Печать белого движения. Сибирь. 1919 г. 2 страница

О, парус корабля кадетского,

Тобою правит мелкий бес

От Милюкова – до Жардецкого,

Какой разительный регресс!

От Петрункевича – к лабазникам!

Внемли, читатель (да и верь),

«Сибирской речи» безобразникам

«Речь» указала бы на дверь.

Институт цензуры делал свое дело в этом плане и на Юге России. Генерал П.Н. Врангель не строил иллюзий. Так, в крымской прессе развернулись дебаты о свободе слова и печати, критика репрессий со стороны цензуры. Газета «Юг» 13 февраля 1920 г. поместила передовую статью С. Варшавского, где подчеркивалось: «всякая цензура – мы не говорим о специальной военной цензуре – есть отрицание самого принципа свободы печати, самого права общества на выражение своего мнения». Разговор о цензуре газета продолжила в статьях «Опять о том же», «Сенаторская ревизия» и др. Таврический союз журналистов «в связи с новым курсом внутренней политики и заявлениями о необходимости наладить отношения с обществом» «возбудил ходатайство об отмене цензуры». Ответ военного руководства был лаконичным и не оставляющим сомнений: «На вашу телеграмму о снятии цензуры сообщаю, что крымские газеты за последнее время поместили ряд статей и сообщений с фронта, совершенно ложных и недопустимых с точки зрения сохранения порядка в тылу, в виду чего снятие цензуры в настоящее время является невозможным». Комментируя этот ответ, газета «Юг» справедливо спрашивала: если цензура пропустила такого рода статьи и сообщения, то зачем она вообще? Она дает лишь повод большевикам обвинять белую журналистику в несвободе.

Такого рода статьи появились и в других крымских изданиях. П.Н. Врангель посчитал, что «шумиха принимала недопустимые размеры», и пригласил к себе для беседы редакторов трех севастопольских газет, дававших, по его замечанию, камертон остальной прессе: А. Аверченко («Юг России» – новое название «Юга», газеты «умеренного направления», по характеристике Врангеля), А. Бурнакина («Вечернее слово» – «листок монархического оттенка») и И.Я. Неймана («Крымский вестник» – «либеральничавший еврейский орган», Врангель не называет фамилии редактора). В беседе с ними он фактически обосновал необходимость цензуры в тех условиях, которые тогда сложились. В первую очередь он отметил, что в условиях, когда вся Россия, весь народ «не могут оставаться в стороне от событий, переживаемых родиной», он придает «исключительное значение печатному слову». Общая декларируемая им платформа: не стеснять печать «независимо от ее направления, конечно, при условии, если это направление не будет дружественно нашим врагам».

Сравнив положение в Крыму с осажденной неприятелем крепостью, Врангель сказал прямо: «При этих условиях мы не можем обойтись без цензуры. В самых либеральных государствах на театре военных действий, а тем более в осажденных врагом крепостях, самая строгая цензура неизбежна. Эта цензура не может исключительно распространяться на военные вопросы, ибо во время войны, а тем более войны гражданской, где орудием борьбы являются не только пушки и ружья, но и идеи, отделить военную цензуру от общей невозможно». С одной стороны, Врангель не сомневался в патриотизме журналистов белого движения и хотел бы избавить их от тех стеснений, которые мешают их работе. Но, с другой стороны, как ответственный за исход борьбы, он «вынужден принять меры для ограждения армии и населения, под защитой армии находящегося, от всего того, что могло бы им угрожать». Правитель Юга России предложил редакторам два выхода: во-первых, «сохранить существующий ныне порядок», т.е. цензуру, которую он обещал «упорядочить», «подобрать соответствующий состав цензоров»; во-вторых, «освободить печать от цензуры, возложить всю ответственность на редакторов». «В этом случае, – разъяснял генерал, – последние являются ответственными перед судебными властями. В случае появления статей или заметок, наносящих вред делу нашей борьбы, они будут отвечать по законам военного времени как за преступления военного характера».

После такого разъяснения редактор «Крымского вестника» сказал, что отмена цензуры в Крыму несвоевременна. Его поддержал А. Аверченко. Лишь А. Бурнакин, пользовавшийся поддержкой военной бюрократии, согласился взять на себя ответственность за свой орган.

