в третий раз, мы с Джорджем склонились к их мнению, хотя считали, что они сильно преувеличивают расстояние до источника звука.

Мы отделились от остальных и, время от времени останавливаясь и прислушиваясь, двинулись в сторону звука. Он не становился ни громче, ни глуше, неизменно прозрач­ный и тоскливый, он долетал до нас в разреженном воздухе. Медленно пробирались мы через небольшие рощицы вверх по травянистым склонам, все выше и выше; звук манил нас, и теперь мы точно знали, откуда он доносится. Долинка сузилась и перешла в расщелину, звук делался все более пронзительным, а по мере того, как мы поднимались, разросся до такой мощности, какой я и вообразить не мог; признаться, в жизни не слышал, чтобы такой силы звук издавало живое существо. Когда он возникал и нарастал, воздух буквально дрожал. Этот звук можно было сравнить разве что с самой мощной пароходной сиреной. Мы выбра­лись на острый гребень и стояли среди куртин высокой травы, а неведомый звук гремел так, что у нас едва не лопались барабанные перепонки.

Я обернулся к Фауги и спросил, кто считается обладате­лем этого мощного голоса на его гористой родине, – он говорил как‑то, что там его тоже слышали. В промежутке между загадочными воплями он со смехом заявил, что, по поверью, так духи предков выражают свое недовольство, а чем – никто не знает. Как видно, такое сообщение оскорбило существо, издающее звук, – оно вдруг замолкло. И тут я призадумался: а что, может быть, и вправду это исстрадав­шийся бесппотный дух какого‑нибудь деревенского старей­шины? Мы стояли в глупейшем попожении.

Я не намеревался отступать даже перед сгущающимися сумерками – ведь мы почти докопались до разгадки тайны! Я уселся, где стоял, и, как осел, отказался двигаться с места, испепеляя взглядом любого, кто дерзал нарушить тишину. Минуты шли за минутами. Мы следили, как ползут тени гор, поглощая друг друга. Отчужденный от земли мир, затопля­емый почти осязаемым безмолвием...

И тут произошло нечто неожиданное. Из‑под кочки, рядом с той, где я уселся, раздался знакомый жуткий свист; стоило мне резко дернуться, как он оборвался, не достигнув полной мощности.

– Окружай кочку! – закричал я. – Фауги, рви траву вокруг!

Мы сгрудились вокруг кочки и принялись вырубать траву. Справились очень быстро, но там ничего не оказалось. Растеребили каждый комочек земли – вдруг где‑то зата­илось какое‑нибудь насекомое, которое и окажется искомым преступником? Но ничего живого там не оказалось. Тут Джорджа осенило.

– Копайте! – приказал он, и мы принялись за дело.

Когда был снят верхний слой почвы, обнаружилось отверстие наподобие крысиной норки. Ход уходил круто вниз, и мы не без труда следили за его направлением, отбрасывая землю. На глубине примерно двух футов ход резко свернул в сторону. Фауги ткнул туда своим длинным ножом, и вверх брызнула струйка крови. Он бросил нож, сунул в норку руку и вытащил большую ящерицу. Извлечен­ная наружу, она издала слабое эхо крика, неизменно наводившего на всех ужас, и испустила дух. У нее был перебит позвоночник.

Так вот каков наш невидимый дух! Неудивительно, что никто не догадывался об этом. Ящерицы – народ молчали­вый, за исключением геккона, и никогда еще не было замечено, чтобы какая‑нибудь из них свистела, как пароход­ная сирена в тумане. Этот звук беспокоил, тревожил, едва не сводил с ума многих людей, живших в Африке, – теперь они будут знать, где искать возмутителя спокойствия. Это крупный сцинк (Lygosoma fernandi), обитающий на песчаных участках. Спина у него пестро разукрашена продольными полосами – черными с белым или черными и кремовыми, брюшко белое, а бока, щеки и кольца на хвосте – яркого вишнево‑красного цвета. Местные жители приписывают сцин­ку массу ужасных свойств, уверяя, что укус его смертелен, а хвост – настолько могучее джу‑джу, что даже вождя может превратить в бесноватого.

Прошло уже почти четыре года после нашего возвраще­ния из экспедиции, а я все еще не успел разобраться в анатомии этой ящерицы и выяснить, как же она издает этот чудовищный звук: нет времени, я до сих пор завален работой по вскрытию и изучению других, более важных для науки животных.

