Философия жизни» и ее представители.
Во второй половине XIX в. в рамках иррационалистического направления развивается так называемая философия жизни. «Философия жизни» - направление, сложившееся под влиянием Ф. Ницше в последней трети XIX века. Её представителями были Дильтей, Бергсон, Шпенглер и др. Это направление возникло как оппозиция классическому рационализму и как реакция на кризис механистического естествознания. Оно обратилось к жизни как первичной реальности, целостному органическому процессу.
Само понятие жизни многозначно и неопределенно, дает простор для различных трактовок. Оно понимается и в биологическом, и в космологическом, и в культурно-историческом планах. Так, у Ницше первичная жизненная реальность выступает в форме «воли к власти». Для Бергсона жизнь - это «космический жизненный порыв», сутью которого является сознание или сверхсознание. У Дильтея и Зиммеля жизнь выступает как поток переживаний, но культурно-исторически обусловленных.
Однако, во всех трактовках жизнь представляет собой целостный процесс непрерывного творческого становления, развития, противостоящий механическим неорганическим образованиям, всему определенному, застывшему и «ставшему». Вот почему важное значение в философии жизни имела также проблема времени как сути творчества, развития, становления. С обостренным чувством времени связана тема истории, исторического творчества.
Возможно ли постижение жизни? Если возможно, то с помощью каких средств, методов, приемов и т.п.? Одни представители философии жизни считают, что феномены жизни невыразимы в философских категориях. Другие полагают, что процесс жизни неподвластен омертвляющей, разлагающей деятельности рассудка с его анализом и расчленениями. Разум по своей природе безнадежно оторван от жизни.
В целом же в философии жизни господствует антисциентизм, а рациональное познание объявляется здесь ориентированным на удовлетворение чисто практических интересов, действующим из соображений утилитарной целесообразности. Научному познанию и его приемам противопоставляются внеинтеллектуальные, интуитивные, образно-символические способы постижения (иррациональные в своей основе) жизненной реальности - интуиция, понимание и др. Наиболее адекватным способом выражения жизни объявляются произведения искусства, поэзия, музыка, вчувствование, вживание и другие внерациональные способы освоения мира.
Родоначальник «академической» философии жизни - Вильгельм Дильтей (1833-1911),немецкий историк культуры и философ. Его основные сочинения: «Описательная психология», «Типы мировоззрения и обнаружение их в метафизических системах», «Наброски к критике исторического разума».
Для Дильтея жизнь есть способ бытия человека, культурно-исторической реальности. Человек и история - это не нечто разное, а сам человек и есть история, в которой и рассматривается сущность человека. Дильтей резко отделял мир природы от мира истории, «жизни как способа бытия человека». Немецкий мыслитель выделял два аспекта понятия «жизнь»: взаимодействие живых существ - это применительно к природе; взаимодействие, существующее между личностями в определенных внешних условиях, постигаемое независимо от изменений места и времени - это применительно к человеческому миру. Понимание жизни (в единстве двух указанных аспектов) лежит в основе деления наук на два основных класса. Одни из них изучают жизнь природы («науки о природе»),другие («науки о духе») - жизнь людей. Дильтей доказывал самостоятельность предмета и метода гуманитарных наук по отношению к естественным.
Согласно Дильтею, постижение жизни, исходя из нее самой, - основная цель философии и других «наук о духе», предметом исследования которых является социальная действительность во всей полноте своих форм и проявлений. Поэтому главная задача гуманитарного познания - постижение целостности и развития индивидуальных проявлений жизни, их ценностной обусловленности. При этом Дильтей подчеркивает: невозможно абстрагироваться от того, что человек суть сознательное существо, а это значит, что при анализе человеческой деятельности нельзя исходить из тех же методологических принципов, из которых исходит астроном, наблюдая звезды.
А из каких же принципов и методов должны исходить «науки о духе», чтобы постигнуть жизнь? Дильтей считает, что это прежде всего метод понимания, т.е. непосредственное постижение некоторой духовной целостности. Оно достоверно, но иррационально, интуитивно. «Во всяком понимании имеется иррациональное, как иррациональна и сама жизнь; она не может быть представлена никакими формулами логических операций».
Это проникновение в духовный мира автора текста, неразрывно связанное с реконструкцией культурного контекста создания последнего. В науках о природе применяется метод объяснения - раскрытие сущности изучаемого объекта, его законов на пути восхождения от частного к общему. Дильтей противопоставляет понимание общества познанию природы. «Факты, относящиеся к обществу, мы можем понять только изнутри, только на основе восприятия наших собственных состояний... С любовью и ненавистью, со всей игрой наших аффектов созерцаем мы исторический мир. Природа же для нас безмолвна, она нам чужда, она для нас внешнее. Общество - наш мир».
