ДЕМОГРАФИЯ НОВОГО ВРЕМЕНИ

Новое время (условно: XVI – начало XX в.) отмечено радикальными переменами в демографическом развитии почти всех реги­онов Земли (за исключением Африки). В Европе постепенное увеличение прироста населения в XVI в., после некоторого спада в XVI в. резко усилилась с середины XVIII в. Причем прирост второй половины XVIII – XIX в. был настолько бурным, длительным и устойчивым, что получил название «демографической революции». Считалось, что причиной таких демографических изменений в Европе, особенно Западной, были экономические и социальные перемены (промышленная революция, становление капитализма). Но, как прояснили более углубленные исследования последних десятилетий, демографические процессы, начавшиеся в Западной Европе со второй половины XVIII в., постепенно распространяясь на другие регионы, продолжаются и теперь. То есть с указанного времени начинает меняться модель демо­графического поведения, особенно – типа брачности. Поэтому теперь указанные демографические изменения предпочитают называть демо­графическим переходом, то есть переходом к современному демогра­фическому поведению.

Термин «демографический переход» ввел американский демограф Ноутстайн в 1945 г. Этот процесс, начатый европейским промышленным переворотом, заключается в следующем. Во-первых, качественно изменяется самосознание индивида, происходит раскрепощение личности, что ведет к свободе поведения, в том числе и полового. Как следствие – отход от традиций и стереотипов. Во-вторых, формируется более гуманный и экономичный режим воспроизводства, при котором вместо бесконечного расходования сил на рождение и выхаживание многих детей, из которых выживали немногие, происходит более заинтересованное и качественное выхаживание немногих в условиях регулирования и снижения рождаемости. В-третьих, женщины из машин по производству детей превращаются в полноправных членов общества. Однако, в-четвертых, эти процессы породили деформации в демографическом поведении: инстинкт совокупления уже не направлялся исключительно на продолжение рода и не стимулировал создание семьи. В обществе появляется много одиноких. А как свидетельствует современная психология, одинокие более склонны и к пассивности, и к экстремизму. То же относится и к детям из неполных семей. Это ведет к усилению нестабильности в обществе.

Общая динамика роста населения была следующей (в млн. человек, по С.И. Бруку):

Территория годы	Бывш. СССР	Зару-беж. Европа	Зарубеж. Азия	Африка	Сев. Аме- рика	Южн. Аме- рика	Авст- ралия	Весь мир
1500							2,5
							2,5

(Здесь и далее в таблицах в колонке «Австралия» указывается население Австралии с Океанией).

Как видно, наиболее динамичный рост населения начался с середины XVIII в. А до того этот рост был столь незначительным, что еще и в XVII в. направление динамики развития народонаселения было неясным. Не случайно, Мирабо Старший, Монтескье считали, что население Европы сокращается. И лишь к концу XVIII в. голоса об убывании населения смолкли. Если за первые 250 лет рассматриваемого периода население увеличилось менее чем на 300 млн. человек (ежегодный прирост – 0,6%), то за следующие 150 лет – на 928 млн. (ежегодный прирост – 0,4%). Рубеж первого миллиарда человечество преодолело к 1800 г. Наиболее резко темпы прироста увеличились во второй половине XIX в., прежде всего из-за значительного снижения смертности, особенно детской.

Обратимся к ситуации в регионах. В Европе в целом с 1500 по 1700 гг. население с 90 млн. выросло до 119,1 млн. (годовой прирост – 0,2%). С 1700 по 1800 гг. – рост до 186,9 млн. (годовой прирост – 0,6%). Быстрее население росло в тех странах, где происходило интенсивное развитие капитализма. В 1550 – 1680 гг. в Западной Европе население выросло на 18%, а за 1690 – 1820 гг. – 62%. В XIX в. годовой прирост населения в Европе (0,77%) был в 7 раз выше, чем в средневековье и в 3 раза выше, чем в период первоначального накопления (XVI – XVII вв.). Конкретная ситуация в основных европейских странах (в млн. человек):

Века Страны	XVI	XVII	XVIII
Франция	ок. 15 –18		18 – 21
Англия	3,3 – 3,6		5,8
Испания	6,5		7,3
Португалия		1,4	1,9
Дания	0,6
Италия
Россия	4,7 – 6,7	7 – 11,5	10,5 – 18

Быстрее и стабильнее росло население Англии. В XIX в. оно выросло в 3,5 раза, что отразило ее тогдашнее динамичное развитие в целом. Рост населения, хотя и не столь интенсивный, отмечен и в других западноевропейских странах. Только во Франции в течение XIX в. отмечено снижение прироста населения вплоть до нулевого роста к концу столетия. Причины этого – распространение новой брачной модели, о чем – ниже. Наоборот, в Ирландии в XVI – XVIII вв. отмечено снижение общей численности населения (примерно с 65 тыс. до 40 тыс., в первую очередь из-за эпидемии), а в XIX в. отмечен его прирост и восстановление уровня XVI в.

В Испании рост населения отмечался в XVI и XIX вв. А изгнание морисков в 1594 – 1723 г. привело к уменьшению населения на 31%. На демографическое развитие Португалии отрицательно сказалось участие в Великих географических открытиях XVI в. С XVIII в. там началось восстановление численности населения. Во Франции в первой половине XVI в. гугенотские войны унесли до 1 млн. человек. И лишь многолюдность в стране сделала эти потери малозаметными.

