Феноменальная память С.В.Шерешевского

(Л.Р.Лурия. Маленькая книжка о большой памяти. Ум мнемониста. 1968 г.)

«...В течение почти тридцати лет автор мог систематически наблюдать человека, чья память относилась к числу самых выдающихся, описанных в литературе.

Начало этой истории относится к двадцатым годам 20 века.

В лабораторию автора — тогда еще молодого психолога — пришел человек и попросил проверить его память.

Человек — будем называть его Ш. — был репортером одной из газет, и редактор отдела этой газеты был инициатором его прихода в лабораторию.

Я предложил Ш. ряд слов, затем чисел, затем букв, которые либо медленно прочитывал, либо предъявлял в написанном виде. Он внимательно выслушивал информацию или прочитывал ее, а затем в точном порядке повторял предложенный материал...

Вскоре экспериментатор начал испытывать чувство переходящее в растерянность. Увеличение ряда не приводило Ш. ни к какому заметному возрастанию трудностей, и приходилось признать, что объем его памяти не имеет четких границ...

Проверка «считывания» ряда, проведенная через несколько месяцев, показала, что Ш. воспроизводит «запечатленную» таблицу с той же полнотой и приблизительно в те же сроки, которые ему были нужны при первичном воспроизведении. Различие заключалось лишь в том, что ему требовалось больше времени для того, чтобы «оживить» всю ситуацию, в которой проводился опыт, — «увидеть» комнату, в которой мы сидели, «услышать» мой голос, «воспроизвести» себя, смотрящего на доску. На самый процесс «считывания» добавочного времени почти не уходило...

Его память

В течение всего нашего исследования запоминание Ш. носило непосредственный характер, и его механизмы сводились к тому, что он либо продолжал видеть предъявляемые ему ряды слов или цифр, либо превращал диктуемые ему слова или цифры в зрительные образы. Наиболее простую схему имело запоминание таблицы цифр, написанных мелом на доске...

«Запечатленные» цифры Ш. продолжал видеть на той же черной доске, как они были показаны, или же на листе белой бумаги; цифры сохраняли ту же конфигурацию, и если одна из цифр была написана нечетко, Ш. мог неверно «считать» ее, например, принять 3 за 8 или 4 за 9.

Однако обращают на себя внимание некоторые особенности, показывающие, что процесс запоминания носит вовсе не такой простой характер.

Синестезии

Ш. относился к той замечательной группе людей, в которую, между прочим, входил и композитор Скрябин. У него в особенно яркой форме сохранилась комплексная «синестезическая» чувствительность: каждый звук непосредственно рождал переживания света и цвета, вкуса и прикосновения. «Какой у Вас желтый и рассыпчатый голос», сказал он как-то раз беседовавшему с ним Л.Г.Выготскому...

Когда Ш. слышал или прочитывал какое-нибудь слово — оно тотчас же превращалось у него в наглядный образ соответствующего предмета. Этот образ был очень ярким и стойко сохранялся в его памяти; когда Ш. отвлекался — этот образ исчезал; когда он возвращался к исходной ситуации — этот образ появлялся снова: «Когда я слышу слово «зеленый», появляется зеленый горшок с цветами; «красный» — появляется человек в красной рубашке, который подходит к нему. «Синий» — и из окна кто-то помахивает синим флажком... Даже цифры напоминают мне образы... Вот «1» — это гордый стройный человек; «2» — женщина веселая; «3» — угрюмый человек, не знаю почему... «6» — человек, у которого распухла нога; «7» — человек с усами; «87» — я вижу полную женщину и человека, который крутит усы...»

Когда Ш. прочитывал длинный ряд слов, каждое из этих слов вызывало наглядный образ; но слов было много, и Ш. должен был «расставлять» эти образы в ряд. Чаще всего — и это сохранялось у Ш. всю жизнь — он «расставлял» эти образы по какой-нибудь дороге. Иногда это была улица его родного города, двор его дома, ярко запечатлевшийся у него в памяти еще с детских лет. Иногда это была одна из московских улиц. Часто он шел по этой улице — нередко это была улица Горького в Москве, начиная с площади Маяковского, медленно продвигаясь вниз и «расставляя» образы у домов, ворот и окон магазинов, иногда незаметно для себя оказывался вновь в родном Торжке и кончал путь у дома своего детства...

