Природа и культура

Русский поэт XX века Николай Заболоцкий (1903—1958), написавший множество вдохновенных стихов о природе, в одном из них говорит:

С утра обремененная работой,

Трудом лесов, заботами полей,

Природа смотрит как бы с неохотой

На нас, не очарованных людей.

И лишь когда за темной чашей леса

Вечерний луч таинственно блеснет,

Обыденности плотная завеса

С ее красот мгновенно упадет.

Вздохнут леса, опущенные в воду,

И, как бы сквозь прозрачное стекло,

Вся грудь реки приникнет к небосводу

И загорится влажно и светло.

[107, т. 1. с. 333]

Среди эпиграфов к этой книге есть слова Н. Заболоцкого о двух мирах — природе и культуре. Первый — мир, который нас творил, второй — тот, который мы сами творим “по мере наших сил”.

Действительно, культура разворачивается всегда в каком-либо природном контексте. Он выступает как место действия человека и, естественно, во многом определяет и сам характер этого действия. Но природа не является только лишь ареной, на которой разыгрывается спектакль человеческой жизни, и не становится декорацией для бытия культуры. Она сама выступает действующим лицом культурного процесса в целом.

В мире существуют только природа и культура. Все остальное — частные случаи либо одного, либо другого. В рассуждениях многих мыслителей прошлого культура и натура — вечные антагонисты. Хотя взаимодействие этих двух начал было отмечено еще Демокритом, назвавшим культуру “второй природой”, общим местом большинства рассуждений об их взаимодействии является стремление подчеркнуть тезис о том, что культура — искусственная среда, “разностороннее “социальное наследие”, именно то, что люди проносят через века” [94, с. 12]. В таком контексте “река — это природа, канал — культура. Кусок кварца — природа, наконечник стрелы — культура. Стон — природен, слово — достояние культуры. Запах — природа, ароматы и, парфюмы — культура” [там же, с. 13].

Все сказанное, действительно, справедливо. Любая деятельность человека, меняя природу, вносит в нее человеческое начало, и именно оно будет сопровождать человека на протяжении всей его истории:

Как все меняется! Что было раньше птицей,

Теперь лежит написанной страницей;

Мысль некогда была простым цветком;

Поэма шествовала медленным быком...

[107, т. 1, с. 202]

Главные мысли, высказанные различными теоретиками по поводу взаимодействия природы и культуры, можно в общем виде свести к следующим положениям:

— природа божественна и должна представлять собой предмет восхищения и созерцания, культура же в таковом созерцании и заключена;

— природа и культура — единое целое, и деятельность человека “окультуривает”, упорядочивает естественную среду;

— природа существует для человека, который на ее основе создал вокруг себя “вторую природу”;

— природа и культура — антагонисты, и человек, вторгаясь в мир природы, губит и себя, и природу;

— “природа — не храм, а мастерская, и человек в ней — работник” (Тургенев);

— природа осуществляет “насилие над человеком”, так как ее законы противостоят величию человеческого духа;

— “вся природа — единый деятельный мир, она постоянно находится за работой” (Дидро);

— только человек “преодолевает” природу.

В этих и других рассуждениях видно, как все дальше и дальше уходит человек от природы, создавая нечто, лишь ему одному присущее. И хотя сам человек — существо не только социальное, но и, в первую очередь, природное, сама его природа как бы противостоит его внеприродному состоянию. Очень хорошо иллюстрируют такое противоречие некоторые этические учения древних греков. Например, ученик Сократа Аристипп (435—355 до н. э.) считал, что главное благо для человека — это удовольствие; подлинные удовольствия — телесные (т. е. те, которые обусловлены природным началом человека), а знания хороши уже тем, что позволяют полнее наслаждаться. Его оппонентами были и его современники, например, Антисфен из Афин (435—375 до н. э.), и более поздние мыслители, например, Эпикур (341—271 до н.э.). Уже у них благо человека далеко отстоит от его телесности: Антисфен, призывая быть близким природе, предлагал не стричься и ходить босиком, но при этом считал, что “лучше помешаться, чем наслаждаться”, а Эпикур, напротив, предполагал удовольствие обязательным для человека, хотя удовольствием считал отсутствие страданий, свободу от телесных и душевных тревог. Если античность признавала природу как некую мировую гармонию — Космос, частью которого был и сам человек, то Средневековье, рассматривая природу как творение Бога, т. е. как нечто второсортное по сравнению с духом, а человеческую плоть — как сосуд соблазнов, считало, что человеческий дух, хотя и вторичный по отношению к божественному, способен слиться с ним в вере. Только эпоха Возрождения новым взором увидела природу, испытала восторг перед ее богатством, перед разнообразием природных форм и перед величием человека, готового соперничать с природой и самим Богом в создании новых форм. Так шаг за шагом, в зависимости от главных целей и задач того или иного времени, менялись, то расширяясь, то сужаясь, представления о взаимодействии культуры и природы.