Беседа Врангеля с редакторами внесла ясность в ситуацию со свободой печати. Обсуждение этого вопроса в газетах прекратилось, как и нападки на цензуру. Однако и самому Правителю Юга России, и руководителям пропаганды неоднократно приходилось напоминать о необходимости цензуры и применять репрессивные меры к прессе. Первый начальник Отдела печати Г.В. Немирович-Данченко, молодой публицист с юридическим образованием, попавший на эту должность по рекомендации С.Д. Терского, одного из помощников Врангеля, считал, что цензоры не должны допускать «разглашения военной тайны, пропаганды кощунства, порнографии и классовой борьбы. В остальном же крымская печать могла иметь полную свободу обмена мнениями по всем волновавшим общество вопросам, касавшимся как действий должностных лиц, так равно их выступлений по вопросам внутренней и внешней политики». Он считал, что П.Н. Врангель подходил к журналистике «немного слишком по-военному». Г.В. Немирович-Данченко пробыл на своем посту недолго, так как в разных газетах часто выступал с погромными статьями под псевдонимами «Смиренный Пимен», «Розовый мускат» и т.п. Руководителя печати обвинили его в «натравливании фронта на тыл» и отправили в отставку.

Сменивший его Г.В. Вернадский, профессор, ученый, историк, точно придерживался указаний Правителя Юга России, о чем свидетельствует совпадение основных положений его выступления перед съездом редакторов и беседы Врангеля с тремя редакторами севастопольских газет: «В обстановке гражданской войны, а в нынешнем положении в особенности, общество должно согласиться с тем, что власть имеет право применять все меры борьбы не только на фронте, но и в сфере гражданских отношений. В настоящий момент, когда интересы армии требуют к себе самого бережного отношения, приходится мириться со всякого рода лишениями, как материального, так и культурного свойства. Поэтому совершенно не представляется возможным отказаться от аппарата военной цензуры, которая при этом находится в расширенном виде, включая и политическую». При этом, как считал Вернадский, журналисты «понимали трудность положения и соответственно сами себя ограничивали в своих газетных писаниях в отношении острых и военных вопросов».

Однако цензурная практика даже руководителей, судя по приведенным из архива П.Н. Врангеля историком Н. Россом документам, свидетельствует, что это понимание приходилось довольно часто втолковывать с помощью репрессий. Одним из самых болезненных вопросов, который никак не смогли разрешить организаторы белого движения, был национальный. Почти все белогвардейские части дислоцировались на казачьих землях – Дон, Кубань, Урал, Сибирь. Среди казаков довольно сильны были сепаратистские настроения. Выступая в январе 1920 г. на заседании Верховного круга, А.И. Деникин высказался против создания казачьего государства и даже пригрозил в случае его образования увести Добровольческую армию. Врангель в корне пресекал сепаратизм. Редактор «Донского вестника», официального органа Донского командования, начальник политотдела Донского корпуса граф Дю-Шайля поместил в своей газете ряд статей, где обосновывал необходимость создания казачьего государства и критиковал политику Правителя Юга России как недемократическую и великодержавную, противопоставляя ей идеи Февральской революции.

«Донской вестник» как официоз не цензуровался. И Врангель, как только узнал об этих публикациях, сразу же 7 апреля издал приказ: «Бьет двенадцатый час нашего бытия. Мы – в осажденной крепости – Крыму. Успех обороны крепости требует полного единения ее защитников». А между тем издание штаба «Донской вестник» сеет рознь, «восстанавливает казаков против прочих неказачьих частей Юга России, разжигает классовую рознь в населении и призывает казаков к измене России». «Предать военно-полевому суду начальника политотдела, редактора газеты сотника графа Дю-Шайля, газету закрыть. Впредь буду взыскивать беспощадно со всех тех, кто забыл, что в единении наш долг перед Родиной». Дю-Шайля, пытаясь покончить с собой после этого приказа, тяжело ранил себя. Два сотрудника газеты были приговорены к каторжным работам, замененным затем исключением со службы. Приказ Врангеля способствовал в известной степени росту антиказачьих настроений в печати, которая резко критиковала казачьи правительства, особенно кубанцев, цензуровались даже приказы Донского атамана. Пришлось уже правительству П.Н. Врангеля дать указание прекратить «помещение статей, вносящих рознь и взаимное раздражение».

