Елизавета I

Елизавета I, дочь Генриха VIII и Анны Болейн, взошла на престол 17 ноября 1558 г. Правительница Англии в течение сорока четырех лет, она завоевала репутацию намного превосходящую ее достижения. Совершенно очевидно, что ее собственная пропаганда, культ Глорианы, долголетие королевы, то совпадение, что на ее царствование пришлись творчество Шекспира и разгром Непобедимой армады, вводят нас в заблуждение, заставляя забыть о реальных проблемах ее правления.

Однако, какие бы сказки о ней ни рассказывали, сэр Роберт Наунтон был прав, говоря: «Хотя она и была способна выслушать совет, ее собственного мнения было достаточно для ее решимости, проявлявшейся до самого последнего момента». Она знала, чего хочет, и контролировала свою политику; ее инстинкт власти был безошибочным. Советники пытались Договориться о совместном давлении на королеву в особо важных делах, но им это редко удавалось; Елизавета устраивала сцену, а дело так и оставалось нерешенным. Она откладывала принятие важных решений, могла тянуть годами, если только не поддавалась панике. С другой стороны, действия Елизаветы следует оценивать в контексте ее финансового положения и консерватизма большинства подданных, которые отнюдь не были «новообращенными» протестантами к началу войны с Испанией. Возможно, главной силой Елизаветы было отсутствие заранее сформированных идей; она не была идейным политиком, как сэр Фрэнсис Уолсингэм или граф Лестерский, хотя в том, что касается чутья в практической политике (realpolitik), королева превосходила лорда Берли. Если не считать ее желания отвоевать Кале, выразившегося во французской кампании 1563 г., то Елизавета игнорировала традиционные королевские амбиции. У нее не было стремления к завоеваниям; религиозное рвение сестры было чуждо Елизавете; и несмотря на то что переговоры продолжались вплоть до 1582 г., она избежала династического брака. Хотя вторая половина XVI в. свидетельствовала о том, что в Европе складываются идеологические коалиции, Англия до 80-х годов XVI в. не обладала достаточными ресурсами, чтобы вести открытую войну; вследствие этого уместной была пассивность: ответ на события по мере того, как они совершались, при воздержании от явной инициативы.

Поначалу, однако, главным было религиозное урегулирование. Попытки герцога Нортумберлендского и Марии уладить дестабилизацию 1547-1549 гг. явно противоречили друг другу. Отсюда и коронационный девиз Елизаветы: «согласие». Ее личные убеждения ускользают от понимания, однако королева, возможно, изначально стремилась возродить религиозное законодательство Генриха VIII, восстановить королевскую супрематию, порвать с Римом и разрешить причастие в обеих разновидностях (хлебом и вином), как это делали протестанты, – но не более того. Если так, то Елизавета оказалась игрушкой в руках своего главного советника, Уильяма Сесила, только один раз за все правление. Когда в январе 1559 г. собрался Парламент, Сесил представил на его рассмотрение билли о восстановлении королевской супрематии и полного протестантского богослужения на основе «Книги общих молитв» 1552 г. А когда эти документы столкнулись с оппозицией епископов, назначенных Марией, и консервативных пэров, он устроил западню для католиков. В Вестминстерском аббатстве начался диспут (31 марта), предмет которого был ограничен спором о том, что оправдывается одним лишь Писанием. Когда католики отказались от участия в диспуте, Сесил праздновал пропагандистскую победу: двух епископов даже арестовали. Правда, Елизавета была названа «верховной правительницей» (supreme governor) английской церкви, чтобы свести к минимуму воздействие супрематии. Но когда, наконец, были приняты статуты о супрематии и единообразии, то это произошло без согласия кого-либо из представителей духовенства, что само по себе стало вехой в конституционной истории. Католические апологеты кричали об «обмане», обвиняя Сесила в том, что он принудил парламентариев «отчасти силой, отчасти страхом». Другой статут вернул Короне те из бывших монастырских земель, которые Мария в ущерб себе передала для восстановления Церкви, а последний из принятых актов укреплял владения Короны за счет епископских земель. Елизаветинские религиозные Уложения были завершены в 1563 г., когда конвокация одобрила Тридцать Девять статей, определив вероучение Англиканской церкви, – они основывались на сорока двух статьях, разработанных Кранмером в правление Эдуарда VI. Наконец, в 1571 г. Уложения усилились еще более, чем это обеспечивал Акт о единообразии когда статут о подписях потребовал от клириков, имеющих бенефиции, признать Тридцать Девять статей.

В конечном счете Англиканская церковь стала столпом елизаветинского государства. Несмотря на все недостатки, структура, которую Джон Джуэл защищал в своей «Апологии английской церкви» (1562), и которой «рассудительный» Ричард Хукер в «Законах церковной политики» (1594-1600) придал рациональность и достоверность, т.е. «Церковь, основанная законом» спасла Англию от религиозных войн, раздиравших в то время другие страны Европы, в частности Францию. Но хотя Уложения означали, что в 1559 г. Англия официально стала протестантской, предстояло еще приложить огромные усилия миссионеров, чтобы завоевать сердца и умы прихожан (особенно в отдаленных графствах и пограничных землях). За пределами Лондона, Юго-Востока, районов Восточной Англии и таких городов, как Бристоль, Ковентри, Колчестер и Ипсвич, на момент восшествия Елизаветы на престол доминировал католицизм: епископы и большинство приходских священников были назначены при Марии, а убежденных протестантов было мало. Елизавета и Сесил унаследовали все негативные и деструктивные элементы антипапской политики Генриха и протестантизма Эдуарда, они не имели адекватных ресурсов для создания Англиканской церкви, хотя было бы неправильно рассматривать их задачу исключительно в конфессиональных рамках. Ведь на той стадии сказывалась сильная инерция тех, кто видел Церковь как богатую корпорацию, которую нужно было лишить доходов, или же как общественно-политический институт, чьи лидеры были местными правителями и чьи праздники характеризовали календарь общины. Вдобавок протестантизм с его вниманием к «благочестивой» проповеди и изучению Библии представлялся ученым вероучением, непривлекательным для неграмотных крестьян, привыкших к устной традиции и символическому ритуализму средневековой Англии.

Упадок католичества в приходах в правление Елизаветы отчасти объяснялся внутренними изменениями, а отчасти успехам убежденных протестантов в продвижении конкурирующего евангелического продукта. Одно из динамических изменений обусловливалось фактором смертности. Ведь постреформационное католическое сообщество в Англии было всем обязано сохранению традиций времени Генриха и Марии и относительно немногим – миссионерской деятельности священников-семинаристов и иезуитов после 1570 г. Более 225 священников, поставленных на приходы при Марии, которые рассматривали себя как католиков и отделялись от Англиканской церкви, активно действовали в Йоркшире и Ланкашире до 1517 г. при поддержке пятой колонны внутри официальной Церкви, все еще пропагандировавшей в пользу Рима. Однако к 1590 г. в живых оставалась едва ли четверть священников эпохи Марии, а к 1603 г. – не более дюжины. Важно не забывать, в каких условиях приходилось работать католикам. Карательные законы становились все более жестокими по мере усиления страхов перед испанским вторжением. В 1584-1585 гг. Парламент постановил, что если священник был рукоположен властью папы после 1559 г., то не требовалось никаких других доказательств, чтобы осудить его за измену. Более того, 123 из 146 священников, казненных после принятия этого акта и до смерти Елизаветы, были осуждены именно на его основании, а не по более ранним законам о государственной измене. Однако именно подъем англиканства, а не угроза преследований успешно свел католичество к статусу меньшинства. Протестантский евангелизм по большей части основывался на проповеди, хотя личные взгляды Елизаветы и отсутствие ресурсов препятствовали разработке масштабной правительственной программы распространения протестантских проповедников. Успехи зачастую объяснялись добровольными усилиями пуритан. Ведь если при Генрихе VIII и Эдуарде VI реформационные импульсы исходили по большей части от правительства, то при Елизавете, напротив, «перводвигатель» протестантского евангелизма находился внизу.

