ВВОДНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Знакомство с современным состоянием психологии личности обнаруживает отсутствие какой-либо одно­значности, элементарной согласованности в понимании самого термина «личность». Мы уже обращали внима­ние в прошлой главе на частое смешение понятия «лич­ность» с понятиями «индивид», «человек», «индивиду­альность», «темперамент», «характер», «субъект» и т. п., причем каждый исследователь привносит в это смеше­ние свой особый акцент, долю своего понимания (или непонимания), что еще более увеличивает пестроту взглядов. Понятие «личность» как бы разбрелось по всем разделам психологической науки, стало расхожим, часто повторяемым. Любопытно заметить в этом плане, что обсуждение проблем личности даже в профес­сиональном кругу психологов (например, на кафедре общей психологии факультета психологии Московского университета, где работает автор) резко отличается от обсуждения проблем психофизиологии, восприятия или памяти. Если во втором случае спор обычно локализует­ся между непосредственными специалистами в данной узкой области, тогда как остальные, и прежде всего «личностники», занимают позицию сторонних наблюда­телей, не решающихся высказать свое мнение в силу его заведомой некомпетентности, то в первом случае бук­вально каждый — специалист ли он в области исследо­вания личности или нет — активно вступает в обсужде­ние и считает себя вполне компетентным для спора и утверждения (часто категорического) своего мнения.

Истоки такого отношения к проблеме личности в общем вполне понятны и объяснимы. В отличие, скажем, от исследования движений глаз или оператив­ной памяти проблема личности интересует всех, но в то же время является необыкновенно широкой, сложной и многомерной. Эта многомерность отражена уже в са-

мом богатстве языковых возможностей описания лич­ности. Олпорт и Одберг обнаружили, например, в английском языке 17 тыс. слов, с помощью которых можно охарактеризовать поведение, относящееся к лич­ности, из них 4505 являются названием черт как тако­вых; Клагес насчитал 4 тыс. таких слов в немецком языке, а Баумгартен, выбравший более строгие крите­рии,— 1093.' К. К. Платонов считает, что только в «Сло­варе русского языка» С. И. Ожегова среди 52 тыс. вклю­ченных в него слов 1548 определяют свойства личности;

по его же данным, в грузинском языке таких слов еще больше — около 4 тыс.

Как же возможно учесть все это обилие красок, их смешение, оттенки, полутона и найти то, что существен­но для конкретного понимания личности, для выявления предмета ее психологического изучения? Наиболее оче­видным и едва ли не единственным путем поиска ответа часто считается путь исследования тех или иных отдель­ных черт личности и их последующего соотнесения между собой. Согласно этому направлению, надо вни­мательно изучить и описать все детали, а затем уже составлять общее представление о конструкции в целом.

Однако, несмотря на всю, казалось бы, разумность, такой подход продемонстрировал по сути его полную несостоятельность. Архивы психологии стали необозри­мыми, они буквально переполнены данными, получен­ными с помощью экспериментов, опросников, тестов, наблюдений и т. п. Но чем более накапливается фактов, тем очевиднее становится, что, ни взятые сами по себе, ни в своей совокупности, они не способны дать пред­ставление о целостной живой человеческой личности. Из этих данных можно было бы вполне составить обширную многоплановую экспозицию, целый «музей» психологических черт и механизмов, но сама фигура личности как таковая в этом «музее» явно бы отсут­ствовала, причем для полноты образа добавим, что устроителей такого «музея» — психологов, изучающих личность,— это обстоятельство практически мало бы смущало и единственное, чем бы они были серьезно озабочены,— это изысканием новых площадей (т. е. научных журналов, лабораторий и т. п.) для размеще­ния и представления результатов своих очередных изысканий и опытов, направленных на поиск еще одной (n+1-й) детали неизвестного целого.

Следование психологов по этому пути было, конечно,

не результатом их личного заблуждения, а следствием вполне определенных исторических причин. Мы уже говорили в предыдущей главе, что, отделившись от фи­лософии, психология в стремлении стать самостоятель­ной наукой обратилась прежде всего к опыту естест­венных дисциплин. Это выразилось, в частности, в заим­ствовании моделей научного исследования, образцов методологического подхода. Одна из таких моделей состояла в том, что последовательное и полное изучение отдельных частей некоторой системы, их взаимных связей приводит к познанию всей системы в целом. Однако, как показал еще Кант, это может быть верно на уровне механических систем. На уровне живых систем такая модель не работает. Здесь целое определяет части, а не части целое. Функция и назначение отдель­ных частей и деталей могут быть поняты только в свете целостного представления.

Необходимость поворота к целостным, обобщающим гипотезам, к выработке широких теоретических взгля­дов, способных объединить, осветить частности психо­логических исследований и наблюдений, стала особенно очевидной и острой в отечественной психологии где-то с начала 70-х годов. А. Н. Леонтьев неоднократно подчеркивал, что главным препятствием, камнем преткновения в изучении личности является вопрос о со­отношении общей и дифференциальной психологии. Подавляющее большинство авторов идет путем диф­ференциальных исследований, суть которых сводится к тому, что выделяются признаки, имеющие или спо­собные иметь какое-либо отношение к личности, затем они коррелируются между собой, вследствие чего выде­ляются факторы, индивидуальные профили и т. д. Не ставя под сомнение правомерность и просто необходи­мость во многих случаях применения дифференциаль­ного подхода (проблемы профотбора, диагностики и т. п.), приходится, однако, констатировать, что следо­вание преимущественно лишь по этому пути уводит психологию от изучения личности как таковой, подменив его по сути изучением индивидуальных различий. В ре­зультате и создалось нынешнее парадоксальное положе­ние: несмотря на обилие работ, в заголовке и тексте которых фигурирует слово «личность», реальная лич­ность человека, если воспользоваться замечанием одно­го западного психолога, «растворилась в тумане мето­да». Едва ли не основную причину этого А. Н. Леонть-

