Революционная символика.

СМЕРТЬ МАРАТА

Двадцатипятилетняя жирондистка Шарлотта Корде считала депутата-якобин­ца Марата чудовищем, крово­жадным тираном. Она приехала из провинции в Париж в июле 1793 г. Купив большой нож, она отправилась к Марату домой и передала ему записку с просьбой о встрече. В ней она писала, что хочет сообщить ему важные для Франции сведения.

Марат страдал болезнью, причинявшей ему постоянный мучительный зуд во всем теле, унять который он мог, только сидя в тёплой ванне. Так он и принял пришедшую к нему Шарлотту Корде. «Садитесь, моё дитя», — сказал он ей.

Шарлотта стала перечислять ему фамилии депутатов-мятеж­ников из числа жирондистов. Марат стал записывать их на бу­маге. Корде вытащила нож и вонзила его в сердце депутата. Он успел только крикнуть своей подруге-прачке, бывшей в соседней комнате: «Ко мне, милая!» Но было уже поздно.

Шарлотта Корде была арес­тована. На суде на вопрос о том, что её побудило к убий­ству, Шарлотта ответила: «Его преступления. Я убила одного человека, чтобы спасти сотни тысяч других, убила негодяя, свирепое дикое животное, чтобы спасти невинных и дать отдых моей родине».

Шарлотту приговорили к смерти как убийцу. Перед казнью палач ударил её по щеке, и, когда отрубленную голову показывали народу, её щёки были ещё красны от стыда. Один молодой человек так полюбил Шарлотту перед казнью, что открыто восхищался ею и призывал поставить ей памятник. Позднее он был казнён за эту странную любовь и принял смерть с облегчением.

Убитый Марат был похоронен с величайшими почестями, а потом его прах был перенесён в Пантеон — усыпальницу великих людей Франции. Но пробыл он там недолго. При очередном политическом перевороте антиякобински настроенная толпа вынесла его из Пантеона и сбро­сила прах в водосток Парижа.

Несколько десятилетий спустя при обследовании париж­ских водосточных труб на стене одной из них был замечен всё ещё висевший там полуистлевший саван Марата.

*

парт, в тот момент никому не извест­ный молодой лейтенант, стоя в толпе, воскликнул: «Какой трус! Как можно было впустить этих каналий! Надо было смести пушками 500—600 человек, остальные разбежа­лись бы!»

Собрание провозгласило в связи с тяжёлым по­ложением на фронте, что «отечество в опасности». Весной 1792 г., через несколько дней после начала войны, молодой сапёрный капитан Клод Жозеф Руже де Лиль в порыве вдохновения за одну ночь на­писал текст знаменитой «Марсельезы», ставшей впоследствии французским национальным гимном. Её слова в одном из русских переводов звучат так:

Вперёд, сыны Отчизны милой,

Мгновенье славы настаёт.

К нам тирания чёрной силой

С кровавым знаменем идёт.

Вы слышите, уже в долинах

Солдаты злобные ревут.

Они и к нам, и к нам придут,

Чтоб задушить детей невинных.

К оружью, граждане!

Равняй военный строй!

Вперёд, вперёд, чтоб вражья кровь

Была в земле сырой.

Вперёд, плечом к плечу шагая,

Священна к родине любовь.

Вперёд, свобода дорогая,

Одушевляй нас вновь и вновь.

«Песня марсельцев» (парижане впервые услы­шали её от отрядов марсельцев) вызывала такой патриотический подъём в войсках, что иногда ко­мандиры просили прислать «или подкрепление, или тысячу листовок с «Марсельезой».

10 августа 1792 г. толпы парижан начали го­товиться к штурму дворца Тюильри. Восстанием руководила созданная в ночь с 9 на 10 августа Па­рижская Коммуна — революционная городская власть. Король решил вместе с семьёй покинуть дворец, не дожидаясь штурма, и пришёл в Законо­дательное собрание.

Войдя, он в соответствии с протоколом занял место рядом с председателем и сказал: «Я пришёл сюда во избежание тяжкого преступления, и я всег­да буду считать себя и свою семью в безопасности среди представителей нации».