Оскорбительное слово «пуританин» использовалось для обозначения природы и набора мнений, которые консерваторы не одобряли. Оно означало «церковный мятежник» или «горячий» протестант; однако суть пуританизма заключалась в способности «благочестивых» протестантов узнавать друг друга в испорченном и погрязшем в грехе мире. Люди, преданные идее (многие из них изгнанники времен Марии), пуритане стремились устранить порчу и «папистские ритуалы» из Церкви (знак креста при крещении, преклонение колен перед принятием причастия, ношение риз и стихарей, использование органа и т.п.), но Елизавета постоянно отказывалась изменить даже детали установлений. Самое большее, на что она готова была пойти, так это направлять петиции, которые она одобряла, епископам. На деле же, когда пасторы-пуритане переходили грань, от них требовали строгого следования предписанным правилам. «Объявления» архиепископа Паркера (1566), выпущенные в ответ на споры об облачениях клириков и обрядах, подтверждали соответствующие рубрики «Книги общих молитв». А когда Эдмунд Гриндел (архиепископ Кентерберийский в 1576-1583 гг.), разделявший стремление пуритан к Реформации, посмел сказать Елизавете о том, что она подчиняется высшей власти, его отстранили от исполнения обязанностей. Его преемник Джон Уитгифт (1583-1604) требовал, чтобы все духовенство письменно признавало королевскую супрематию, «Книгу общих молитв» и Тридцать Девять статей под страхом быть смещенным.

Однако необходимость вписать Англиканскую церковь в английское национальное сознание стала лишь первым из нескольких испытаний, с которыми пришлось столкнуться правительству. В апреле 1559 г. мир в Като-Камбрези (между Испанией, Францией и Англией) завершил начатую Марией войну с Францией, и Филипп II ненадолго присоединился к числу претендентов на руку Елизаветы. На протяжении 60-х годов XVI в. Испания старалась сохранить дружбу с Англией, не в последнюю очередь для того, чтобы обеспечить себе свободное передвижение по Ла-Маншу к Испанским Нидерландам. Однако католики, папство, Испания и Франция оставались потенциальными врагами Англии: угроза католической коалиции против нее составляла подлинную опасность. К 1569 г. интересы католиков были связаны с интригами, самые невинные из которых были нацелены на признание прав Марии Стюарт как преемницы Елизаветы, а в более опасных формах представляли собой заговоры с целью сместить Елизавету и возвести на престол Марию.

В апреле 1558 г. Мария Стюарт вышла замуж за дофина, а семь месяцев спустя шотландский парламент согласился предложить ему брачную корону в обмен на поддержку шотландской Реформации. Смерть Марии Тюдор развязала новую французскую интервенцию в Шотландии; имели место незначительные столкновения, заслоненные полнокровной протестантской революцией. Когда Джон Нокс вернулся из ссылки в Женеве и в мае 1559 г. начал проповедовать, он поджег бикфордов шнур давно готовившегося взрыва. Муж Марии Стюарт унаследовал французский престол под именем Франциска II в июле 1559 г., но, когда в декабре 1560 г. он умер, шотландская королева была вынуждена вернуться в Эдинбург – она оказалась там к началу августа 1561 г. К тому моменту Елизавета и Сесил вмешались на стороне Нокса: шотландская Реформация стала орудием вытеснения континентального влияния с Британских островов и утверждения гегемонии, к которой стремился Генрих VIII.

Тем временем Елизавета отказывалась выйти замуж или назвать имя своего наследника. Ее упрямство доводило Сесила и Тайный совет до исступления. Сторонники Марии Стюарт, напротив, надеялись, что она унаследует Елизавете в результате католического заговора. Ведь бабушкой Марии была Маргарита, сестра Генриха VIII. Но Мария допустила ошибки в Шотландии; она настроила против себя как друзей, так и врагов, проиграла сражение при Ленгсайде и в мае 1568 г. бежала в Англию. Елизавета, по сути, отправила ее в тюрьму. Последовала целая серия интриг, в которых амбиции католиков, папства и происпанской группы угрожающе соединились с чаяниями фракций противников Сесила при Дворе. Однако Северное восстание 1569 г., возглавленное разочарованными католиками, графами Нортумберлендским и Уэстморлендским, началось несвоевременно и было легко подавлено. К 1572 г. Елизавета и Сесил прошли второе важное испытание, была сохранена стабильность, а Сесил получил титул лорда Берли.

Северное восстание и заключение Марии Стюарт в тюрьму ознаменовало начало новой фазы в тюдоровской политике. По всей Европе мнения поляризовались по религиозным принципам: возвеличивалась роль Англии как защитника протестантов. Отношения с Испанией ухудшились, после того как Сесил захватил корабли Филиппа II, перевозившие сокровища, по пути в Нидерланды (декабрь 1568 г.). Затем папа Пий V издал буллу Regnans in Excelsis (февраль 1510 г.), где провозгласил Елизавету отлученной от Церкви и призвал верных католиков сместить ее. Потом, в 1572 г., произошла резня протестантов в Париже в день Св. Варфоломея, и началось открытое восстание в Нидерландах – оба эти события воспламенили сознание протестантов и побудили англичан добровольно оказывать помощь Нидерландам. Наконец, entente (соглашение) Елизаветы с Францией как противовес Испании, дважды достигавшее стадии переговоров о браке, Филипп II рассматривал как враждебное по отношению к себе. Мнение членов Тайного совета об этих предметах разделилось. Но различия были не между про- и антииспанской политикой, а между realpolitik и религией. За немногими исключениями, члены Тайного совета объединились против Испании и были убежденными сторонниками дела европейских протестантов. В частности, Берли, граф Суссекский, Лестер и Уолсингэм были согласны относительно общих целей протестантской внешней политики в 70-х и 80-х годах XVI в. Различия между ними касались лишь того, насколько Англия должна быть вовлечена в военные действия. Лестер и Уолсингэм стремились к прямому английскому вмешательству в Нидерландах, но королева и Берли были непреклонны: одна Англия не в состоянии выдержать войну с Испанией.

Однако, когда в 1585 г. война началась, Англия оказалась изолированной. После 1572 г. Елизавета помогала Франции против Испании в Нидерландах, пытаясь примирить конфликтующие политические, торговые и религиозные интересы с минимальными потерями. Она поддерживала Франсуа, герцога Анжуйского, своего наиболее вероятного жениха, брата и наследника Генриха III Французского. Но в июне 1584 г. герцог Анжуйский умер, так и не сумев остановить продвижение испанцев в Нидерландах. А поскольку протестант Генрих Наваррский теперь стал наследником французского престола, во Франции возобновились религиозные войны: придворная партия Гизов вступила в союз с Испанией (секретный договор в Жуанвилле, декабрь 1584 г.). Так что Франция была разделена, а Филипп II процветал. Он аннексировал Португалию (1580) и Азорские острова (1582-1583): его флот превышал флоты Нидерландов и Англии вместе взятые. В этот момент маркиз де Санта-Крус предложил «вторжение в Англию» – Армаду – для свержения Елизаветы. Наблюдатели расходились лишь в мнениях о том, Нидерланды или Англия будут подчинены первыми.