Не менее острой проблемой был антисемитизм, с которым безуспешно боролся Врангель. Так, газета «Русская правда» 29 июня опубликовала две статьи антисемитского характера, пропущенные военным цензором. К Врангелю в связи с этим пришли представители союзников. На другой день вышел следующий приказ Правителя Юга России: «Мною неоднократно указывалось, что в настоящий грозный час лишь в единении всех русских граждан спасение Родины. Всякая национальная, классовая или партийная вражда, исключающая возможность деловой работы, недопустима. Между тем натравливание одной части населения на другую все еще не прекращается и чины правительственных учреждений в отдельных случаях не принимают должных мер для пресечения этого зла в корне. Передо мной номер газеты «Русская правда» с рядом статей погромного характера... Объявляю выговор начальнику военно-цензурного отделения полковнику Игнатьеву. Старшего цензора Власьяка отрешаю от должности. Газету закрыть».

Как ни старалась цензура оградить бюрократический аппарат от критики, тем не менее, в печати появлялись статьи против произвола и злоупотреблений чиновников. В «Крестьянской газете» была помещена статья «Довольно бесчинств», в которой цензура увидела «тенденциозное освещение распоряжений агентов власти, дискредитацию ее». Газета была закрыта, редактор предупрежден и выслан из Крыма. Чтобы уменьшить поток критической информации в прессу, Врангель учредил Комиссию высшего правительственного надзора, куда любой человек мог жаловаться на власть. 27 сентября генерал отдал приказ, направленный на защиту своего аппарата: «Огульную критику в печати, а равно тенденциозный подбор отдельных проступков того или иного агента власти объясняю не стремлением мне помочь, а желанием дискредитировать власть в глазах населения. За такие статьи буду беспощадно взыскивать как с цензоров, распустивших их, так и редакторов газет».

Такая постоянная «отеческая опека» Правителя Юга России над журналистикой в целом не сказалась на ней позитивно и не смогла скорректировать «осважий» дух пропаганды. Цензура, естественно, все время была начеку, подвергая преследованиям даже вполне благонамеренные издания, лишая их субсидий, накладывая штрафы и т.д. (например, «Юг России», «Крымский вестник», «Наш путь» (Ялта), «Южные ведомости» (Симферополь), «Вечернее время» (Феодосия) и др.). В этих условиях безнаказанно чувствовала себя сверхпатриотическая пресса, закрывавшая глаза на недостатки, промахи, поражения, негативные стороны белого движения. Газеты наполнялись победными реляциями, неточной, искаженной, неполной информацией, просто ложными сообщениями, которые якобы были нужны для поддержания духа оптимизма у аудитории. Генерал Врангель замечает в своих мемуарах, что «субсидируемые правительственные органы, а их было большинство, льстили власти самым недостойным образом, но в проведении общих руководящих мыслей государственного значения помочь правительству не могли. Исключение составляла “Великая Россия”».

Отдадим должное Врангелю, его пониманию обшей ситуации в журналистике. Что касается «Великой России» – и она не являлась исключением. Ее главным редактором и создателем был В.В. Шульгин, член Особого Совещания при Главнокомандующем ВСЮРа, член Русского совета, один из идеологов белого движения. Ее издателем был Н.Н. Львов, член ЦК партии кадетов, бывший депутат I, II и III Государственных дум, один из организаторов Добровольческой армии. Газета редактировалась В.М. Левитским. Видное место в редакции занимал бывший министр Особого Совещания Н.Н. Чебышев. Газета выходила как «орган русской государственной национальной мысли» с 1918 г. под названием «Россия», затем – «Великая Россия» в Екатеринодаре, Одессе, Ростове, Севастополе и др. Она имела монархическое направление, считалась официальным изданием Правителя Юга России, его администрации. Именно в ней 5 июля 1920 г. была опубликована беседа Н.Н. Чебышева с генералом П.Н. Врангелем, в которой шла речь об основных проблемах белого движения: его платформе, характере власти, о взаимоотношениях России с Европой, о еврейском вопросе. «История когда-нибудь оценит, – сказал Врангель, – самоотречение и труды горстки русских людей в Крыму, которые в полном одиночестве на последнем клочке русской земли боролись за устои счастья человеческого, за отдаленные очаги европейской культуры. Дело Русской армии в Крыму – великое освободительное движение. Это священная война за свободу и право». Н.Н. Львов заявлял со страниц газеты: «Мы были и останемся убежденными монархистами, хотя мы никогда не позволим себе навязывать наши убеждения другим». В программе газеты была и «борьба с жидо-масонским социализмом».