По отношению к культуре прошлого понимание выступает как метод интерпретации, названный им герменевтикой - искусство понимания письменно фиксированных проявлений жизни. Герменевтику он рассматривает как методологическую основу всякого гуманитарного знания. Философ выделяет два вида понимания: понимание собственного внутреннего мира, достигаемое с помощью интроспекции (самонаблюдения); понимание чужого мира - путем вживания, сопереживания, вчувствования (эмпатии). Дильтей рассматривал способность к эм-патии как условие возможности понимания культурно-исторической реальности. Наиболее «сильная форма» постижения жизни, по его мнению, - это поэзия, ибо она «каким-то образом связана с переживаемым или понимаемым событием». Один из способов постижения жизни - интуиция. Важными методами исторической науки Дильтей считает биографию и автобиографию.
Из размышлений о жизни, по его мнению, возникает «жизненный опыт». Отдельные события, порожденные столкновением наших инстинктов и чувств в нас с окружающим и судьбой вне нас, обобщаются в этом опыте в знания. Как человеческая природа остается всегда одной и той же, так и основные черты жизненного опыта представляют собой нечто, общее всем. При этом Дильтей отмечает, что научное мышление может проверить свои рассуждения, может точно формулировать и обосновывать свои положения. Другое дело - наше знание жизни: оно не может быть проверено, и точные формулы здесь невозможны.
Общественную жизнь Дильтей понимает исключительно как духовную жизнь, разворачивающуюся в переживаниях людей. Дильтей утверждает: «Так как общество состоит из структурированных индивидуумов, то в нем проявляются те же закономерности структуры, что и в индивидууме... Закономерности отдельной души принимают форму закономерностей социальной жизни». Следовательно, структура общества определяется психической структурой личности.
Дильтей считает, что поток психических событий непредсказуем. «Мы не в состоянии предсказать, что в душевном развитии последует за достигнутым уже состоянием». «Мы не знаем, что мы внесем в грядущий день. Историческое развитие обнаруживает совершенно такой же характер».
Немецкий философ убежден, что не в мире, а в человеке философия должна искать «внутреннюю связь своих познаний». Жизнь, проживаемую людьми, - вот что, по его мнению, желает понять современный человек. При этом, во-первых, нужно стремиться к тому, чтобы объединить жизненные отношения и основанный на них опыт «в одно стройное целое». Во-вторых, необходимо направить свое внимание на то, чтобы представить «полный противоречий образ самой жизни» (жизненность и закономерность, разум и произвол, ясность и загадочность и др.). В-третьих, исходить из того, что образ жизни «выступает из сменяющихся данных опыта жизни».
В связи с этими обстоятельствами Дильтей подчеркивает важную роль идеи (принципа) развития для постижения жизни, ее проявлений и исторических форм. Философ отмечает, что учение о развитии по необходимости связано с познанием относительности всякой исторической формы жизни. Перед взором, охватывающим весь земной шар и все прошедшее, исчезает абсолютное значение какой бы то не было отдельной формы жизни.
Анри Бергсон (1859-1941) - представитель французского варианта философии жизни. Бергсон получил профессиональное математическое образование. В 1881 - 1883 гг. он работал преподавателем математики и механики в г. Анжере. Затем был лектором в Эколь Нормаль, а с 1900 по 1914 г. - профессором престижного учебного заведения «Коллеж де Франс». В 1914 г. Бергсона избрали членом Французской академии. В 1927 г. ему была присуждена Нобелевская премия по литературе. Наиболее известные работы Бергсона - «Опыт о непосредственных данных сознания» (1889), «Материя и память» (1898), «Творческая эволюция» (1907), «Длительность и одновременность» (1922), «Два источника морали и религии» (1932).
В книге «Творческая эволюция» Бергсон раскрывает главную задачу своей философии - «дополнить теорию познания теорией жизни».
Бергсон признает существование «внешней реальности», но ее нужно понимать как «жизнь», движение, «длительность», связность. «Что в известном смысле имеются множественные предметы, что человек отличается от человека, дерево от дерева, камень от камня - это неоспоримо, ибо каждое из этих существ, каждая из этих вещей обладает своими характерными свойствами и подчиняется определенному закону развития. Но обособление вещи от окружающей ее среды не может быть абсолютным; путем нечувствительных переходов одно соединяется с другим... предметы эти не имеют тех точных границ, которые мы им приписываем».