Поворотной точкой стало убийство голландского лидера, Вильгельма Оранского (10 июля 1584 г.). Это вызвало панику среди английских политиков, опасавшихся, что и Елизавета может стать такой же жертвой. В мае 1585 г. Филипп почувствовал себя достаточно уверенным, для того чтобы захватить английские корабли в иберийских портах; Елизавета ответила, предоставив свободу действий графу Лестерскому, вступив в союз с голландскими Генеральными штатами в августе, и отправив графа в Голландию с армией. Но миссия графа провалилась; он умер вскоре после своего бесславного возвращения, в декабре 1587 г. Только сэру Фрэнсису Дрейку и прочим флибустьерам сопутствовал успех. Открытая война началась вслед за казнью Марии Стюарт в феврале 1587 г. Дело в том, что новые католические заговоры, по крайней мере один из которых предполагал убийство Елизаветы, ужесточили позицию Таиного совета. Елизавета оставалась нерешительной и бездеятельной; Мария предстала перед судом и была осуждена, но в ее жилах текла королевская кровь. Однако Совет больше не мог ждать: приговор был приведен в исполнение. Шотландия метала громы и молнии, но двадцатиоднолетнего Якова VI задобрили субсидиями и ставшей реальной перспективой величайшего из заманчивых призов – восшествия на английский престол. (В любом случае Яков не питал иллюзий относительно испанской поддержки шотландской Реформации.)

Непобедимая армада покинула берега островов Силли 19 июля 1588 г.; ее целью было завоевание Англии, которое само по себе обеспечило бы отвоевание Нидерландов. План Филиппа состоял в том, чтобы добиться контроля над Ла-Маншем, встретиться с герцогом Пармским у побережья Голландии и переправить ударные силы фландрской армии Филиппа в Англию. Основной флот должен был прикрывать переправу герцога, а затем силы, которые перевозила сама Армада, должны были объединиться с его войсками в совместном завоевании Англии. Армадой командовал герцог Медина Сидония; английский флот возглавлял лорд Говард Эффингем, а вторым по рангу был Дрейк. Эффингэм вышел в море на «Королевском ковчеге», построенном в 1581 г. для сэра Уолтера Рэли; Дрейк был капитаном «Возмездия» введенного в строй в 1575 г. В Англии были мобилизованы мecтные ополчения; отмечены возможные места высадки, а их укрепления усилены. Но, если бы герцог Пармский высадился, его армия уничтожила бы сопротивление англичан: эффективность английских морских сил была решающим фактором.

Разгром Армады произошел почти так, как это представляет традиционная легенда, за исключением романтической истории об игре в шары. Ключом к победе оказалась артиллерия: Армада несла только 19 или 20 больших пушек, а ее 173 пушки средне-крупного и среднего калибра были неэффективными, более того, некоторые из них взорвались при использовании; можно предположить, что их не испытывали. В то время как испанцы имели только 21 кулеврину (железные пушки с большой дальностью действия), у англичан их было 153; у испанцев была 151 полукулеврина, а у англичан – 344. Короче говоря, Эффингем и Дрейк превзошли своих противников в маневренности и пушечной мощи. Разгромленная Армада отплыла на север, к заливу Ферт-оф-Форт, а затем пробралась обратно в Испанию мимо Оркнейских островов и западного побережья Ирландии. В августе 1588 г. протестантская Англия праздновала избавление молитвами и публичным благодарением, Но спасение не было окончательным; никогда впоследствии Елизавета не отправляла в сражение весь свой флот одновременно. Однако хотя последующие поколения похвалялись, что она удерживала Испанию на привязи минимальной ценой, за счет того, что избегала внешних союзов и полагалась на королевский флот и корабли частных лиц, охотившихся за вражескими кораблями, но превосходство морских сражений над войнами на континенте было мифом. Война на море была лишь частью сражения, охватившего всю Западную Европу, – сражения, главными событиями которого были гражданская война во Франции и восстание в Нидерландах. Так как у Елизаветы не было сухопутной армии, денег и человеческих ресурсов, то, чтобы соперничать с Испанией, она должна была помогать Генриху Наваррскому и голландцам. Католическая лига укрепилась в Пикардии, Нормандии и Бретани; эти регионы вместе с Нидерландами стали почти постоянной зоной военных действий. В 1589-1595 гг. Елизавета ежегодно отправляла вспомогательные силы во Францию и в Нидерланды; денежные субсидии, не считая стоимости оснащения и оплаты этих войск, обошлись ей более чем в 1 млн фунтов. По сравнению с этим английские морские операции были героическими эпизодами сомнительной стратегической значимости.

Однако позднее елизаветинская политика со всех точек зрения наносила только ущерб. Ведь цели Генриха Наваррского и его партнеров разошлись, и, когда в июле 1593 г. он обратился в католичество, чтобы спокойно взойти на престол как Генрих IV, он погубил надежды европейской протестантской коалиции. Елизавета, однако, продолжала его поддерживать, поскольку объединенная Франция воссоздавала баланс сил в Европе, а его долги гарантировали продолжение англо-французского сотрудничества в кратковременной перспективе. Кроме того, королева поссорилась с голландцами из-за их растущей задолженности, стоимости содержания английских гарнизонов и вспомогательных сил. В-третьих, стоимость войны оказалась беспрецедентной в английской истории: даже с парламентскими субсидиями ее можно было оплатить лишь при помощи займов и продажи земель Короны. Наконец, война, по сути, распространилась на Ирландию. Реформация в Ирландии не имела успеха; предпринимались и попытки испанского вторжения, столь же опасные, как Армада. Все это в сочетании с серьезным внутренним восстанием вынудило Тайный совет задуматься о полном завоевании Ирландии, что логически вытекало из принятия Генрихом VIII королевского титула. Елизавета сомневалась – настолько, насколько могла себе позволить. В конце концов в 1599 г. туда был отправлен с большой армией ее фаворит (блистательный, но взбалмошный) граф Эссекский. Однако провал графа превзошел даже неудачу Лестера в Нидерландах. Граф дезертировал со своего поста, пытаясь спасти карьеру благодаря личному обаянию, и был казнен в феврале 1601 г. за то, что возглавил свою партию в отчаянном восстании на улицах Лондона. В Ирландии его сменил лорд Маунтджой, заставивший гэльских вождей подчиниться и в 1601 г. изгнавший вторгшиеся испанские войска. Завоевание Ирландии было завершено к 1603 г. Однако его результаты оказались внутренне противоречивыми: была подтверждена английская гегемония, но сам факт завоевания враждебно настроил местное население и уничтожил надежды на успех ирландской Реформации, а тем самым на достижение культурного единства с Англией.

