Мужайтесь, у меня истерика!

Девальвация мужского начала неизбежно влечет за собой и обесценивание женского начала. Вынужденные играть противоестественные для себя роли, мы теряем собственные сущности. Мужчина, который приучен подчиняться и одновременно затравлен риском показаться «недостаточно мужественным», — это уже не мужчина, это «лицо мужского пола». Женщина, которой не предоставляется никакого шанса ощутить себя женщиной, но при этом из-за нелепого стыда и уродливых предрассудков она не может «предать себя мужчине» — уже не женщина, а «несчастный человек». И как же симметричны эти несчастья! Все это сделано словно бы специально! Наша культура разрушает культуру пола, а с ней гибнет, погибает, исчезает и сам пол, который с такой любовью и такими трудами создавался матушкой-природой.

Чем меньше мужчины в мужчине, тем активнее, тем яростнее и безрассуднее нападки на него со стороны женщины. Женщина провоцирует мужчину, она проводит свой экзамен, она ждет, что сквозь вату мужской нерешительности, пассивности, уступчивости проступит наконец кремень, броня мужественности. Она не ищет конфликта, как может показаться несведущим субъектам, она ищет мужественности, но другого способа, кроме нападения, каприза, провокации, она в своем распоряжении не имеет. С чем она сталкивается в таких случаях? Она сталкивается с обычной для «культурных людей» уступчивостью и примиренчеством. Сам мужчина, попавший в такую ситуацию, как кур во щи, думает буквально следующее: «А-а-а... женщина, что с нее возьмешь?.. Ума-то нету... Вздурилась баба». Но при этом на лице у него радушие и «понимание», а женщине от того так противно, что хоть в петлю.

Душа мужчины глубока, ее бурный поток шумит в подземных пещерах: женщина чует его силу, но не понимает ее.

Фридрих Ницше

Мужчины всего этого не понимают, а может быть, и не могут понять. Видя беспокойство женщины, которая в подобной ситуации (в отсутствие ощущения мужчины) не может не испытывать чувства тревоги, внутреннего напряжения и «вселенской скорби», мужчины не только не проявляют своей мужественности, но, напротив, по незнанию и из соображений «приличия» делают все, чего никак нельзя делать. Вместо того чтобы проявить свою силу, уверенность, определенность, надежность и решительность, они или пребывают в смятении, или идут на уступки, которые в подобной ситуации способны только раздосадовать женщину, или же просто уходят в сторону, что и вовсе повергает женщину в состояние отчаяния. То есть вместо того чтобы сказать женщине: «Солнце, сейчас ты все это прекратишь», — он говорит ей: «Солнышко, а может быть, ты чего-нибудь хочешь?..»

И у женщины случается истерика — ее буквально трясет, ее бьет конвульсия, она исходит на нет в сроем негодовании, в своем бессилии достучаться до этого «тупого болвана». Она думает в этот момент только об одном: «Он — ни рыба ни мясо! Господи, за что мне такое наказание! Ну неужели же это так трудно — взять и хоть что-нибудь сделать!» Это «что-нибудь, сделать» — соображение абстрактное, на самом деле в этот момент женщина ждет результата, которым, в условиях экзамена на мужественность, может быть только одно: она должна почувствовать себя женщиной, настоящей женщиной. Не тем «гуру», которого слушают открыв рот, не тем «генералиссимусом», которому беспрекословно подчиняются, не «личностью», в конце концов, у которой есть все права, а просто женщиной — милой, беспомощной и нуждающейся в защите.

Если бы мужчина имел выбор — стать самым могущественным человеком в мире или обладателем самого большого х..., большинство выбрало бы второе. От зависти к пенису страдают не столько женщины, сколько мужчины. В отличие от женщин, они могут страдать также от разнообразия пенисов... Члены не менее индивидуальны, чем их владельцы, и эти две индивидуальности часто не совпадают.

Уистен Оден

Сами женщины, хоть они и понимают, из-за чего весь этот сыр-бор (пусть даже и не на уровне рассудка, а лишь своим внутренним чутьем), неспособны сказать об этом — о том, что они понимают и чего ждут, — открыто. Всякая открытая, прямая, формализованная политика глубоко противна женской природе, а если бы даже конкретная женщина и пошла на это, как бы глупо она выглядела! Ну вы только представьте себе, что женщина, доведенная до полного сумасшествия «девальвацией мужского начала» в своем «мужчине», сообщает ему: «Товарищ, а нельзя ли поднатужиться и проявить мужское начало? Вы бы не могли побыть мужчиной, хотя бы какое-то время? Решение, может быть, какое-то примете, какое-то веское слово скажете, определенность какую-то внесете...» Она бы таким образом сама проявила мужское начало, а двух мужчин в отношениях полов быть не может.