Вообще же, отмеченный в Европе демографический бум сглаживал отрицательные последствия войн нового времени. Лишь Тридцатилетняя война (1648 – 1648) сказалась на германском населении, сократившемся в среднем на 35%. Но это было еще до демографического бума. Семилетняя война (1756 – 1773) с общими потерями в 1 – 1,5 млн. уже не оказала особого влияния на демографическую ситуацию в Европе. Хотя битвы стали весьма кровопролитными. Во время наполеоновских войн под Лейпцигом из 500 тыс. участников погибло 140 тыс. (28%), под Бородино из 246 тыс. было убито 80 тыс. (32%), под Ватерлоо из 192 тыс. погибло 65 тыс. (35,8%).

В России из-за ее постоянного территориального расширения рост населения отражал не столько демографические, сколько политические процессы. Причем, если за XVI – XVII вв. население увеличилось менее чем в 2 раза, то территория – более чем в 10 раз. В XVIII – XIX вв. прирост населения возрастает. За XVIII в. рост – 2,4 раза. В предреформенные десятилетия XIX в. демографическая ситуация была противоречивой. С конца XVIII в. до 1858 г. население удвоилось и достигло 74 млн. По европейским меркам это был высокий прирост. Но рост крестьянского населения при этом замедлился. Впрочем, у исследователей по этому поводу есть прямо противоположные мнения. Одни считают, что крепостная деревня вымирала, другие имеют иную точку зрения. Статистика однозначного ответа не дает:

За весь период – сокращение на 17,6%. Переход в другие сословия составлял менее половины этого числа. Остальное – рекрутские наборы и снижение естественного прироста. В пореформенное время, в недолгие полстолетия интенсивного развития капитализма (до 1914 г.), население России выросло еще в 2,4 раза, достигнув 178 млн. (без Польши и Финляндии – 165 млн.).

Показательна для развития России динамика соотношения между численностью сословий. Во второй половине XVII – начале XVIII в. рост численности феодалов и армии обогнал общий рост населения (67% при общем росте в 60%). При этом рост феодально зависимого населения был почти в 2 раза меньшим (38%).

Красноречива и динамика соотношения городского и сельского населения России. В первой половине XVIII в. в сельской местности проживало 92% населения, в 1858 г. – 90,3%, в 1917 г. – 82,8%. То есть урбанизация началась только в пореформенное время – в эпоху интенсивного развития капитализма.

В 1897 г. все трудоспособное население России насчитывало 47,4 млн. человек, из них 35,5 млн. – сельскохозяйственное население. Среди крестьян 29,7% – беднейшие, а 52,3% – крепкие и деревенские верхи.

Неравномерность демографического развития России определялась и миграционными потоками на ее обширной и постоянно увеличивающейся территории. С середины XVI в. аграрное население из русского ядра к северу от Оки ринулось в южные черноземные области, затем и на восток, в Поволжье. Что, собственно, и положило, в определенной степени, начало перманентному кризису земледелия в старорусских областях (так назв. Нечерноземье). Во второй половине XIX в. внутренняя миграция устремилась на Кавказ, в Сибирь, на Дальний Восток. В итоге, если население европейских губерний с 1863 по 1897 гг. выросло на 52,8%, то в азиатской части – почти в 4 раза.

Завершая общий статистический обзор по России, следует обратить внимание на ее место среди народонаселения Европы. Самой обширной страной она была только по территории. Но демографически и с учетом плотности населения – вполне сопоставима с соседями на Западе. Так, например, в 1812 г. и в России и во Франции проживало около 22 млн. человек, что необходимо иметь в виду при оценке часто встречающегося в литературе утверждения об авантюрности Наполеона и при анализе российской победы.

Обратимся к материалам по Беларуси. К середине XVII в. ее население составляло более 2,8 млн. человек. Но в результате так называемой русско-польской войны 1654 – 1667 гг., которая, в основном, велась на белорусской территории, население здесь сократилось более чем наполовину – на 1,1 – 1,4 млн. (в некоторых поветах северо-востока – до 90%). К концу столетия численность жителей увеличилась до 2,2 млн. Но в годы Северной войны России со Швецией людские потери в белорусских землях достигали 700 тыс. человек.

В литературе есть и локальные данные о демографической динамике крестьянского населения в Восточной Беларуси. В конце XVIII – начале XIX в. доля крестьян в общей массе жителей возросла (с 90,3% до 92,8%). Затем, в 30-е гг. XIX в. доля крестьян резко уменьшилась (до 76,1%). А в 40-е гг. она несколько возросла (до 79,8%). Причины таких колебаний, вероятно, следует увязывать с общеполитической ситуацией после включения белорусских земель в состав России.

Спецификой Беларуси была слабая урбанизация. Еще с позднего средневековья здесь, как и в центрально-европейских землях, был распространен специфический тип поселений – местечки – с ремесленно-торговым и административным населением, но сохранявшим аграрный быт. В таких поселениях обычно жило 5 – 10 тыс. жителей. Но с 1897 по 1913 гг. число горожан выросло в 1,5 раза и составило 14% всего населения, которое к началу 1914 г. насчитывало 7,5 млн. человек.

Диаграмма изменения численности населения Земли

и ее основных регионов в XIV – XIX вв.

(по С.И. Бруку, 1978).

По Азии данных намного меньше. В Сибири в начале завоевания ее Россией, в конце XVII – начале XVIII в., насчитывалось около 240 тыс. жителей.