«Великая Россия», ставшая рупором власти, задавала тон всей крымской прессе, как иронизирует А.А. Валентинов, в «доброхотном чебышевском строительстве Перекопской твердыни»: «Апофеозом этой мудрой страусовой политики явилось изделие г. Чебышева в «Великой России», повидавшегося где-то с генералом Врангелем и сообщавшего от его имени, что все на Кубани окончилось, слава Богу, благополучно, что десант увеличился вдвое (на ³/₄ камышевым элементом!). И что теперь-то, собственно говоря, наступило как раз время приступить к самой, что ни на есть, настоящей операции – «протянуть руку на запад». Кому (полякам? петлюровцам?) – сказано не было. В ставке обработка г. Чебышевым кубанской операции заставила одних густо краснеть, других негодовать. Упомянутое выше интервью г. Чебышева было поднесено и Европе».

И действительно, журналистика, закрыв глаза на потери войск и их неудачи, до самых последних дней белого Крыма уверяла читателей в победах Русской армии. Газета «Время» (Симферополь, редактор Б. Суворин) 21 октября даже напечатала очерк «Накануне победы», заканчивавшийся словами: «Возможно, что завтра симферопольцы будут обрадованы новой победой нашей героической армии». В этот же день «Таврический голос» писал: «Мы во всяком случае спокойно можем смотреть на свое будущее. Испытанная, закаленная в боях армия генерала Врангеля не знает поражения. Стратегические таланты ее вождей вызывают изумление всей Европы». 22 октября «Вечернее слово» сообщало: «Красные в ближайшие дни попытаются штурмовать перекопские позиции, чтобы скорее добиться своей конечной цели. Со своей стороны, мы могли бы только порадоваться подобным попыткам красных. Пусть себе лезут и разбивают головы о перекопские твердыни. Перекопа им не видать, но чем больше при этом погибнет лучших красноармейских полков, тем скорее деморализация охватит остальную часть красной армии. Для защиты перекопских позиций наша армия даже слишком велика. Поэтому армия наша получит возможность отдохнуть. Нет, большевизм падет, и ждать теперь этого счастья долго не придется». За 4 дня до падения Перекопа Н.Н. Чебышев со страниц «Великой России» заверял: «Можно быть уверенным, что мы не только отсидимся, но и создадим противнику достаточно беспокойное существование». Даже 31 октября газета «Курьер» (Севастополь) вышла с аншлагом «Тревоги не должно быть места!». Между тем 29 октября уже шла эвакуация. Генерал П. Залесский пишет: «Даже 26 октября газеты пели дифирамбы Врангелю и уверяли, что “Крым крепок, как никогда”».

На самом правом краю этой сверхпатриотической прессы стояла газета А. Бурнакина «Вечернее слово», кредо которого было выражено редактором следующими словами: для защиты государственности надо оградить ее частоколом, «сплошь утыканным головами» непокорных; власть при этом «может быть с метлой, с песьей головой, но пусть это будет власть». Журналисты этой газеты прославились своими «сенсациями» и скандалами. Они так отпраздновали в тех условиях выход сотого номера «Вечернего слова», потратили на «юбилей» такие суммы, что когда «Военный голос» предал их гласности (например, «выступление г. Бурнакина в качестве оратора обошлось в 40000 рублей, а угощение «ораторов» в 245000 рублей»), то это вызвало всеобщее возмущение. «Военный голос» с гневом спрашивал: «Неужели же все это нормально и допустимо – все эти и подобные благотворительно-патриотические безобразия?» «Надо положить предел почтенной деятельности некоторых «патриотов» и «благотворителей», и пора, давно пора, расшифровать этих людей». Только после всего этого престиж «патриотов» Бурнакина и К° был несколько подорван у военной бюрократии.

