Сентября. Кровавые дни в Москве

Новая вспышка рабочего восстания – массовая стачка и уличная борьба в Москве. В столице 9 января грянул первый гром революционного выступления пролетариата. Раскаты этого грома пронеслись по всей России, подняв с невиданной раньше быстро­той свыше миллиона пролетариев на гигантскую борьбу.

За Петербургом последовали окраины, где национальное угнетение обострило и без того невыносимый политиче­ский гнет.

Рига, Польша, Одесса, Кавказ стали очагами восстания, которое росло в ширину и в глубину с каждым месяцем, с каждой неделей.

Теперь дело дошло до центра России, до сердца «истинно русских» областей, которые умиляли реакционеров своею устойчивостью.

Целый ряд обстоятельств объясняет эту сравнительную устойчивость, т.е. отсталость центра России: менее развитые формы круп­ной промышленности, охватившей громадные рабочие массы, которые еще не до конца порвали свя­зь с землей, большая удаленность от заграницы, и отсутствие национальной розни. Рабочее движение, с такой могучей силой проявившееся в этом районе еще в 1885- 1886 годах, как бы замерло на долгое время, и усилия социал-демократов десятки и сотни раз разбивались о сопротивление особенно трудных местных условий работы. Но, наконец, и центр зашевелился. Иваново-Вознесенская стачка[70] показала неожи­данно высокую политическую зрелость рабочих. После этой стачки брожение во всем центральном промышленном районе шло непрерывно усиливаясь и расширяясь. Теперь это брожение стало выливаться наружу, стало превращаться в восстание.

Несо­мненно, вспышку обострило революционное московское студенчество, которое только что приняло совершенно аналогичную петербургской резолюцию, клеймящую Государственную думу, зовущую к борьбе за республику, за учреждение временного революционного правительства. «Либеральные» профессора, только что выбравшие либеральнейшего ректора, пресловутого г-на Трубецкого, закрыли университет под давлением полицейских угроз: они боялись, по их словам, повторения тифлисской бой­ни[71] в стенах университета. Они только ускорили пролитие крови на улицах, вне уни­верситета.

Насколько мы можем судить по кратким телеграфным сообщениям заграничных га­зет, ход событий в Москве был «обычный», вошедший, так сказать, в норму после 9-го января. Началось со стачки наборщиков, которая быстро разрослась. В субботу, 24 сентября, не работали уже типографии, электрические конки, табачные фабрики. Газеты не вышли. Ждали всеобщей стачки заводских и железнодорожных рабочих. Вечером состоялись большие манифестации, в которых кроме наборщиков участвовали рабочие и других профессий, студенты и проч. Казаки и жандармы много раз разгоняли манифестантов, но они собирались снова. Было ранено много полицейских. Манифестанты бросали камни и стреляли из револьверов. Тяжело ранен офицер, командовавший жандармами. Убит один казачий офицер, один жандарм и т.д.

Массовая стачка перерастает в массовую мобили­зацию борцов за настоящую свободу. На сцену является радикальное студенчество. Начинается уличная борьба пролетариата и передовых слоев революционной демократии против царского воинства, и полиции.

В субботу (24 сентября) к стачке примкнули пекаря, кроме наборщиков не работали уже табачные фабрики, электрические конки; начиналась стачка булочников. Вечером состоялись большие манифестации, в которых, кроме рабочих и студен­тов, приняла участие масса «посторонних» лиц (революционных рабочих и радикаль­ных студентов перестают уже считать посторонними друг другу при открытых народ­ных выступлениях). Казаки и жандармы все время разгоняли манифестантов, но они постоянно собирались снова. Толпа давала отпор полиции и казакам; раздавались револьверные выстрелы, и много полицейских было ранено.

В воскресенье 25 сентября события сразу приняли грозный оборот. С 11 часов утра начались скопления рабочих на улицах, – особенно на Страстном бульваре и в других местах. Толпа пела Марсельезу. Типографии, отказывавшиеся бастовать, были разгромлены. Казакам удавалось рассеивать манифестантов лишь после упорнейшего сопро­тивления.