Однако ни слияние природного начала с человеческим, ни полное их разделение и противопоставление не исчерпывают многообразия их взаимодействий. Культура как сугубо человеческое явление одновременно воздействует на природу, адаптирует человека к природе, ищет пути гармонизации отношений человека и природы, а также зависит от природы. И если вопросы воздействия человека и его культуры на природу рассматриваются довольно часто, то гораздо менее внимания уделяется зависимости человека и культуры от природы.

Некоторые моменты анализа такой зависимости можно встретить, например, в работах французского просветителя Шарля Луи Монтескьë (1689—1755). Желая найти материалистическое основание различным культурным феноменам, начиная от обычаев и нравов тех или иных народов и заканчивая общественными законами, он в качестве такого основания называл климатические условия, в которых живет тот или иной этнос. Монтескьë считал, что климат обусловливает некоторые физические особенности организма человека, воздействующие на всю систему поведения, моральных норм и правил, а через них и на общественное устройство общества. Вот фрагмент его рассуждений:

“Холодный воздух производит сжатие окончаний внешних волокон нашего тела, отчего напряжение их увеличивается и усиливает приток крови от конечностей к сердцу. Он вызывает сокращение этих мышц и таким образом еще более увеличивает их силу... Поэтому в холодных климатах люди крепче. Деятельность сердца и реакция окончаний волокон там совершаются лучше, жидкости находятся в большем равновесии, кровь энергичнее стремится к сердцу, и сердце в свою очередь обладает большей силой. Эта большая сила должна иметь немало последствий, каковы, например, большее доверие к самому себе, т. е. большее мужество, большее сознание своего превосходства, т. е. меньшее желание мстить, большая уверенность в своей безопасности, т. е. больше прямоты, меньше подозрительности, политиканства и хитрости. Поставьте человека в жаркое замкнутое помещение, и он по вышеуказанным причинам ощутит очень сильное расслабление сердца. И если бы при таких обстоятельствах ему предложили совершить какой-нибудь отважный поступок, то, полагаю, он выказал бы очень мало расположения к этому. Расслабление лишит его душевной бодрости, он будет бояться всего, потому что будет чувствовать себя ни к чему не способным. Народы жарких климатов робки, как старики; народы холодных климатов отважны, как юноши.

Так обстоит дело и с ощущением боли: она возбуждается в нас разрывом волокон нашего тела... Но очевидно, что массивные тела и грубые волокна народов севера способны подвергаться такому расстройству менее, чем нежные волокна народов жарких стран, душа их поэтому менее чувствительна к ощущению боли. Чтобы пробудить в московите чувствительность, надо с него содрать кожу.

При такой нежности органов людей жарких стран душа их в высшей степени восприимчива ко всему, что связано с соединением обоих полов: там все ведет к этому предмету.

В северном климате физическая сторона любви едва ощущается с достаточной силой; в умеренном климате любовь, сопровождаемая бесчисленными аксессуарами, прельщает разными приманками, которые кажутся любовью, хотя на самом деле все это еще не любовь; в более жарком климате любовь любят ради нее самой, там она единственная причина счастья, там она сама жизнь.

...В северном климате вы увидите людей, у которых мало пороков, немало добродетелей и много искренности и прямодушия. По мере приближения к югу вы как бы удаляетесь от самой морали: там вместе с усилением страстей умножаются преступления, и каждый старается превзойти других во всем, что может благоприятствовать этим страстям. В странах умеренного климата вы увидите народы, непостоянные в своем поведении и даже в своих пороках и добродетелях, так как недостаточно определенные свойства этого климата не в состоянии дать им устойчивость.