Материя и сознание «растворяются» в общем «потоке» жизни. Такая позиция, считает Бергсон, позволяет ему стать выше материализма и идеализма. «Дело происходит так, как будто в материю проник широкий поток сознания, снабженный, как и всякое сознание, огромным количеством перемешанных друг с другом возможностей. Он увлек материю на путь организации, но его собственное движение было тем самым сильно замедлено и в очень значительной степени раздроблено». «Материя обременена геометрией, и она, идущая книзу, распадающаяся действительность, имеет длительность только благодаря своей связанности с тем, что подымается вверх. Жизнь же и сознание и есть этот подъем. Кто однажды постиг их, усвоив их движение, тот поймет, как остальная действительность происходит от них».
Бергсон разрабатывает концепцию развития, получившую название «творческая эволюция». Выступая против механицизма, Бергсон понимает эволюцию как «жизнь». Но жизнь в понимании Бергсона - это не биологическая жизнь, а «длительность», «жизненный порыв». Время или длительность есть существенная характеристика жизни. «Чистая длительность есть форма, которую принимает последовательность наших состояний, когда наше Я активно работает». «Длительность предполагает, следовательно, сознание; и уже в силу того, что мы приписываем вещам длящееся время, мы вкладываем в глубину их некоторую долю сознания». Таким образом, Бергсон считает, что время немыслимо вне сознания и представляет собой отношение между его состояниями.
Эволюцию Бергсон трактует как непрерывный процесс качественного изменения. Источник этого изменения - некий жизненный порыв, жизнь. Этот порыв возник в начале мира. Мир как целое - своеобразный центр, «из которого, как из огромного букета, выбрасываются миры, лишь бы только центр этот не выдавался... не за вещь, но за беспрерывное выбрасывание струй». В духе идеализма Бергсон пишет, что «жизненным началом должно быть сознание...». «Жизнь... есть сознание, пущенное в материю». «Сознание или сверхсознание - это ракета, потухшие остатки которой падают в виде материи; сознание есть также и то, что сохраняется от самой ракеты и, прорезая эти остатки, зажигает их в организмы». Материя - это момент остановки «жизненного порыва».
Приведем еще одну цитату: «Все организованные существа, начиная с самого скромного и до самого возвышенного, от первых зачатков жизни до нашей эпохи, везде и во все времена только и делают, что выявляют единый порыв, обратный движению мате-рии и неделимый в себе самом. Все живые существа держатся вместе и все поддаются одному и тому же страшному напору. Животное опирается на растение, человек обуздывает животных, и все человечество в пространстве и во времени - это одна огромная армия, скачущая галопом рядом с каждым из нас и позади нас в сокрушительной атаке, способная преодолеть всякое сопротивление и победить многие препятствия, может быть, даже смерть».
Эволюцию Бергсон представляет в виде пучка стеблей. Первая развилка в живой природе - разделение растений и животных. Животные, в свою очередь, подразделяются на членистоногих и позвоночных. У первых сверхсознание принимает форму инстинкта, у вторых развивается в интеллект. Инстинкт - форма приспособления сознания к матери-альным условиям своего «пребывания». Инстинкт наиболее четко выражен у насекомых. Это некая стандартная, «машинообразная» согласованность действия животного и его предмета, не требующая обучения, памяти, самосознания. Так, осу никто не учил укалывать жалом гусеницу, в которую она откладывает свои яйца.
У человека развит интеллект. «Существенной функцией интеллекта, как сформиро-вала его эволюция жизни, является освещение нашего поведения, подготовка нашего действия на вещи, предвидение явлений благоприятных или неблагоприятных для данного положения». В отличие от инстинкта, интеллект обладает творческой потенцией. Сверхсознание использует мозг субъекта как свое вместилище, орудие, подобно тому, как художник использует холст и краски для воплощения своего замысла или рак-отшельник использует пустую раковину улитки, чтобы прикрыть свое мягкое брюшко.
Но интеллект ограничен. Ему недоступно понимание жизни, он способен понять только то, что называет материей, т. е. неживую действительность. Интеллект разлагает изменение на «неизменные моменты». Интеллект может ясно представлять себе только прерывное и неподвижное. Он разделяет явления в пространстве и фиксирует во времени. Типичные продукты интеллекта - геометрия и логика; они применимы, согласно Бергсону, только к твердым телам.