Иногда, впрочем, у мужчин наступает прозрение, они вспоминают о том, что они мужчины, о том, что они — «хозяева положения». Но, к сожалению, это прозрение случается всегда не вовремя. Есть эпизоды в жизни женщины, когда она хочет почувствовать себя «настоящей женщиной», а есть эпизоды, в которых она ощущает себя «личностью» — т. е. человеком, у которого есть своя голова на плечах, есть свои интересы, свои представления о жизни. Разумеется, в этом последнем случае она хочет, чтобы ее уважали, чтобы к ней прислушивались, чтобы ее мнение было, по крайней мере, принято к сведению. Но именно в подобные моменты мужчинам почему-то как раз и приходит в голову изобразить из себя «мужиков». Что ж, самое время случиться у женщины еще одной истерике... Теперь, правда, у этой истерики другая природа: здесь она возникает от ощущений «притеснения», «ущемления», «неуважения».

В общем, это просто какой-то рок в отношениях между полами! В те моменты, когда женщина хочет чувствовать себя женщиной, мужчина предпринимает попытки «уважать ее как личность», что доводит женщину до состояния истерического умопомрачения. Когда же женщина хочет, чтобы ее уважали как личность, мужчины, напротив, бравируют своей мужиковатостью, которая в подобной ситуации выглядит как абсолютный моветон — глупа, неуместна и откровенно пошловата.

Научный факт:

«Истерика — это „бешенство матки”, но не только!»

Мои пациенты иногда любят бравировать этим словом. «И тогда, доктор, — говорят они, — у меня случается истерика...» Произнося подобную фразу, люди, как правило, даже не представляют себе, что именно слетает с их уст. Слово «истерия» произошло от греческого «hystera», что значит буквально — «матка», а саму «истерию» часто переводят как «бешенство матки». Объясняется это обстоятельство достаточно просто — в древности считалось, что причина этого расстройства в заболеваниях матки, тем более что встречалось оно только у женщин.

Сейчас, с высоты современных научных знаний, мы понимаем, что матка имеет к «истерии» самое посредственное отношение, но вот с полом, точнее говоря, с женским стремлением к подчиненности, с женским желанием отдаться мужской страсти здесь связь самая непосредственная. Впрочем, по причине девальвации мужского начала истериков среди мужчин год от года становится все больше и больше, скоро будем праздновать экватор — половина мужчин-истериков и половина женщин-истеричек, полное торжество эмансипации!

И в прошлые века у женщин случались истерики, и еще какие! Но природа тех — давнишних — истерик и природа нынешних истерик глубоко различна. Тогда женщины впадали в истерические параличи, страдали мнимой слепотой и глухотой по причине внутреннего конфликта сексуального характера. Они не понимали и не могли принять своей сексуальности, они не считали для себя возможным испытывать сексуальное влечение, а потому, когда эта мощная сила шла у них изнутри, их подсознание сопротивлялось ей всеми возможными способами.

Каждый желающий может ознакомиться с таким «клиническим случаем», прочитав знаменитый роман Эмиля Золя «Лурд». Вкратце его сюжет сводится к следующему. Главную героиню романа зовут Мари — это молодая, необычайно страстная, красивая женщина, которая страдает параличом: ноги у нее не ходят, и что с этим делать, ни один врач толком не знает (благо XIX век на дворе). Предполагается даже, что Мари должна скоро умереть. Короче говоря, один сплошной драматизм. За девушкой ухаживает и сопровождает ее в поездке молодой и необычайно привлекательный католический священник Пьер, принявший на себя обет безбрачия. Так что «ухаживания» его чисто «духовной» природы. Девушка предстает перед нами глубоко верующей натурой, которая верит в возможность своего излечения чудесным образом.

Во Франции в это время местом чудесного исцеления был Лурд — небольшой городок, где, по преданию, несчастной и больной девочке Бернадетте явилась Пречистая Дева. Бернадетта стала после этого счастливой и здоровой, а к источнику, у которого произошла эта историческая встреча Бернадетты и Богородицы, потянулись толпы паломников, желающих обрести здоровье и счастье. Вообще говоря, Бернадетта, как следует из повествования, была слегка сумасшедшей — разговаривала с дьяволом и видела Богородицу, но в XIX веке это мало кого могло смутить. Парализованная Мари и платонически влюбленный в нее священник Пьер пребывают в Лурде.

Любя женщину, человек любит в ней, собственно говоря, свои наслаждения; но, объективизируя их, он считает все причины своего наслаждения находящимися в этой женщине, и, таким образом, в его сознании рядом с представлением о себе стоит сияющий всякими красотами образ женщины. Он должен любить ее больше себя, потому что в свой идеал я никогда не внесу из собственных страстных ощущений те, которые для меня неприятны. 6 любимую женщину вложена только лучшая сторона моего наслаждения.

И. М. Сеченов

Там у них далеко не сразу все складывается, и Золя подробно рассказывает нам о всяческих перипетиях пребывания в Лурде этой странной пары. В конце концов, после длительных душевных терзаний, случается чудо — в кульминационный момент празднования дня Бернадетты Мари встает со своей инвалидной коляски! Чудо, чудо, чудо! На глазах у Пьера слезы, на глазах у Мари слезы, и все счастливы. Но это вовсе не развязка сюжета. На следующий день нашей паре пора собираться и отправляться домой — в Париж. В поезде Пьер решается рассказать Мари о принятом им решении, он, влюбленный в нее мужчина, осознал, что более не хочет томиться обетом безбрачия, и если все так счастливо складывается, он снимет с себя сан, чтобы предложить излечившейся Мари выйти за него замуж.