В климате чрезмерно жарком тело совершенно лишается силы. Тогда расслабление тела переходит и на душу: такой человек ко всему равнодушен, не любопытен, не способен ни на какой благородный подвиг, ни на какое проявление великодушия, все склонности его приобретают пассивный характер, лень становится счастьем, там предпочитают переносить наказания, чем принуждать себя к деятельности духа, и рабство кажется более легким, чем усилия разума, необходимые для того, чтобы управлять собою” [203, с. 350—353].

Из приведенного текста видно, как автор настолько прямолинейно устанавливает связи между природными и культурными феноменами, что у современного читателя это может вызвать только улыбку. Мы хорошо знаем, что человек, рожденный в жарком климате, но взращенный и воспитанный в ином, может как усвоить культурные нормы этой иной климатической зоны, так и не воспринять их, в зависимости от того, какая культурная традиция оказала на него основное воздействие. Современное искусство наполнено историями о людях одного континента, натурализовавшихся в другом, людях одной культуры, воспринявших другую, а также и о людях, оказавшихся как бы вне всех культур. Нам также хорошо известно, что жители жаркого климата могут оказаться стойкими и мужественными, а жители холодного — проявлять слабость и робость, люди юга могут быть высокоморальными, а северяне — лукавыми и неверными и т. д.

Л. Н. Гумилёв рассматривал вопрос взаимодействия природы и культуры в несколько иной плоскости. Он говорил о существовании того или иного народа как одной из составляющих биоценоза (греч. bios “жизнь” + koinos “общий” — совокупность растений, живых существ, микроорганизмов, населяющих определенную географическую область). А это значит, что и человек — такая же составляющая природного цикла, как и любое природное явление, и так же зависит от условий, в которых он живет и развивается. Мы можем сделать вывод о том, что и культура тоже зависима от природных условий, но это не та зависимость, о которой рассуждал Монтескьë.

Гумилёв считал, что “непосредственно на человеческий организм и на любой человеческий коллектив влияет не Земля, а определенный ландшафт” [88, с. 104]. Этот ландшафт заставляет все обитающие на нем живые существа изменяться, насколько позволяют особенности данного вида. “Тундра, лес, степь, пустыня, горы, водная среда, жизнь на островах и т. д. — все это... накладывает особый отпечаток на организм. Те виды, которые не в состоянии приспособиться, должны переселиться в другой географический ландшафт или вымереть” [там же]. Это относится не только к животному миру, но и к человеческому сообществу. Когда возникал тот или иной этнос, он существовал именно по этим законам. Гумилёв говорит о том, что многие племена, особенно охотники, рыболовы, собиратели, чаще всего долгое время не изменяли ландшафт. Но не всякий ландшафт позволял древним племенам выживать. Поэтому “народы, практиковавшие интенсивное земледелие: египтяне, шумеры, древние иранцы, индусы и китайцы, ...приспосабливали ландшафт к своим потребностям” [там же, с. 105]. Гумилёв предполагал, что воздействие людей на природу “определяется характером, а не степенью развития культуры”.

Однако, продолжая мысль Гумилёва, можно сказать, что не только характер живущих в данном ландшафте племен, но и особенности самого ландшафта принуждали людей к тому или иному виду деятельности. Так, в Египте, начиная с древнего царства (IV тыс. до н. э.), знали только две земли: Черную, плодородную, в долине единственной реки, Нила, и Красную — горячую землю пустыни [194]. И вся деятельность живущих на Черной земле людей была связана с Нилом и циклами разлива и засухи. Так возникла необходимость решения сложнейшей инженерной задачи — строительства мелиоративной системы для отвода лишней воды в периоды разлива и удерживания ее во время засухи, что было возможно лишь с созданием централизованного государства, способного организовать такое строительство. Из-за отсутствия железорудных месторождений египтяне пользовались каменными и медными орудиями труда, а дорогостоящее железо было доступно только очень состоятельным людям: они заказывали из него украшения и даже покрывали их золотом, которого здесь было в избытке.