В Китае отмечена следующая динамика:

в 1500 г. проживало 66 млн. человек,

в 1700 г. – более 120 млн. человек,

в 1750 г. – 180 млн. человек,

в 1800 г. – около 300 – 350 млн. человек,

в 1850 г. – 430 млн. человек,

в 1900 7. – 430 млн. человек (из-за гибели в тайпинском восстании, около 50 млн. человек. Скачок населения более чем вдвое с середины XVIII в. до середины XIX в., сильно повлиявший на общую демографическую динамику на Земле (даже сильнее, чем демографический бум в Европе), объясняется рядом факторов: благоприятными природными условиями (не было значительных стихийных бедствий), обеспеченностью продовольствием, стабильностью политической ситуации и отсутствием крупных военных конфликтов (при манчжурской династии до восстания тайпинов), поощрением многодетности.

Стабильно росло население и в других крупных государствах Азии:

В Османской империи в течение XVI в. население выросло более чем в 2 раза – с 11 – 12 млн. до 22 – 35 млн. человек. Но ухудшение экономической и политической ситуации в XVII в. привело к падению численности населения до уровня начала XVI в.

Следует заметить, что в XIX в. общий прирост азиатского населения был невысоким. Оно выросло в 1,5 раза. Годовой прирост по сравнению с XVIII в. сократился примерно с 0,5% до 0,3%, что отразило проникновение труда колонизаторов. Но в начале XX в. ежегодный прирост возрос до 0,8%. Очевидно, при сохранении колониального и полуколониального режимов сказались успехи в гигиене и медицине (ликвидация отдельных эпидемических очагов, уменьшение детской смертности, во что значительный вклад внесли европейцы).

В Африке население росло более медленными темпами, что объяснялось как замедленным развитием региона, так и вывозом примерно (по разным методикам вычисления) от 40 – 50 до 60 – 75 млн. рабов в Америку во второй половине XVI – начале XVIII в. И в XIX в. прирост африканского населения оставался самым минимальным в мире – лишь 1,3 раза.

Весьма показательна динамика демографического развития населения Америки и Австралии. К приходу испанцев население Америки составляло около 30 млн. человек (из них 1 млн. – в Северной Америке). С 1500 до 1700 гг. коренное население там уменьшилось примерно в 4 раза. На Гаити до появления Колумба жило 1,5 – 2 млн. индейцев, а к середине XVI в. они все вымерли. В Перу из 11 – 12 млн. коренных жителей до прихода испанцев через 40 лет их хозяйничания осталось 8 млн. К середине XVII в. коренное население Мексики сократилось в 3 – 3,5 раза. Депопуляция индейцев остановилась лишь во второй половине XVII в.

Но демографическая ситуация в Америке определялась в новое время все же не этими процессами, а иммиграцией. Уже к 1550 г. в Новом Свете находилось до 15 тыс. испанских колонистов. За XVII в. только в Северную Америку переселилось 500 тыс. человек. А с середины XVIII до середины XIX в. население Северной Америки выросло уже в 26 раз, затем – за последующие 50 лет – почти в 3 раза и за 10 лет в начале XX в. – на 20 млн. человек. Это – следствие иммиграции прежде всего из Европы. К этому надо добавить и завезенных до середины XIX в. негров (по разным данным, при перевозке через Атлантику их выжило от 7 до 20 млн.). При таком наплыве иммигрантов оказалось незаметным уменьшение индейского населения в Северной Америке. На юге континента, где туземное население до прихода европейцев было значительным, показательна более чем двукратная убыль населения с XVI до середины XVII в. Последовавший затем бурный рост числа жителей – тоже следствие наплыва иммигрантов.

То же относится и к Австралии с Океанией. Там, как и в Латинской Америке, общий прирост населения был трехкратным.

Эмиграция хотя и менее заметно, сказывалась на демографической ситуации в Европе. В XIX в. из нее выехало 28 млн. человек, причем почти половина – в 80 – 90-е гг. Основной поток был направлен в США, причем на первом месте была Англия с Ирландией (более 17 млн.), значительным был поток иммигрантов из Германии ( за вторую половину XIX в. – около 5 млн.). С 90-х гг. XIX в. основную массу мигрантов в США стали составлять выходцы из Южной и Восточной Европы (из России в 1900 – 1914 гг. – 2,2 млн.). С отменой рабства в Латинской Америке с 80-х гг. XIX в. увеличился поток переселенцев и туда. Но в течение XIX в. все же 98,5% всех эмигрантов из Европы отправлялось в США.

Переход к новому времени, относимый обычно к XVI – XVII вв., не отразился на изменении длительности жизни европей­цев. Она в среднем продолжала коле­баться в пределах 30 – 33 лет. Даже в знатных семьях, например, в Нидерландах XVI в. из 100 родившихся до 50 лет доживало 33 человека. А в Лондоне в первой половине XVII в. из 100 родившихся до 26 лет доживало 25 человек, до 46 – 10 человек, а до 76 – только 1.

В первой половине XVIII в. ситуация мало изменилась. В Западной Европе перемены начались во второй половине столетия, а существенно начали нарастать в течение XIX в. В середине этого столетия средние показатели по Европе составили 37 лет, в 80-е гг. – 40 лет. Средний возраст женщин при этом стал превышать мужской, что было связано с уменьшением смертности при родах. В Германии во второй половине XIX в. мужчины в среднем жили по 56 лет, женщины – по 58,6 лет.

Но на востоке Европы ситуация менялась не столь интенсивно. В России даже в начале XX в. средняя длительность жизни оставалась на уровне 30 – 33 года.

Какие же процессы стояли за интенсивным ростом продолжительности жизни в Западной Европе?