Таким образом, ни инстинкт, ни интеллект не в состоянии постигнуть жизнь, хотя оба они - ее формы. «Жизнь» ускользает от нас, когда мы пытаемся познать ее интеллектуальными средствами. Но есть путь непосредственного постижения жизни - интуиция. Интеллект и интуиция - два свойства нашего сознания. В ходе эволюции интеллектуальные возможности нашего сознания развились в ущерб интуитивным.
Что же такое интуитивное познание и в чем его преимущества по сравнению с интеллектом? Бергсон говорит, что «интуицией называется род интеллектуальной симпатии, путем которой переносятся внутрь предмета, чтобы слиться с тем, что в нем есть единственного и, следовательно, невыразимого». Сопоставляя интеллект и интуицию, он пишет, что это «два глубоко различных способа познавания вещи. Первый состоит в том, что мы движемся вокруг объекта; второй - что мы входим в него. Первый зависит от позиции, с которой мы смотрим, и от символов, с помощью которых себя выражаем. Второй не зависит ни от точки зрения, ни от каких-либо символов. Можно сказать, что познание первого рода останавливается на относительном; познание второго рода, в тех случаях, где оно возможно, стремится достигнуть абсолютного». «В то время как интеллект трактует все вещи механически, интуиция действует, если можно так выразиться, органически». Интуиция - постижение реальности в ее сущности.
Интуиция - это такое созерцание, которое не зависит от интересов людей, от практики. С другой стороны, интеллект и наука связаны с практикой и поэтому не могут достигнуть «бескорыстного», «чистого» созерцания. Так как научное познание служит практике, оно всегда односторонне. Интеллект выбирает то, что нужно, и опускает все остальное. «Прежде чем философствовать, нужно жить; а жизнь требует, чтобы мы надели наглазники, чтобы мы не смотрели ни направо, ни налево, но прямо перед нами в том направлении, куда нам нужно будет идти... В бесконечно обширном поле нашего возможного познания мы выбрали все, что полезно для нашего действия на вещи, чтобы создать из этого нынешнее знание: остальным мы пренебрегли».
При многочисленных заявлениях о важности интуиции у Бергсона, однако, нет ясного описания того, что она собой представляет. В первую очередь интуиция характеризуется по принципу «от противного». Чтобы познать интуитивно, не требуется ничего знать, ничего предпринимать: требуется только усилие воли, направляющее сознание наперекор всем склонностям, привычкам, точкам зрения. Следует разрушить все связи с практикой, смотреть на вещи чисто созерцательно - это и значит обладать интуицией.
Носителями интуиции являются, по Бергсону, люди, у которых природа забыла соединить способность воспринимать со способностью действовать, т.е. создала основную предпосылку неутилитарности созерцания. У этих людей в действие вступает механизм, более древний, чем интеллект. Это - инстинкт. Соотношение интеллекта и инстинкта, согласно учению Бергсона, довольно сложно. Интеллект - знание формы, инстинкт - знание материи. Нет интеллекта, в котором не было бы следов инстинкта, но нет и инстинкта без проблеска интеллекта. Однако интеллект больше нуждается в инстинкте, чем инстинкт в интеллекте. Обработка материи для фабрикации орудий предполагает высокую степень организации живого существа. Подняться на эту высоту можно было только на крыльях инстинкта. В своей развитой форме интеллект определяет жизнедеятельность людей. Инстинкт - жизнедеятельность животных и, особенно, насекомых. Но в любом интеллекте существуют следы инстинкта. Этот след инстинкта в интеллекте и есть интуиция, т.е. инстинкт, преобразованный интеллектом в симпатию к предмету познания, позволяющую слиться в акте бескорыстного созерцания с качественной определенностью последнего.
Бергсон говорит, что интуиция сильнее всего проявляется в искусстве. Художник познает действительность не извне, а изнутри, с помощью интуиции. Философия должна уподобиться искусству. «Философия, такая, как я ее понимаю, приближается скорее к искусству, чем к науке. Ее слишком долго рассматривали как науку, иерархически наиболее возвышенную. Но наука дает лишь неполную, или, скорее, отрывочную картину действительности, она улавливает ее лишь опосредованно крайне искусственными символами. Искусство же и философия, напротив, соединяются в интуиции, являющейся их общей основой. Я скажу даже, что философия - это жанр, видами которого являются различные искусства».
В человеческом, социальном поведении где-то «позади» разума, по мнению Бергсона, скрыта мощная сила, «виртуальный инстинкт», который надзирает за разумом. На основе этой силы возникают мораль и религия, которая «вездесуща». Жизнь, как она воплотилась в человеке, есть борьба против природного и в определенной мере его преодоление.