Перед магазином Филиппова, около дома генерал-губернатора, собралась толпа человек в 400, главным образом подмастерьев-булочников. Казаки атаковали толпу. Рабочие проникли в дома, взобрались на крыши и осыпали оттуда казаков камнями. Каза­ки стреляли на крышу и, не будучи в состоянии выбить рабочих, прибегли к осаде. Дом был окружен, отряд полиции и две роты гренадеров произвели обход­ное движение, проникли в дом сзади и, в конце концов, заняли крышу. Арестовано 192 подмастерья. Восемь арестованных ранено, двое рабочих убито (повторяем, что все это – исключительно телеграфные сообщения заграничных газет, далекие, разумеется, от истины и дающие лишь приблизительное представление о размерах сражения).

Одна солидная бельгийская газета приводит сообщение, что дворники были усердно заняты очисткой улиц от следов крови – «эта маленькая подробность – говорит она – больше, чем длинные отчеты, свидетельствует о серьезности борьбы».

«Vorwarts»¹³⁵ сообщает, на основании проникших в газеты частных сведений, что на Тверской бились 10 000 стачечников против батальона пехоты. Войска дали несколько залпов. Кареты скорой помощи были завалены работой, Число убитых приблизительно считают не менее 50 человек, – раненых до 600. Пере­дают, что арестованных отводили в казармы и беспощадно, зверски избивали, прогоняя через строй солдат. Передают, что нечеловеческой жестокостью отличались офицеры даже по отношению к женщинам.

Разумеется, эти сведения крайне неполны. По частным телеграммам, приводимым некоторыми заграничными газетами, зверства казаков и солдат не знали предела.

О бойне на Тверской позволено было, по-видимому, писать в петербургских газетах. Но уже на следующий день цензура убоялась огласки. От понедельника, 26 сентября, официальные депеши сообщали, что никаких серьезных волнений в Москве не было. Но по телефону в редакции петербургских газет дошли иные вести. Толпа, оказывается, опять собиралась около дома генерал-губернатора. Стычки были горячие. Казаки стреляли не один раз. Когда они спешились для стрельбы, их лошади подавили много народа. К вечеру толпы рабочих наполняли бульвары с революционными криками, с развернутыми красными знаменами. Толпа разбивала булочные и оружейные ма­газины. В конце концов толпа рассеяна полицией. Много раненых. Центральная телеграфная станция охраняется ротой солдат. Стачка булочников стала всеобщей. Брожение среди студентов еще усиливается, сходки становятся еще более многолюдными и революционными. Петербургский корреспондент «Таймса» сообщает о зовущих к борьбе прокламациях в Петербурге, о брожении тамошних бу­лочников, о назначении демонстрации на субботу 1 октября, о крайне тревожном настроении в публике.

О событиях следующих дней сведения становятся все более скудными. Озлобление рабочих страшно выросло, движение растет, правительство всеми мерами принялось запрещать и урезывать всякие сообщения. Заграничные газеты прямо отмечали противоречие между успокоительными вестями официальных агентств (которым одно время было поверили) и вестями, переданными в Петербург по телефону. Гастон Леру теле­графировал в парижскую газету «Matin», что цензура делает чудеса, чтобы остановить распространение сколько-нибудь тревожных вестей.

«Понедельник 26 сентября – пишет он – был одним из самых кровавых дней в истории России. Бьются на всех главных улицах и даже около дома генерал-губернатора. Манифестанты выкинули красное знамя, Много убитых и раненых».

Сведения других газет противоречивы. Несомненно лишь, что стачка растет. К ней примыкает большинство заводских и даже фабричных рабочих. Бастуют железнодорожники. Стачка становится всеобщей (вторник, 10 октября и среда). Положение крайне серьезное. Движение перекидывается в Петербург: рабочие заво­да Сан-Галли уже остановили работу.

Революционный подъем московского пролетариата, выразившийся так ярко в политической стачке и уличной борьбе, еще не улегся. Стачка продолжается. Она перекину­лась частью в Петербург, где бастуют наборщики из сочувствия своим московским то­варищам. Еще неизвестно, стихнет ли настоящее движение до следующей волны прибоя, или примет затяжные формы. Но некоторые, и притом крайне поучительные, результаты московских событий уже сказались, и на этих результатах стоит остано­виться.

В общем и целом, движение в Москве не дошло до решительного боя революционных рабочих с силами царизма. Это были только небольшие стычки на форпостах, ча­стью, может быть, военная демонстрация в гражданской войне, но не одно из тех сра­жений, которые определяют исход войны. Перед нами не начало решительного натиска, а лишь репетиция его, но репетиция показала всех действующих лиц исторической драмы во весь рост, проливая, таким образом, яркий свет на вероятный и неизбежный ход самой драмы.