Вне себя от радости после удачной охоты, мы кое‑как в пугающей полутьме добрались до остальных участников похода и все вместе отправились домой. Перевалив через гребень, мы наконец оказались в долине Тинта, но света было еще достаточно, и мы увидели – до дома примерно так же далеко, как было в полдень. Мы снова стали пробиваться сквозь траву и примерно через час наткнулись на еле заметную охотничью тропинку. Она ныряла в «мелкие зарос­ли». Мы окончательно запутались, как вдруг откуда ни возьмись из кромешной тьмы вынырнули трое местных охотников.

Мы выстроились в затылок друг другу, и охотники возглавили шествие, но под деревьями царила непроглядная тьма, и наша одежда непрерывно цеплялась за ветви. Тогда охотники объявили привал и принялись что‑то искать в кустах. Они не говорили даже на пиджин‑инглиш, а наши знания их родного языка пока еще покоились в колыбели, поэтому мы тоже не могли спросить, что они собираются делать. Наконец они нашли несколько небольших гнилых стволов и принялись шарить вокруг. Внезапно я увидел неяркие зеленоватые огоньки.

Через несколько секунд один из охотников протянул мне пригоршню светящегося вещества, я разглядел что‑то вроде светящегося древесного гриба. Потом они перевернули гни­лой ствол, и под ним затеплились более яркие золотые огоньки. Это оказались светящиеся многоножки, охотники разломили их пополам и засунули в свои жесткие, как пружинки, волосы.

Мы снова отправились в путь следом за светящимися головами охотников, и каждый из нас нес кусочек светящего­ся гриба, чтобы указывать путь тем, кто шел сзади. По прибытии домой мы узнали, что остававшиеся там двое носильщиков из намчи проявили инициативу и дерзнули приготовить для нас обед. Мы обрадовались этому до глубины души, но наш повар Айюк просто рассвирепел.

Захватив керосиновую лампу и несколько ведер с водой, я удалился за дом принять ванну. Я не жалел воды; мыльные струи стекали на жесткую утоптанную землю, исчезая в отверстиях бесчисленных нор. Когда я вылил на себя последнее ведро, в углу дома послышалась какая‑то возня и что‑то длинное и черное метнулось прочь.

Я шлепнулся на него. Это был «завывающий дух» – он выскочил из‑под нашего собственного дома.

Прогулка в горы, если не считать нашего похода за гориллой, была первой настоящей встречей с животным миром высоких нагорий. Их величавое одиночество и абсо­лютная отключенность от мира заворожили нас. Теперь мы наконец избавились от необходимости торчать возле дома, и нам очень хотелось узнать как можно больше о жизни этих нагорий. Я стал разыскивать умелого охотника, который Хорошо знает местность и согласился бы стать моим проводником в погоне за зоологическими тайнами. На счастье, я выбрал Афу, главным образом потому, что он приносил редких животных больше, чем другие, хотя каждый готов был стать моим спутником в дальних походах, чтобы поохо­титься на некоторых животных ради их вкусного мяса.. Но Афа, очевидно, был по призванию натуралистом.

У нас установился следующий распорядок дня: мы выхо­дили в горы, когда еще стоял густой, обволакивающий предутренний туман. Прихватив с собой немного еды и очень много курева, мы обследовали в основном те места, по которым проходила граница между высокими лесами и областью горных трав. Эта граница представляет собой нечто вроде крепостного вала, протянувшегося с востока на запад и отделяющего лесистые равнины и бассейн Попереч­ной реки от покрытых травами гор и долин, простирающихся к северу, по которым с водораздела стекают притоки громадной системы реки Бенуэ, впадающей в Нигер далеко на северо‑западе. Высокий листопадный лес и горные травы фактически нигде не соприкасаются непосредственно друг с другом. Вдоль всего вала по гребню тянется пояс совершен­но особого горного леса – обиталище горилл и множества других редких животных.

Если идти на север от Мамфе, проходишь по более или менее ровной местности, покрытой лесами, где обитают животные, описанные во второй и третьей частях книги. Когда входишь в область отрогов северных предгорий, можно встретить несколько новых видов, отличающихся от преж­них, но по мере подъема по южному склону нагорья переме­ны становятся все более разительными; выше границы горного леса попадаешь в совершенно иной мир.

Горный лес покрывает верх гребня и спускается вниз по южному и по северному склонам футов на тысячу (в среднем). Животные, обитающие на каждом из склонов, совершенно разные. Афа не только обратил на это мое внимание, но и привел веские доказательства, а точнее, привел меня к тем животным, которые доказали его правоту.