ев усматривал в том, что «изучение корреляций и фак­торный анализ имеют дело с вариациями признаков, которые выделяются лишь постольку, поскольку они выражаются в доступных измерению индивидуальных или групповых различиях» и, далее, «подвергаются обработке безотносительно к тому, в каком отношении находятся измеренные признаки к особенностям, существенно характеризующим человеческую лич­ность»³.

Увлечение формализованными методами вызвало беспокойство и многих психологов за рубежом. Так, В. Метцгер на вопрос о том, как он оценивает состоя­ние психологии, писал: «Прогноз не является очень радостным, потому что как раз среди молодых людей энтузиазм по отношению к новым методам, пришедшим в большинстве случаев из англосаксонских стран, столь велик, что часто они, как мне кажется, рассматривают психологию как резервуар для упражнений на статисти­ческие и другие методические задачи, так что собствен­ные основания проблем больше не видятся, а метод в из­вестной степени становится самостоятельным» . Об этом же писал и известный американский ученый С. Тулмин: «Принятый позитивистский подход привел к тому, что бихевиористские методы проникли всюду, в множество никак не сообщающихся между собой, часто узкоспециализированных дисциплин... преобла­дающим стал принцип: чем уже и определеннее ставится вопрос исследователя, тем он более «научен». Так, на­пример, зачастую задача исследования сводится к по­лучению статистических корреляций между числовыми значениями «поддающихся подсчету» вариативных данных» ⁵.

Альтернативой подобным подходам является разви­тие общей психологии личности. И здесь, в частности, одной из главных задач должно стать выделение того, что с точки зрения психологии относится к собственно личности. Не к личности ученого, инженера, рабочего, студента, астеника, флегматика и т. п., что обычно составляло предмет психологического рассмотрения, а к личности как к совершенно особому психологи­ческому образованию, особому уровню отражения, ко­торый будет конечно же по-разному преломляться в людях разных профессий, обладающих разными темпераментами и особенностями нервной организации. Без создания такого целостного представления о лич-

3 Б. С. Братусь

ности нельзя с достаточной степенью осознанности и полноты подойти к насущным вопросам развития, воспитания и коррекции личности.

Особенно пагубно сказывается отсутствие целостной общепсихологической концепции при исследовании ано­малий личности. Отдельные, даже блестяще разрабо­танные, аспекты, «куски» теории личности оказываются явно недостаточными для такого рода исследований. Проблемы аномального развития настолько тесно взаимосвязаны с реальной жизнью, многосторонни, «целостны», что их возможно сколь-либо глубоко отра­зить только в достаточно целостной теоретической кон­цепции, причем, и это важно подчеркнуть, теорети­ческой. концепции «среднего уровня», т. е. исходящей из общих методологических принципов, но в то же время могущей быть примененной к исследуемой реальности, ее анализу и коррекции.

При этом перед нами по крайней мере два возмож­ных основных пути. Один — использовать уже имею­щиеся подходы к изучению аномалий, данные психоло­го-клинического опыта и исходя из этого материала строить подходящую теорию. Здесь, однако, сразу вста­ет вопрос: как будет относиться построенная таким пу­тем теория к развитию нормальному и что мы, исходя из патологии, будем подразумевать под нормой?

В начале первой главы мы уже приводили типичные ответы на этот вопрос, согласно которым норма пони­мается лишь как отсутствие или слабая, не мешающая социальной адаптации выраженность болезненных яв­лений, их относительная скомпенсированность. Пато­логия при этом часто рассматривается как увеличитель­ное стекло, сквозь которое становится явно заметным, гипертрофированным и потому легко обозримым скрытое от нас в норме. В этом плане можно сослаться еще на Гарвея, который писал: «Нигде так явно не открываются тайны природы, как там, где она отклоняется от прото­ренных дорог». Однако сама констатация отклонения подразумевает некое понимание меры, эталона, относи­тельно которого оно произошло, поэтому, постулируя изучение аномалий как исходный момент, мы тем самым неизбежно (а вовсе не вследствие частных заблужде­ний) приходим к пониманию нормы как отсутствия недостатков, но не присутствия некоего достоинства со всей уже отмеченной ранее методологической огра­ниченностью этого взгляда.

Другой, принципиально иной путь требует в качестве первого необходимого шага создания развернутого, ме­тодологически обоснованного, позитивного представле­ния об общем, нормальном развитии, его принципах, закономерностях, отталкиваясь от которых появляется реальная возможность судить об аномалиях, отклоне­ниях от этого развития. Надо ли говорить после всего сказанного, что мы отдаем решительное предпочтение данному подходу. Если образно представить теорию как зеркало, призванное отражать мир, то, на наш взгляд, аномалии должны видеться, познаваться, исследоваться через отражение их в ориентированной на позитивное представление о норме теории и рассматриваться тем самым как собственно отклонения, искривления разви­тия, нежели принимать за должное обратную позицию, столь свойственную пока современной психологии,— судить о норме на основании ее отражения в искрив­ленных зеркалах ориентированных на патологию теорий *.