Впрочем, подобные противоречия были свойственны не только истории Ирландии. В елизаветинском правительстве и обществе неизбывно присутствовала внутренняя напряженность. Хотя английская Дебора и создала Англиканскую церковь, справилась с восстанием, разгромила Армаду и умиротворила Ирландию, но восстановленная и сохраненная таким образом система тюдоровской стабильности оказалась, тем не менее, в состоянии структурного кризиса. Проблемы, бывшие поначалу незначительными, становились все серьезнее по ходу правления, но осторожность и пассивность королевы не давали ей исправить ситуацию вовремя. Создается впечатление, будто одно то усилие, которое потребовалось для создания церковного Уложения (Settlement) 1559 г., исчерпало творческие силы Елизаветы или будто та степень протестантизма, какую она была вынуждена принять, отвратила ее от допущения дальнейших изменений во всех сферах. А возможно, она была просто дочерью своего отца? В любом случае постоянство королевы, которым так восхищались во времена ее юности, с возрастом превратилось в нерешительность, инерцию и даже отчасти в пренебрежение своими обязанностями.

Самой очевидной сферой, где проявился упадок, была сфера управления. Пришли ли елизаветинские институты в упадок во время войны с Испанией? Критика фокусируется на недостатках налогообложения, местного управления и набора в военное ополчение; на «сползании в хаос» в провинциях, вызванном отчужденностью нетитулованных «деревенских» джентльменов от Двора; на росте коррупции в центральных органах управления; на злоупотреблении королевской прерогативой при даровании прибыльных «монополий» или лицензий придворным и их протеже, которые ради выгоды могли приводить в действие ряд статутов; на утверждении, что выгоды от Законов о бедных были незначительными по сравнению с ростом населения и масштабом экономических бедствий 90-х годов.

Действительно, Елизавета и Берли позволили системе налогообложения прийти в упадок. Дело было не только в том, что величина парламентской субсидии не возрастала в соответствии с темпом инфляции, несмотря на высокий уровень правительственных расходов, но и в том, что получаемых наличных средств стало меньше из-за неизменных налоговых описей и распространенного уклонения от их уплаты. Налоговые ставки стали стандартными, а основой их исчисления была декларация налогоплательщика о своем имуществе, даваемая не под присягой. И если Вулси в правление Генриха VIII пытался облагать налогом наемных работников, то Елизавета в целом оставила эти усилия. Хотя в начале ее правления размер субсидий составлял 140 тыс. фунтов, к концу правления он упал до 80 тыс. фунтов. В Суссексе средняя налоговая ставка семидесяти влиятельных фамилий упала с 61 фунта в 40-х годах XVI в. до 14 фунтов в 20-х годах ХVII в., а часть потенциальных налогоплательщиков вообще избегала уплаты. В Суффолке в список налогоплательщиков в 1523 г. было включено 17 тыс. человек, в 1566 г. – только 7700. Правда, Тайный совет приказал членам комиссий по субсидиям удостовериться в том, чтобы оценка проводилась беспристрастно и «в соответствии с намерениями Парламента», а «не с такими ничтожными результатами, как было в обычае до того». Но сам Берли избегал уплаты налогов, несмотря на то что с 1572 г. занимал пост лорда-казначея. Он лицемерно жаловался в Парламенте на неуплату налогов, однако заявлял, что его собственный доход постоянно составляет 133 фунта 6 шиллингов 8 пенсов, – тогда как его реальный доход достигал приблизительно 4 тыс. фунтов в год. Как признавал лорд Норт, немногие налогоплательщики указывали более одной шестой или одной десятой своего реального богатства, «а многие – в 20, некоторые даже в 30 и более раз меньше, чем они на самом деле были должны, и члены комиссий ничего не могли поделать с этим без присяги». Рассуждая в 1601 г. в Парламенте об исключении из списков мелких налогоплательщиков, Рэли предположил, что если в платежных книгах богатство человека оценивается в 3 фунта в год, то это близко к реальному доходу, а «наши поместья, дающие 30 или 40 фунтов в год по книгам королевы, едва ли сотая часть нашего состояния».

Инициатива, однако, должна была принадлежать Короне. Поразительной чертой елизаветинской стратегии является то, что, в отличие от европейских правителей, которые под давлением войны или угрозы вторжения изобретали новые налоги, Елизавета опиралась на прецедент. Она сопротивлялась фискальным нововведениям, тратя на войну 3% национального дохода Англии, тогда как Филипп II извлекал из Кастилии 10%. После 1589 г. Елизавета взимала многочисленные субсидии, но они подчинялись закону уменьшения собираемой суммы: те же самые немногочисленные плательщики облагались налогами в соответствии с теми же стереотипными ставками, хотя даже покорнейший из них не облагался соразмерно современным ставкам подоходного налога.

Неспособность елизаветинского правительства поддерживать объем субсидий на одном и том же уровне была главной слабостью государства поздних Тюдоров. Однако после себя Елизавета оставила долг на сумму всего 365 тыс. фунтов. Поскольку Мария оставила долг в 300 тыс. фунтов, сравнение (с учетом инфляции) целиком в пользу ее сестры. В течение шести лет Яков I выплатил почти весь долг, кроме 133,5 тыс. фунтов, хотя его собственный дефицит затмил все, что могла предвидеть Елизавета. Она уменьшала зазор между приходом и расходом за счет продажи земель Короны и займов. В период между 1560 и 1574 гг. были проданы земли стоимостью 267,8 тыс. фунтов, а от продажи земель в 1589-1603 гг. было выручено 608 тыс. фунтов. Кроме того, 461,5 тыс. фунтов было взято в долг во время войны с Испанией. Такие меры уменьшили будущие доходы и лишили Корону гарантий для последующих займов. Но многие ли из правителей раннего Нового времени рассматривали долговременную перспективу, особенно ведя войну? Легко обвинять Елизавету в плохом управлении финансами, но мы склонны забывать, что она не несла ответственности перед избирателями.

Необходимо отметить, что при Елизавете резко выросли местные налоги, особенно налог в помощь бедным, на ремонт дорог и мостов, на расходы по содержанию ополчения; эти налоги отчасти компенсировали недостатки национального налогообложения. Хотя данный предмет относительно плохо изучен, ясно, что набор и подготовка ополчения (militia) были дорогостоящим делом и ложились бременем на графства, где мировые судьи вводили дополнительные налоговые ставки, которые собирались констеблями округов (сотен) и приходов. Обучение ополченцев к 80-м годам ХVI в. обходилось в крупные суммы; графства отвечали также за обеспечение приходов оружием и амуницией; за оплату командирам ополчений; за ремонт береговых укреплений и строительство маяков; за снабжение войск, призванных на службу за морем, боеприпасами и амуницией, а также за доставку их в назначенный порт. В Кенте возложенная на графство стоимость военных приготовлений за 1585-1603 гг. превысила 10 тыс. фунтов. Правда, часть «подъемных» денег, нужных для экипировки и доставки войск, можно было затребовать у казначейства, но практически на графства приходилось приблизительно две трети этой суммы. Кроме того, если раньше торговые корабли (за исключением рыбацких судов) традиционно конфисковались в приморских городах и графствах, чтобы увеличить королевский флот в военное вpeмя, то в 90-х годах XVI в. Корона стала требовать не только кораблей, но и денег, а рыбаков заставляла служить в королевском флоте или становиться пиратами, что разрушало местную экономику. Но, когда «корабельные деньги» стали взимать во внутренних графствах, например в Западном Ридинге в Йоркшире, это вызвало противодействие, вплоть до того, что оспаривалось право Короны взимать их.