В лесу на южном склоне полным‑полно самых обычных обезьян. Во‑первых, это мартышки мона и белоносые, доби­рающиеся с равнин до самых границ горного лесного пояса. Еще там попадается зеленая с золотом мартышка (Cercopithecus pogonias), которую мы встречали и на естественных полянах в лесу, а также мартышка, носящая звучное имя Cercopithecus erythrotis, с оранжевым носом и оранжевым хвостом. Но в лесу на южном склоне обитают еще два вида обезьян, которых больше нигде в этих местах не встретишь.

Первая – колобус, или гвереца, – угольно‑черная красави­ца в плаще из длинных белоснежных волос (в ателье мехов они называются «обезьяньим мехом»). Другая – крупный представитель группы так называемых мангобеев, у которых общий отличительный признак – белые веки. Обитающий здесь вид – воротничковый мангобей носит имя Cercocebus torquatus torquatus! Тот экземпляр, который нам удалось добыть, побил все рекорды по величине – он был более четырех футов в длину. Это красивое животное, с гладкой серой спинкой и белым животом, в ярко‑красной шапочке нередко можно увидеть в зоопарках.

И все эти обезьяны, за исключением красноносой, были привязаны исключительно к южному склону. На северном склоне водились всего два вида. Изредка попадалась красноносая мартышка, а кроме нее там обитали представители чрезвычайно редкого вида, который не имеет даже обычного названия (по‑латыни он называется Cercopithecus preussi). Эти обезьяны сплошь черного цвета, только на груди небольшая белая манишка да поясница покрыта диковинной шерстью с оранжевыми кончиками волос.

Во время первой вылазки в эти места мы с Афой все утро бодро занимались силовой акробатикой, втаскивая друг друга на отвесные скалистые стены, нависшие над пропа­стью, в поисках летучих мышей и улиток. Улиток можно найти только в расщелинах скал на северном склоне, и добраться до них неимоверно трудно, но таков уж удел коллекционера! Около полудня мы устроили перекур – прилегли в лесу чуть ниже гребня, и Афа показал мне, как добывать огонь без спичек.

Это интересовало меня с давних пор, и я не раз пытался добыть огонь трением разнообразных палочек друг о друга, но до сих пор мне удавалось только слегка разогреть их. Афа носил с собой в небольшом мешочке тяжелый камешек, похожий с виду на магнетит, и осколок какого‑то кремнепо­добного камня. По его словам, этот камень в виде больших пластин, включенных в песчаник, встречается где‑то на соседних холмах. В пустом коленце стебля гигантской травы у него хранился трут – для этого надо было соскрести пушок с черешка пальмового листа. Он обложил этим пушком тяжелый камешек, помещенный в деревянный тигель. Затем стал высекать искры кремнем, а когда появилось несколько тлеющих искорок, стал их потихоньку раздувать – вскоре трут занялся. Тлеющий трут он положил в трубку поверх табака и энергично затянулся несколько раз. Я последовал его примеру, – по‑моему, эта процедура нисколько не испор­тила вкуса табака.

В самом разгаре беседы о достоинствах разных сортов табака мы вдруг услышали поблизости протяжный зов. Афа тут же потушил трубку и, зажав пальцами нос, начал подражать звуку. Мы ползком двинулись по направлению к звуку, время от времени отвечая на неумолкающие призывы. Деревья на опушке леса раскачивались и дрожали; в их кронах мы увидели мелькающих среди ветвей обезьян. Афа показал мне старого самца, который скликал остальных, как видно, кормившихся в траве. Животные обратились в пос­пешное бегство, но не тут‑то было: Афа досконально знал местность.

Мы помчались во весь дух в прямо противоположном направлении и через несколько минут остановились в густом кустарнике возле небольшой расщелины. Там мы затаились и прождали в полном безмолвии с полчаса, как вдруг появи­лись обезьяны – они перемахивали с ветки на ветку прямо у нас над головами! Одну из них мы добыли – обезьяну того редкостного черного вида, о котором я уже упоминал. Потом Афа объяснил мне, что эти обезьяны, звонкие крики которых ни с чем не спутаешь, никогда не переходят на другой склон гребня. Поэтому он угадал, что они непременно рано или поздно пройдут вдоль склона, направляясь восвояси с опушки леса, где они кормились и откуда их спугнул, должно быть, запах нашего табака.