И вот Пьер собирается сообщить об этом Мари, но тут... Тут Мари рассказывает Пьеру, в чем истинная причина ее излечения. Тот, кто хоть немного разбирается в природе истерических параличей (которые вполне могут излечиться «чудесным образом», поскольку, кроме психических причин, у этих параличей нет никаких других оснований), может без всякого труда разгадать обстоятельства произошедшего с Мари «чуда». В темном купе ночного поезда, прижавшись к Пьеру, Мари, «целомудренно краснея, вся в слезах», рассказывает:

«Послушайте, мой друг... У меня со Святой Девой большая тайна. Я поклялась ей никому об этом не говорить, но вы так несчастны, вы так страдаете, что она мне простит, если я доверю вам эту тайну. В ту ночь, помните, что я в экстазе провела перед Гротом, я связала себя обетом, я обещала Святой Деве отдать ей в дар мою девственность, если она исцелит меня... Она меня исцелила, и я никогда, слышите, Пьер, никогда не выйду ни за кого замуж».

Вот такие пироги... А начинка у этих пирогов такая: Мари испытывает патологический страх перед собственной сексуальностью («страх отдаться»), а потому, чтобы предотвратить возможность своей «сексуальной расторможенности», она, на уровне подсознания, решает, что уж лучше быть парализованной (благо в таком состоянии достаточно трудно стать «распущенной девчонкой»). Но быть парализованной — неудобно, а потому мозг Мари настойчиво ищет иной способ решения этой проблемы. И в Лурде это решение наконец отыскивается: если Мари «дарит» Богородице свою девственность, т. е. отказывается от своей будущей сексуальной жизни под страхом возвращения своего «паралича», то можно смело вставать на ноги — они все равно не понесут ее теперь «куда не надо»!

Такова, собственно, классическая формула прежней истерии. Но с тех пор произошли эмансипация и сексуальная революция, наступила эра научно-технического прогресса, человек слетал в космос, так что всякие запреты с женской сексуальности были сняты, более того, теперь женщине, в каком-то смысле, даже вменяются активность и нахрапистость в интимных делах. Столь значительная трансформация массового сознания делает проблему «сексуальной распущенности», мягко говоря, неактуальной. «Распущенность? И слава богу!» Так что «патологические страхи» перед сексуальными действиями стали большой редкостью. Однако же истерия никуда не исчезла. Правда, теперь она проявляется не параличами и прочими вычурными симптомами якобы телесных недомоганий, а чаще всего — общими симптомами: перепадами настроения, вспышками раздражения, чрезмерной впечатлительностью и переживаниями, способностью сделать из мухи слона, а из слона — муху. И причины у этих состояний теперь совсем иные, современная истерия выражает конфликт между желанием отдаться (препоручить себя кому-то, ввериться ему) и страхом сделать это, а также часто простои невозможностью этого. Женский крик души: «Мужчины, где вы?!» — звучит сейчас почище плача Ярославны. Мельчает мужчина, а точнее сказать, не умеет крупнеть. Когда женщина была слабее и зависимее, мужчине легче было быть «сильным», когда же и сами женщины стали — «Ух!», от мужчин потребовались такие мощности, которых в них природа и не закладывала.

Природа отказала женщине в физической силе, ограничила ее сексуальные возможности, поэтому женщина в совершенстве овладела искусством психологического насилия, опередив в этом мужчину. Снижение роли физической силы в современном мире пропорционально успеху, которого добиваются женщины в войне полов. Мужчин, оскорбленных и униженных женщинами — матерями, женами, дочерьми, — гораздо больше, чем женщин, подвергшихся физическому насилию со стороны мужчин.

Адольф Гуггенбюль-Крейг

Упомянутый страх перед желанием отдаться (ввериться, довериться, положиться) продиктован двумя основными причинами: с одной стороны, подобный поступок воспринимается как недостойный, человеку может казаться это стыдным, он может бояться положения зависимости; с другой стороны, подобное желание ввериться другому человеку сопряжено с риском неудачи в этом предприятии. Действительно, ввериться кому-то, отдаться кому-то, препоручить себя кому-то в современном обществе очень непросто, поскольку подобным желанием страдают теперь все — и женщины (что обусловлено спецификой женственности), и мужчины (что обусловлено подчиненным положением мужчины в нашем обществе, его привычкой слушаться и подчиняться женщине).

Мы чем дальше, тем больше двигаемся к обществу, в котором, исчезают, размываются границы пола, но в результате же мы получаем не «Человека», как это многим хочется думать, а истеричного субъекта, чей пол просто не определяется...

Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто ее видел.

Франсуа де Ларошфуко