Как животный мир раздваивается на мир насекомых, в жизни сообществ которых господствует инстинкт, и мир позвоночных, в жизни высших представителей которых господствует интеллект, так и сообщества людей раздваиваются на «закрытые» и «открытые». «Закрытое» сообщество стремится к самосохранению и опирается на насилие и на подчинение авторитету. Для такого типа общества характерны статические мораль и религии, резко противопоставляющие «своих» и «чужих». На такие сообщества, враждующие друг с другом, раскалывалось и раскалы-вается современное человечество. Этот раскол представляется естественным состоянием челове-чества, неким императивом природы. Но во все времена существуют люди, провозглашающие идеалы «открытого» общества, объемлющего все человечество, забывшего о разделении на «своих» и «чужих». Эти люди - святые, мистики. Они закладывают основы динамической морали и религии, главные принципы которых - любовь к человечеству, отказ от искусственных потребностей, от развития «тела» в ущерб «духу». В основе их религиозно-моральных прозрений лежит интуиция, которую можно назвать мистической. Прогресс человечества, по Бергсону, связан с деятельностью этих людей, с подготавливаемым ими переходом от закрытых сообществ к открытому обществу. Таким образом, реальным содержанием мировой истории является борьба с императивами природы.
Философия Бергсона оказала влияние не только на многие направления философии XX в. (французский экзистенциализм, персонализм, феноменология и др.), но и на искусство XX в. Она в той или иной мере отразилась в творчестве М. Пруста, Ф. Мориака, Э. Верхарна, П. Клоделя, М. Метерлинка, Д. Джойса, В. Вульф, У. Фолкнера, в музыке К. Дебюсси, в живописи кубизма и т. д.
Иррационалистические мотивы прослеживаются и в творчестве Освальда Шпенглера (1880-1936). Немецкий учитель истории и математики одной из мюнхенских гимназий прославился как автор культурологического бестселлера «Закат Европы» (Т.1-2, 1918-1922), выдержавшего в короткий срок более тридцати изданий. Секрет успеха-книги, насыщенной огромным количеством идей и символических образов, относящихся к самым различным областям знания от математики до религии, от физики до мифологии, - объясняется прежде всего живым художественным воображением автора, способным объединить тысячи разрозненных фактов в цельную пластическую картину.
Исходное понятие Шпенглера - «жизнь» как полнота, многообразие переживаний. Нечто первичное, но никак не сводимое к монотонному биологическому существованию. Жизнь - творческий порыв в будущее. Она не удовлетворяется никакими рамками, пределами и постоянно хочет превзойти сама себя. Жизнь лишь отчасти и символически выражает себя в культуре - в человеческих верованиях, образах, архитектурных сооружениях, социальных учреждениях. Жизнь - глубже и богаче культуры. Подобно Ницше, Шпенглер называл «жизнью» освобожденную от моральных оболочек «истину», реальность, свободу духа, стремящегося к безграничному расширению, способность рисковать, играть.
Стиль Шпенглера - это скорее стиль художника, чем ученого. Он нигде не дает точного определения смысла, который он вкладывает в понятие культуры. Вместо этого он использует ряд метафор, характеризуя культуру то как организм, чтобы подчеркнуть ее целостность, то как личность, чтобы указать на ее индивидуальное своеобразие, то какхудожественное произведение, чтобы выразить мысль о наличии в ней общей идеи и единого стиля.
Сущность культуры вообще и каждой отдельной, локальной культуры изображается им как принципиально неразрешимая загадка. Культура для него есть нечто лежащее между жизнью и смертью, противостоящее им и вместе с тем соединяющее их. «Жизнь» как источник энергии, непрерывно возобновляющийся инстинктивный порыв к действию, вечное «прадушевное» начало с его смутной, неосознанной жаждой реализовать себя в мире, в «одухотворенном теле» - это таинственная мистическая сила, побуждающая человека к созданию культуры. Но в культурной деятельности человека жизнь омертвляется. Инстинктивный импульс к действию превращается в разумно рассчитанное удовлетворение потребностей. Творческое горение духа угасает и застывает в законченных, неподвижных продуктах творчества. Вместо «одухотворенного тела» образуется безжизненная, окоченевшая мумия - мертвое нагромождение обработанных человеческим трудом вещей.
Шпенглер выделяет восемь «великих культур»: ) 1) египетскую, 2) античную, 3) индийскую, 4) вавилонскую, 5) китайскую, 6) арабскую, 7) западную и 8) мексиканскую. В своей книге он сосредоточивает внимание, главным образом, на античной, западной и арабской культуре.