Как отмечалось, до середины XVIII в. сохранялся традиционный тип смертности со значительным числом ранних смертей из-за болезней, вызывавшихся плохим питанием, антисанитарией, тяжелым трудом. Отношение к смерти оставалось пассивным, ибо она – окончание лишь земной жизни. В итоге в Европе XVII в. смертность была почти столь же высока, как и в Древнем Риме.

Эпоха Возрождения с ее идеями самоценности человека и его земных целей поколебала такое традиционное отношение к жизни и смерти. Но лишь к XVIII в. смерть в массовом сознании начинает осознаваться как враг, с которым надо бороться. На смену невозмутимому «все умираем» приходит осознание уникальности, неповторимости каждой человеческой жизни и возникает стремление проявлять активность в противодействии смерти. Этому способствовали и первые успехи западноевропейского промышленного развития, создававшие определенную базу улучшения условий жизни и снижавшие неблагоприятные условия внешней среды.

В XIX в. в Западной Европе укрепляется микромир – семья. Становится более активной борьба за жизнь близких и, в целом, начинается более целенаправленная деятельность общества по борьбе с преждевременной смертью. В этом проявилось начало перехода к современному типу смертности. К средине XIX в. на основе предыдущего развития происходит значительное улучшение состояния личной гигиены. Изменения к лучшему отмечаются уже с XVI в. и постепенно не только изменялись качественно, но, главное, распространялись от верхов общества на широкие слои населения. Повышается внимание к чистоте тела, гигиене питания, начинается регулярная целенаправленная борьба с насекомыми-пара­зитами. В XVII – XVIII вв. у знати входит в обычай ежедневно умываться, регулярно менять белье, не есть руками. В XIX в. эти обычаи распространяются и в широком быту, чему способствовало серийное производство дешевых одежды и бытовых предметов (посуды, мыла и т. п.), а также строительство благоустроенных жилищ, централизованной канализации. Это привело к резкому сокращению, дизентерии, чумы, холеры и других кишечных заболеваний. Сказался и прогресс медицины. В конце XVIII в. появилась вакцина Дженнера против оспы, от которой до того умирало до 1/3 детей и каждый 7 – 8-й из 10 взрослых. К XIX в. появилась бактериологическая теория Пастера, что положило начало прививкам, вакцинам, появлению разных методов антисептики. В XVIII в. в экзотическую болезнь превращается бич средневековья – проказа, после вспышки конца XV – XVI вв. ослабевает заболеваемость сифилисом. В итоге – снижение смертности в разных возрастных группах, снижение сезонной смертности (особенно летом из-за кишечных инфекций), снижение социальной дифференциации в смертности.

Снижение смертности, начавшись с наиболее развитых стран Западной Европы, постепенно распространялось по всему миру. Причем, если во второй половине XVIII в. уменьшение смертности происходило в ходе промышленной революции, улучшавшей питание, условия труда и быта, то с конца XIX в. снижение смертности – уже в первую очередь – за счет успехов медицины.

Особое значение имело снижение детской смертности. Но еще в XVIII в. оно было минимальным. Некоторое уменьшение младенческой смертности уравнивалось ее увеличением среди детей от 4-х лет и подростков. В XIX в. наблюдалась другая картина – среди детей преобладала именно смертность в младших возрастных группах. Эти колебания вызывались тем, что поначалу интенсивнее боролись с младенческой смертностью. А в XIX в. уже лучше умели лечить детские болезни и на этом фоне младенческая смертность стала заметнее.

Однако за пределами Западной Европы положение менялось медленно. Например, в Польше XVII – XVIII вв. до года умирало 35% детей, а до детородного возраста доживало всего тоже около 35% юношей и девушек. В Киевской епархии во второй половине XVIII в. до 14 лет умирало около 60% детей. До 1/3 детей умирало в первые 5 лет жизни в Беларуси конца XVIII – первой половины XIX в.

На Востоке, где сохранялся традиционный тип смертности, более были распространены и древние варварские обычаи. В частности, в отношении к детям они ярко проявлялись в Японии, где во второй половине XVIII в. был исчерпан земельный фонд и в крестьянских семьях дети становились не в радость. Каждый третий ребенок в такой ситуации считался у крестьян позором и его убивали. Лишь в 1872 г. японские власти предприняли решительные действия против детоубийства, что привело к резкому росту населения страны.

Но отступление высокой смертности шло медленно и неравномерно. Еще во второй половине XVIII в. вспышки голода сотрясали Европу. В самом конце первой половины XIX в. из-за неурожая картофеля погиб
1 млн. ирландцев. И все же голодные годы стали повторяться все реже. Несмотря на отмеченные выше успехи медицины большие опустошения приносила холера, сохранялись болезни бедных – малярия и туберкулез. Низы общества страдали и при ухудшении продовольственного положения из-за роста цен.

Сказывались и конфессиональные различия, влиявшие на быт. Например, на Украине в 1887 г. до 15 лет умирало 67% детей, а у мусульман Крыма – 48%. Отсюда и тогдашняя модальная продолжительность жизни на Украине – около 33 лет, а в Крыму у мусульман – до 40 лет. Существенное влияние на уровень смертности оказывали и многочисленные войны. Если в XVI в. военные потери в Европе составили (по Урланису) сотни тысяч человек, то в XVII в. они превысили 3 млн. человек, в XVIII в. – 5 млн., а в XIX в. только в период наполеоновских войн (1800 – 1815) более 3,6 млн. Новая тактика ведения войн со все увеличивающимся применением огнестрельного оружия, при низком уровне антисептики, приводила не только к увеличению количества убитых непосредственно на поле боя, но и к росту смертности более многочисленных раненных. Передвижение больших масс войск осложняло также санитарное состояние и продовольственное положение мирного населения, что вело к росту потерь и в его среде. Приведем численность убитых и умерших от ран в основных странах Европы за XVIII в. (в тысячах):

Только за 2 года Отечественной войны 1812 г. количество венчаний в России сократилось почти на 100 тыс., родившихся – почти на 300 тыс. при росте смертности примерно на 40 тыс., что привело в 1813 г. к уменьшению общей численности населения в стране примерно на 3 тыс. человек, тогда как перед этой войной население ежегодно увеличивалось на 300 тысяч и более.