Завязкой московских событий были происшествия чисто академического, на первый взгляд, характера. Правительство даровало частичную «автономию», или якобы автономию, университетам. Гг. профессора получили самоуправление. Студенты получили право сходок. В общей системе самодер­жавно-крепостнического гнета была пробита, таким образом, маленькая брешь. И в эту брешь сейчас же устремились с неожиданной силой новые революционные потоки. Мизерная уступочка, крошечная реформа, проведенная в целях притупления политиче­ских противоречий и «примирения» разбойников с ограбляемыми, вызвала на деле громадное обострение борьбы и расширение состава ее участников.

На студенческие сходки повалили рабочие. Стали получаться революционные народные митинги, на ко­торых преобладал передовой класс в борьбе за свободу – пролетариат.

Правительство вознегодовало. «Солидные» либералы, получившие профессорское самоуправление, заметались и забегали от революционных студентов к полицейскому, нагаечному пра­вительству.

Либералы воспользовались свободой, чтобы изменить свободе, чтобы удерживать студентов от расширения и обострения борьбы, чтобы проповедовать «по­рядок» – перед лицом башибузуков и черносотенцев, господ Трепова и Романова!

Ли­бералы воспользовались самоуправлением, чтобы править дела народных палачей, что­бы закрыть университет, это чистое святилище разрешенной нагаечниками «науки», которое осквернили студенты, допустив в него «подлую чернь» для обсуждения «не разрешенных» самодержавной шайкой вопросов.

Самоуправляющиеся либералы пре­давали народ и изменяли свободе. И они бы­ли примерно наказаны за свою подлую трусость. Закрыв революционный университет, они открыли уличную революцию. Жалкие педанты, они уже ликовали было, напере­рыв с негодяями Глазовыми, что им удалось потушить пожар в школе. На самом деле, они только разожгли пожар в громадном промышленном городе.

Они запретили рабочим идти к студенчеству – они только толкнули студенчество к революционным рабочим.

Они оценивали все политические вопросы с точки зрения своего, насквозь пропитанного вековой казенщиной, курятника; они умоляли студентов пощадить этот курятник. Достаточно было первого свежего ветерка, выступления свободной и юной революционной стихии, – чтобы все позабыли даже и думать о курятнике, ибо ветерок крепчал, превращаясь в бурю, направленную против основного источника всей казен­щины и всего надругательства над русским народом, против царского самодержавия.

И даже теперь, когда первая опасность миновала, когда шторм явно улегся, лакеи само­державия все еще дрожат от страха при одном воспоминании о той пучине, которая разверзлась перед ними в кровавые московские дни: «пока еще это не пожар, но уже несомненный поджог», – бормочет г. Меньшиков в лакейском «Новом Времени» (от 30-го сентября) – «пока это еще не революция... но уже пролог к революции». ««Она идет», доказывал (г. Меньшиков) в апреле, и с тех пор какие страшные шаги «ею» сделаны!.. Народную стихию всколыхнуло до самых ее пучин»...

Да, в хорошие тиски попали Треповы и Романов вместе с предательствующими либеральными буржуа. Откроешь университет – дашь трибуну для народных революционных собраний, окажешь неоценимую услугу социал-демократии. Закроешь универ­ситет – откроешь уличную борьбу.

И мечутся, скрежеща зубами, наши рыцари кнута: они снова открывают московский университет, они делают вид, что хотят позволить студентам самим охранять порядок во время уличных процессий, они смотрят сквозь пальцы на революционное самоуправление студентов, которые оформляют деление на партии социал-демократов, социалистов-революционеров и т.д., образуя правильное политическое представительство в студенческом «парламенте» (и которые, мы увере­ны, не ограничатся революционным самоуправлением, а займутся немедленно и серь­езно организацией и вооружением отрядов революционной армии).

А вместе с Треповым мечутся и либеральные профессора, бросаясь уговаривать – сегодня студентов, чтобы были поскромнее, завтра нагаечников, чтобы они были помягче.

Метания тех и других доставляют нам величайшее удовольствие; значит, хорошо дует революционный ветерок, если политические командиры и политические перебежчики подпрыгивают так высоко на верхней палубе.

