Экономическая и политическая стачка

С 1905 года в официальной статистике стачек, которую ведет министерство торговли и промышленности, введено подразделение стачек на экономические и политические.

Ввести это разделение заставила жизнь, породившая сочетание экономической и политической стачки. И в настоящее время, при оживлении ста­чечного движения, интересы сознательного отношения к событиям требуют, чтобы рабочие внимательно присмотрелись к этой своеобразной черте рус­ского стачечного движения.

Прежде всего приведем несколько основных цифр, заимствуя их из правительствен­ной статистики стачек.

В течение трех лет, 1905-1907 годов, русское стачечное дви­жение стояло на такой высоте, которой до тех нор не видал мир.

Правительственная статистика считает только фабрики и заводы, так что и горные предприятия, и желез­ные дороги, и строительные работы, и многие другие отрасли наемного труда остаются неучтенными.

Но даже и на одних фабриках и заводах бастовало в 1905 г. – 2863 ты­сячи человек, т.е. без малого 3 миллиона; в 1906 г. – 1108 тысяч, в 1907 г. – 740 ты­сяч.

За все пятнадцатилетие с 1894 по 1908 год, самое большее число стачечников за год было в Аме­рике – 660 тысяч. Следовательно, русские рабочие впервые в мире развили такую массовую стачечную борьбу.

Каково же было соотношение экономической и политической стачки в ту эпоху? Правительственная статистика дает на это следующий ответ:

Число стачечников в тысячах[iiiiiiii]:

1905 1906 1907

в экономич. стачках 1439 458 200

в политич. стачках 1424 650 540

Всего 2 863 1108 740

Отсюда видна тесная и неразрывная связь обоих видов стачек.

Самый высокий подъ­ем движения (1905 г.) отличается наиболее широкой экономической основой борьбы: политическая стачка в этом году покоится на прочной и солидной базе экономической стачки. Число экономических стачечников выше числа политических.

По мере упадка движения, в 1906 и в 1907 годах, мы видим ослабление экономиче­ской базы, число экономических стачечников падает до ⁴/₁₀ всего числа стачечников в 1906 году и до ³/₁₀ в 1907 году.

Политическая и экономическая стачки взаимно поддерживают друг друга, составляя источник силы одна для другой. Без тес­ной связи этих видов стачки, действительно широкое, массовое, получающее общенародное значение движение невозможно.

В начале движения, эко­номическая стачка обладает свойством будить и шевелить отсталых, обобщать движе­ние, поднимать его на высшую ступень.

Например, в первую четверть 1905 года экономическая стачка заметно преобладала над политической, в последнюю же четверть 1905 года отношение стало обратным.

Это значит, что в начале движения многие рабочие на первый план ставили экономическую борьбу, а во время наибольшего подъема – наоборот.

Но связь экономической и политической стачки существовала все время. Без этой связи невозможно действительно великое и осуществляющее великие цели движение.

До 9 января 1905 года революционная партия России состояла из небольшой кучки людей – тогдашние реформисты (точь-в-точь как теперешние), издеваясь, называли нас «сектой». Несколько сотен революционных организаторов, не­сколько тысяч членов местных организаций, полдюжины выходящих не чаще раза в месяц революционных листков, которые издавались главным образом за границей и контрабандным путем, с невероятными трудностями, ценой многих жертв пересылались в Россию, – таковы были революционные партии в России до 9 января 1905 года. Это обстоятельство фор­мально давало ограниченным и надменным реформистам право утверждать, что в Рос­сии еще нет революционного народа.

Однако в течение нескольких месяцев картина совершенно изменилась. Сотни революционных социал-демократов «внезапно» выросли в тысячи, тысячи стали вождями от двух до трех миллионов пролетариев. Пролетарская борьба вызвала большое броже­ние и революционное движение, в глубинах стомиллионной крестьянской массы, крестьянское движение нашло отзвук в армии и повело к солдатским восстаниям, к воору­женным столкновениям одной части армии с другою. Таким образом колоссальная страна со 130 миллионами жителей вступила в революцию – дремлющая Россия превратилась в Россию революционного пролетариата и революционного наро­да.

Самым главным средством этого перехода была массовая стачка[151]. Своеобразие русской революции заключается именно в том, что она была по своему социальному содержанию буржуазно-демократической, но по средствам борьбы была пролетарской.

Она была буржуазно-демократической, так как целью, к которой она непосредственно стремилась и которой она могла достигнуть непосредственно своими собственными силами, была демократическая республика, 8-часовой рабочий день, конфискация ко­лоссального крупного дворянского землевладения.

Русская революция была пролетарской, не только в том смысле, что пролетариат был руководящей силой, авангардом движения, но и в том смысле, что специфически пролетарское средство борьбы – стачка, представляло главное средство раскачивания масс и наиболее характерное явление в волнообразном нараста­нии решающих событий[jjjjjjjj].

