Осада одураченных

Осада Ла Рошели 1572—1573 гг. была довольно странной авантюрой. Пожалуй, за всю историю религиозных войн военное положение не достигло такой степени двусмысленности. Это была не война «в кружевах», так как несчастные солдаты шли на смерть, как и всегда, а война хитроумных ловушек и секретных соглашений, когда противники находились не по разную сторону баррикад, а в самих штаб-квартирах. Екатерина беззастенчиво использовала верность слову и порядочность. Поскольку ларошельцы отказались принять Бирона, она послала им протестантского героя — Франсуа де Ла Ну, по прозвищу «Железная рука». Эту кличку он получил после того, как ему ампутировали раздробленную руку на глазах королевы Жанны. Его репутация рыцаря без страха и упрека была неоспоримой. С самых первых минут его пребывания в Ла Рошели жители обходились с Ла Ну, который, кстати, потерял руку при {135} защите их города, с беспримерным высокомерием. «Его впустили в город, но с условием выбрать одно из трех требований: жить в Ла Рошели как частное лицо, принять командование гугенотскими войсками или уехать в Англию. Униженный герой принял второе предложение, которое ставило его в неловкое положение, так как он вынужден был нарушить приказ короля и руководить обороной Ла Рошели.

Не меньше двусмысленностей было и в лагере осаждавших. В декабре 1572 г. Бирон собственными силами начал осаду Ла Рошели, а кузен королевы-матери Филипп Строцци должен был блокировать город со стороны моря. Королевская армия под командованием герцога Анжуйского медленно шла на помощь. На каждом этапе продвижения мятежникам посылали депеши с предложением о перемирии, но все они оставались без ответа. Штаб-квартира, расположившаяся в Ниеле 12 февраля 1573 г., была причудливым сборищем убийц и жертв Варфоломеевской ночи: герцоги Анжуйский и Алансонский, король Наваррский и принц Конде, герцог Монпансье и его сын, дофин Овернский, Гиз и его братья, герцоги Омальский (который будет убит при осаде) и Майеннский, герцоги Неверский, Лонгвильский, Бульонский, Монпансье-Торе, бастард Ангулемский, маршал де Коссе, Рец и даже убийца Морвер. Таким образом, собралось не только много полководцев, но и много непримиримых врагов с различными целями и тактикой. В конце концов решили поделить зону осады на несколько секторов, где каждый командир мог действовать по своему усмотрению, рыть траншеи и демонстрировать свою отвагу.

Для Ла Ну ситуация стала невыносимой, он подвергался как давлению королевских эмиссаров, так {136} и ненависти ларошельцев. Избитый на улице разъяренным пастором, он подчинился требованиям короля и перешел в лагерь осаждавших. Освободившись от его присутствия, жители Ла Рошели удвоили свои усилия, восстанавливали после обстрела городские стены, осуществляли смелые вылазки, разрушали оборонительные сооружения врагов. 7 апреля был отбит объединенный штурм противника. Проходили недели, и в лагере осаждавших началась эпидемия. Король Наваррский, находящийся под постоянным наблюдением, делал «хорошую мину при плохой игре, — пишет мемуарист Вильгомблен, — скрывая свое огорчение с таким искусством, что казалось, будто у него не было никаких горьких воспоминаний при встречах с теми, кого он считал своими врагами, так что все полагали, что он забыл все пережитое». Никогда за всю свою карьеру великого лицедея Генрих IV не продемонстрировал столь блестяще свой талант притворщика.

Он участвовал в военных операциях, в том числе и в штурме 13 июня, но, скорее всего, без особого рвения. Недоброжелатели заметили, что оглушительные крики его гвардейцев предупредили осажденных о нападении. 14 июня Генрих был рядом со своим шурином, герцогом Анжуйским, когда тот едва не был сражен выстрелом из аркебузы. Брантом говорит, что видел, как Генрих целился в него, но выстрелил ли он? Брантом передает также слова, достойные «Илиады», которыми обменивались два гасконца; один из них стоял на городской стене, а другой — внизу: «Недавно у нас был король Наваррский, теперь он с вами; у нас был принц Конде, теперь он с вами; более того, у нас была {137} каррака (венецианский корабль), теперь она у вас. Вот уж превратности судьбы!»