Другими словами, природная среда становится условием многих культурных процессов: она определяет основные виды деятельности, ремесла и профессии. Например, на Руси особенно ярко развилось деревянное зодчество: изобилие природного материала, легкость его обработки вызвали к жизни не только характерные особенности архитектуры, но развили мастерство резьбы по дереву, равную которой вряд ли можно найти в других культурах. Интересно проследить, например, какую роль сыграли природные особенности в возникновении письменности: в Египте использовали для письма папирус, заросли которого в пойме Нила были практически неисчерпаемы, в Междуречье — самый естественный для этих мест материал — глина, на Руси — береста, в Китае после письма на бамбуковых дощечках использовалась природная шелковая нить бабочки-шелкопряда, и лишь гораздо позже изобрели бумагу.

Естественный ландшафт не только “предлагал” живущему в его условиях народу свои возможности для материальной деятельности, он был той основой, на которой складывалось образное мышление, развивалась фантазия, возникали верования. Если мы обратим внимание на сохранившиеся древние произведения искусства, то отметим, что их характерные особенности во многом продиктованы средой обитания породивших их народов. Это изображения животных, естественно существовавших в той или иной местности. Любопытно, что бродячие, а затем и кочевые племена гораздо реже рисовали животных, а впоследствии у народов, чьими предками были кочевники, например, арабов, более поздняя их религия — ислам — запрещала предметное изображение животного мира. Священные животные — тотемы — у каждого народа различны: например, у жителей Египта никогда не было среди тотемов кролика, лошади или тигра, зато, напротив, были антилопа, жираф, гиппопотам, цапля, крокодил и даже насекомые — жук скарабей, скорпион и другие. У многих народов священным животным был медведь, но никогда он не становился таковым в тех местах, где это животное не водилось.

Божества, которым поклонялись древние народы, чаще всего были персонифицированными силами природы, и здесь действовал тот же принцип: у египтян, где практически не бывало дождей, не было и бога дождя (только в очень поздний период, познакомившись с греческой мифологией, египтяне почитали бога бури, тьмы, ветра и грозы — Махеса). И наоборот, в природных условиях Греции, языческой Руси главным божеством становились Зевс-громовержец, Перун — бог грозы.

Да и в целом картина мира, созданная тем или иным народом, явственно вытекает из природных условий, в которых осуществляется весь процесс жизнедеятельности людей. Если мы проследим, как рисуют себе различные племена и народы происхождение мира, то кроме общего для всех представления о первоначальном хаосе и последующем упорядочении мира, в остальном будут существенные различия: от возникновения мира из водной стихии до супружеской близости верховных божеств.

Конечно, не стоит связывать все культурные особенности народа исключительно с природными данными, как это делал Монтескьë. В возникновении и развитии культуры участвуют различные факторы, находящиеся в самых сложных взаимодействиях. Можно было бы отметить и то, что именно природные условия Египта — природный ритм реки, необходимость создания сложных мелиоративных сооружений для осуществления земледелия, единственного способа выживания в этих условиях — существенно повлияли на создание централизованного государства. Но не следует абсолютизировать этого, так как и там, где отсутствовали подобные условия, например, в Китае, тоже сложилось централизованное государство, но по иным причинам, не природного характера. Тем не менее Греция именно благодаря природным условиям создала полисную систему, поскольку расселение племен в долинах между гор обеспечило им определенную автономность. Огромные пространства древней Руси позволили долгое время существовать независимым княжествам. Таким образом, мы можем сказать, что различные причины могут приводить к сходным последствиям, но одно в этом вопросе существенно: а именно то, что в основании сходных или различных тенденций могут лежать природные факторы. Мы должны лишь обратить внимание на то, что эти факторы могут каждый раз вызывать различные реакции, и это, как отмечал Гумилёв, обусловлено и особенностями характера народа.

Отношения природы и культуры не ограничиваются зависимостью некоторых сторон культуры от природы, в гораздо большей степени культура воздействует на природу, поэтому даже неспециалисту заметно, что в мире различаются как восприятие природы, так и сам характер отношений с ней в восточной и западной культурах.