Действительное воспитание масс никогда не может быть отделено от самостоятельной политической, революционной борьбы самой массы.

Только борьба воспитывает эксплуатируемый класс, только борьба открывает ему меру его сил, расширяет его кругозор, поднимает его способности, проясняет его ум, выковыва­ет его волю.

И потому даже реакционеры должны были признать, что 1905 год, год борьбы, «сумасшедший год», окончательно похоронил патриархальную Россию.

Начало 1905 года принесло первую большую волну стачечного движения во всей стране. Уже весной этого года мы наблюдаем пробуждение первого крупного, не толь­ко экономического, но и политического крестьянского движения в России.

Насколько важное значение имеет этот поворотный для истории факт, может понять только тот, кто вспомнит, что крестьянство в России только в 1861 году освободилось от самой тя­гостной крепостной зависимости, что крестьяне в своем большинстве неграмотны, жи­вут в неописуемой нужде, подавленные помещиками, одурманенные попами, изолиро­ванные друг от друга громадными расстояниями в почти полным бездорожьем.

Это удалось только благодаря революционной борьбе пролетариата. Только волны массовой стачки, прокатившиеся по всей стране, в связи с жестокими уроками империалистской русско-японской войны, пробудили широкие массы крестьянства от летаргического сна.

Слово «забастовщик» приобрело у крестьян совершенно новое значение: раньше оно обозначало что-то вроде бунтовщика, что выражалось словом «студент». Но поскольку «студент» принадлежал к среднему сословию, к «ученым», к «господам», он был чужд народу. Наоборот, «забастовщик» сам вышел из народа, сам принадлежал к числу эксплуатируемых; будучи выслан из Петербурга, он очень часто возвращался в деревню и рассказывал своим деревенским товарищам о пожаре, кото­рый охватывал города и должен был уничтожить как капиталистов, так и дворян.

В русской деревне появился новый тип – сознательный молодой крестьянин. Он общался с «забастовщиками», он читал газеты, он рассказывал крестьянам о событиях в горо­дах, он разъяснял деревенским товарищам значение политических требований, он при­зывал их к борьбе против крупных землевладельцев-дворян, против попов и чиновни­ков.

Крестьяне собирались группами, обсуждали свое положение и мало-помалу втягивались в борьбу; толпами шли они против крупных землевладельцев, жгли их дворцы и усадьбы или отбирали их запасы, захватывали хлеб и другие жизненные припасы, уби­вали полицейских, требовали передачи народу земли громадных дворянских поместий.

Крестьянское движение осенью 1905 года достигло еще больших размеров. Больше трети уездов во всей стране было тогда охвачено так называемыми «крестьянскими беспорядками» и настоящими крестьянскими восстаниями. Крестьяне сожгли до 2 ты­сяч усадеб и распределили между собой жизненные средства, награбленные дворян­скими хищниками у народа.

К сожалению, эта работа была слишком мало основательна!

К сожалению, крестьяне уничтожили тогда только пятнадцатую долю общего количества дворянских усадеб, только пятнадцатую часть того, что они должны были уничтожить, чтобы до конца стереть с лица русской земли позор феодального крупного землевладения.

К сожале­нию, крестьяне действовали слишком распыленно, неорганизованно, недостаточно на­ступательно, и в этом заключается одна из коренных причин поражения революции.

При политической стачке рабочий класс выступает как передовой класс всего наро­да, как руководитель, передовик, вождь.

Политические идеи рабочего движении, носят общенародный характер, т.е. затраги­вают основные, самые глубокие условия политической жизни всей страны.

Такой ха­рактер политической стачки заинтересовывал в движении все классы и в особенности, наиболее широкие, многочисленные и демократические слои населения – крестьянство.

С другой стороны, без экономических требований, без непосредственного и немед­ленного улучшения своего положения, масса трудящихся никогда не согласится пред­ставлять собой общий «прогресс» страны.

Масса втягивается в движение, энергично уча­ствует в нем, высоко ценит его, развивает героизм, самоотверженность, настойчивость и преданность великому делу не иначе, как при улучшении в экономическом положе­нии работающего.

Иначе дело не может обстоять, ибо условия жизни рабочих в «обыч­ное» время невероятно тяжелы. Добиваясь улучшения условий жизни, рабочий класс поднимается морально, умственно, и политически, становится более способным осуществлять свои великие освободительные цели.

Статистика стачек, изданная министерством торговли и промышленности, вполне подтверждает это гигантское значение экономической борьбы рабочих в эпоху общего оживления. Чем сильнее натиск рабочих, тем больше улучшений жизни они добивают­ся. И «сочувствие общества», и улучшение жизни есть результат высокого развития борьбы.