Председатель Верньо ответил ему: «Собрание знает свои обязанности. Оно поклялось охранять права народа и установленные власти».

Вскоре стало известно, что дворец Тюильри взят вооружённым народом. Законодательное собрание приняло решение об отрешении короля от власти и созыве нового верховного органа власти — Нацио­нального конвента. Людовик XVI был препровож­ден в один из королевских дворцов, а через несколь­ко дней — арестован и помещён в тюрьму Тампль.

11 августа во Франции была фактически ликви­дирована монархия. А всего за месяц до этого, 7 июля, епископ Ламурет призвал противоборствующие партии — жирондистов и умеренных — об­няться и братски примириться в знак того, что они одинаково ненавидят республику, что и было сде­лано! Позднее соратник Робеспьера Сен-Жюст за­метил: «Мы не знали, куда влечёт нас таинственная сила вещей». Это замечание было верно, конечно, для всего периода революции.

К началу сентября 1792 г. положение Франции на фронтах стало критическим. Собрание обсуж­дало вопрос о том, покидать ли ему Париж, ко­торому угрожали иностранные армии, и единодуш­но решило остаться. Народный трибун Жорж Жак Дантон, назначенный министром юстиции, воскли­цал с трибуны Законодательного собрания: «Что нам нужно, чтобы отбросить врагов назад? Сме­лость, смелость, ещё раз смелость, и Франция будет спасена».

По Парижу прокатился слух, что в тюрьмах го­рода арестованные враги революции готовят вос­стание. 2 сентября народные толпы стали произ­водить скорый самосуд над заключёнными: всего было убито около полутора тысяч человек. Проис­ходили душераздирающие сцены: одного из аресто­ванных спасла его дочь, закричавшая толпе, что её отец не аристократ, что они ненавидят аристокра­тов. Для доказательства этого девушка была вы­нуждена выпить чашку «аристократической» кро­ви. Это убедило толпу в невиновности её отца. Люди с восторгом обнимали «оправданного» и под крики «Да здравствует нация!» проводили его и дочь до­мой.

Из видных деятелей Революции в тот момент только Марат одобрил «сентябрьские убийства», ос­тальные осудили их или отмежевались от них.

20 сентября произошло два важнейших собы­тия. Французские войска, ещё не вполне организо­ванные, но воодушевлённые революционной идеей, нанесли первое поражение войскам противника под командованием герцога Брауншвейгского в битве при Вальми. В этот же день в Париже собралось новое, революционное Собрание - Конвент. 21 сен­тября во Франции была провозглашена Республи­ка. По решению Конвента этот день стал «первым днём новой эры»— началом первого года Республи­ки.

В Конвент было избрано 750 депутатов. Правую сторону составляли жирондисты (около 200 чело­век). Левую — «монтаньяры» — «обитатели Горы» (100 человек). «Горой» в Конвенте прозвали верх­ние скамьи, где сидели наиболее революционно на­строенные депутаты. Монтаньяров называли также якобинцами, т. к. большинство из них состояло в Якобинском клубе. Этот клуб располагался в быв­шем помещении монахов-доминиканцев (во Фран­ции они назывались якобинцами). Основателями Якобинского клуба были Мирабо, Барнав, Сиейес и др. Лидерами монтаньяров, или якобинцев, в Кон­венте стали очень разные люди: Робеспьер, Марат, Дантон, а также брат арестованного короля Филипп Орлеанский, принявший имя Филипп Эгалите (французское «равенство»). Это соседство давало

Людовик XVI.

жирондистам повод постоянно упрекать якобинцев в намерении восстановить монархию.

Между «Горой» и «Жирондой» заседала основ­ная часть депутатов, прозванная «Равниной», или, иронически, «Болотом». Самих же депутатов пре­зрительно именовали «болотными квакушами». Со­храняя молчание в большинстве острых споров, эти депутаты голосовали за тех, у кого была сила — сначала за «Жиронду», потом за «Гору». Одним из лидеров «Болота» стал Сиейес. Когда через несколь­ко лет у него спросили, что он делал, заседая в Кон­венте, он ответил коротко: «Я оставался жив».

