Вступление в Париж

Майенн действовал куда более неумело. Меры, принятые по его приказам в первые дни января 1594 г., потрясли парижан: проскрипции против монархистов, набор ополчения из 2000 бедняков, которым испанцы платили зерном, отсюда их прозвище «мукомолы», запрещение заседаний Парламента, усиление испанского гарнизона. Последняя мера — смещение военного коменданта де Белена, открыто выступавшего за Генриха IV. Вместо него Майенн назначил Шарля де Бриссака, который казался ему стойким лигистом, а также весьма ограниченным человеком. На самом деле Майенн, сам того не зная, вручил противнику ключи от города. Бриссак казался простоватым, но он отлично понимал, куда дует ветер. После принятия присяги 24 января он внимательно выслушивал роялистских курьеров, посланных Шомбером, Белльевром, де Ту и его зятем, Антуаном де Силли. Герцогиня Немурская, имевшая агентов при дворе, немедленно узнала об этом и сообщила Майенну. Тот не стал их допрашивать, посчитав, что гораздо проще допросить самого Бриссака, который его легко переубедил. Наивность? Скорее безразличие. Майенн понял, что судьба города решена, и ему лучше бы сопротивляться Беарнцу в другом месте. 6 марта он покинул город с женой, детьми, слугами, мебелью, «вплоть до небольших картин и мелких личных вещей».

Перед отъездом он взял с городских властей обещание подчиняться, как ему самому, коменданту {411} Бриссаку и купеческому старшине Жану Люллье. Как только он уехал, крайние радикалы разбушевались еще пуще, угрожая скорее поджечь город, чем сдать его врагу. Один монах хвалился, что может вооружить 2000 своих собратьев, и требовал вырезать всех «политиков». 17 марта по улицам носили раку Святой Женевьевы, чтобы вымолить у святой покровительство. Но это был последний бой ради спасения чести. Усыпив бдительность легата и герцога Фериа, Бриссак тщательно подготовил сценарий сдачи города на двух тайных собраниях 19 и 21 марта. На них присутствовали купеческий старшина, члены магистрата Ланглуа и Нере, полковники и капитаны, президент Ле Местр, генеральный адвокат Моле. Акция была назначена на 22 марта. В первую очередь заговорщики призвали горожан вооружиться. Потом под покровом ночи следовало расчистить Новые ворота и ворота Сен-Дени, которые фанатики завалили корзинами с землей. 21 марта Бриссак объявил, что ему сообщили о появлении поблизости обоза с деньгами для врага. Это был хороший предлог, чтобы выманить из города лучшие отряды гарнизона. Потом он приказал развесить по городу листовки, сообщающие о том, что Майенн и король Наваррский подписали мир и что нужно встретить полномочных представителей.

В конце концов все эти действия насторожили членов совета Шестнадцати и испанских офицеров. На их вопросы Бриссак ответил, что знает о существовании заговора о сдаче города и принял всё необходимые меры — на рассвете заговорщики будут схвачены. А сам сразу же послал в лагерь Беарнца двух гонцов с информацией о последних приготовлениях. Получив {412} сообщение Бриссака, король форсированным маршем пошел на Париж. Рано утром 22 марта 1594 г. густой туман спустился на предместья.

Встреча была назначена на 4 часа утра. Бриссак и Люллье стояли у Новых ворот. Когда в монастыре Капуцинов прозвонили к заутрене, обеспокоенный задержкой Бриссак вышел с факелом в руках на подъемный мост и сделал несколько шагов. Из тумана появился его зять Сен-Люк во главе первых кавалерийских рот. Колонны бесшумно проникли в уснувший город. У ворот Сен-Дени сценарий был аналогичным. Ланглуа, тоже удивленный запозданием роялистов, два раза выходил за ворота, пока не увидел Витри и его полки. Созванные ночью вооруженные горожане пошли за ним следом, когда он начал спускаться по улице Сен-Дени. Таким образом стало невозможным соединение двух испанских полков, расквартированных в казармах у ворот Сен-Дени и у церкви Сент-Эсташ. Что касается валлонцев, размещенных в Тампле, то они вообще не выйдут из казарм. У крепости Гран Шатле Витри присоединился к королевским полкам, прибывшим по Сене, те уже заняли Арсенал и квартал Сен-Поль. Крепость Шатле и дворец Сите были взяты после непродолжительного сопротивления.

Когда Генрих IV в шесть часов утра появился у Новых ворот в сопровождении остального войска, операция по захвату города была уже завершена. Комендант Парижа встретил короля Франции у ворот и преподнес ему перевязь, а купеческий старшина, окруженный ротами народного ополчения и эшевенами, протянул ему ключи от столицы. Генрих проследовал к воротам Сент-Оноре, где стоял с {413} полками Франсуа д'О, чтобы узнать о положении в городе. Нужно было любой ценой избежать кровопролития. Он отправил графа Сен-Поля к герцогу Фериа с требованием немедленно убраться со своими войсками из Парижа. Другой эмиссар поскакал в Собор Парижской Богоматери, чтобы духовенство подготовилось к встрече своего государя, третий — к легату, четвертый — во дворец Гизов.