Всего сильнее стачечное движение было в 1905 году – именно за этот год рабочие всего больше добились улучшений жизни. Правительствен­ная статистика показывает, что на 100 стачечников в 1905 году только 29 кончали борьбу, ничего не добившись, т.е. терпели полное поражение. За 10 лет (1895-1904) 52 стачечника из 100 кончали борьбу, ничего не добившись! Значит, массовый характер движения повысил успешность борьбы в громаднейших размерах, чуть не вдвое. А когда движение стало ослабевать, – тогда стала уменьшаться и успешность борь­бы: в 1906 году из 100 стачечников 33 кончали борьбу потерпев поражение, а в 1907 году – 58; в 1908 году даже 69 из ста!!

Если либералы (и ликвидаторы) говорят рабочим: вы сильны, когда вам сочувствуют в «обществе», то марксист говорит рабочим иное – вам сочувствуют в «общест­ве», когда вы сильны. (Под обществом следует понимать, в этом случае, всевозможные демократические слои населения, мелкую буржуазию, крестьян, интеллигенцию, близ­ко соприкасающуюся с рабочей жизнью, служащих и т.д.)

Таким образом, научные данные статистики за целый ряд лет вполне подтверждают собственный опыт и наблюдение каждого сознательного рабочего относительно необходимости соединения экономической и политической стачки и неизбежности такого соединения в действительно широком и общенародном движении.

Теперешняя волна стачечного движения вполне подтверждает этот вывод.

В 1911 году число стачечников возросло вдвое против 1910 г. (100 тыс. против 50), но все же это число было крайне мало – чисто экономические стачки оставались сравнительно «узким» делом, не получая еще общенародного значения, какое получило стачечное движение текущего года после известных апрельских событий.

Крайне важно поэтому с самого начала дать отпор извращению характера движения, которое стараются внести в него либералы и либеральные рабочие политики (ликвидаторы).

Либерал г. Северянин в «Русских Ведомостях» поместил статью про­тив «примешивания» к первомайской забастовке экономических или «каких-либо» (вот даже как!) «требований», а кадетская «Речь» с сочувствием перепечатала главные места этой статьи.

«Связывать такие забастовки, – пишет г. либерал, – с моментом именно 1-го мая чаще всего неос­новательно... Да и странно как-то: празднуем день всемирного рабочего праздника и по этому случаю требуем прибавки в 10% на миткаль таких-то сортов» («Речь» № 132).

Либералу «странно» то, что рабочему вполне понятно. Только защитники буржуазии и ее непомерных прибылей могут насмехаться над требованием «прибавки». А рабочие знают, что именно широкий характер требования прибавки, именно всесторонний ха­рактер стачек всего более привлекает массу новых участников, всего более обеспечива­ет силу натиска и сочувствие общества, всего больше гарантирует как успех самих ра­бочих, так и общенародное значение их движения. Поэтому против либерального из­вращения, проповедуемого г. Северяниным, «Русскими Ведомостями» и «Речью», надо решительно бороться и всеми силами предостерегать рабочих от подобных горе-советчиков.

Ликвидатор г. В. Ежов выступает с таким же, чисто либеральным, извращением, хотя подходит к во­просу несколько с иной стороны.

Г-н В. Ежов останавливается на стач­ках, вызванных наложением штрафа за первое мая. Справедливо указывая на недоста­точную организованность рабочих, автор из этого справедливого указания делает са­мые ошибочные и самые вредные для рабочих выводы.

Неорганизованность г. Ежов видит в том, что на одной фабрике бастовали просто ради протеста, на другой присоединяли экономические требования и т.д.

На самом же деле в этом разнообразии форм стачек нет еще ровно никакой неорганизованности: глупо представлять себе организованность непременно в виде однообразия! Неорганизован­ность заключается совсем не там, где ее ищет г. Ежов. Но еще гораздо хуже его вывод:

«Благодаря этому» (т.е. благодаря разнообразию стачек и различным формам сочетания экономики с политикой) «в значительном числе случаев принципиальный характер протеста (ведь, не за четвертак бастовали) стушевался, он был осложнен экономическими требованиями...»

Наоборот, г. Ежов, требование «четвертака» не насмешечки заслуживает, а полного признания! Наоборот, г. Ежов, это требование не «стушевывает», а усиливает «принципиальный характер протеста»! Во-первых, вопрос об улучшении жизни есть тоже принципиальный и важнейший прин­ципиальный вопрос, а во-вторых, я не ослабляю, а усиливаю свой протест, когда про­тестую не против одного, а против двух, трех и т.д. проявлений угнетения.

Г. Ежов пишет дальше еще более возмутительные вещи:

«Собственный опыт должен был подсказать рабочим, что нецелесообразно осложнять свой протест экономическими требованиями, точно так же, как и обыкновенную стачку осложнять принципиальным требованием».