Когда главное внимание елизаветинского правительства привлекали нужды обороны, набора ополчения и финансов, а также связанные с ними институты, опорой системы оставались местные магистраты. Главными служащими были не получавшие платы мировые судьи, число которых увеличилось с менее чем десяти на графство в 1500 г. до сорока или пятидесяти в середине правления Елизаветы и до девяноста к 1603 г. Но главным тюдоровским нововведением в местном управлении оказался институт лейтенантов, ставших постоянными с 1585 г. Если раньше эти назначения были временными и предназначались для того, чтобы подчинить набранных ополченцев одному лицу, то поворотным пунктом стало начало войны с Испанией. Должности лейтенантов были созданы почти во всех графствах Англии и Уэльса, а в результате длительной войны назначенные лейтенанты во многих случаях оставались на своем посту пожизненно. В соответствии со своей должностью лейтенантом становился самый знатный из местных дворян или же член Тайного совета от данного графства, хотя были и некоторые исключения. Согласно возложенным на него обязанностям, он должен был привести оборону вверенного ему округа в наилучшее из возможных состояние, для чего ему позволялось призывать в ополчение всех пригодных для службы за морем или в подготовленных отрядах, вооружать и обучать их, а при необходимости подчинять дисциплине, используя полевой суд. Если необходимо было применять закон военного времени, для этого назначался начальник военной полиции. Наконец, все остальные местные магистраты обязаны были повиноваться лейтенанту и его заместителям.

В целом политика Короны формировалась ad hoc (для данного случая) и отражала военные и политические нужды. Но назначения способствовали стабильности по двум причинам. Во-первых, лейтенанты сообщались напрямую с Тайным советом; во-вторых, эта должность связывала военные нужды с аристократическими традициями. Защита королевства от врагов Короны являлась древней обязанностью знати удовлетворявшей их честь и оправдывавшей их привилегии. Но если в военной системе Генриха VII и Генриха VIII знать собирала свои феодальные отряды в качестве полунезависимых территориальных магнатов, то елизаветинские лейтенанты являлись слугами Короны, которых можно было сместить или призвать к ответственности за поведение. А поскольку многие из них были членами Тайного совета, они с большей готовностью откликались на инициативы центрального правительства, нежели мировые судьи. Они обеспечивали постоянный приток информации с мест в Совет, поддерживая двустороннюю коммуникацию между центральным и местным правительствами. Темп работы местных магистратов заметно ускорялся, так как вводились более совершенные документы, отчеты, создавались артиллерийские арсеналы, налаживались новые транспортные связи, наряду с навязанным ополчением для заморской службы набирались подготовленные отряды и заключались сложные договоры относительно отправки людей из одного графства защищать другое.

Однако напряжение военной экономики все усиливалось: в течение последних восемнадцати лет правления Елизаветы для службы в Нидерландах, Франции, Португалии и Ирландии было набрано 105800 человек. Наибольшее возмущение после 1595 г. вызывал набор на военную службу в Ирландию. В 1600 г. в Честере чуть было не восстала кентская кавалерия, направлявшаяся в Ольстер. Так что давление на графства приводило к провалам в управлении и к оппозиции требованиям центрального правительства, а нарушение торговли, вспышки чумы (которую часто привозили солдаты, возвращавшиеся из-за границы), неурожаи 1596 и 1597 гг. и резкий экономический спад вызывали всеобщее недовольство. Однако мнение о «сползании к хаосу» при Елизавете остается недоказанным. В 90-х годах XVI в. напряженность между Двором и страной не была столь идеологической, как при Карле I, и не являлась чем-то большим, нежели усталость от войны и недовольство фискальным бременем. Даже в 1598-1601 гг. сопротивление официальным требованиям на местах оставалось по большей части пассивным, за исключением прибрежных графств, таких, как Норфолк.

Однако рост коррупции на уровне центрального правительства свидетельствовал об угрозе продажности. В частности, недостаток покровительства со стороны Короны во время долгой войны и заторы в продвижении по службе поощряли торговлю должностями. Коррупция не являлась неизбежной: Генрих VIII повысил плату чиновникам, а более совершенные методы обеспечения и возможность получать дополнительные выплаты деньгами или натурой компенсировали рост стоимости жизни. Так что коррупция распространялась не из-за бедности, а из-за возросшей в 90-х годах ХVI в. терпимости к нечестности. С другой стороны, вполне реальной была жесткая конкуренция в поисках покровительства. Если в правление Елизаветы Корона располагала примерно 1200 должностями, достойными положения джентльмена, то и Генрих VIII имел в своем распоряжении столько же должностей, и это в то время, когда честолюбивых дворян было меньше, а плюрализм в занятии должностей – менее выраженным. Кроме того, Реформация покончила с системой, когда многие бюрократы вознаграждались Короной продвижением по службе, как клирики – нон-резиденством. Однако исследования показывают, что в годы правления Елизавета предотвращала худшие злоупотребления, связанные с системой патроната. Она налагала вето на некоторых кандидатов на должности и при этом старалась удостовериться, что ее осмотрительность не подрывалась сговором между соискателями и придворными. Если она подозревала обман, то призывала на помощь свой талант откладывать принятие решения. Тем не менее соперничество при Дворе, особенно в годы войны, создало «черный рынок», на котором продавалось и покупалось влияние. Должностями торговали открыто, но в отличие от подобных продаж со стороны Генриха VII Корона редко получала финансовую выгоду. Вместо этого плата шла придворным, которые оказывали воздействие на выбор королевы: все выгоды Короне ограничивались увеличением стоимости новогодних подарков Елизавете, когда назначения находились в процессе рассмотрения. За не значительный пост предлагали 200 фунтов, а за такие доходные должности, как исполнитель суда по опеке или военный казначей, соискатели предлагали, соперничая друг с другом, от 1000 до 4000 фунтов. Все эти траты были вложениями капитала, так как, если назначение бывало получено, новый владелец должности действовал таким образом, чтобы с лихвой возместить начальное вложение; поэтому система являлась коррумпированной как по тюдоровским, так и по современным стандартам, ведь в жертву частной выгоде приносили общественный интерес.

Действия правительства последних лет царствования Елизаветы вызывали особенно громкий протест в делах, связанных с лицензиями и монополиями. Конфликты 1597 и 1601 гг. вызвали самые жаркие парламентские дебаты тюдоровского периода. Они свидетельствовали о безоговорочном осуждении злоупотреблений со стороны придворных и правительственных чиновников. Некоторые монополии и лицензии действительно являлись настоящими патентами или авторским правом, а другие создавали торговые компании с заморскими базами, обеспечивавшими также консульские услуги торговцам за границей. Но многие монополии создавались просто для того, чтобы обладатели патента могли завладеть рынком определенных потребительских товаров, или для того, чтобы предоставить им исключительные права, позволяя требовать от производителей или торговцев платы за возможность продолжать свои занятия. Монополии удвоили цену стали; утроили стоимость крахмала; привели к росту цен на импортируемое стекло в четыре раза, а соли – в одиннадцать раз. Придворные взимали плату безнаказанно, поскольку патенты основывались на королевской прерогативе, – и суды общего права не могли наложить на них вето без королевского согласия. Негодование впервые проявилось в Парламенте в 70-х годах ХVI в., но настоящий конфликт был вызван тем, что в последние годы правления Елизаветы монополии росли как грибы. Когда молодой юрист Уильям Хейкуилл восклицал: «Уж не сделали ли и хлеб монополией?», Елизавете пришлocь лично вмешаться, чтобы нейтрализовать атаку. А в 1601 г. она предотвратила кризис за счет держателей патентов: ее декларация аннулировала двенадцать монополий, осужденных Парламентом, и позволила подданным, интересы которых ущемлялись монополиями, искать возмещения в судах общего права.