Наконец, король натянул поводья и медленно двинулся вперед. Это были последние шаги его долгого пути. Планы, комбинации, опасности, метания, треволнения, отчаяние — все его усилия были сегодня вознаграждены. Наконец он был в Париже, этом городе, куда уже пять лет не ступал ногой ни один король. Парижане высыпали на улицы и влились в кортеж. Новость разнеслась по кварталам с быстротой молнии. Улыбающийся король, сняв шлем, ехал верхом среди ликующей толпы, вопившей во всю глотку: «Да здравствует король!»

Герольды распространяли еще влажные листовки, только что вышедшие из-под печатного станка типографии Жаме Метейе. По счастливой случайности до нас дошел один экземпляр. В листовке король успокаивает тех, кого испугало его вступление в Париж: общая амнистия даже для «тех, кого обычно называли Шестнадцатью». Он снова дает обещание жить и умереть в католической вере, сохранить парижским буржуа все их привилегии и звания.

Вступление в Париж прошло без эксцессов. На улице Сент-Оноре король помешал солдату отобрать хлеб у булочника, немного дальше запретил наказывать горожанина, не снявшего перед ним шляпу. По мере его продвижения толпа становилась все многочисленней {414} и восторженней. «Я вижу, — заметил он, — что этот бедный народ был жертвой тирании». У паперти Собора Парижской Богоматери он спешился. Скопление народа было таким, что он с трудом смог проложить себе путь. «Оставьте их, они жаждут увидеть короля». Восемь часов утра. В сопровождении каноников собора он прошел до клироса и преклонил колени перед главным алтарем для молитвы. Началась месса, и к сводам вознеслись торжественные звуки «Те Deum».

Бриссак, Луллье и Лонглуа разъезжали по городу, раздавая листовки. Празднично звонили колокола. Однако на левом берегу возникли очаги сопротивления. Клирики Латинского квартала не желали подчиняться, так как именно там билось сердце Лиги. 1200 неаполитанских солдат забаррикадировались в воротах Бюси. Шестнадцать и их «прихвостни» блокировали ворота Сен-Жак, к ним присоединились непримиримые и банды, собранные неким Крюссе и священником Гамильтоном. Один ремесленник почти в одиночку пытался возвести баррикаду у коллежа Тринитариев. Но эти выступления быстро закончились. Член Парламента Дю Вер, который ночью впустил городскую стажу во дворец Клюни, быстро навел порядок, толпа с правого берега запрудила все улицы. Герцог Фериа приказал неаполитанцам сложить оружие.

Король снова сел на коня и отправился в Лувр, старую мрачную крепость с грязными подходами. Все это нужно будет изменить, все это недостойно короля Франции. Он миновал убогую улочку, а вот и двор, где погибли его гугеноты в Варфоломеевскую ночь, широкая лестница Генриха II, парадный зал, {415} еще украшенный старыми гобеленами. Вся королевская мебель была распродана. В спешке расставили походную мебель, которую Генрих возил за собой из лагеря в лагерь, — столы на подставках, кровати, складные стулья и лари; развесили стенные ковры для утепления стен. Но зато короля ждал великолепный обед. Во второй половине дня он, сняв кирасу, вернулся в город.

Ворота Сен-Дени перекрывали улицу, ведущую в предместья, дальше шла дорога в испанские Нидерланды. Там король наблюдал из центральной амбразуры за уходом 3000 солдат иностранного гарнизона. Первыми шли неаполитанские роты, за ними испанцы, потом ландскнехты и валлонцы, а в хвосте понуро семенили шестьдесят монахов и священников, слишком скомпрометированных, чтобы оставаться в столице. Генрих насмешливо поприветствовал широким жестом офицеров, проходивших под проливным дождем и почтительно кланявшихся перед тем, как пройти в ворота. Три посла ограничились коротким кивком, рассмешившим Беарнца: «Кланяйтесь вашему государю! Идите с Богом, но не вздумайте возвращаться».

Вернувшись в Лувр, он занялся парижанами. Город был веселым и спокойным, лавки открыты, ремесленники заняты своей работой. Одна за другой стали прибывать делегации. Сначала появилось приходское духовенство, потом — городские власти, которые поднесли королю сладкое вино с корицей, засахаренные конфеты и канделябры, настолько был беден город. Некоторые получили заслуженную отповедь. Король отказался принять президента Нейи, одного из остервенелых членов совета Шестнадцати, {416} и высмеял президента Аквилля, но это были исключения, так как он стремился быть любезным со всеми. Оглушенный воплями толпы, он пребывал как бы в трансе: «Я не понимаю, что вы мне говорите, и не знаю, что должен сказать вам», — признался он своим друзьям.

Тем же утром покинул город легат, взяв с собой нескольких священников и ректора иезуитского коллежа, того самого, который подстрекал к цареубийству Пьера Баррьера.