Неправда и тысячу раз неправда! И собствен­ный опыт каждого рабочего и опыт очень большого числа русских рабочих в недавнем прошлом говорит обратное тому, чему учит г. Ежов. Только либералы могут протестовать против «осложнения» хотя бы самой «обыкновенной» стачки «принципиальными требованиями», и глу­боко ошибается наш ликвидатор, меряя теперешнее движение меркой «обыкновенных» стачек.

«Перед нами полоса экономических стачек, – пишет г. Ежов. – Было бы непоправимой ошибкой, если бы они переплетались с политическими выступлениями рабочих. Такое смешение вредно отрази­лось бы как на экономической борьбе рабочих, так и на политической».

Дальше, кажется, некуда идти! Падение ликвидатора до уровня дюжинного либерала яснее ясного видно из этих слов. Каждая фраза заключает в себе ошибку! Каждую фра­зу надо переделать в прямо противоположную, чтобы получить правду!

Неверно, что перед нами полоса экономических стачек. Как раз наоборот. Перед на­ми полоса не только экономических стачек. Перед нами полоса политических стачек.

Неверно, что «переплетение» было бы ошибкой. Как раз наоборот. Было бы непо­правимой ошибкой, если бы рабочие не поняли всего своеобразия, всего значения, всей необходимости, всей принципиальной важности именно такого «переплетения». Но ра­бочие, к счастью, понимают это отлично и отметают от себя с презрением проповедь либеральных рабочих политиков.

Неверно, наконец, что такое смешение «вредно отразилось бы» на обеих формах. Как раз наоборот. Оно полезно отражается на обеих. Оно усиливает обе.

Русский рабочий достаточно созрел политически, чтобы понимать великое общенародное значение своего движения.

Он достаточно созрел, чтобы понимать всю фальшь, все убожество либеральной рабочей политики, и он всегда с презрением будет отметать ее от себя.

Рабочим надо подумать о своей, рабочей, статистике стачек.

Трудности создания та­кой статистики, конечно, чрезвычайно велики при тех преследованиях, которые сыпятся у нас на рабочие общества и на рабочую печать. Сразу преодолеть эти трудности невозможно. Но рабочие не привыкли бояться преследований и отступать перед трудностями. Даже частичная рабочая статистика стачек, охватывающая отдельные районы, отдельные отрасли промышленности и небольшие промежутки времени, принесет громадную пользу.

Такая статистика научит рабочих вести дело полнее и лучше и позволит сравнить картину фабрикантскую, картину чиновничью с картиною, самими рабочими нарисованною.

Поэтому мы позволим себе закончить наш разбор фабрикантской статистики пожеланием, чтобы рабочие, несмотря на все препятствия, снова и снова пробовали вести свою, рабочую, статистику стачек.

Двое-трое сознательных рабочих могут составить точное описание каждой стачки, времени начала и конца ее, числа участников (с разде­лением по полу и возрасту, если возможно), причин стачки и результатов ее. Подобное описание должно бы доставляться в одном экземпляре в правление соответствующего рабочего союза (профессионального или иного, или в редакцию профессионального органа); в другом экземпляре – в общий орган рабочей печати; наконец, в третьем эк­земпляре для ознакомления рабочего депутата в Государственной думе.

И фабрикантская и правительственная статистика стачек всегда будут содержать в себе не только пробелы, но и искажения. Только сами рабочие, взявшись за дело, помогут – со временем, после упорного труда и настойчивых усилий – лучше познать свое собственное движение и тем обеспечить более крупные успехи его.

Рабочие направят все внимание на то, чтобы стихийно растущую революционную стачку поддержать, усилить, развить, укрепить сознательно для подготовки к восстанию крестьян и войска.

Если стачки истощают рабочих, – их надо вести вперемежку, давая отдых одним и подни­мая на борьбу отдохнувшие или «свежие» силы. Надо устраивать более корот­кие стачки. Надо заменять иногда стачки демонстрациями.

Но самое главное, – чтобы стачки, митинги, демонстрации шли непрерывно, – чтобы все крестьянство и все войско узна­ло об упорной борьбе рабочих, – чтобы деревня, даже самая захолустная, увидела, что в городах неспокойно, что «свои» поднялись, что они борются не на живот, а на смерть, что они борются за лучшую жизнь, за высшую плату, за прекращение бесчинств и произвола власти, за передачу помещичьих земель крестьянам, за свержение помещичьей монархии царя, за республику.

Надо, чтобы глухое озлобление и сдержанный ропот де­ревни вместе с возмущением казармы нашли себе в революционной стачке рабочих центр притяжения.

Надо работать над этим, не покладая рук, – и мы увидим тот день, когда пролетариат вместе с крестьянством и войском свалит помещиков, свергнет цар­скую монархию народным восстанием.