Тем не менее, тенденция падения смертности, особенно в Западной Европе, была налицо. За XIX в. коэффициент смертности в Западной Европе снизился на 19%. Особенно увеличились темпы снижения смертности в последнюю четверть XIX в. Но это относилось именно к Западной Европе. В восточной же части континента коэффициент смертности достигал 30%.

На Востоке сохранялись прежние уровни рождаемости и смертности. Не был изжит голод. В Китае в XIX в. голодной смертью умерло около 100 млн. человек, лишь в одном 1877 г. в северных провинциях страны погибло от голода 4 – 6 млн. человек. В Индии в XIX в. было более 30 вспышек голода, а за последние 30 лет XIX в. от голода там погибло 20 – 25 млн. человек. А ранее, только за 1770 – 1771 гг., в Бенгалии голод унес до 1/3 населения.

Рождаемость в начале нового времени была высокой в соответствии с господствовавшим тогда повсеместно традиционным демографическим поведением. А из-за уменьшения детской смертности реальная рождаемость возросла. Но в середине XIX в. в Западной Европе начался переворот в рождаемости, вызванный старением браков (повышением возраста вступления в первый брак). Первые проявления этого отмечены во Франции, где с середины XIX в. рождаемость могла обеспечить лишь простое воспроизводство населения, то есть едва покрывала смертность. С конца XIX в. подобные процессы стали отмечаться и в других западноевропейских странах. Они были вызваны совпадением по времени ряда факторов:

1. Отмеченным снижением детской смертности, что позволяло сохранять привычный уровень детности в семьях без новых рождений.

2. Втягиванием женщин в трудовую деятельность, повышение их образовательного уровня, получением избирательного права и в целом расширением сфер деятельности и интересов вне семьи.

3. Отсюда – повышение возраста вступления в брак, распространение «светских» взглядов на семью, создаваемую не только для рождения и воспитания детей.

4. Названные процессы, а также урбанизация способствовали распространению малых, нуклеарных семей, сами условия существования которых не располагали к многодетности.

5. Увеличение расходов на содержание детей в городах с введением всеобщего начального обучения и запрещением детского труда.

6. Распространение с 60-х гг. XIX в. сравнительно безвредных противозачаточных средств.

В итоге, в городских семьях наиболее экономически развитых стран начинается переход к внутрисемейному планированию, к современному типу воспроизводства населения.

Снижение рождаемости, впрочем, отмечалось и ранее. Например, в Испании оно было связано с экономическим упадком конца XVI – XVII вв. Тогда власти отреагировали, вопреки католическим традициям, даже поощрением внебрачных рождений. Но ситуация начала меняться лишь при некоторой стабилизации хозяйственной жизни. Однако это были локальные явления.

Но изменения в рождаемости, начавшиеся во второй половине XIX в. в Западной Европе и Северной Америке, отразили необратимые изменения во взглядах на семью и детность. Как ни парадоксально, но именно материальное благополучие на большее число людей подвигало их на сохранение достигнутого уровня ценой ограничений количества детей или даже вело к нежеланию или оттягиванию вступления в брак. Первоначально эта тенденция коснулась социальных верхов, но затем распространилась и на широкие массы. Все это привело и к изменению модели брака.

В Восточной Европе, где отмеченные процессы происходили со значительным опозданием, высокая, в целом, рождаемость сохранялась до Первой мировой войны. Здесь оставался прежним и высокий уровень замужества женщин (до 80% против 55% в Западной Европе к началу XX в.) и более низкий возраст вступления женщин в брак (19 –21 год против 24 – 25 лет в Западной Европе и Скандинавии).

Некоторые следы регулирования рождаемости, однако, были отмечены и в Восточной Европе при отмене крепостного права и выразились в стремлении ограничить количество детей, чтобы не распылять крестьянские наделы. Причем инициатива этого обычно исходила от женщин, более, вероятно, думавших о благополучии своих детей. Такое ограничение достигалось путем намеренного удлинения срока кормления грудью – до 4 – 5 лет, брали порой и соседских детей, отмечены даже случаи кормления беззубых щенков (чтобы сохранялась лактация). Такое отмечено, например, в данных за 1866 г. из Новгородской губ. Там, где мужья уходили на заработки, детей кормили до ухода мужей. Это были примитивные способы задержки новой беременности. Так нецивилизованным путем в народную среду проникали импульсы к изменению демографического поведения. Но массового характера это не приняло и касалось прежде всего западных губерний Российской империи. Поэтому, если в Прибалтике, в окрестностях С.-Петербурга, Полтавской и Витебской губ. с 1861 по 1913 гг. коэффициент рождаемости снизился до 40 – 30%, то в целом по России этот коэффициент понизился лишь с 50,7% до 43,9%.

Российское общество еще не было готово к демографическому переходу. Показательны сетования Льва Толстого, упрекавшего женщин богатых классов, занятых «своими талиями, прическами и пленительностью для мужчин», а также тех, которые « ходят на разные курсы ... и... стараются избавиться от рождений детей с тем, чтобы не препятствовать своему одурению, которое они называют развитием».