Душа культуры. С точки зрения Шпенглера, история культур - это величественная и трагическая история человеческих попыток одолеть враждебный жизни хаос, преодолеть сопротивление материи духу. Подобно цветку, который приносит в мир свою особую красоту, всякая культура несет в себе свою особую идею, свой особый вариант борьбы жизни со смертью, духа с материей. Эта идея, этот вариант составляет Душу культуры. Как у каждой отдельной человеческой личности, так и у каждой человеческой культуры есть своя душа. Она стремится выразиться в культурной деятельности народа, и все ее плоды одухотворяются ею. Культура - это тело, в которое облекается душа.
Культура рождается в тот миг, когда от «прадушевного состояния» отслаивается и пробуждается к жизни «великая душа, некий лик из пучины безликого, нечто ограничен-ное и преходящее из безграничного и пребывающего». Она расцветает на почве определенного ландшафта и ищет своего самоосуществления в его пространстве. «Культура умирает, когда ее душа осуществила всю сумму своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств, государств, наук». Как только это произошло, пишет Шпенглер, она внезапно коченеет, ее кровь свертывается, силы надламываются - она становится цивилизацией и в виде цивилизации может, как иссохшее дерево, еще столетиями и тысячелетиями топорщить свои гнилые сучья, пока, наконец, не вернется снова в прадушевную стихию.
Прасимволы культуры. Каждая новая душа культуры пробуждается вместе с новым мировоззрением - символическим выражением идеала, который она стремится воплотить в действительность. Символика, в которой выражается этот идеал, носит чувственно-пространственный характер. Она определяет, как воспринимают мир люди в данной культуре, каким они хотят его видеть, что значит он для них. Мир культуры - это всегда мир, соотнесенный с определенной душой. В основе его лежит прасимвол - способ представления «ландшафта» культуры в его пространственной протяженности.
Шпенглер утверждает, что из прасимвола культуры можно вывести весь язык ее форм, все ее проявления. «Подобно цветку, который приносит в мир свою красоту, всякая культура несет в себе свою особую идею. Вот почему существует глубокое сродство между политическими и математическими структурами одной и той же культуры, между религиозными и техническими воззрениями, между математикой, музыкой и пластикой, между хозяйственными и познавательными формами». Но сам прасимвол неосуществим и непостижим. Он не исчерпывается никаким множеством его проявлений в культуре. Его нельзя познать и изложить в словах, ибо формы познания и язык сами суть производные от него символы. Тем не менее, Шпенглер считает возможным указать образы, в которых он является исследователю культуры.
Шпенглер считает, что можно говорить, с одной стороны, о морфологическом сродствевсех феноменов одной и той же культуры, существующих в ее различных сферах и на разных стадиях ее развития, а с другой - о гомологическом сходстве между феноменами разных культур, занимающими в них одинаковое историческое место.
Морфологическое сродство существует, например, в западной культуре между дифференциальным исчислением и династическим принципом французского государства эпохи Людовика XIV, пространственной перспективой масляной живописи и преодолениием пространства посредством железных дорог и телефонов, контрапунктической музыкой и хозяйственной системой кредита. А гомологически сходными являются, например, античная скульптура и западная инструментальная музыка, египетские пирамиды IV династии и готические соборы. Гомологические элементы разных культур Шпенглер называет «одновременными», чтобы подчеркнуть, что время их возникновения и существования падает на один и тот же период истории - только переживаемый каждой культурой по-своему. В этом смысле, по его мнению, одновременно рождаются ионический ордер в Греции и барокко в западном мире, ислам в арабской и протестантизм в западной культуре, греческая арифметика конечных чисел и арабская алгебра неопределенных чисел, античная монета и итальянская двойная бухгалтерия. И в этом смысле «современниками» являются Пифагор и Декарт, Эвклид и Гаусс, Александр Македонский и Наполеон.
Античная (аполлоновская) душа, родившись на фоне пересеченного замкнутого пространства гор, островов, полуостровов, выбирает своим прасимволом ограниченное материальное тело. Телесность, образность, зрительная оформленность характерны для сознания греков. Для них реальны только тела - обозримые, осязаемые, существующие здесь и теперь. Пустое, чистое пространство, не содержащее в себе тел, - это для него все равно что ничто, небытие. Греки не стремились строить гигантские сооружения вроде египетских пирамид или легендарной Вавилонской башни. Их постройки невелики, обозримы, сравнимы по масштабам с человеческим телом. Греческая душа не выносит вида открытой дали, простора, не расчлененного на отдельные обозримые тела и лишенного определенных, видимых границ. Это заставляет греков плавать, не теряя из виду берегов. В отличие от египтян или финикийцев, их не влекут далекие путешествия. Они не строят дорог, боятся перспектив убегающих вдаль аллей. Их государства-полисы крохотны по сравнению с владениями египетских фараонов или китайских императоров. Родина в их понимании - то, что можно обозреть с крепостных стен своего города. За этими пределами - чужое, вражеское.