Наконец, последним критическим замечанием в адрес правительства последних лет правления Елизаветы является то, что выгоды от Законов о бедных нивелировались ростом населения при Тюдорах и экономическим кризисом 90-х годов. Хотя этот вопрос остается сложным, можно отвергнуть мальтузианский диагноз. Елизаветинское государcтвo получало выгоду от постоянного роста рождаемости, сочетавшегося с ростом продолжительности жизни. В частности, увеличение смертности в 1586-1587 и 1594-1598 гг. не охватывало всей нации в географическом плане. В 1596-1597 гг. смертность возросла на 21 %, ,а в 1597-1598 гг. – еще на 5%. Однако от этого кризиса пострадало меньше приходов, чем во время эпидемии гриппа 1555-1559 гг. Да и позднее, в 1625-1626 и 1638-1639 гг., экономический спад был более выраженным. С другой стороны, цены на сельскохозяйственную продукцию в реальном выражении в 1594-1598 гг. выросли больше, чем в любой другой период до 1615 г., а заработная плата в реальном выражении была ниже, чем когда-либо в 1260-1950 гг. Вероятно, две пятых населения имели доход ниже прожиточного минимума: на холмах Камбрии недоедание граничило с голодом; беспрепятственно распространялись болезни; возросло количество зарегистрированных преступлений против собственности, а тысячи семей были вынуждены полагаться на помощь своих приходов.

Таким образом, в материальном плане Законы о бедных оказались недостаточными. Предполагаемый годовой доход благотворительных учреждений для бедных в 1600 г. составлял 11700 фунтов – 0,25% национального дохода. Однако примерный доход, приносимый налогом на бедных, был меньше. Если эти цифры верны, то ответом был не гром, но едва слышный шепот. Продовольственных бунтов и восстаний, связанных с огораживаниями, было гораздо меньше, чем можно было бы ожидать. На другой стороне Законы о бедных действовали, как плацебо: «работающие бедняки» были убеждены в том, что представители социальной элиты разделяют их взгляды на общественный порядок и выступают против те же самых «паразитов на теле государcтва» – главным образом средних слоев.

Пессимизм времени заката Тюдоров отчасти уравновешивается пoзитивными сдвигами, особенно заметными в домостроительстве. Период с 1570 по 1610 г. формально не образует эпохи, но он, тем не менее, отмечает первую ключевую фазу английской строительной революции. Списки утвержденных завещаний показывают, что в 1530-1569 гг. средний тюдоровский дом состоял из трех комнат. Начиная с 1570 г. и до конца правления Елизаветы в среднестатистическом доме было четыре-пять комнат. В 1610-1642 гг. – во время второй фазы революции – этот показатель возрос до шести комнат и больше. После 1570 г. у процветающего йомена могло быть шесть, семь или восемь комнат; крестьяне могли рассчитывать на две-три комнаты в отличие от однокомнатных коттеджей, повсеместно распространенных в 1500 г. Богатые фермеры надстраивали комнаты над открытым холлом, заменяя большой очаг камином с дымоходом. Более бедные люди предпочитали пристройки к первому этажу: к существовавшему коттеджу добавлялась кухня или вторая спальня. Кухни часто представляли собой отдельные здания, возможно для того, чтобы снизить риск пожара. Типичная елизаветинская фермерская усадьба может быть описана как «один жилой дом в три этажа, один овин в три этажа, одна кухня в один этаж». Одновременно улучшался и уровень комфортности таких домов. В среднем в тюдоровской Англии до 1570 г. в мебель, кухонную утварь и столовую посуду вкладывали 7 фунтов. В 1570-1603 гг. эта сумма возросла до 10 фунтов 10 шиллингов, а в начале правления Стюартов – до 17 фунтов. В богатых семьях стоимость домашней утвари в период с 1570 по 1610 г. возросла на 250%, а в семьях среднего класса и более бедных этот показатель был даже немного выше. Он перекрывал даже рост инфляции.

Елизаветинские большие поместья, принадлежавшие представителям высших слоев общества, характеризовались новшествами, связанными со стабильностью эпохи Тюдоров и возросшими требованиями к комфорту. Английская архитектура приблизительно после 1580 г. воодушевлялась готическими идеалами рыцарства в той же степени, как и классицизмом Возрождения. Акры стекла и симметрия башен Хардвик-Холл (Дербишир), построенного в 1591-1597 гг. Робертом Смитсоном для Елизаветы, графини Шрусбери, отдавали дань роскоши перпендикулярной готики капеллы Кингс-колледж в Кембридже. Но если елизаветинская готическая архитектура казалась средневековой извне, то целью строителей было повышение стандартов внутреннего пространства. В любом случае неоготические дворы, ворота, рвы, стены, башни и башенки тюдоровской Англии были не утилитарными, а декоративными. Парапеты в Хардвике украшали инициальr Е.S. (Елизавета Шрусбери), прославлявшие выскочку. Узнаваемой чертой тюдоровских поместий стали кирпичные дымоходы, означавшие, что кухни и служебные помещения соединялись с главным зданием, находясь либо в отдельном крыле, либо в полуподвале. Со временем размещение служб в полуподвале стало общепринятым, и этот план особенно любили в городских домах, построенных на небольших участкax. Домашние слуги все чаще перемещались в подземные пещеры, и потребовалось триста лет, чтобы спасти их оттуда.

Однако это не было случайным. Елизаветинское поместье было первым в своем роде сочетанием уединения и домашнего уюта. Большой холл средневекового манора не исчез, но уступил место длинной галерее, увешанной историческими портретами, где можно было вести частную беседу, не отвлекаясь на непрерывные передвижения слуг. Фактически елизаветинские длинные галереи создавались по образцу тех, что были построены ранее в тюдоровских дворцах в том же столетии. Интересным ранним примером является галерея Вулси в Хэмптон-Корт, где в 1527 г. нервно прохаживались Генрих VIII и сэр Томас Мор, впервые обсуждая условия предполагаемого королевского развода. Подобным же образом комнаты, располагавшиеся на первом (цокольном) этаже, заменили большой холл в качестве столовой и гостиной, где семья проводила дневное время – по крайней мере в обычных обстоятельствах. Семья обитала в гостиной на первом этаже и в комнатах второго этажа; слуги работали на обоих этажах и в подвале, а спали на чердаках и в башенках. В результате потребовалось множество лестниц: деревянные сооружения стали архитектурной деталью сами по себе. Наконец, обеспечение подачи чистой воды и улучшенные санитарные приспособления отражали заботу о личном и общественном здоровье в эпоху Ренессанса. В городских домах семьи зачастую прилагали огромные усилия для решения проблемы дренажа, порой уплачивали особый взнос местным властям, а часто оказывали определенные услуги городу при Дворе или в Вестминстере в обмен на неограниченную подачу воды или дренаж.