Но тенденция все же пробивала себе дорогу, и к началу XX в. практика ограничения рождаемости охватывала более широкие слои населения. Не случайно внимание властей к абортам, за которые в тогдашней России полагалась тюрьма от 4 до 5 лет. Но криминальные аборты были известны даже в пригородных деревнях.

В новое время еще продолжали существовать большие семьи – до нескольких десятков совместно проживавших родственников. Но постепенно, как отмечалось, увеличивалась доля малых семей. В XVIII – XIX вв. они становились преобладающими в индустриально развитых странах, но постепенно распространялись и в более отсталых, аграрных. В середине XIX в., в связи со втягиванием в капиталистические отношения, такие семьи выделяются из больших у западных и южных славян. Таким образом, малая семья становится в Европе распространенным типом брачного союза.

Уже отмечалось повышение возраста вступления в брак. Увеличивались и интервалы между рождениями. Но эти показатели, как и количество детей в семьях, колебались в зависимости от стран и регионов. Во Франции к XIX в. их становилось чуть более двух. В Украине второй половины XVIII в. у казаков, например, было до 2,8 детей, в семьях священников – 2,4 ребенка, столько же – у разночинцев, у посадских – 2,3 ребенка, у дворовых – 2,1. Зато среди крестьян Сибири тогда же было по 4,2 ребенка на семью.

Уже отмечалось, что на уменьшение детности влияло много причин. Но главная – увеличение удельного веса нуклеарных семей, в которых молодые матери были лишены постоянной помощи со стороны родственников в уходе за детьми, что и вело к увеличению интервалов между родами. Но сказывалось и стремление к планированию количества детей, в чем и отразилось изменение брачной традиции, что было характерно для Европы рассматриваемого времени.

Новый тип брачных отношений получил название брака европейского типа или европейского типа брачности. Для него, в отличие от традиционного, характерны именно поздние браки и высокая доля женщин вне браков. Период женской плодовитости стал использоваться наполовину, что и вело к снижению рождаемости тоже наполовину.

Этот тип брачности точнее надо называть западноевропейским, ибо он зародился в западноевропейской дворянской среде из принципа майората еще в позднем средневековье. Уже тогда в верхах поздние браки, вообще долгое безбрачие не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Старые холостяки и девы вызывали скорее иронию, нежели всеобщее презрение, как в России и азиатских странах. Конечно, считалось лучше быть женатым. Но, особенно с «проклевыванием» предпринимательской морали, уже в эпоху раннего Возрождения непременным условием для создания семьи считалось для мужчин возможность содержать семью. Постепенно вступление в брак людей несостоятельных стало большим вызовом общественному мнению, чем холостяцкая жизнь.

Кстати майорат там, где он не был навязан властями, а сложился как естественный обычай, способствовал резкому повышению социальной активности лишенных наследства младших сыновей. Не рассчитывая на помощь своих родителей, они прилагали огромные усилия, чтобы завоевать место под солнцем и вступить в брак: открывали и завоевывали целые страны за океаном, делали военную или гражданскую карьеру, достигали успехов в торговле, сколачивали капиталы в промышленности. Их старшие братья, унаследовавшие отцовские дома, капиталы, земли и титулы, проявляли личную инициативу обычно в гораздо меньшей степени. В XVIII – XIX вв. снижение смертности привело к увеличению числа младших сыновей. Они, вынужденные заниматься нетрадиционной деятельностью вне сельского хозяйства, где земельные участки получали только старшие сыновья, сыграли важную роль в развитии индустриализации и возникновении капитализма. По крайней мере этот строй быстрее и прочнее утвердился там, где был майорат – среди народов Западной Европы и их заокеанских потомков, а также в Японии (где майорат был отменен только после Второй мировой войны). Итак – майорат везде развивал личную предприимчивость.

Парадоксально, что хотя принцип передачи наследства (прежде всего недвижимости) исключительно старшему сыну возник в верхах общества, в рассматриваемое время он распространился и в трудящихся слоях, более ограниченных в имущественных возможностях. В среде английских и французских аристократов, женевского патрициата, богатства которых позволяли и младших детей не обделять, частыми были и ранние браки, и холостяков было мало и, следовательно, уровень рождаемости в XVII – XVIII вв. оставался высоким.

Таким образом, если традиционный тип брачности был основан на обладании землей большими семьями, в которых молодая пара не вела своего обособленного хозяйства, европейский тип возник из ограниченности земельных владений и традиций обособленного хозяйствования малыми семьями. Традиционный тип брачности ориентировался не на возможности жениха содержать семью, а на его рабочие руки (в низах) и степень политического влияния (в верхах).

Стимулировала распространение европейского типа брачности в Западной Европе и секуляризация семейных ценностей под влиянием Просвещения и Французской революции.

Новый тип брака влиял не только на замедление роста населения. Поздние браки, высокая доля холостяков и сравнительно малый разрыв в возрасте мужей и жен (в среднем – 3 года) могли влиять на изменение порядка выбора брачных партий, структуры семей и на весь комплекс отношений между полами. Среди многочисленных холостяков особую остроту приобрела проблема внебрачных отношений: «Соитие по необхо­димости обособлялось от зачатия» (Ю.Л. Бессмертный). Этим подготав­ливалось внутрисемейное планирование рождаемости, сыгравшее огром­ную роль в демографическом переходе от традиционного к европейскому типу брачности и рождаемости – половые отношения превращались в самоцель, отрывались не только от своего предназначения – размно­жения, но и от семейной жизни тоже. Этим закладывались основы современной модели сексуального поведения. Наряду с супружескими возникало немало неполных семей (матери-одиночки, холостяки). Некоторые супружеские семьи, наоборот, разрастались за счет длительного включения взрослых неженатых детей и одиноких старших родственников.