Даль времен столь же мало привлекает греков, как и пространственная даль. Их существование замыкается в обозримом историческом времени так же, как и в обозримом объеме пространства. В противоположность египтянам и китайцам, греки не испытывают интереса к прошлому и не проявляют заботы о будущем. Если египтяне тратили массу сил для сбережения памяти об умерших, то греки тела мертвых просто сжигали, и память о них быстро развеивалась. Греки не вели точного отсчета времени, плохо ориентировались в хронологии исторических событий, не заботились о сохранении документов, не писали ни летописей, ни мемуаров. Персы после разрушения Афин выбросили произведения искусства на свалку - и никому не было дела до них.
Прасимвол западной культуры - бесконечность, «чистое» безграничное пространство. Родившаяся на широких просторах северной Европы, душа этой культуры устремлена вдаль. Ей нужна воля, свобода, выход за пределы видимого горизонта. Всякие границы стесняют ее, она не может остановиться на: достигнутом. Отсюда - обуревающая европейцев жажда путешествий, поиска новых земель, новых впечатлений, новых сфер приложения сил. Территориальные завоева-ния, крестовые походы, создание всемирной Британской империи, Магелланово кругосветное плавание - все это свиде-тельствует о безудержной тяге к все большему расширению окружающего пространства. Эта тяга побуждает европейцев изобретать телескоп и микроскоп, придумывать пароход и автомобиль, строить нацеленные ввысь готические соборы.
Стремление к бесконечному появляется в христианской религии, появившейся на арабском Ближнем Востоке, но органически вошедшей в западную культуру. Христианс-кий Бог бесконечен и вечен, ему присущи бесконечная мудрость и бесконечное могущество. Европейская наука строится на идее бесконечности. Такова декартова физика с ее безграничным эфиром и ньютонова классическая механика с ее картиной безграничного пустого мирового пространства, в котором движется бесконечное количество атомов. Такова и европейская математика бесконечно малых величин, бесконечных рядов, бесконечных множеств. Идеей бесконечности пронизаны и грандиозные, всеохватывающие философские системы Спинозы, Гоббса, Канта, Гегеля и других классиков европейской философии.
Душа европейской культуры, неудовлетворенная пребыванием в границах достигнутого, нацеленная на бесконечное движение к неизведанному, символически представлена, согласно Шпенглеру, в гетевском Фаусте. Поэтому он называет ее фаустовой душой.
Шпенглер мельком затрагивает и вопрос о русской культуре. Россия для него - таинственный мир, в котором, возможно, зарождается душа еще одной великой культуры. По его мнению, прасимвол русской культуры - бесконечная равнина. Но он пока не находит «твердого выражения» в творениях русской души.
Цивилизация как умирающая культура. Души культур не бессмертны. Истощив свои творческие силы, они умирают. История развивается циклами, кругами; эти циклы - рождение, расцвет и умирание - проходит всякая культура. Каждая культура замкнута в себе и не может передать свои достижения другой культуре. «Всякая культура переживает возрасты отдельного человека. У каждой имеется свое детство, юность, возмужалость и старость». Этому роковому концу внутренней жизни духа соответствует столь же роковой конец культуры - мира его внешних проявлений. Нет бессмертных творений культуры. Последний орган и последняя скрипка будут когда-нибудь разбиты. Высочайшие достижения бетховенской мелодики покажутся нашим далеким потомкам из грядущего мира иной культуры каким-то идиотским карканьем. Скорее, чем успеют истлеть полотна Тициана и Рембрандта, переведутся те души, для которых они будут чем-то большим, чем цветными лоскутами. Кто сейчас может понять греческую лирику так, как ее понимали древние греки? Кто может почувствовать, что она значила для них? Никто не понимает, никто не чувствует, - заявляет Шпенглер. Нет единого человечества, нет единой истории, нет развития, нет прогресса. Есть лишь совершенно непохожие, чуждые друг другу души и создаваемые ими различные культуры, каждая из которых, пережив свой расцвет, увядает и, в конце концов, вступает в последний этап своего бытия - цивилизацию. Таким образом, цивилизация по Шпенглеру есть не что иное как умирающая культура. Это ее завершение, «конец без права обжалования».