Рост восстания в России не идет и не может, конечно, идти ровным и правильным подъемом.

В Петербурге 9-го января преобладающей чертой было быстрое единодушное движение гигантских масс, невооруженных и не шедших на борьбу, но получивших великий урок борьбы.

В Польше и на Кавказе движение отличается громадным упорст­вом, сравнительно более частым употреблением оружия и бомб со стороны населения.

В Одессе отличительной чертой был переход к повстанцам части войска. Во всех слу­чаях и всегда движение было в основе своей пролетарское, неразрывно слитое с массо­вой стачкой.

В Москве движение прошло в тех рамках, как и в целом ряде других, ме­нее крупных промышленных центров.

Перед нами, естественно, ставится теперь вопрос: остановится ли революционное движение на этой, уже достигнутой, ставшей «обычной» и знакомой стадии развития или поднимется на высшую ступень?

Если только можно отважиться в области оценки столь сложных и необозримых событий, как события русской революции, то мы неизбежно придем к большей вероятности второго ответа.

Правда, и данная, уже разученная, форма борьбы – партизанская война, непрерывные стачки, истомление врага нападениями с уличной борьбой то в том, то в другом конце страны, – дала и да­ет самые серьезные результаты. Никакое государство не выдержит этой упорной борьбы, останавливающей промышленную жизнь, вносящей полную деморализацию в бюрократию и армию, сеющей недовольство положением вещей во всех кругах народа. Еще меньше способно вынести такую борьбу российское самодержавное правительство. Мы можем быть вполне уверены, что упорное продолжение борьбы да­же в тех только формах, которые уже созданы рабочим движением, неминуемо приве­дет к краху царизма.

Но остановка революционного движения в современной России на ступени, уже дос­тигнутой им теперь невероятна. Напротив, все данные говорят о том, что это лишь одна из начальных ступеней борьбы.

Все последствия позорной и губительной войны еще далеко не сказались на народе. Экономический кризис в городах, голод в деревнях страшно усиливают озлобление.

Маньчжур­ская армия настроена крайне революционно, и правительство боится вернуть ее, а не вернуть этой армии нельзя, под угрозой новых и еще более серьезных восстаний.

Политическая агитация в рабочей среде и в крестьянстве никогда не шла в России так широко, так планомерно и так глубоко, как теперь.

Комедия Госу­дарственной думы неизбежно несет с собой новые поражения для правительства, новое озлобление в населении.

Восстание страшно выросло на наших глазах за какие-нибудь десять месяцев, и не фантазией, не благим пожеланием, а прямым и обязательным выводом из фактов массовой борьбы является вывод о близости подъема восстания на но­вую, высшую ступень, когда на помощь толпе выйдут боевые отряды революционеров или мятежные части войска, когда они помогут массам достать оружие, когда они внесут сильнейшее колебание в ряды «царского» (еще цар­ского, но уже далеко не всецело царского) войска, когда восстание приведет к серьез­ной победе, от которой не в силах будет оправиться царизм.

Царские войска одержали победу над рабочими в Москве. Но эта победа не обессилила побежденных, а только сильнее сплотила их, глубже заронила ненависть, постави­ла их ближе к практическим задачам серьезной борьбы.

Эта победа – из числа тех, ко­торые не могут не вносить колебаний в ряды победителей. Войско только теперь начинает узнавать и узнавать из своего опыта, что его мобилизуют всецело и исключительно для борьбы с «внутренним врагом». Война с Японией кончилась. Но мобилизация продолжается, мобилизация против революции.

Нам не страшна такая мобилизация, мы не побоимся приветствовать ее, ибо чем больше будет число солдат, призванных на систематическую борьбу с народом, тем быстрее пойдет политическое и революционное воспитание этих солдат.

Мобили­зуя новые и новые военные части для войны с революцией, царизм оттягивает развязку, но это оттягивание всего более выгодно нам, ибо в этой затяжной, партизанской войне пролетарии учатся воевать, а войска неизбежно втягиваются в политическую жизнь, и клич этой жизни, боевой зов молодой России проникает даже в наглухо запертые ка­зармы, будит самых темных, самых отсталых и самых забитых.

Вспышка восстания еще раз подавлена. Еще раз: да здравствует восстание!