Следует еще заметить, что процесс формирования европейского типа брачности не был прямолинейным даже в западноевропейских странах, где он впервые был отмечен. При улучшении экономической конъюнктуры, после эпидемий возраст молодоженов даже в Англии и Франции понижался и начинала расти рождаемость. Во Франции в XVIII в. рост населения обгонял темпы экономического роста, что, возможно, и обострило предреволюционные противоречия.

Вообще же в XVIII в. недороды, дороговизна, падение реальной заработной платы и доходов наиболее непосредственно связывались не на смертности, а на сокращении брачности и рождаемости. В этом – тоже отход от традиционного типа брачности.

Обратим внимание еще на один парадоксальный результат появления нового типа брачности. Как отмечалось, при нем из-за повышения возраста выхода замуж сокращался примерно наполовину репродуктивный период у женщин (ибо самые плодовитые годы – молодые). Примерно со второй половины XIX в., а кое-где и ранее, благодаря общему увеличению продолжительности жизни сокращение прожитых в супружестве лет стало сменяться увеличением продолжительности совместной жизни. Но к увеличению рождаемости это уже, понятно, не привело. Отмеченное явление показало, что переход к новому репродуктивному поведению состоялся.

Общественное мнение нелегко смирялось с новыми демографическими веяниями. Представления о «естественности» для женщин рожать много детей, о том, что это – ее главное предназначение и главная цель браков, были еще сильны. Так же как и представление о греховности каких-либо мер, направленных на ограничение рождаемости в браке. Большинству современников ограничение рождаемости в браке представлялось проявлением прискорбного падения нравов, делом противо­естественным и аморальным. «Как, – восклицал Руссо, – основываясь на том, что существует какая-нибудь сотня больших городов, где женщины, ведя распущенный образ жизни, производят на свет мало детей, вы утверждаете, что для женщины естественно иметь мало детей!.. Разве для женщины не естественно быть матерью? И разве материнство не охраняется основными законами природы и существующими обычаями?». Другой просветитель, Моо, писал: «Богатые женщины, для которых наслаждение – высшее благо и единственное занятие, не одни, кто смотрит на продолжение рода человеческого как заблуждение старых времен. Пагубные секреты, неизвестные никаким живым существам, кроме человека, проникли уже в деревню. Природу обманывают, и это дошло до деревни». Вспомним, что через сто с лишним лет такими же нравами, но уже в России, возмущался Толстой. Но вернемся во Францию второй половины XVIII в. Вольтер, не столь благочестивый, как Моо, и менее сентиментальный, чем Руссо, писал: «Наша главная забота заключается в том, чтобы люди, которые живут, были счастливы настолько, насколько это позволяет человеческая природа и огромное различие между разными положениями в жизни. Но если мы не смогли еще обеспечить это счастье людям, к чему так стремиться к увеличению их числа? Не для того ли, чтобы создать новых несчастных? Большинство отцов семейств опасаются иметь много детей, тогда как правительства хотят умножения народа».

В общем-то ко времени французской революции о регулировании семьи уже знали широкие массы французов. Очевидно, французское Просвещение и революция способствовали разрушению старого демографического стереотипа, что и сделало Францию родоначальницей новой брачной модели и нового типа демографического поведения на Земле.

Иногда пишут, что падению рождаемости способствовало появление в XVIII в. новых средств контрацепции, широко распространившихся в XIX в. Но есть пример Франции, где внутрисемейное планирование и регулирование рождаемости привилось задолго до изобретения способа вулканизации резины. И, наоборот, если общество внутренне не созрело для рассмотренных явлений, знание о самых современных противозачаточных средствах не изменит модель семейного поведения, что мы видим и теперь на примере многих афро-азиатских народов.

Поэтому Франция выделялась низкой рождаемостью в течение всего XIX в. Причем настолько, что там забили тревогу. В 1896 г. был основан «Народный союз за увеличение Французского населения», который всячески способствовал введению во Франции законов, поощрявших рождаемость (кстати, безуспешно, хотя и страхи о вымирании французов за прошедшие 100 лет не подтвердились). Лишь в 20-е годы XX в. означенная монополия Франции перестала существовать. Но об этом – в следующей лекции.

Пока же, в новое время, классический европейский тип брачности был характерен лишь в ограниченном регионе Северо-Запада Европы (Северная Франция, затем – Англия). На Юго-Западе (Южная Франция, Испания, Италия) поздний брак среди женщин был менее распространен. Но здесь существовал более существенный разрыв в возрасте супругов (не 3 года, как на севере, а в 5 – 10 лет). Холостяками на юге оставались обычно лишь те мужчины, которые надолго (навсегда) покидали отчий дом. В определенной степени это было связано с сохранением в ряде областей традиций больших домовых общин со свойственным им принципом майората. В такой общине младшие сыновья приводили молодых жен в общий дом, но не создавали самостоятельных хозяйств. Это вело к другому типу регуляции: рост населения определялся не поздними браками, как на севере, а за счет сокращения количества детей в семьях.