Следует подчеркнуть, что крымская журналистика не составляла исключения из общего правила. Вспоминая начальный этап белого движения, генерал П. Залесский приходит к выводу: «Газеты того времени не разоблачали, не указывали грядущих бед за легкомыслие и эгоизм. Газеты лгали вместе с «властью» и вместе с нею держали обывателя в приятном неведении (истинного положения вещей на фронте и в тылу)». А вот свидетельство 3.Ю. Арбатова, редактора газеты «Вечерние новости» (Екатеринослав) о более раннем периоде: «Осваг, получавший сводки из уездов, располагал страшным материалом, открыто показывающим полную гибель всех начинаний Добровольческой армии. Но в самом Осваге сидели чиновники, спокойно подшивающие бумажки к делу. Ни стоявший во главе Освага полковник Островский, ни заведовавший каким-то общественным отделом полковник Авчинников – совершенно не понимали значения попадавших к ним в руки донесений, рапортов и докладов, написанных в уездах сухим полицейским языком. Главное же внимание обращалось на издание каких-то разжигающих национальную ненависть брошюр и безграмотных, бездарных писем красноармейцу».

В заключение можно сказать, что цензурный режим на территориях, занятых белой армией, был жестким, что отчасти оправдывалось условиями военного времени; подавлялось всякое инакомыслие, вытравливался критический дух. Управленческое звено журналистского творческого процесса (субъективный фактор) так фильтровало информацию, что лишь усугубляло положение дел, способствовало распространению сообщений, угодных власти. Все это сводило на нет эффект пропагандистских усилий и вызывало недоверие и к власти, и к журналистике.

СОВЕТСКАЯ ЦЕНЗУРА ПЕРИОДА КОМИССАРОДЕРЖАВИЯ:

Гг.

Борьба Советов против «самодержавных фабрикантов общественного мнения» за «пользование техническими средствами сообразно своей идейной силе». Попытки решить свободу слова в новых условиях. Декрет Совнаркома о печати и борьба вокруг него. Отпор комиссародержавию – I Всероссийский съезд советских журналистов (1918).

Россия начала XX в. имела достаточно развитую материально-техническую базу журналистики. Но в ходе Первой мировой войны многие территории (Польша, Курляндия, ряд областей), где производилась бумага (до 30%), были оккупированы. К 1920 г. вырабатывалось лишь 6% той бумаги, которая потреблялась в довоенное время. Выход Финляндии из состава России сразу же сократил мощность производства бумаги на треть. Бумажный голод, бумажный кризис сопровождал все первые годы становления партийно-советской журналистики. Вопрос о бумаге решался на самых высоких уровнях руководства.

Все это существенно осложняло положение периодики и книгоиздательского дела, что отчасти объясняет меры, предпринятые тогда революционными властями. Их программа предусматривала, по словам В.И. Ленина, «осуществить переход к новым общественным отношениям с наибольшим, так сказать, приспособлением к существовавшим тогда отношениям, по возможности постепенно и без особой ломки, не уничтожение частной печати, а подчинение ее известному государственному руководству, введение ее в русло государственного капитализма». Одним из первых документов, принятых новой властью по проблемам печати, был Декрет о введении государственной монополии на объявления (21 ноября 1917 г.). По замыслу его создателей, введение государственной монополии на рекламу предполагало существование частной собственности и частных заведений, нуждающихся в рекламе: «как общее явление» частнопредпринимательских газет и соответствующей экономической политики, требовавшей частных объявлений. Ужесточение гражданской войны, введение военного коммунизма, когда большая часть периодики распространялась бесплатно, сделали этот декрет ненужным.