Усовершенствования в тюдоровском домашнем строительстве дополнялись техническим прогрессом в области изобразительного искусства и музыки. Благодаря своим восхитительным миниатюрам Николас Хиллиард стал самым влиятельным художником елизаветинского двора. Ученик ювелира, Хиллиард завоевал признание своей техникой живописца и как автор портретных миниатюр, схватывавших «изящество движений, остроумие улыбки и эти украдкой брошенные взгляды, которые внезапно сверкают, словно молния, а затем их сменяет другое выражение». Ключом к этому стилю была интимность, сочетавшаяся с богатством символических аллюзий, что добавляло интеллектуальной глубины портретным миниатюрам-отражениям. В руках Хиллиарда миниатюра становилась чем-то гораздо большим, нежели всего лишь уменьшенной копией холста, – и все благодаря его творческому воображению. Чтобы усовершенствовать технику, которой он научился в Генте и Брюгге, где изображение наносили на тонкий пергамент, а затем наклеивали на карточку, Хиллиард использовал золотую пластинку, полируя ее «маленьким зубом хорька, горностая или другого мелкого зверя». Тем самым создавался убедительный эффект бриллиантового блеска и сделанные Хиллиардом медальоны, украшенные драгоценными камнями, часто носили как талисманы, или же обменивались ими как залогами любви между сувереном и подданным, дамой и рыцарем, Технические приемы Хиллиарда перешли к его ученику, Исааку Оливеру, а затем к Сэмюэлу Куперу, В конце концов миниатюры были вытеснены изобретением фотографии.

Музыка времен Тюдоров вдохновлялась покровительством короля и знати, сохранявшимися литургическими требованиями Церкви и постепенным отказом от строгих тональных, ладовых ограничений Средневековья в пользу более прогрессивных техник сочинения и исполнения. Монархи династии Тюдоров вместе с кардиналом Вулси были выдающимися покровителями музыки, как церковной, так и светской. Опись музыкальных инструментов Генриха VIII показывает, что в Англии присутствовал тот же обширный их набор что и в любой европейской стране, – а сам король предпочитал лютню и орган. Капеллы короля и Вулси соперничали между собой ради того, чтобы нанять лучших органистов и певцов, каких только можно было найти в Англии и Уэльсе. В правление Марии Англия была открыта мощному влиянию фламандской и испанской музыки, а плодотворное воздействие Италии давало себя знать в церковных песнопениях Палестрины и мадригалах флорентийских авторов. Елизавета I держала при себе большую группу придворных музыкантов, приглашенных из Италии, Германии, Франции и самой Англии, Однако главной хранительницей тюдоровских музыкальных талантов была ее королевская капелла, ведь именно в ней сделали карьеру Томас Теллис, Уильям Бёрд и Джон Булл. Протестантская Реформация, к счастью, поощряла, а не отвергала композиторов – церковные предписания времени Эдуарда и Елизаветы оставили литургическую музыку нетронутой, а многие из певцов капеллы тайно оставались католиками, в том числе Бёрд и Булл. Но что на самом деле имело значение, так это развитие техники. Бёрд и Булл постепенно освободились от старых церковных образцов, или древних гамм. Теллис и Бёрд получили лицензию на печатание музыки, что сделало их пионерами печатных нот, хотя и не слишком успешными. Мелодия, гармония и ритм стали такими же важными в музыке, как и однотонный напев и контрапункт, а среди артистов, игравших на клавесине и лютне, процветало искусство импровизации. Эти тенденции предвосхищали достижения музыки ХVII в., английской и континентальной, а в конечном итоге – сочинения И.-С.Баха.

Эпоха Тюдоров завершилась на двусмысленной ноте, что ярче всего проявлялось в литературе. Остроумие Эразма и сатирические измышления Мора выражали (хотя и на латыни) интеллектуальное богатство дореформационной Европы. Сэр Томас Элиот, сэр Джон Чик и Роберт Эшем переводили ренессансные идеалы в плоскую, но терпимую английскую прозу. Сэр Томас Уайетт, Генри Говард, граф Суррейский и сэр Филип Сидни возродили английскую лирическую пoэзию и сонет как красноречивое и классическое средство выражения творческой силы. Но только Эдмунд Спенсер явил совершенный образец того, чего не хватало английской просодии со времен Чосера. Снова музыка ласкала слух, а родственная связь между ухом и языком была полностью восстановлена. Спенсер достиг безупречного владения ритмом, временем и тоном – его сочинения не были просто «подражанием древним». В частности, гармоничное соединение у него северных, среднеанглийских и южных диалектов допускало словесные модуляции, изменение произношения и залога, сродни руладам лютнистов. Его пасторальный цикл «Пастушеский календарь» (1579) стал вехой в истории английской поэзии, а его мелодичные напевы воплощали беды и радости пасторальной жизни.

Колин, звук твоих напевов и рулад,

Которые ты отправляешься распевать на обширные холмы,

Услаждает меня больше, чем жаворонок в летний день;

Их эхо заставляет трепетать соседние рощи

И наставляет птиц, что у ручья

Скрываются в кустах от солнечных лучей,

Обрамляя твою песню своим радостным щебетанием

Или смолкая, устыдившись сравнения с твоими сладкими напевами.

Шедевром Спенсера стала его «Королева фей» (1589, 1596), аллегорическая эпическая поэма, в которой удивительно тщательно, на многих уровнях рассматривалось государство конца правления Елизаветы. Форма поэмы была столь же готической, сколь и ренессансной: готическое «возрождение» в архитектуре после 1580 г. как бы нашла свою параллель в последовательности эпизодов поэмы, где детали обретали свое собственное значение, придавая дополнительные украшения внешней симметрии, но не нанося ущерба общему впечатлению. Спенсер объяснял в посвящении, адресованном сэру Уолтеру Рэли: «Моим намерением в целом было отобразить славу в «Королеве фей», однако в частности я изобразил совершеннейшую и славную нашу повелительницу королеву и ее страну – в королевстве фей. Однако в других местах я, напротив, отвожу ее в тень». Иными словами, аллегория Спенсера была отчасти моральной, отчасти фиктивной – здесь нет легкой или прямой расшифровки смысла. Тем не менее аллегория имела одну цель; как «Петр Пахарь» до нее и «Путь паломника» после, «Королева фей» вела читателя по пути, на котором истину можно было отличить от лжи. Амбиции, коррупция, интриги и поглощенность мирскими интересами, свойственные елизаветинской большой политике, соединились в «прекрасной стране фей», облаченные в идиллические одеяния романа и возвеличенные как вымышленное воплощение золотого века Глорианы.

Совершенно очевидно, что Спенсеру не удалось произвести впечатление на елизаветинское правительство. Он сказал Рэли, что его целью было «изобразить джентльмена или знатного дворянина, подчиняющегося узде добродетели и благородства». Но его двусмысленность была весьма глубокой: Спенсер считал свою задачу уже устаревшей. Рыцарство было погублено ренессансной политикой и искусством власти. «Истинное совершенство, благородный рыцарь» эпохи Чосера уступили место тюдоровскому придворному. Золотой век миновал, если он вообще когда-нибудь имел место.

Когда я сравниваю состояние нынешнего времени

С образом мира в древности,

Когда человечество было в расцвете

И блистало первым цветом добродетели,

Я нахожу их столь несхожими между собой,

Как если бы с течением времени,

Как мне кажется, мир перестал соответствовать

Своему определенному началу

И, сбившись однажды, с каждым днем становится все хуже и хуже.

Спенсеровская аллегория в «Королеве фей», без сомнения, была слишком сложной; попытка соединить мирские и идеализированные принципы в одном эпическом повествовании не могла не выйти из-под контроля. Читатель был вынужден разгадывать бесчисленные воплощения Елизаветы – как лунного божества Дианы (или Синтии, или Бельфебы), или же сэра Уолтера Рэли – как Тимея, Марии Стюарт – как Дуэссы, которой также соответствовала Богословская Ложь, и т.д. Однако неубедительность Спенсера на фоне его поэтической способности услаждать лишь усиливает впечатление о его разочарованности и отчаянии. Нас учат развенчивать миф о Глориане; искусство создало «зеркало под стать природе» и показало «истинный облик времени, его форму и стать».