В горных лесах мы раскопали замечательных лягушек двух видов. Расчищая площадку под лесной шалаш, я столкнулся «лицом к лицу» с двумя маленькими бежевыми лягушками,, которые распластались, прижавшись плотными черными животами к толстой ветке. Я попытался засунуть их в стеклянную баночку, но увидел, что самец, более мелкий, крепко держит самочку двумя необычайно длинными пальца­ми на передних лапках. Этот средний палец был раза в четыре длиннее всех остальных, тоже не очень‑то коротких. Изнутри он был усажен рядом небольших шипиков. Наконец мне удалось засунуть их обоих в банку.

Возвратившись в лагерь, я вытряхнул содержимое из всех своих пробирок и баночек; классификация – специальность Джорджа, пусть он этим и занимается. Когда все разложили на столе, оказалось, что пара бежевых лягушек куда‑то исчезла. Я проверил все свои контейнеры, но лягушек не обнаружил, а одна баночка оказалась лишней. Насколько я помнил, только в одной баночке была пара лягушек. Такая банка нашлась, однако в ней сидели две лягушки темно‑шоколадного цвета, расписанные тоненькими зигзагообраз­ными белыми линиями, а брюшко у них было чистого белого цвета. Тут я заметил, что у одной из них чудовищно длинные средние пальцы. Но нас ожидало нечто более загадочное.

Мы посадили лягушек в небольшую клетку. После второ­го завтрака Джордж мимоходом заглянул к ним – и что же?! – обе снова были нежного кремово‑бежевого цвета! Мы провели целую серию экспериментов, меняя то освещен­ность, то температуру, а бедным лягушонкам ничего не оставалось, как поспевать за этими переменами по мере возможности. Они становились то ярко‑голубыми снизу, со спинками, играющими черными разводами, оправленными в чистое золото, будто только что от ювелира, то превраща­лись в переливающиеся мягким блеском розовато‑туманные опалы, и тогда по их спинкам проходили медленные волны бесконечно разнообразных оттенков коричневато‑серого цве­та – то с розовыми пятнами, то без них. Это был такой фантастический фейерверк, что мы отказались от попыток описать все их ухищрения ради самозащиты!

Попозже вечером Джордж вдруг ахнул от удивления. Он листал наш каталог и заглянул в более ранние записи.

– Неси сюда этих лягушек, живо, – потребовал он, не­обычайно волнуясь.

 

– Сейчас. Да что стряслось?

– Взгляни‑ка на эту запись: «Леса Мамфе. Окраска: брюшко белое, темно‑шоколадная спинка, извилистые белые полоски; размер – 34 мм». Похоже, что это один из трюков который нам показали наши лягушки сегодня после обеда?

– Похоже. Давай посмотрим.

Хотите верьте, хотите нет, только когда мы открыли клетку, в ней сидели лягушки, в точности соответствующие описанию.

Объясняется это, по‑видимому, вот чем. Лягушки Cardioglossa ieucomystax живут в опавшей листве под деревьями, но могут взбираться и на деревья. Лягушки – животные холоднокровные, то есть температура их тела зависит от окружающей среды. Если станет слишком жарко и сухо, влага из их тельца испарится, и они могут умереть. В лесной подстилке условия совершенно другие: снизу их подогревает тепло гниющей листвы, а слой влажного воздуха непосред­ственно над землей гораздо прохладнее; среди листвы на деревьях жаркие иссушающие лучи солнца льются сверху, а внизу – прохладные листья, остывающие в процессе испаре­ния воды через устьица. То есть условия меняются на обратные, и бедной лягушке приходится выпутываться «под­ручными» средствами. А как мы знаем, лучше всего обра­щать черную или темную сторону к источнику холода – так поглощается максимум тепловых лучей, а белую или светлую поверхность – к источнику тепла, потому что от нее все лучи отражаются.

Именно это и проделывает наша лягушка: таким образом она сохраняет более или менее постоянную температуру тела. Все остальные цвета, которые мы наблюдали, – это просто промежуточные стадии окраски животного, когда оно, так сказать, переодевается из черно‑белого в бело‑черное.

 








Дата добавления: 2016-01-26; просмотров: 503;


Поиск по сайту:

При помощи поиска вы сможете найти нужную вам информацию.

Поделитесь с друзьями:

Если вам перенёс пользу информационный материал, или помог в учебе – поделитесь этим сайтом с друзьями и знакомыми.
helpiks.org - Хелпикс.Орг - 2014-2024 год. Материал сайта представляется для ознакомительного и учебного использования. | Поддержка
Генерация страницы за: 0.015 сек.