Получая на сеансах своих выступлений в качестве задания тысячи слов, часто нарочито сложных и бессмысленных, Ш. вынужден превращать эти ничего не значащие для него слова в осмысленные образы. Самым коротким путем для этого было разложение... бессмысленной для него фразы на ее составные элементы с попыткой осмыслить выделенный слог, использовав близкую к нему ассоциацию... Ограничимся несколькими примерами, иллюстрирующими ту виртуозность, с которой Ш. пользовался приемами семантизации и эйдотехники...

В декабре 1937 года Ш. была прочитана первая строфа из «Божественной комедии».

Nel mezzo del camin di nostra vita

Mi ritroval par una selva oscura и т.д.

Естественно, что он воспроизвел несколько данных ему строф «Божественной комедии» без всяких ошибок, с теми же ударениями, с какими они были произнесены. Естественно было и то, что это воспроизведение было дано им при проверке, которая была неожиданно проведена ... через 15 лет!

Вот те пути, которые использовал Ш. для запоминания:

«Nel — я платил членские взносы и там в коридоре была балерина Нельская; меццо (mezzo) — я скрипач; я поставил рядом с нею скрипача, который играет на скрипке; рядом — папиросы «Дели» — это del; рядом тут же я ставлю камин (camin), di это рука показывает дверь; nos — это нос, человек попал носом в дверь и прищемил его; tra — он поднимает ногу через порог, там лежит ребенок — это vita, витализм; mi — я поставил еврея, который говорит «ми — здесь ни при чем»; ritrovai — реторта, трубочка прозрачная, она пропадает, — и еврейка бежит кричит «вай» — это vai — Она бежит, и вот на углу Лубянки — на извозчике едет per — отец. На углу Сухаревки стоит милиционер, он вытянут, стоит как единица (una). Рядом с ним я ставлю трибуну, и на ней танцует Сельва (selva); но чтобы она не была Сильва — под ней ломаются подмостки — это звук «э». Из трибуны торчит ось — она торчит по направлению к курице (oscura)...»

Казалось бы хаотическое нагромождение образов лишь усложняет задачу запоминания... но поэма дана на незнакомом языке, и тот факт, что Ш., затративший на выслушивание строфы и композицию образов не более нескольких минут, мог безошибочно воспроизвести данный текст и повторить его... через 15 лет, «считывая» значения с использованных образов, показывает, какое значение получили для него описанные приемы...

И все же как мало мы знаем об этой удивительной памяти! Как можем мы объяснить ту прочность, с которой образы сохраняются у Ш. в течение многих лет, если не десятков лет? Какое объяснение мы можем дать тому, что сотни и тысячи рядов, которые он запоминал, не тормозят друг друга и что Ш. практически мог избирательно вернуться к любому из них через 10, 12, 17 лет?

Мы уже говорили, что известные нам законы памяти не объясняют особенностей памяти Ш.

Следы одного раздражения не тормозят у него следов другого раздражения; они не обнаруживают признаков угасания и не теряют своей избирательности; у Ш. нельзя проследить ни границ его памяти по объему и длительности, ни динамики исчезновения следов с течением времени; у него нельзя выявить ни того «фактора края», благодаря которому каждый из нас запоминает первые и последние элементы ряда лучше, чем расположенные в его середине...

До сих пор мы описывали выдающиеся способности, которые проявлял Ш. в запоминании отдельных элементов — цифр, звуков и слов. Сохраняются ли эти способности при переходе к запоминанию более сложного материала — наглядных ситуаций, текстов, лиц? Сам Ш. неоднократно жаловался на... плохую память на лица. «Они такие непостоянные, — говорил он, они зависят от настроения человека, от момента встречи, они все время изменяются, путаются по окраске, и поэтому их так трудно запомнить»... «Вот еще пример. В прошлом году я был председателем профорганизации, и мне приходилось разбирать конфликты... Мне рассказывают о выступлениях в Ташкенте, в цирке, потом в Москве, и вот я должен «переезжать» из Ташкента в Москву... Я вижу все подробности, а ведь все это я должен откинуть, все это лишнее, это, в сущности, не имеет никакого значения, где они договорились, в Ташкенте или где-нибудь еще... Важно, какие были условия... И вот мне приходится надвигать большое полотно, которое заслонило бы все лишнее, чтобы я ничего лишнего не видел.......