У каждой культуры есть своя собственная цивилизация, то есть свойственная именно ей форма ее смерти. Но есть и общие черты, характеризующие все цивилизации. Поскольку эти черты выступают как признаки вырождения и смерти культуры, Шпенглер противопоставляет цивилизацию и культуру и говорит о противоположности между ними.
«Культура и цивилизация - это живое тело душевности и ее мумия». Культура есть становление, а цивилизация —ставшее. Культура творит многообразие, она предполагает неравенство, индивидуальную неповторимость и разнообразие личностей. Цивилизация стремится к равенству, к унификации и стандарту. Культура элитарна и аристократична, цивилизация демократична. Культура возвышается над практическими нуждами людей, она нацелена на духовные идеалы, не имеющие утилитарного характера. Цивилизация, наоборот, утилитарна, она стимулирует людей к деятельности, направленной на достижение практически полезных результатов. У культурного человека энергия обращена вовнутрь, в развитие его духа, у цивилизованного - вовне, на покорение окружающей среды. Культура привязана к земле, к ландшафту, царство цивилизации - город, скопление инженерных сооружений. Культура - выражение души «сросшегося с землей народа», цивилизация - образ жизни городского населения, оторванного от земли, изнеженного комфортом («благами цивилизации»), ставшего скопищем рабов созданной им бездушной техники. Культура национальна, цивилизация интернациональна. Культура связана с культом, мифом, религией, цивилизация атеистична.
Шпенглер утверждает, что в самой сущности цивилизации заложено стремление распространиться на все человечество, превратить мир в один громадный город. Поэтому она неизбежно порождает империализм. Цивилизацию вообще отличает экспансия и гигантизм: для нее характерны гигантские империи, гигантские города, гигантские промышленные предприятия, гигантские машины и системы машин. Умирающее искусство вырождается в массовые зрелища, в арену сенсаций и скандалов. Философия становится никому не нужной. Наука превращается в служанку техники, экономики, политики. Интересы людей сосредотачиваются на проблемах власти, насилия, денег, удовлетворения материальных потребностей.
Указывая на то, что все отмеченные черты цивилизации характеризуют современное состояние западного мира, Шпенглер предрекает его близкую и неизбежную гибель:
«Гибель Запада... представляет не более и не менее как проблему цивилизации... Цивилизация есть совокупность крайне внешних и крайне искусственных состояний, к которым способны люди, достигшие последних стадий развития. Цивилизация есть завершение. Она следует за культурой, как ставшее за становлением, как смерть за жизнью, как окоченение за развитием, как духовная старость и каменный и окаменя-ющий мировой город за господством земли и детством души…. Она неотвратимый конец; к ней приходят с глубокой внутренней необходимостью все культуры».
Он сопоставляет происходящий на наших глазах закат Европы с крушением Римской империи и находит много похожего (гомологически сходного) в этих «одновременных» процессах: и там и тут мы видим огромные города, колоссальные здания, великие державы, конституции, переходы от конституционных форм правления к бесформенной власти отдельных людей, разрушительные мировые войны, империализм и т. д. Он замечает сходство и между различными «способами душевного угасания» культур в эпоху цивилизации: если для индийской души этим способом является буддизм (с VI в. до н.э.), для античной - философия римского стоицизма (с III в.), для арабской - ислам (с XI в.), то западная душа находит свое предсмертное убежище в социализме (с XIX в.).
Все эти учения - лишь различные формы нигилизма, крушения духовных идеалов, замены религиозного мироощущения души на иррелигиозное. В социалистическом учении стоическим выглядит призыв к дисциплине и самоограничению, в буддистском - пренебрежение к сиюминутным благам. Социалист - это умирающий Фауст, одержимый исторической заботой о будущей «социалистической нирване», ради которой он готов жертвовать сегодняшним счастьем. Социализм, как буддизм и стоицизм, не есть система сострадания, гуманности, мира; он есть система воли к власти и имеет цель чисто империалистическую: предоставить его сторонникам право добиваться всеобщего блага, беспрепятственно преодолевая сопротивление инакомыслящих. Однако и социалистическая идея - лишь бессильная иллюзия, которая не в состоянии остановить неумолимо надвигающуюся смерть фаустовской культуры. Ничто не может спасти западный мир, и его обитателям остается лишь принимать его таким, каков он есть. Шпенглер иронически замечает: «Если под влиянием этой книги люди нового поколения обратятся к технике вместо лирики, к военно-морской службе вместо живописи, к политике вместо критики познания, то... лучшего нельзя им пожелать».
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 8364;