Вопросом, волновавшим тогда всех, была судьба арестованного короля Людовика XVI. Конвент ре­шил судить его. 11 декабря его доставили в Конвент и допросили. Его обвиняли в измене, переписке с иностранными державами, воевавшими против Франции. Людовику было задано 57 вопросов.

15 января 1793 г., выслушав все доводы за и против осуждения короля, депутаты приступили к решающему голосованию.

«Виновен ли Людовик в заговоре против свободы?» Здесь колебаний поч­ти не было. Из всего Конвента только 28 человек воздержались от голосования. Конвент единодушно вынес свой вердикт: «Виновен».

Гораздо больше разногласий вызывал другой вопрос: какого наказания заслуживает Людовик? Якобинцы требовали смертной казни, многие жи­рондисты выступали за изгнание или тюремное зак­лючение. Каждый из депутатов должен был под­няться на трибуну и объявить свой приговор с крат­кой мотивировкой. Это заседание длилось 37 часов подряд. Некоторые депутаты засыпали и просыпа­лись лишь для того, чтобы выпалить: «Смерть!»

Чаша весов колебалась: перевес был то на одной, то на другой стороне. Тяжело больной депутат Дюшатель велел принести себя в Конвент и проголо­совал за сохранение жизни короля. Многие сопро­вождали свой вердикт целыми речами, другие были кратки. Сиейес бросил почти на ходу: «Смерть без разговоров!»

За смерть короля проголосовал Филипп Эгалите. Депутаты Максимильен Робеспьер и Лепелетье де Сен-Фаржо два года назад добивались отмены смер­тной казни, но сейчас это не мешало им голосовать за смерть короля. Переломный момент наступил, когда на трибуну поднялся жирондист Верньо. Во­преки ожиданиям он произнёс: «Смерть».

И он же, как председатель, объявил результат: «Наказание, к которому присуждён Людовик, — смерть.» Приговор вынесен большинством в 53 го­лоса, но, если отнять 26 голосов, связавших при­говор с требованием помилования, большинство — всего в 1 голос!

На следующий день, когда депутат Лепелетье де Сен-Фаржо обедал в одном из ресторанов, к нему подошёл незнакомый человек.

— Вы Лепелетье?

—Да.

— Вы голосовали по делу короля?

— Да, за смерть.

— Ну так вот тебе, разбойник! — воскликнул мужчина, и нанёс депутату смертельный удар саб­лей, после чего скрылся.

Людовик должен был умереть 21 января. За день до этого он простился со своей семьёй. В десять часов утра следующего дня, под барабанный бой, площадь заполнили вооруженные люди. Посреди площади была сооружена гильотина, орудие казни, изобретённое революцией. За несколько лет до это­го её предложил в этом качестве врач Гильотен, считавший, что тяжёлый нож, падая с высоты, обезглавливает совершенно безболезненно. Сначала король противился палачам, желающим его свя­зать, но священник напомнил ему, что Иисус Хри­стос тоже дал себя связать. Тогда Людовик подчи­нился. Перед смертью он сказал: «Французы, я умираю безвинно. Говорю вам это с эшафота, го­товясь предстать перед Богом. Я прощаю своих вра­гов. Желаю, чтобы Франция...»

Бой барабанов заглушил последние слова коро­ля. Нож упал, палач показал голову короля толпе.

После казни короля в Конвенте про­должала нарастать борьба между жи­рондистами и якобинцами. Первые вы­ступали за расширение прав местного самоуправ­ления и ограничение центральной власти. Вторые, напротив, стояли за «единую и неделимую Респуб­лику» и сильную исполнительную власть. Кроме того, жирондисты обвиняли якобинцев в подогре­вании беспорядков и провоцировании самосудов на­подобие «сентябрьских убийств». Жирондисты воз­мущались также тем, что якобинцы настраивают против них Париж, значительно более революци­онный, нежели провинция. Поддержку городского простонародья якобинцы завоевали требованием «максимума», т. е. предельного ограничения цен и заработной платы. Ограничивая спекуляцию, эта мера отвечала интересам бедной части населения. В разгар полемики один из жирондистов восклик­нул, что если население столицы пойдет против во­ли Конвента, то народ Франции снесёт Париж и скоро люди будут спрашивать, на котором берегу реки Сены он стоял.