Его мир

Человек живет в мире вещей и людей. Он видит предметы, слышит звуки. Он воспринимает слова...

Происходит ли все это у Ш. так, как у обычного человека или его мир совсем иной?

«... Я сижу в ресторане — и музыка... Вы знаете, для чего музыка? При ней все изменяет свой вкус... И если подобрать ее как нужно, все становится вкусным... Наверное, те, кто работает в ресторанах, хорошо знают это...» И еще: «... Я всегда испытываю такие ощущения... Сесть на трамвай? Я испытываю на зубах его лязг... Вот я подошел купить мороженое, чтобы сидеть, есть и не слышать этого лязга. Я подошел к мороженщице, спросил, что у нее есть. «Пломбир!» Она ответила таким голосом, что целый ворох углей, черного шлака выскочил у нее изо рта, — и я уже не мог купить мороженое, потому что она так ответила... И вот еще: когда я ем, я плохо воспринимаю, когда читают, вкус пищи глушит смысл.......

Весь его мир не такой, как у нас. Здесь нет границ цветов и звуков, ощущений на вкус и на ощупь... Гладкие холодные звуки и шершавые цвета, соленые краски и яркие светлые и колючие запахи... и все это переплетается, смешивается и уже их трудно отделить друг от друга...

Его ум

Мы рассмотрели память Ш. и совершили беглую экскурсию в его мир. Она показала нам, что этот мир во многом отличается от нашего. Мы видели, что это — мир ярких и сложных образов, трудновыразимых в словах переживаний, в которых одно ощущение незаметно переходит в другое...

Как же построен его ум? Что характерно для его познавательных процессов? Сам Ш. характеризует свое мышление как «умозрительное». Это ум, который работает с помощью зрения, умо-зрительно...

То, о чем другие думают, что они смутно представляют, ТУТ, видит. Перед ним возникают ясные образы, ощутимость которых граничит с реальностью, и все его мышление — это дальнейшие операции с этими образами. Естественно, что такое наглядное видение создает ряд преимуществ (к ряду очень существенных недостатков мы еще вернемся ниже). Оно позволяет Ш. полнее ориентироваться в повествовании, не пропускать ни одной детали, а иногда замечать те противоречия, которых не заметил и сам автор...

«... А кто читал «Хамелеон»? «Очумелов вышел в новой шинели...» Когда он вышел и увидел такую сцену, он говорит: «ну-ка, околоточный, сними с меня пальто...». Я думаю, что я ошибся, смотрю начало — да, там была шинель... Ошибся Чехов, а не я.......

Еще ярче выступают механизмы наглядного мышления при решении тех задач, в которых исходные отвлеченные понятия вступают в особенно отчетливый конфликт со зрительными представлениями; Ш. свободен от этого конфликта, — и то, что с трудом представляется нами, легко усматривается им...

«...Мне предлагают задачу: «Книга в переплете стоит 1р. 50 коп. Книга дороже переплета на 1 руб. Сколько стоит книга и сколько переплет?». Я решил это совсем просто. У меня лежит книга в красном переплете, книга стоит дороже переплета на 1 руб... Остается часть книги, которая равна стоимости переплета — 50 коп. Потом я присоединяю эту часть книги — получается 1 руб. 25 коп...

Его «воля»

Можем ли мы удивляться тому, что исключительное по своей яркости воображение Ш. неизбежно будет вызывать реакции организма и что управление процессами тела через посредство этого воображения будет у него намного превышать по сложности то, что известно из наблюдения над обычными людьми?...