Однако в штаб-квартире принцев было не до сражений. 19 июня стало известно, что польский Сейм избрал своим королем герцога Анжуйского. Парадоксально, но поляки, убежденные, но веротерпимые католики, пришедшие в ужас от Варфоломеевской ночи и от участия в ней своего будущего монарха, потребовали от принца реабилитации жертв. Теперь, когда вмешалась восточноевропейская дипломатия, французский двор еще дальше продвинулся по пути непоследовательных действий. Не было уже и речи, чтобы сражаться с ларошельцами, осаду сняли и спешно заключили договор.

Первые «политики»

Однако последствия этой абсурдной авантюры стали определяющим фактором для изменения политических умонастроенний. 1572—1573 годами, когда религиозная политика граничила как с гнусностью, так и с абсурдом, можно датировать симптомы первых сомнений в правомерности фанатизма, которые мало-помалу сократят ряды экстремистов в обеих партиях, католической и протестантской. Отвращение к погромам, которые искажали в глазах европейских народов образ цивилизованной Франции, повинной в тех же преступлениях, что и турки, усталость от бесконечных гражданских войн, тревога при виде демографического и хозяйственного упадка страны привели к возникновению «политиков». Жанна д'Альбре испытывала отвращение к этим здравомыслящим людям, проповедовавшим {138} умеренность и толерантность. Она называла их «религиозными гермафродитами» или людьми третьего сорта. С религиозной точки зрения она была права. Эти центристы, эти сторонники веротерпимости в глубине души были скептиками, готовыми к компромиссу между Римом и Женевой ради того, чтобы жить самим и давать жить другим. Они не были героями и не мечтали о мученичестве. Это были богатые и образованные буржуа, магистраты и купцы из больших городов или мелкие дворяне, исповедовавшие религию Монтеня. Их интересы были зачастую приземленными: выжить, спасти свои семьи и имущество, сохранить достигнутое положение, которого стремились их лишить радикалы. Однажды к ним придет победа — в тот день, когда на трон Франции взойдет их единомышленник, король Генрих IV.

Франция переживала тогда ослабление монархического чувства, что сопровождалось всплеском партикуляризма провинций. Как во времена Столетней войны, регионы замкнулись в себе и пытались решить свои внутренние проблемы самостоятельно, не привлекая к себе внимания партий, чтобы избежать крупных военных операций на своих территориях. Беарн и Гасконь для защиты своих интересов опирались на местную династию и ее политический аппарат. Лангедок объединил свои силы под властью наместника, маршала Дамвиля из рода Монморанси, который вскоре получил там полномочия вице-короля. Политическая ситуация менялась в сторону республики и регионализма.

Семья Монморанси одной из первых воплотила эту новую политическую тенденцию. Связанная родством почти со всеми знатными фамилиями {139} Франции и, тем не менее, стоящая по общественному положению ниже принцев крови, она с некоторых пор играла роль регулирующей силы. При Генрихе II коннетабль Монморанси был всемогущим советчиком и полководцем, первой политической величиной королевства. После смерти короля и прихода к власти Екатерины Медичи Гизы оттеснили его на второй план. Католик, но дядя трех братьев Шатильонов, вождей гугенотской партии, старый коннетабль до своей гибели в 1567 г. в битве у Сен-Дени воплощал французскую оппозицию политике королевы-матери. Он оставил много сыновей, которые продолжили его дело и, противодействуя Гизам, проводили политику веротерпимости. Старший сын, маршал Франции герцог Франсуа, был зятем королей, так как был женат на внебрачной дочери Генриха II Диане Французской. Будучи наместником Иль-де-Франса, он сумел предотвратить кровопролитие в Париже во время долгого путешествия двора по Франции. Но позже, поняв, что не в его силах противостоять новому кризису, он покинул столицу до наваррской свадьбы. Его брат Генрих, сеньор де Дамвиль, тоже маршал Франции, был наместником короля в Лангедоке. Благодаря своей ловкой политике, ему удалось примирить католиков и протестантов своей провинции. Потом по порядку старшинства шли Шарль де Монморанси, сеньор де Мерю, и Гильом, сеньор де Торе. Их сестры вышли замуж за носителей самых громких имен Франции: Фуа-Кандаля, Вантадура, Тюренна и Ла Тремуйя. Клан Монморанси представлял собой самостоятельную силу, которую до сих пор не смогли одолеть ни Екатерина, ни Бурбоны-Альбре. {140}