Другое точное зеркало тюдоровской эпохи держал в своих руках бессмертный Уильям Шекспир. Автор тридцати восьми драматических сочинений – среди них «Гамлет» (1600-1601), «Король Лир» (1605-1606) и «Отелло» (1604), – 154 сонетов (1593-1597), а также «Венеры и Адониса» и «Похищения Лукреции» (1593-1597), Шекспир оказал большее влияние на английскую литературу и европейскую драму, нежели любой другой писатель. Жизненная сила, мощь и искусность его произведений не имеют себе равных ни в одном европейском языке; его гений превосходил Чосера и Теннисона, и это не нужно оправдывать или объяснять. Нам стоит, однако, помнить, что Шекспир не был «интеллектуальным» или «элитарным» писателем, подобно Мильтону или Вольтеру. Его орбита пролегала вокруг Стратфорда и Лондона, а не вокруг Оксфорда и Кембриджа. Его сферой был повседневный мир: жизнь и смерть, деньги, страсть, сцена и кабак – эти темы стали предметом несравненной драмы и поэзии. Богатство его личного опыта является, пожалуй, главной причиной того, что его сочинения имеют столь широкую аудиторию; в них нет и намека на фанатизм или интеллектуальный снобизм.

Тем не менее опыт Шекспира был опытом писателя с европейским кругозором. Приблизительно после 1580 г. европейская литература все больше экспериментировала со способами индивидуального выражения и характеризации, что было связано с современными (modеrn) способами мыслить. Авторы и создаваемые ими вымышленные персонажи демонстрировали осознание как общего опыта, так и самих себя в качестве носителей уникального личного опыта. «Гамлет» Шекспира и «Доктор Фауст» Кристофера Марло (1592) воплощают драматическое описание личного опыта в елизаветинской литературе. Из двух этих пьес «Гамлет» пошел дальше. Шекспир взял уже известный сюжет и превратил его в шедевр для всех времен. Но «Доктор Фауст» Марло не так уж от него отстал. Оба драматурга больше занимались психологией, чем этикой. Различие состоит в том, что Фауст не преодолевает своего эгоизма и драматизации собственных переживаний, чтобы достичь самоанализа, тогда как субъективная интроспеция Гамлета и его сомнения в себе являются основой его действия.

Какое чудо природы человек! Как благороден разумом! С какими бесконечными способностями! Как точен и поразителен по складу и движеньям! В поступках как близок к ангелу! В воззреньях как близок к Богу! Краса вселенной! Венец всего живущего! А что мне эта квинтэссенция праха?

«Гамлет», акт II, сцена II, 323-329

(здесь и далее перевод Б.Пастернака)

Философия неоплатонизма, которая на заре XVI столетия привлекала внимание Джона Колета и его круга, имела дело с объективными восприятиями органов чувств, с природой и истиной, – и это отвечало средневековому умонастроению. Приблизительно восемьдесят лет спустя акцент был перенесен на субъективность и самовыражение, что парадоксальным образом соответствовало кальвинистскому богословию, в котором столь сильно подчеркивалась неизменность предопределенного Богом Слова, что личный поиск благодати должен был опираться на систематический самоанализ. Кальвинизм также заменил средневековую идею рыцарства идеей вечной духовной битвы избранных Богом людей против мирского рабства.

Марло и Шекспир доминировали в елизаветинской драме, хотя и не монополизировали ее. Аллегорические и нравоучительные (моралитé) пьесы XV в. процветали до тех пор, пока их не запретили, особенно в таких провинциальных городах, как Честер, Ковентри и Йорк. Но воплощением Прекрасного Нового Мира был шекспировский театр «Глобус» в Лондоне, где воздействие протестантской Реформации сочеталось с утонченностью столичной жизни, придавая отличительную форму любимой драме современной Британии. Самовыражение, индивидуальность и монолог стали культурными достижениями, сопоставимыми с распространением образования и грамотности, рождением нонконформизма и ростом космополитических настроений.

Однако меланхолия Гамлета подавляла его самопознание. Он по-прежнему не уверен в своем предназначении и смысле своего существования.

Быть или не быть: вот в чем вопрос.

Достойно ль

Душе терпеть удары и щелчки

Обидчицы судьбы иль лучше встретить

С оружьем море бед и положить

Конец волненьям? Умереть. Забыться.

И все. И знать, что этот сон – предел

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу. Это ли не цель

Желанная.

«Гамлет», акт III, сцена I, 56-64

Эти эмоции были бы применимы и к закату тюдоровской Англии. Когда 24 марта 1603 г. колокол прозвонил по Глориане, Елизавета уже утратила волю к жизни; Берли умер за пять лет до этого, и восходило новое поколение придворных, амбициозных и менее разборчивых в средствах. Легко романтизировать или восхвалять такие достижения Тюдоров, как стабильность, экономический рост, Реформация, отражение испанского вторжения, подавление протестантского и католического экстремизма и объединение Британии – наконец достигнутое после смерти Елизаветы. Однако реальность была более неприглядной. Стабильность начала порождать нестабильность вследствие структурного упадка. В 20-х годах ХVII в. Англия окажется не в состоянии вести длительную войну, не вызывая внутренних политических конфликтов. Когда позднее Кларендон начал работу над «Историей Восстания и Гражданских войн», он писал: «Мое зрение не настолько остро, как у тех, кто видел, как восстание зарождалось после (если не до) смерти королевы Елизаветы». Он знал, что если мы станем изучать историю от конца к началу, то инерция и неподвижность Елизаветы в 90-х годах XVI столетия в сочетании с ростом «алчности» при Дворе мoгут быть рассмотрены как препятствие для всеобъемлющей реформы. Но историю нужно изучать последовательно. Поступив так, можно отчетливо увидеть, что «сползание к хаосу» в XVI в. было маловероятным. Елизавета контролировала свою политику; Тайный совет был хорошо организованным институтом; коммуникации с местными властями были хорошо налажены; возник протестантский консенсус. Однако тюдоровское наследие – небольшой размер дохода государства и эндемическая коррупция в центральной бюрократии – в конечном итоге претерпело изменение к лучшему ко времени событий гражданской войны и междуцарствия.

* Тацит Корнелий. Жизнеописание Юлия Агриколы, 13 // Тацит Крнелий. Соч.: В 2 т. М., 1993. Т.1, С.319.

* Тацит Корнелий. Жизнеописание Юлия Агриколы, 17 // Там же. С.321.

** Там же. С.324.

* «Роспись званий» (лат.).

* Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов, I, XV. Спб., 2000. С.21-22.

* Тацит Корнелий. О происхождении германцев и местоположении Германии, 14 // Тацит Корнелий. Соч.:В 2-х т. М., 1993. Т.1. С.343.

** Битва при Мэлдоне, 246-253 // Древнеанглийская поэзия. М., 1982.

* Гильдас. О разорении Британии, III, 31.

** От costrum (лат.) – военный лагерь, укрепление.

* Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов, II, ХIII. Спб., 2001.

* Беовульф, 3169-3176, 3180-3182 // Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975.

* В русском синодальном переводе Пс.71:1.