«... Когда я чего-нибудь хочу, что-нибудь представляю, мне не надо делать усилия, это делается само собою...» Ш. не только говорил, что он может произвольно регулировать работу своего сердца и температуру своего тела. Он действительно мог это делать — и притом в очень значительных пределах... «...вы хотите, чтобы температура правой руки поднялась, а левой понизилась? Давайте начнем...» У нас кожный термометр... мы проверяем температуру обеих рук, она одинакова. Ждем минуту, две... «Теперь начинайте!». Мы снова прикладываем термометр к коже правой руки. Ее температура стала на два градуса выше... А левая? Еще пауза... «Теперь готово»... Температура левой руки понизилась на полтора градуса.

Что это такое? Как можно по заданию произвольно управлять температурой своего тела?

«...Нет, в этом тоже нет ничего удивительного! Вот я вижу, что прикладываю правую руку к горячей печке... Ой, как ей становится горячо... Ну, конечно же, температура ее стала выше! А в левой руке я держу кусок льда... Я вижу этот кусок, вот он у меня в левой руке, я сжимаю ее... Ну, конечно, она становится холоднее...»....

Его личность

Как же формировалась личность Ш.? Как складывалась его биография?

Он маленький. Он только что начал ходить в школу. «... Вот утро... Мне надо идти в школу... Уже скоро восемь часов... Надо встать, одеться, надеть пальто и шапку, галоши... Я не могу остаться в кровати... и вот я начинаю злиться... Я ведь вижу, как я должен идти в школу... но почему «он» не идет в школу?... Вот «он» поднимается, одевается... вот «он» уже пошел в школу... Ну, теперь все в порядке... Я остаюсь дома, а «он» пойдет. Вдруг входит отец: «Так поздно, а ты еще не ушел в школу?!...»...

Как много случаев, когда яркие образы приходят в конфликт с действительностью и начинают мешать осуществлению хорошо подготовленного действия!

Он всегда ждал чего-то и больше мечтал и «видел», чем действовал. У него все время оставалось переживание, что должно случиться что-то хорошее, что-то должно разрешить все вопросы, что жизнь его вдруг станет такой простой и ясной...

И он «видел» это и ждал... И все, что он делал, было «временным», что делается, пока ожидаемое само произойдет...

Так он и оставался неустроенным человеком, человеком, менявшим десятки профессий, из которых все были «временными».Он выполнял поручения редактора, он поступал в музыкальную школу, он играл на эстраде, был рационализатором, затем мнемонистом, вспомнил, что знает древнееврейский и арамейский языки, и стал лечить людей травами, пользуясь этими древними источниками...»

Некоторые факты

В книге «Мнемотехника» Н.Д.Слоуща, изданной в 1893 году в Одессе, написано: «Основание мнемонике положил греческий философ Пифагор, который и назвал ее мнемотехникой (искусство памяти), а занимающихся ею — мнемонистами. Мнемотехникой воспользовались Симонид и далее Цицерон, который написал в трактате: «Я многим обязан этой науке. Она необходима для всякой памяти, как самой лучшей, так и самой плохой».

В конце 18-го века методы мнемоники развил еврейский ученый из Италии Леон ди Модена.

К концу 19-го века специалистов по мнемотехнике стало уже много: Карл Равентлов и Котте из Германии, Гуго Вебер Румпе из Англии, Эме-де-Пари из Франции, проф. Г.Челпанов из России и другие.

Основные положения книги Слоуща:

• представление есть не что иное, как мимолетное состояние души, обусловленное импульсом, подействовавшим извне на нашу душу посредством органов чувств. Пока длится этот импульс, длится также действие его - - обусловленное им состояние души, которое мы ощущаем как сознание испытанного импульса, как представление о нем;

• 4 закона ассоциации идей: закон сходства, закон контраста, закон последовательности и закон одновременности. В основе всех 4-х законов лежит один принцип — сравнение. Все законы работают на установление связей;

• для установления связей мнемоника делит весь запоминаемый материал на отдельные слова. Такие слова делятся на 3 класса: отдельные слова (отдельные названия, имена, термины и т.п.), словавоспоминания (ключевые слова текстов), слова-числа.

Далее Слоущ дает примитивные методы запоминания списков слов (методом смысловой связки) и чисел (методом перевода чисел через буквы в слова и последующего связывания полученных слов в цепочки). Приводятся примеры запоминания стихов, простейших финансовых данных, игральных карт.

Приложение 2