Черты, связанные с пониманием бессознательного

Постоянно продолжающиеся поиски инсайта и пони­мания, которые являются центральными в психоаналити­ческой терапии, являются дериватами нескольких раз­личных граней личности аналитика. Прежде всего, он должен обладать жизненным интересом к людям, как способу жизни, эмоциям, фантазиям и мыслям. Ему следует иметь испытующий ум, ищущий знаний, причин и происхождений (Джонс, 1955, с. 426, 433). Энергия, побуждающая человека в этом направлении, исходит из его любопытства, которое должно быть богатым коли­чественно и благожелательным качественно. Слишком маленькое любопытство у аналитика делает его жерт­вой скуки, слишком сильное любопытство заставит па­циента испытывать излишнюю боль. Аналитик занимается [453] поисками инсайта для того, чтобы дать понима­ние своим пациентам, а не для собственного скоптофи­лического и садистического удовольствия (Шарп, 1930, 1947). Это отношение возможно только тогда, когда лю­бопытство не находится более под властью инстинктов.

Для того чтобы выслушивать то, как кто-то провел день, и не скучать при этом, слушание должно включать в себя и удовольствие от слушания (Шарп, 1948, с. 120). Особая чувствительность, которая помогает аналитику различать неявные комбинации эффектов в модуляции тона и ритма речи пациента, связана с его пониманием музыки. Как мне кажется, люди без слуха не могут быть хорошими терапевтами. Аналитик должен встре­чать незнакомое в пациенте, странное и эксцентричное, с открытым умом, а не с тревогой или отвращением.

Очень полезно быть свободным от ограничений, ко­торые накладывает конвенциальное общество, и быть от­носительно индифферентным к поверхностным событи­ям повседневной жизни. Личная жизнь Фрейда демон­стрирует эти качества в высшей степени четко (Джонс, 1955, 1957). Аналитик должен быть достаточно знаком со своими собственными бессознательными процессами для того, чтобы смиренно принять то замечание, что он также, возможно, обладает теми же самыми странно­стями, что и пациент, эти странности часто оказыва­ются тем, что было когда-то близко, а потом — репрес­сировано.

Первоначальной реакцией аналитика на продукцию пациента должна быть восприимчивость, даже если это требует легковерности. Только таким путем можно пол­ностью получить материал пациента. Лучше обмануться, углубившись в продукцию пациента, чем поспешно от­вергнуть ее как фальшивую. Способность откладывать приговор, даже если это будет выглядеть как легковерие, делает возможным эмпатировать пациенту, что, в конце концов, может привести к пониманию нижележащих мотивов. В этой связи интересно отметить, что Фрейд был известен как бедный «Меншенкеннер»[18] (Джонс, 1955, с. 412, 420). Подозрительное, похожее на поведение детектива, отношение приводит к отчуждению от паци­ента, мешает эмпатии и рабочему альянсу (в этом [454] правиле, однако, есть и исключения. При работе с пре­ступниками может быть полезно быстро показать, что аналитик осознает их поведение; см. Айчхори, 1925; Эсслер, 1950а; Редл и Винеман, 1951; Гелеорд, 1957). У аналитика должна быть и некоторая доля скептициз­ма, но он должен быть и дружеским. Он должен уметь проводить границу между вероятной и правдоподобной реальностью, между возможной, но фантастической ре­альностью, заблуждением и сознательным обманом, не упуская из виду бессознательных значений искажений.

Способность и желание заниматься поисками инсай­та, даже когда это причиняет боль, любовь к правде берут начало в ранних оральных интроективных, а так­же фаллических устремлениях. Люди, которые обладают этим качеством, проявляют независимость ума и интел­лектуальное мужество перед лицом нового, неконвен­ционального и неизвестного. У таких личностей желание понять стало уравновешенной, автономной функцией (Хартманн, 1951, 1955). Если у психоаналитика нет такой способности, у него будут наблюдаться тенденции либо в сторону ограничения инсайта, либо в сторону непра­вильного использования инсайта, в результате чего по­явятся ошибки при выборе подходящего времени, такта и дозировки интерпретаций, что вызовет излишнюю боль и унижение пациента.

Эмпатия является формой понимания другого чело­веческого существа путем временной и частичной иден­тификации. Для того чтобы достичь этого, аналитик должен на время отказаться от какой-то части своей идентичности, а для этого он должен иметь свободный или гибкий образ «Я». Это не следует смешивать с игранием ролей, которое является более сознательным явлением. Это больше похоже на процесс «серьезного воображения», которое переживается, когда человека трогает картина, спектакль или художественное произведение [455] (Херес, 1960; Розен, 1960). Это интимная, не­вербальная форма установления контакта (Гринсон, 1960). Эмпатия является регрессивным явлением и про­является в связи с более или менее контролируемыми регрессиями, наблюдающимися у творческих личностей (Крис, 1952). Для того чтобы проявлять эмпатию, ана­литик должен быть способен с легкостью использовать эти регрессивные механизмы в целях приобретения вновь чувства эмоциональной близости к пациенту.

Для того чтобы эмпатия вознаграждалась, аналити­ку следует иметь богатый запас своих собственных личных переживаний, которые он смог бы использовать для того, чтобы облегчить себе понимание пациента. Это должно включать в себя знакомство с литерату­рой, поэзией, театром, сказками, фольклором, играми (Шарп, 1947). Все эти составные части способствуют живости воображения и фантазийной жизни, которые бесценны при аналитической работе. Мир воображения человека, будь это театр, музыка, живопись, сказки или сны наяву, дает ощущение причастности к вселенским переживаниям и связывает человечество воедино. Мы ближе друг к другу в этом, чем в наших сознательных действиях или социальных институтах.

Этот вид эмоциональной близости, которой требует эмпатия и которую эмпатия дает, развивается у людей в первые месяцы жизни. Она вызывается невербальны­ми действиями матери, ее интонациями, прикосновения­ми, любовью и заботой (Олден, 1953, 1958; Шафер, 1959). Поскольку эмпатия берет свое начало в самых ранних взаимоотношениях матери и ребенка, она, по-видимому, имеет феминный оттенок (Катан, цит. в Грин­сон, 1960; Лоевальд, 1960). Для того чтобы у аналити­ка не было сложностей с эмпатией, он должен прийти к миру со своими материнскими компонентами. Джонс (1955) называет это ментальной бисексуальностью ана­литика,

В этом смысле эмпатия является способом установ­ления контакта с утраченным объектом любви с (не­понятным) непонятым пациентом. Частично это может быть попыткой восстановления утраченного контакта. Как мне кажется по собственному опыту, более все­го способны к эмпатии те аналитики, которые преодо­лели тенденции к депрессиям (в поисках других точек [456] зрения см. Шарпе, 1930, с. 17—18). Эмпатия предъ­являет определенные эмоциональные требования к ана­литику, а также требует постоянного самонаблюдения. Аналитик должен быть способен регрессировать, чтобы эмпатировать и затем возвращаться в обычное состояние для того, чтобы анализировать данные, полу­ченные таким образом, и удостовериться в их валидно­сти. Это изменение от интимности эмпатии к дистанции, к отдалению, требующемуся для оценки, характерно для большей части работы психоаналитика. Ригидные обсес­сивные характеры не позволяют себе эмпатировать, а характеры с подавленными побуждениями будут иметь тенденцию переходить от эмпатии к идентификации, что приведет к отыгрыванию в отношениях с пациентом. Как правило, такие люди не являются подходящими кандидатами для психоаналитического тренинга (Эйзен­дорфер, 1959; Гринакре, 1961; Лангер, 1962; Ван дер Дееув, 1962).