В то же время с приходом к власти большевиков начался процесс перераспределения материально-технической базы журналистики. Новое руководство страны придавало огромное значение этому вопросу, о чем свидетельствует одна из телеграмм Председателя Совета народных комиссаров (СНК) В.И. Ленина (февраль 1918 г.): «Печатный станок – сильнейшее наше оружие». Петроградский военно-революционный комитет (ВРК) в первые же дни закрыл ряд частных газет: «Биржевые ведомости», «Копейку», «Новое время», «Русскую волю» и др., конфисковал их типографии. ВРК сразу же особой резолюцией регламентировал порядок конфискации типографий, потребовал вести «учет запаса бумаги, которая распределяется между крупнейшими социалистическими партиями». Печатать что-либо в этих типографиях можно было лишь по решению ВРК. Он же принял меры к учету и охране полиграфического имущества. Петроградский ВРК более 15 раз обсуждал вопросы реквизиции бумаги только в октябре – ноябре 1917 г., позднее он принял решение «О запрещении вывоза бумаги из Петрограда». Затем этими вопросами стал заниматься Совнарком. Через полиграфический отдел ВСНХ и его отделы на местах была проведена в 1918–1921 гг. централизация руководства полиграфической промышленностью. 2 июля 1919 г. Совет рабочей и крестьянской обороны принял постановление «О милитаризации типографских рабочих», а СНК обнародовал декрет о распределении печатной бумаги в стране. В начале 1920 г. увеличивающаяся разруха в полиграфической промышленности заставила милитаризировать 16 крупнейших типографий Москвы, Петрограда, Нижнего Новгорода. Постепенно все наиболее мощные типографии на территории, занятой Советами, переходят в их руки: к октябрю 1919 г. было национализировано 125 предприятий полиграфической и бумажной промышленности. Был установлен контроль над Петроградским телеграфным агентством, радиотелеграфом, всеми радиостанциями столицы и ее окрестностей, созданы правительственные учреждения по их управлению и контролю за деятельностью частных полиграфических предприятий.

Вместе с обеспечением материальной базой новой журналистики Советским правительством была проделана определенная законодательная работа, декларировавшая право большинства народа – рабочих и крестьян на свободу слова и печати. Придя к власти, социалисты разных оттенков столкнулись с необходимостью реализовать проповедуемые ими идеалы. Уже Временное правительство не смогло провести в жизнь сразу же заявленные свободы. Вот свидетельство человека, близкого этому правительству, одного из активных деятелей революции, профессора Петербургского университета П.А. Сорокина, побывавшего 27 февраля на собрании литераторов, образовавших официальный пресс-комитет революции: «Кто уполномочил их представлять прессу? – задал я самому себе вопрос. Вот они, самозванные цензоры, рвущиеся к власти, чтобы давить все, что по их мнению является нежелательным, готовящиеся задушить свободу слова и печати. Монархические газеты были уже запрещены и их типографские мощности конфискованы. Социалисты согласились с этим как с необходимостью. Но увязывается ли такая постановка вопроса со свободой печати, которую они так горячо защищали ранее? Как только амбиции радикалов удовлетворены, они, похоже, становятся даже более деспотичны, чем реакционеры».

9 марта 1917 г. Временное правительство ликвидирует основной центр царской цензуры – Главный комитет по делам печати, вводит должность комиссара по делам печати. 10 марта состоялось совещание по вопросам печати, на которое были приглашены наиболее заинтересованные в решении проблем журналистики стороны: представители соответствующих отраслей промышленности по производству периодики, журналистских организаций – Всероссийского общества редакторов ежедневных газет, Общества редакторов петроградских журналов, Петроградского общества журналистов и др. Оно поддержало ликвидацию Главного комитета по делам печати и обсудило проект восстановления временной военной цензуры. Этими мероприятиями был намечен деловой подход к решению проблем свободы печати. Но 16 мая в «Вестнике Временного правительства» было обнародовано популистское законодательное распоряжение: «Печать и торговля произведениями печати свободны. Применительно к ним административных взысканий не допускается». Казалось бы, этим лаконичным документом, отразившим идеальные помыслы, был положен конец цензуре. К сожалению, его составители пошли на поводу настроений и эмоций, не учли конкретных условий времени. Поэтому практика быстро внесла свои коррективы. Уже в мае Общество деятелей периодической печати и литераторов в Москве созвало общее собрание писателей и журналистов по вопросу «о насилиях над прессой» (захват типографий, нарушение свободы печати и др.). Резолюция собрания призывала управление страной содействовать их прекращению. П.Н. Врангель, отражавший настроения других кругов, замечает в своих «Записках»: «В то время как левая печать открыто вела разлагающую армию пропаганду, правые газеты конфисковывались и закрывались». В июле после известных кризисных событий Временное правительство предоставило военному министру право закрывать издания, призывающие к военному бунту и неповиновению на фронте. Началась борьба с инакомыслием. В итоге большевистские издания были закрыты и загнаны в подполье, прошли аресты и др.