Но, кроме законной гордости истинные революционеры должны почерпнуть из московских событий нечто большее: уяснение того, какие социальные силы и как именно действуют в русской революции.

Перед нами происходит правительственное отступление по всей линии, – справедливо замечали недавно «Московские Ведомости». А одна либеральная газета не без остроумия добавляла: отступление с арьергардным боем. Петербургский корреспондент либеральной берлинской газеты «Vossische Zeitung» телеграфировал от 3 ок­тября о своей беседе с начальником канцелярии Трепова.

«От правительства, – сказала корреспонденту полицейская крыса, – нечего ждать проведения какого-либо последо­вательного плана, ибо каждый день приносит такие события, которых нельзя было пре­дусмотреть. Правительство вынуждено лавировать; силой не подавишь теперешнего движения, которое может протянуться и два месяца и два года».

Да, тактика правительства выяснилась вполне. Это, несомненно, лавирование и отступление с арьергардным боем. И это совершенно правильная тактика с точки зрения интересов самодержавия: было бы величайшей ошибкой, роковой иллюзией со стороны революционеров забы­вать, что правительство может еще очень и очень долго отступать, не теряя самого су­щественного.

Вот почему, изучая московские события, это последнее сражение в длинном ряде сражений нашей гражданской войны, мы должны трезво смотреть на ход вещей, должны готовиться с величайшей энергией и с величайшим упорством к долгой, отчаянной войне, должны остерегаться тех союзни­ков, которые уже являются союзниками-перебежчиками.

Когда еще ровно ничего решительного не завоевано, когда у неприятеля есть еще громадный простор для дальнейших, выгодных и безопасных, отступлений, когда идут все более серьезные сраже­ния, – тогда доверчивость к таким союзникам, попытки заключить с ними соглашение или просто поддержать их на известных условиях могут оказаться не только глупостью, но даже изменой пролетариату.

Поддерживать в парламентской системе более либеральную партию против менее либеральной зачастую необходимо.

Поддерживать в революционной борьбе за парламентский строй либералов-перебежчиков, «соглашающих» Трепова с революцией, есть измена.

События в Москве на деле показали ту группировку социальных сил, о которой столько раз говорил «Пролетарий»: социалистический пролетариат и передовой отряд революционной буржуазной демократии вел борьбу. Либерально-монархическая буржуазия вела переговоры.

Учитесь же, товарищи рабочие, учитесь внимательнее уро­кам московских событий. Именно так, непременно так будут идти дела и во всей рус­ской революции.

Мы должны крепче сплачиваться в действительно социалистическую партию, сознательно выражающую интересы рабочего класса, а не стихийно плетущуюся за массой.

Мы должны рассчитывать в борьбе только на революционную демо­кратию, только с ней одной допускать соглашения.

Мы должны стремиться всеми силами к тому, чтобы кроме передового отряда революционной демократии – студенчества – поднять широкую народную массу, движение которой является не только демократическим вообще (нынче всякий перебежчик зовет себя демократом), но действительно революционным движением, именно крестьянскую массу[eeee].

Мы должны помнить, что либералы и конституциона­листы-демократы[72], внося колебание в ряды самодержавщиков, неизбежно каждым сво­им шагом будут стремиться вносить колебание и в наши ряды.

Серьезное, решающее значение получит только открытая революционная борьба, отбрасывающая в кучу хлама все либеральные курятники и все либеральные Думы.

Готовьтесь же, не теряя ни минуты, к новым и новым битвам! Вооружайтесь, кто чем может, составляйте немедленно отряды борцов, готовых с беззаветной энергией сражаться против прокля­того самодержавия, помните, что завтра или послезавтра события неизбежно вызовут вас на восстание, и речь идет только о том, сумеете ли вы высту­пить готовыми и объединенными или растерянными и разрозненными!

Московские события еще раз и в сотый раз опровергли маловеров. Они показали, что мы все еще склонны недооценивать революционную активность масс. Они переубедят многих из тех, кто начинал колебаться, кто изверивался в восстание после заклю­чения мира и пожалования Думы.

Нет, восстание растет и крепнет с невиданной быст­ротой именно теперь.

Пусть же застанет всех нас на посту грядущий взрыв, по сравне­нию с которым игрушкой покажутся девятое января и достопамятные одесские дни!