Показательно, что в Юго-Западной Европе сохранялся традиционно церковный подход к семье и ее репродуктивному значению (все должны жить в семье, а главная задача супругов – рожать и воспитывать детей). Те же традиции сохранялись в Центральной и Восточной Европе, которую тоже почти не затронула волна Реформация. В Польше, Прибалтике, других центрально-европейских странах европейский тип брачности стал сказываться только с середины XIX в. Причем он был сглажен ростом рождаемости и понижением возраста вступающих в брак крестьян после отмены крепостного права (в середине XIX в.).

В некоторых странах и местностях Центральной Европы распространился так называемый пробный брак, позволявший молодым пожить некоторое время вместе без регистрации. И лишь спустя определенное время, обычно после рождения ребенка, такой брак регистрировался. Здесь причудливо переплетались сохранившиеся в глубинах народной памяти дохристианские традиции группового брака и новые веяния, приходившие с запада. Такие браки были известны в сельской местности, отличавшейся как большей патриархальностью, так и поверхностной христианизацией, не вытеснившей до конца языческие обычаи.

В России традиционный тип брачности сохранялся до начала XX в. И если в Западной Европе уже в конце XVIII в., как отмечалось, коэффициент рождаемости был 34 – 39%, то в России даже к концу XIX в. он составлял 49,5%. Здесь сохранялись коллективистские крестьянские ценности, что закрепляло патриархальные традиции, да и урбанизация была меньшей.

Для оценки европейского типа брачности следует отметить и то, что в странах Западной Европы и Северной Америки с середины XIX в. наметилась тенденция к снижению возраста вступления в первый брак и сократилось безбрачие. Но уровень рождаемости все снижался. Теперь уже из-за изменения так называемого прокреационного поведения в браке (внутрисемейного регулирования рождаемости), которое к этому времени стало массовым. Ибо с ростом образовательного уровня и женской занятости повышались общекультурные запросы семей и дети уже не становились самоцелью семейной жизни. Естественно, это было характерно для городских семей.

С другой стороны, значительный отток сельского населения в города в ходе промышленной революции и распространение индивидуальных крестьянских хозяйств (то есть малых семей), особенно в северных регионах с традиционным хуторным расселением (в том числе и в Восточной Прибалтике), создавал проблемы в поисках женихов и невест в деревнях. По подсчетам польских демографов, в XIX в. большинство брачных партнеров в деревнях подбирались в пределах до 20 км, при этом более 1/3 браков заключалось между жителями одной деревни или соседней (в радиусе до 8 – 10 км). Это, естественно, вело к преобладанию экзогамных браков, что влияло на генофонд деревни.

(по М. Хеннебергу).

Распределение семей по месту первоначального проживания

в Великопольше в XIX в. (по М.Хеннебергу).

Вышеизложенное свидетельствует, что демографические процессы в рассмотрен­ное время характеризуются все большими различиями между Западной Европой, близкой ей по уровню развития Северной Америкой и остальным миром, в котором сохранялась традиционная модель демографического поведения, традиционный тип брачности и, следовательно, традиционный тип воспроизводства, при котором высокая смертность, в том числе детская, компенсировалась высокой рождаемостью. Ранние браки позволяли использовать практически весь женский репродукционный период. Планирование семьи вводилось лишь в условиях малоземелья и действовало вопреки традициям, через государственные указы. Такой тип брачности и демографического поведения предполагал полное отсутствие представлений о правах и интересах личности, особенно женщин. Нарушения норм жестоко карались. При этом традиционный тип не всегда был ориентирован на быстрый рост народонаселения. Например, в Индии, при большой плотности населения запрещалось вступать в брак вдовам, для супругов предписывалось воздержание.

В Западной Европе новый тип брачности и вообще демографического поведения формировался в следующих демографических условиях:

1. Интенсивный рост населения не столько из-за роста рождаемости, сколько из-за сокращения смертности.

2. Падение смертности как медленный процесс.

3. Не столько меньше умирало, сколько больше стали жить.

В Европе к XVII в. смертность была, в основном, столь же высокой, а средняя продолжительность жизни – столь же низкой, сколь и в Древнем Риме или даже Древнем Египте. Но затем начинается демографический переход, от социальной верхушки постепенно распространявшийся на все слои населения. Причем, началось с уменьшения смертности, затем – рождаемости. И к концу XVIII – середине XIX в. с Западной Европы распространяется современный тип воспроизводства населения. Во Франции это происходило наиболее ярко из-за совпадения двух фаз: снижения смертности и рождаемости примерно в одно время. В других странах Северной и Западной Европы рождаемость снижалась медленнее. Отсюда – более растянутый процесс (В Англии население в XIX в. выросла на 340%, притом при массовой эмиграции, а во Франции – лишь на 40%).

Социальные условия формирования европейского тира брачности возникли еще в условиях западноевропейского феодализма, когда развитие отношений привело к заинтересованности населения в увеличении своего жизненного уровня за счет роста производительности труда и предпринимательства. Образовавшееся избыточное сельское население переливалось в другие отрасли экономики. Но эти тенденции получили возможность более полной реализации только после успешных буржуазных преобразований, снявших перепоны перед личной инициативой. В итоге начались рассмотренные в данной лекции демографические изменения. При этом были важны не только социально-экономические изменения, не только то, что промышленное развитие постепенно устранило угрозу голода. Новая идеология раскрепостила личность, избавила ее от необходимости обязательно подчиниться традиционным стереотипам поведения. Новые условия жизни стимулировали и повышение образовательного уровня. В итоге – возможности индивидуального планирования семьи, включение в круг семейных ценностей общекультурных и образовательных целей. Так с победой капитализма закладывались традиции современной (рациональной) семейной и демографической модели.