Во многом такая же ситуация с решением свободы слова и печати сложилась и у большевиков. 9 ноября 1917 г. СНК принял Декрет о печати, который был утвержден на первом же заседании правительства, что подчеркивает, какое значение оно придавало борьбе с контрреволюционной прессой. Декрет был опубликован 10 ноября в «Газете Временного рабочего и крестьянского правительства», «Известиях», «Правде». Необходимость именно такого документа вытекала из той общественной атмосферы, которая тогда сложилась. Со страниц прессы на аудиторию обрушилась лавина призывов к расправе с новой властью. Еще 15 октября 1917 г. эсеровское «Дело народа» писало: «Против объявленного похода большевиков революция должна собрать все силы. Пусть грозный и дружный отпор будет ответом на призыв к преступному выступлению в эту тяжелую для страны минуту». В документальном репортаже «10 дней, которые потрясли мир» Джон Рид, американский журналист, восклицал: «...какой бурный поток воззваний, афиш, расклеенных и разбрасываемых повсюду, газет, протестующих, проклинающих и пророчащих гибель! Настало время борьбы печатных станков, ибо все остальное оружие находилось в руках Советов».

«Дело народа» призывало: «Наш долг – разоблачить этих предателей рабочего класса. Наш долг – мобилизовать все силы и встать на защиту дела революции». Эсеровский орган предупреждал: «Не верьте обещаниям большевиков! Обещание немедленного мира – ложь! (Ленин уже сознался в этом.) Обещание хлеба – обман! Обещание порядка, обещание земли – сказка!.. Спасайте республику, пока не поздно!» Газета «Дело народа» отражала настроения правой части партии эсеров, но ее позиция была типичной для открыто оппозиционной периодики. Против именно такой прессы и был направлен Декрет о печати: «Всякий знает, что буржуазная пресса есть одно из могущественнейших оружий буржуазии. Особенно в критический момент, когда новая власть, власть рабочих и крестьян только упрочивается, невозможно было целиком оставить это оружие в руках врага, в то время, как оно не менее опасно в такие минуты, как бомбы и пулеметы. Вот почему и были предприняты временные и экстренные меры для пресечения потока грязи и клеветы, в которых охотно потопила бы молодую победу народа желтая и зеленая пресса». Интересно совпадение аргументации при определении границ свободы печати этого документа и программного заявления П.Н. Врангеля на встрече с ведущими редакторами газет Крыма (1920 г.): «во время войны, а тем более гражданской, орудием борьбы являются не только пушки и ружья, но и идеи».

В Декрете о печати подчеркивался его временный характер. В нем говорилось, что «всякие административные воздействия на печать будут прекращены, для нее будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом, согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону», даже в критические моменты «стеснение печати допустимо только в пределах абсолютно необходимых». В постановляющей части документа определялись эти пределы. Закрывались лишь те издания, которые призывали «к открытому сопротивлению или неповиновению рабочему и крестьянскому правительству, ... к деяниям явно преступного, т.е. уголовно-наказуемого характера, ... сеяли смуту путем явно клеветнического извращения фактов».

Таким образом, Декрет о печати не был, как иногда представляют, обычным юридическим законом о печати. Он не ликвидировал буржуазную и мелкобуржуазную прессу, а преследовал призывы к открытому сопротивлению и неповиновению Советской власти, ложь и клевету. Он имел и агитационный характер, о чем свидетельствует его лексика. В нем объяснялось, что буржуазный лозунг «свободы печати» всегда был «либеральной ширмой», которая фактически скрывала «свободу для имущих классов захватить в свои руки львиную долю всей прессы, невозбранно отравлять умы и вносить смуту в сознание масс».